Авторский рассказ + Конкурс крипистори

По пути домой несколько раз останавливался: голова включала режим карусели, причем, каждый раз новой. То меня вращало вокруг своей оси. То земля летела назад, а глаза вперёд. Иногда я явственно ощущал движение вверх, а мир тяжелой масляной краской сползал вниз. Да, иллюзии проходили быстро, но всё-таки говорили о повреждении мозга. Той самой части тела, что приносила одни лишь неудобства.

Не знаю, во сколько я добрался до дома. Без телефона и часов я потерял возможность следить за временем. Головная боль усилилась, мешая думать. В одежде и обуви я лёг на кровать. Лёг лицом вниз, уткнувшись носом в подушку. Пролежал пару минут и вновь ощутил движение внутри.

Только не опять, подумал я. Но это был не Дар. Нечто более примитивное схватило меня за внутренности и с силой толкнуло наружу. Меня вырвало прямо на подушку. Во рту появился привкус крови. Я попытался подняться, но мир скользнул перед глазами, и я провалился в темноту.

Это не было приятно дремотой, скорее болезненным помрачением. Когда очнулся, за окном стемнело. Лицо моё покрывало то, что недавно покинуло желудок. Хорошо, что лежал не на спине, подумал я, и тут же поймал себя на мысли: а хорошо ли?

Видимо, что-то в моём самом порочном органе шло не так. К паранормальному недугу добавился недуг органический. Стоит ли что-то с этим делать? Я давно перестал следить за здоровьем, решив, что нет смысла беречь то, что лишено какой-либо радости. Но, скажу честно, с таким состоянием я столкнулся впервые. Возможно, смалодушничал, но решил, что стоит показаться врачу. Подумал о вызове скорой помощи, однако мобильный телефон я потерял, стационарного же давно не было: с тех самых пор, как отец разбил его о стену, целясь в голову матери.

Я поднялся с кровати и медленно побрёл сквозь комнаты, держась за стены. Выбрался на улицу и сел на крыльцо. Дверь пристройки была открыта. Зверя внутри не было. Однако я слышал копошение возле мусорных баков. Кто-то чавкал там, побрякивая цепью.

Даже если это был Зверь, не думаю, что он смог бы доставить меня в больницу. Хоть он и притащил меня к порогу дома от трамвайного депо, но это всего двести метров. Ближайший же травмпункт находился в другом конце района. Держась за стену дома я вышел на дорогу и побрёл к остановке. Откуда-то сзади я услышал звонок, но не придал тому значения.

Просидев на остановке несколько минут, я осознал, что тут и днём ждать нечего, чего уж говорить о ночи. Снова послышался звонок. На этот раз настойчиво длиннее.

Что-то далёкое встрепенулось в памяти. Точно такой же звонок я слышал в детстве. Звонок говорящий: осторожно, трамвай!

– Трамвай! – понял я, ощутив надежду, но тут же осознал всю трагичность случившегося утром.

Я поднялся, прошёл через переулок, заваленный мусором, и вышел на дорогу, по которой пролегали старые пути. Напротив столба, на котором когда-то висел знак остановки, стоял трамвай. В основе своей трамвай. Но… в общем… теперь самое время рассказать, в чём, собственно, заключался мой Дар…

Тысяча девятьсот девяносто восьмой год.

Отец меня не баловал. Внимание к матери он также проявлял исключительно после приёма изрядного количества алкоголя, и внимание это мать ненавидела. Именно в приступе такого вот внимания отец и разбил телефон об стену, целясь матери в голову. Но девяносто восьмой год запомнился не этим.

Отец наотрез отказывался от любых домашних дел. Он принял лишь одну обязанность: забирать меня из детского сада по пути с работы домой. При этом дорогой родитель обозначил условия через мать. Да, напрямую со мной отец не говорил почти никогда. Мать выступала посредником. Обычный разговор выглядел так: отец начинал: пусть этот заткнётся или передай этому. Мать старалась в этот момент увести меня подальше, а затем уже объясняла, что папе нужно или что папа хочет. Откуда у него взялось желание сопровождать меня из детского сада домой, до сих пор загадка. Учитывая давнюю кончину обоих родителей – безответная.

В тот злополучный год отец стал встречать меня из детского сада. Он парковал ржавую копейку возле таких же ржавых ворот. Мать, предварительно, снабдила меня инструкциями, спущенными напрямую от отца.

– Передай этому, чтобы без опозданий. В пять, чтобы был уже у ворот, нахрен. Или я домой без него поеду.

Дом у нас был небольшой, а потому я хоть и не видел, как отец это говорил, но слышал всё через дверную щель. Мать же передала это так:

– Папа будет ехать уставший с работы, а потому тебе надо будет выбегать быстро-быстро, хорошо? Вот как машинка его приедет, ты сразу беги к выходу. Понял?

Конечно. Умственной отсталости у меня не было. Я всё прекрасно понял, но, как это часто бывает, не всё в этом мире зависит от нас.

В моей группе был рыжеволосый мальчишка, что вечно не давал мне прохода. Там заденет, там толкнёт, поменяет во время обеда мой компот на свой, потому что его стакан с трещиной. Если мне доставалась корочка хлеба (а корочки всегда были предметом борьбы), он непременно старался её отобрать, пусть у самого была такая же корка. И ладно бы его внимание в равных частях рассеивалось по остальным детям, но – нет. Его интересовал только я. Если чуть углубиться, его интересовало то, что принадлежало (или попадало во временное пользование) мне.

Выглядит так, что детство моё можно назвать безрадостным. В общем-то так и есть. Радостей у меня было не так-то много: редкие конфеты мать давала мне втайне от отца; трёхколёсный велосипед, из которого я быстро вырос; игрушка солдатика, у которого, на зависть всем, шевелились все суставы, кроме пальцев. Другие игрушки и куклы могли шевелить плечами и бедрами, а ещё по-совиному вращали головами, мой же солдатик мог сгибать локти и колени, а ещё кивать, как бы сдержанно соглашаясь с бытием вокруг него. Неудивительно, что моя игрушка стала желанной для мальчишки-задиры.

Воровство я пресекал жалобами воспитателю. Несколько раз задиру даже ставили в угол, откуда он неотрывно смотрел на меня, чуть исподлобья. Когда с воровством ничего не вышло, задира перешёл на грабёж. Он просто выхватывал у меня солдатика, говоря, что это теперь его игрушка. Потерю я обозначал истошным криком и слезами, после чего грабитель вновь отправлялся в угол, а игрушка возвращалась ко мне. И снова я ощущал на себе этот недобрый взгляд исподлобья.

Но как бы не омрачал задира моё пребывание в детском саду, все-таки там было хорошо. Во всяком случае лучше, чем дома. У меня была парочка приятелей, с которыми было весело общаться. Мне нравилась воспитательница – улыбчивая женщина сорока лет с мягким голосом и тёплыми руками. Мне нравились игры, которые нам придумывали педагоги. Дома же меня ждало тихое уныние в углу моей комнаты, где моим единственным товарищем и другом был тот самый солдатик. Когда отец напивался – я перебирался под кровать, где укладывал на пол и солдатика, прикрывая ему голову руками, точно пластиковый человечек спасался от взрыва.

Я не очень-то ждал пяти часов и в то же время боялся пропустить обозначенное время. Такой вот дуализм. Я был бы рад остаться в саду, не возвращаться в этот тягостный мир деревянного дома, под потолком которого витала ненависть. Но что-то мне говорило, что отец, пусть и говорил, что уедет домой без меня, в итоге вернётся. И будет только хуже.

В один из дней, когда воспитательница сказал мне, что уже почти пять, я заспешил найти солдатика. Однако он куда-то пропал. Я был уверен, что оставил его на своём стуле, однако нашёл там лишь выцветшее сиденье и пару стёртых наклеек с машинками.

К глазам подступили слёзы. Я обернулся, ища глазами единственного подозреваемого. Задира сидел на подоконнике, размахивая ножками. Бело-красные сандалики взмывали вверх-вниз.

– Твой папа приехал, – сказал он.

– Отдай… – сдавленно сказал я.

– Что?

– Отдай солдатика… – я провёл рукой по влажным глазам.

Задира обернулся на окно. Откуда-то ему было ведомо с какими чувствами я еду домой. Он знал, что я боюсь отца. Знал, что боюсь опоздать.

– Он уезжает, – сказал задира, улыбнувшись. – Смотри, машина поехала…

Я подбежал к подоконнику. Увидел, как копейка, кренясь, поворачивает направо и скрывается за гаражами.

– Уехал, – сказал задира. – Ты опоздал.

– Из-за тебя! – сказал я.

– Не правда!

– Правда!

Я схватил его за эти бело-красные сандалики и стянул с подоконника. Задира рухнул на пол, прихватив затылком уголок батареи. Растянутый от испуга миг мы смотрели друг на друга широко распахнутыми глазами. Затем задира зарыдал. Громко и отчаянно. Тут же подбежала воспитательница.

– Что случилось? – спросила она.

– Он меня уда-а-а-рил! – провыл задира.

– Это правда?

– Нет! Он украл моего солдатика, и я…

– Я не кра-а-ал! – не унимался задира. Для пущего эффекта он перевернулся на живот и уткнулся головой в руки. Воспитательница опустилась рядом с ним на колени и положила руку тому на затылок. Погладила эти жидкие рыжие волосы.

Я воспринял это как предательство. Жест сочувствия задире уколол меня в самый центр детского сердца. Я выбежал на улицу и побежал мимо прибывающих за детьми родителей к воротам. Сел возле выхода и горько заплакал.

Внутри горела злоба на всё вокруг: на отца, что уехал; на задиру, укравшего игрушку; на воспитательницу, что прониклась сочувствием к лживому мерзавцу. Когда злоба рассеялась остались только отчаяние и одиночество. В этот самый миг внутри что-то забурило.

Я замер, прислушиваясь к утробе. Не в силах объяснить ощущения самому себе я подскочил и завертел головой в поисках помощи, но никого рядом не было. Зато в окне первого этажа я увидел задиру. Он сидел на подоконнике и играл с моим солдатиком.

Внутри забурлило сильнее прежнего. Будто чайник обрёл второе дыхание и не пожелал выключится, достигнув высшей точки кипения. Поднялся ветер. Потоки воздуха волнами полетели от меня во все стороны. Я сжимал кулаки и смотрел точно на задиру. Тот выпучил глаза и спрыгнул с подоконника.

– Эй! – послышалось сзади. – В машину, бегом!

Ветер затих. Внутреннее кипение, как я тогда это определил, сошло на нет. Я обернулся. Позади стояла копейка отца. Я забрался в машину, получив подзатыльник через окно. Отъезжая, я снова посмотрел на окно детского сада, но задира больше не появился.

Никогда.

О судьбе задиры я узнал сильно позже. Через пару месяцев после этих событий, умер мой отец. Его машина провалилась во внезапно разверзшуюся в асфальте яму. Оказалось, что под городом есть система пещер. Яма с тех пор является достопримечательностью Дикого Юга. А ещё известным местом для самоубийц. После нескольких случаев полиция огородила место лентами. Я всегда думал, что это как украсить капкан розовым бантиком или положить вишенку на мину.

Говоря о судьбе задиры: после смерти отца мать устроилась на работу. Не имея никакого образования, кроме школьного, она прошла небольшие курсы сиделок. Думала, что будет ухаживать за стариками. Однако первым её клиентом был вовсе не старик. Она долго не рассказывала мне о работе, видно, что-то её сильно смущало в происходящем, пока однажды она не выпила, – мать приняла эстафету алкоголизма после отца, – после чего разоткровенничалась.

– Это хренова жуть, сынок. Помнишь, рыжего мальчишку из детского садика? Вы, кажется, дружили. Так вот с ним… фух… я даже не знаю, как сказать. В общем, его родители наняли меня. У него… Ты ведь помнишь того солдатика? Ты очень любил эту игрушку. Так вот. Каким-то образом – никто не знает, как – эта игрушка застряла в его теле. Будто проросла через него. Да так, что и вытащить нельзя. Разные части возле разных органов. Точно из макушки мальчика торчит игрушечная нога. А из груди, где сердце, сразу две пластиковые руки – они противно дрожат, когда его сердце бьётся. Это просто жуть… Хренова жуть… Мальчишка жив. Только почти ничего не может делать. Та штука в голове, кажется, задела мозг, и он стал, ну… пришибленный что ли… Кстати, он часто говорит про тебя. Не осознанно и скорее мямлит, а не говорит, но твоё имя произносит чётко. Это всё просто в голове не укладывается…

Зато в голове задиры хорошо уложилась моя игрушка, подумал я.

Я приложил ладонь к следу – не совпадает.

Скрипнула дверь пристройки. Она, конечно, не могла скрипеть, потому как делает она это только при движении. Но на двери я оставлял замок, который пресекал любое движение. Однако, чёрт побери, дверь все-таки скрипела!

Обернулся. Заметил лишь, как дверь чуть прикрылась. Петли, на которой висел замок, больше не было. Обнаружил и петлю, и замок на крыльце дома. Вырванные с корнем.

Немного посидел на земле, соображая. Прошло ведь достаточно времени, чтобы Зверь сообразил, кто его хозяин. Стало быть, мой Дар, позволяет существам, подобным Зверю, ощущать, когда создатель (скорее, посредник их созидания) в опасности. Зверь пришёл мне на помощь. Интересно, сделал ли он что-нибудь с людьми в депо?

На этой мысли, что-то внутри срезонировало. Опять заклокотали полости в грудной клетке, схлопываясь и разворачиваясь. Так бывает, когда два моих главных невроза, две моральные ямы встречаются в глубинах разума. Несправедливость очевидна: я лишь хотел посмотреть на состояние депо, чтобы понять, насколько вообще реальна мысль о запуске трамвая. Ничего плохого я не делал. Никакого вреда не причинил бы этим любителям «Чёрненькой». Но все равно был избит, а ещё и обворован…

С несправедливостью ясно. Но разве же я опоздал? Глядя на серое небо над головой, я с ужасом понял, что это не предрассветная мгла, а обычное пасмурное небо, растянутое над Черноярском непроницаемой грязью, стекающее на безрадостные улицы Дикого Юга.

Время. Сколько время? Часов на руке не было. Я пошарил по карманам. Телефон тоже пропал. Украден или потерян при доставке меня к порогу дома? Не так важно. Важнее узнать, который час. Полости внутри меня работали как двигатель: они взрывались и заново рождались в бешеном ритме. Такого раньше не было. Настолько сильно мой Дар (проклятие?) ещё никогда не разгонялся.

Я выбежал на улицу. Увидел вдалеке человека, что стоял на остановке.

– Эй! – замахал я рукой. – Который чаш?

– Чего? – переспросил человек.

– Время! – крикнул я, сплюнув густую и соленую смесь, что заполняла рот.

– А, – спохватился человек, – восемь двадцать!

– Автобуша не шди! – крикнул я.

– Чего?

Я махнул рукой и, пошатываясь, вернулся на крыльцо. Сел, тяжело дыша. Состояние физическое не так сильно тяготило, как состояние… даже не знаю в какой плоскости развёртывался мой дар, в общем – не побои тогда составляли мою главную проблему. Я чувствовал, что внутри кипит настоящая буря. Старался дышать глубоко, дышать диафрагмой, дышал по квадрату, но буря неумолимо росла, клубилась полостями, кипела и бурлила, подобно ведьминому котелку.

Поднялся ветер: тот самый, источником которого был я сам. Дверь пристройки хлопнула, я услышал, как заскулил Зверь. Косой дождь полетел мимо меня по дуге, точно меня окружал невидимый купол.

Ветер летел непрерывно, затем вошёл в ритм процессов, идущих внутри тела. По каплям дождя, как по эквалайзеру, я следил за метаморфозами так хорошо ощутимыми, но такими далёкими для разума. Порывы воздуха вырывались вместе с тем, как взрывались полости. В считанные мгновение оба процесса ускорились настолько, что я решил, что тело вот-вот разлетится пиньятой, рассыпав яркое нутро по крыльцу. Но следом за экзальтацией наступила тотальная тишь. Будто бы я взлетал на крыльях грохочущей машины, которая в один миг продолжила свой полёт на сверхзвуковой скорости, но уже без меня. Миг невесомости, а затем долгое падение.

Я закрыл глаза. Зажмурил со всей силы веки, будто стараясь удержать внутри нечто очень ценное. Может, душу? Ощутил пустоту на том месте, где ещё недавно роилась неведомая сила. Куда она делась – вопрос излишний. Я прекрасно знал, что сила блуждает в поисках тех, кого мой разум помазал виной.

Я зашёл домой, поменял одежду на сухую, переобулся в старенькие ботинки. Посмотрел в зеркало на опухшее лицо. Щека сияла алым светом. Нижняя губа выдавалась наружу, как у обиженного ребёнка. Левый глаз не раскрывался полностью. Под носом запёкшиеся дорожки крови. На лбу следы подошвы, отпечатанные ссадинами. Сочувственно вздохнул, глядя на побитого незнакомца в зеркале, и отправился на работу.

В таком состоянии путь занял около часа. Сергей не признал меня, только оглянулся и буркнул:

– Полицию вызвать, что ли?

– Шергей, это я.

Он вглядывался в меня секунд десять, затем откинулся в кресле, проморгался и впился глазами вновь.

– С тобой что случилось? Кому ты так насолил?

– Не в то время, не в том меште… Так бывает…

– Твою мать…  Кости хоть целы?

– Кашетшя, – сказал я, хотя предполагал, что, когда спадут отёки, я распознаю более глубокие травмы.

– Ты смену высидишь? Может, в больницу лучше?

– Вышижу.

Сергей не торопился уходить. Он смотрел на меня с сомнением. Скорее всего, он прислушивался к тем остаткам гуманизма, что ещё не заспиртовались. В конце концов, после непродолжительной внутренней борьбы, он пожал плечами, собрал пустые пивные бутылки, расставленные по всей комнате, и оставил меня одного.

Какое-то время я простоял у входа, не соображая, что вообще должен делать. Из транса меня вывел сигнал грузовика, что торопился покинуть склады, заполнив брюхо коробками с товаром.

Я сел за стол, нажал на кнопку, бело-красный шлагбаум поднялся ввысь. Водитель махнул мне, не глядя, и покинул территорию. Тут же подкатил другой грузовик. Пустой. Завертелись шестерёнки рутины, предоставив истощенному разуму место для отдыха. Бело-красный сторож взмывал к небу и падал к земле стрелкой часов (или топором палача). Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз…

День оказался скучнее некуда. То, что нужно. Потрясений, помимо сотрясений, мне не очень хотелось. Однако, буря, что бушевала в теле утром, не могла пройти бесследно. Где-то она наследила. Я предполагал, где именно, но надеялся, что обойдётся. Как и каждый раз.

Часть 1

- Что, присядем на дорожку?

- Давай.

- С Богом. Кто с нами?

- Ну дык - мы же русские. Значит, Бог. А еще Леха и Петр в машине. Погнали.

Двое мужчин, одетых в почти одинаковую камуфляжную одежду и в накинутых на ветровки светоотражающих жилетах вышли из хаты. Один - худой, жилистый, с обвисшим лицом, делавшим его похожим на бассет-хаунда, повернулся и повесил на засов тяжелый амбарный замок. Второй - крупный, пожилой, насупленный, с тревожно бегающим по сторонам взглядом, поправил висящую на спине двустволку и подошел к старенькой "Ниве", стоящей у околицы. Внутри, на заднем, сидели еще двое вооруженных мужчин.

- Митрич! Че там возишься? Поехали!

- Бегу-бегу, - первый, ковырявшийся с замком, трусцой подбежал к машине и прыгнул на переднее пассажирское. - Трогай.

Водитель повернул ключ в замке зажигания и потихоньку двинулся с места.

- Ох, сынкииии! Сынкииии!

Откуда-то справа, из-за забора, наперерез ползущей по дороге машине кинулась бабка, не по погоде укутанная в теплую шерстяную шаль.

- Машка пропала! Машка моя! Должна была с автобуса еще позавчёра прийтить, а ведь нету! Помогите, сынки!

- Ой, отвали ты, Аглая, - отмахнулся от нее водитель, - не до тебя щас. Вечно у тебя то понос, то золотуха. Загуляла твоя Машка. Деньги кончатся - приедет. Все они приезжают. Уйди с дороги, пока не зашиб!

Мужик резко тронулся с места - бабка едва успела отскочить от капота - и направил машину к выезду из деревни.

***

Когда ребята не вернулись с охоты до ночи, Семен Семеныч - отец Сереги и крестный отец Сашки, не особенно встревожился - уходить в лес с ночевкой им не впервой, он и сам частенько брал с собой палатку и до утра сидел с кем-то из мужиков у костра, попивая беленькую. Не явились они и вечером следующего дня - в этот момент маленький червячок беспокойства все же кольнул у Семена где-то в груди, но он сплюнул, выбросил дурную мысль из головы и успокоил Людку - жену, которая уже потихоньку начала переживать.

- Тише ты, дура! Ну, задержались, мало ли - ночи теплые, Серега малый опытный, я сам его лесу учил - да и отец твой, покойничек, упокой, Хосспади, его душу грешную. Не пропадет. Завтра нам с утра на покос - вот и явятся.

Беспокойно крутясь на кровати, Семен, несмотря на показную уверенность, провалился в сон только под утро - и с первыми же петухами открыл глаза и встал.

Ребята не вернулись.

Повинуясь подспудному инстинкту, он вышел во двор и направился к запертому сараю, где они хранили походное снаряжение.

Обе палатки были на месте.

Семен схватил с зарядки коротковолновую рацию и принялся вызывать сына, у которого была такая же, на давно оговоренной частоте. Тишина.

Не на шутку встревожась, он наспех переоделся в свою обычную охотничью одежду, метнулся в дом, вынул из сейфа двустволку - вторая стойка, в которой обычно стояло ружье сына, пустовала - и ощутил, как внезапно защемило сердце.

- Ты куда? Что-то случилось? - с маленькой кухоньки выглянула жена, которая еще не начала справляться по хозяйству и пошла к холодильнику выпить молока.

- Все в порядке, поеду проветрюсь, заодно ребят из леса подхвачу.

- Они вышли на связь? - Людмила Юрьевна, пожилая седовласая женщина лет пятидесяти пяти, перекрестилась и неуверенно улыбнулась. - Ну слава Богу!

- Ну, навроде того, - уклончиво ответил Семен, отводя в сторону глаза и старательно пряча взгляд. Он подхватил ключи от стоявшей в гараже "Нивы", чмокнул жену, загнал в багажник Наха и Неха, прыгнул в машину и поехал на соседний хутор.

Подхватив по дороге кума - Леха крестил его сына, и еще одного хорошо знакомого мужика, Семен остановился у справной хаты на самом краю деревни.

Митрич - худющий и тонкий, словно хворостина, и очень похожий на охотничью собаку мужик - и лицом, и повадками - был лучшим следопытом в деревне. Он жил бобылем, работал механизатором на агрокомплексе и все свободное время посвящал охоте.

- Митрич! - Семен забарабанил в дверь. - Митрич! Не спишь?

Навстречу ему из-за двери показалось заспанное обвисшее лицо, из-под которого торчала худая длинная шея, тонкие жилистые руки, две волосатые ноги, обутые в тапки, и такое же волосатое тощее тело, на котором болтались полосатые семейники.

- Чего орешь-то? Случилось чего?

- Ох не знаю, Митрич, не знаю. Пацаны мои, Серега с Сашкой, два дня как ушли в лес. И до сих пор не вернулись. Не знаю - может, заблукали, а может - упаси, Боже, и правда случилось чего.

- Понял. Погодь, я мигом, - лицо мужика мгновенно посерьезнело, он кинулся обратно в дом и принялся одеваться.

Сейчас они вчетвером ехали по уже сухой проселочной дороге, придерживая между коленей ружья (все, кроме водителя) и внимательно глядя по сторонам.

- Двигай за дойку, и дальше по просеке. Надысь я там кабана подстрелил - Серега бы в первую очередь поехал туда.

Из магнитофона тихонько напевал "Наутилус":

"Я смотрю в темноту. Я вижу огни.

Это где-то в степи полыхает пожар.

Я вижу огни. Вижу пламя костров.

Это значит, что здесь..."

Семен поморщился и выключил музыку. Дальше ехали в полной тишине, прерываемой только тяжелым дыханием и изредка негромким ворчаньем собак.

- Во, притормози, глянем, - Митрич махнул рукой водителю и выскочил из машины, не дожидаясь, пока она остановится до конца.

Нагнувшись к колее, он прикоснулся к земле руками, потом развернулся к обочине и, склонившись почти до земли, принялся внимательно осматривать примятую местами траву.

- Да, тут они были. Только твой кабаняка, - следопыт кивнул в сторону водителя, - носит 46-й. И окурок притоптан. Дождя вчера не было, так что трава не до конца поднялась. Найдем, куда денутся. Заблудились, небось, в трех соснах, шпечиалисты, - Митрич усмехнулся и полез обратно в машину. Как и любой профессионал в абсолютно любом деле, он свято верил в то, что он один достаточно хорошо разбирается в вопросе, а остальные не видят дальше собственного носа и даже ложку умудряются носить мимо рта.

Семен Семеныч, слегка успокоившись, тронул машину с места. Минут 20 они ехали прямо, подпрыгивая на колдобинах - после дождя кто-то хорошо помесил дорогу шинами; теперь комки грязи застыли, а лужи высохли, превратившись в неприступные буераки и бугры.

- Оппа, - Митрич хлопнул по приборной панели и схватил Семена за плечо. - Тпру, родимая. Это не твой "козел" часом, Семеныч?

В тени деревьев справа от дороги виднелся тентованный УАЗ - очевидно, его не прятали, а просто припарковали в сторонке, чтобы никому не мешать.

- Мой, - водитель выскочил из "Нивы" и подбежал к обнаруженной машине. - Серега! Сашка! Вы где? - нагнувшись к боковому стеклу, он заглянул внутрь, затем дернул дверь - не заперто - и засунул голову в недра УАЗа. Пусто.

- Не кипишуй, они на поле пошли. Да тише ты, кабан, - Митрич толкнул Леху в сторону, - все следы затопчешь. Берите собак - я первый, Семеныч и Леха с собаками за мной. Петр, ты за нами, - четвертый мужик утвердительно кивнул. - И не топчитесь лишний раз, мало ли чего пропущу.

- Да нахрен тебе вообще собаки, у самого нюх почище любого кобеля, - проворчал Леха, однако послушно направился к багажнику.

"Ниву" припарковали рядом с УАЗом в тени.

Несколько минут спустя Митрич, который шуровал по следу как по ровному проспекту, неожиданно остановился и упал на одно колено.

- Гильзы, - он поднял с земли красный цилиндрик, зачем-то понюхал и показал остальным. - Серега стрелял. Потом побежал, Сашка остался на месте, - Митрич рванул в сторону и снова припал к земле. - Еще гильзы. Топайте сюда, - он махнул остальным. - Подранок, - мужик указал на видневшуюся в нескольких метрах от него лужицу засохшей крови и темно-бордовые пятна на траве. - Не удивлюсь, если они погнали бедного зверя до самого Фатежа. Серега твой малый упорный, - он кивнул сосредоточенно смотрящему вниз Семену. - Шпечиалист, - Митрич хмыкнул и перехватил карабин. - Сколько раз говорил: не уверен - не стреляй. Палил, небось, в белый свет, как в копеечку. Идем. Рано или поздно нагоним.

Час спустя, миновав поле, лес и поросшую травой просеку, мужчины оказались у сетчатого забора могильника и принялись оглядываться по сторонам.

- Сюда, - Митрич двинулся дальше по следу и пару минут спустя очутился у оплавленной дыры.

- Туда нырнули, - оперев карабин на землю, следопыт вынул из пачки сигарету и закурил. Остальные последовали его примеру - все, кроме Петра, который с десяток лет как бросил.

- Два дурня, - Семен отшвырнул сигарету, сплюнул в сердцах и поморщился. - Говорил же - на могильник не ходить. Ох, Серега, и надаю я тебе по жопе, как увижу - даром, что седой, а дурак-дураком. Ладно, мужики, потом передохнем. Двинулись.

Оттащив от забора собак, которые с интересом принюхивались к перепачканной в засохшей крови сетке, охотники пролезли в дыру - Леха попутно затоптал неаккуратно брошенную сигарету. Пройдя гуськом через заросли, мужики, как недавно ребята, очутились на круглой поляне, покрытой пожухлой травой.

- Так, а это еще что? Митрич, бывал тут? - несколько минут спустя Семен остановился у темневшего в холме проема и осторожно заглянул внутрь. Изнутри повеяло холодом и липким запахом гнили.

- Не, я до таких мест не охоч. Склад, небось, какой - струмент там хранили али еще что, ррработнички, - он швырнул окурок на землю и зашарил по карманам в поисках фонаря. - У Аглаи-то дед, помнишь, - следопыт фыркнул, потряс фонарик и щелкнул кнопкой. - Все лазал сюда, тащил в хозяйство какую-то хрень. Так и помер от рака - с трубкой в горле. Вовек не забуду, как он сипел.

- От курева он помер, - хмыкнул молчавший все время Петр. - И ты за ним отправишься, если будешь так же смолить.

- Тьфу на тебя, - беззлобно огрызнулся Митрич. - Все там будем. И всё одно помрем от рака - если доживем.

Собаки, до того не отрывавшие носов от земли, неожиданно зарычали и, ощетинясь шерстью на загривках, прижались к траве.

Мужики обступили проход и замерли, молча вглядываясь в темноту.

- Чего нам, туда что ли? - Леха смущенно переступил с ноги на ногу.

- Туда. Вон, гляди, - следопыт указал на пересекавшую порог кровавую полосу. - Козел тоже по ходу в темноту заполз, чтобы отлежаться. Никогда такого не видал.

Митрич внимательно осмотрелся по сторонам:

- Они точно зашли. И обратно, по ходу, не вышли, - он кивнул на едва различимые следы на земле. - И Нюха с собой затащили, - в кровавых следах на пороге виднелись четкие отпечатки собачьих лап.

- Так, мужики, - Семен вынул фонарик на повязке, включил его, нацепил на голову и оглянулся на остальных. - Страхово мне что-то. Оставайтесь снаружи, я посмотрю, что там внутри. И найду пацанов, - он проверил ружье, передал поводок отступившему на два шага назад Петру и, перекрестясь, ступил на уходящую во мрак лестницу.

- Да, оставайтесь, мы поглядим, - Митрич, ни секунды не сомневаясь, двинулся следом, сунув собственный фонарик в карман. Семен обернулся через плечо и коротко, с благодарностью, кивнул.

***

Спускались они недолго, но, по ощущениям, глубоко, отмеряя ступени шагами обутых в резиновые сапоги ног. Наконец, лестница кончилась - мужики очутились в длинном прямом коридоре, конец которого терялся где-то глубоко впереди.

Не было видно ни зги - луч фонаря только мельком выцеплял изо мрака обшарпанные бетонные стены, не знавшие краски и местами поросшие мхом.

Запах гнили усилился. Дурной знак.

Мужики молча переглянулись, Митрич указал взглядом на коридор и нацелил в сторону прохода опущенный к земле карабин.

Семен перехватил ружье, поправил на голове фонарик и двинулся в разрезаемую тусклым лучом темноту.

Проход был совершенно пуст - иногда по бокам попадались только темные прямоугольные комнаты, в которых не было абсолютно ничего, даже мусора, который ожидаешь увидеть в любом заброшенном месте вроде этого.

Митрич тихонько крался вдоль стены коридора чуть сбоку от светившего фонарем проводника - так, чтобы Семен случайно не оказался на линии огня.
Не нравилось ему это место, ох не нравилось - он и сам бы не сказал, почему. Темнота его не пугала - он не раз и не два ночевал в одного посреди мрачно скрипящего, будто живущего собственной жизнью леса. Нет, здесь было что-то другое - наверное, его настораживала полная, будто глотавшая даже звуки осторожных шагов тишина. И запах. Знакомый, тошнотворный запах гниения. Возможно, здесь, в окружении темно-серых бетонных стен, в глубине его мозга всплывало наружу что-то инстинктивное, бессознательное - чутье его предков, которые крались вот так же посреди темноты по следу опасного зверя, вооруженные одним только луком или копьем. И это чутье словно шептало в глубине его головы - шептало, отдаваясь оглушительно громкими ударами крови в висках - нужно быть начеку. Он покосился одними глазами на свой верный "Вепрь", слегка дрожавший в стиснутых от напряжения руках - ну, у них, чай, не луки, не копья, коридор неширокий - в случае чего ему уж точно не промахнуться.

С усилием распрямившись, он помахал головой и попытался расслабиться - чего им бояться здесь, в родных и знакомых лесах? Воображение - злая штука, но...

Как же пацаны умудрились просидеть здесь целую ночь? Или даже все две?

Семен неожиданно прочистил горло и заорал:

- Серегаааа! Сашкааа!

Замерев на месте, он навострил уши и прислушался. В первые секунды в ответ донеслось только эхо, но затем он различил далеко впереди какой-то неясный шорох - будто кто-то большой и неповоротливый ворочался там, в темноте, задевая шероховатые стены могучим плечом.

- Слышал? Они там, впереди! Быстрей! - Семен, на которого коридор давил куда сильнее, чем на более опытного товарища, бешено уставился на замершего на корточках следопыта. - Быстрей, они там! - повторил он, под конец сорвавшись на крик, и, не разбирая дороги, ринулся вперед. Его тоже вело чутье предков - другое чутье, его собственное. Чутье потерявшего сына отца.

- Куда! Стой, блядь! Стой, говорю, - Митрич дернулся было следом, но тут же, чертыхнувшись, присел обратно и снова вскинул к плечу карабин. Через пару секунд его поглотила кромешная тьма.

Семен бежал, не останавливаясь и не тормозя - его изношенное сердце, будто старый мотор, из последних сил толкало кровь по вздувшимся венам. Он понятия не имел, что увидит там, впереди, но знал совершенно точно, что среди темноты - может, раненый или беспомощный, ждет его сын. Два сына - Сашка был ему почти как родной.

Пару минут спустя коридор внезапно закончился, и мужчина выпал из его толстой бетонной кишки в обширную, погруженную во мрак комнату. Луч фонаря осветил целые батареи бочек, торчавших по обеим сторонам от прохода; в нос ударил тяжелый металлический запах - так пахло у них во дворе, когда по осени забивали свиней. Заметавшись, он зашарил лучом по стенам - и неожиданно выхватил из темноты картину, которая заставила его застыть на месте и выронить на пол оглушительно грохнувшее об бетон ружье.

Посреди комнаты мохнатой горой возвышалась огромная туша. Под туго натянутой шкурой буграми перекатывались узловатые мышцы - неведомый зверь сидел к мужчине спиной, но сейчас, услышав от входа резанувший по ушам звук, начал неторопливо поворачиваться, через несколько вечных секунд обратив к человеку продолговатую морду, заляпанную кровью до самых ушей.

Зверь оскалился и сделал шаг в сторону незваного гостя, и в тот же миг Семен увидел, чем до этой секунды был занят этот сгусток меха и мышц.

У его задних лап, опрокинувшись навзничь, лежал ребенок.

Подросток, пацан в ярко-красной ветровке, от чьей головы остался лишь черный в луче фонаря, бесформенный, ощетиненный осколками черепных костей и ошметками мозга шлепок.

Семен заорал и рухнул на задницу, неверной рукой пытаясь нашарить на земле так некстати выпавшее ружье; фонарь заметался по стенам и потолку, выхватывая из темноты картины настоящей бойни; зверь оглушительно заревел, оголив покрытые кровью клыки и кинулся в его сторону, как вдруг от скрытого в темноте прохода послышался выстрел.

Митрич, незаметно подкравшись, неслышно выдохнул, тщательно прицелился, и как только зверь рванулся в их сторону, выстрелил - раз, другой, третий - и продолжал выпускать пулю за пулей прямо в широко раскрытую зубастую пасть. Зверь как будто наткнулся на каменную стену - заревев, он закрылся от выстрелов лапой и неожиданно резво побежал к человеку, который причинял ему боль.

Опустошив магазин, Митрич дернул из разгруза второй и заорал:

- Вставай, сука! Стреляй! Стреляй! Стреляй, блядь! Стреляй!

Очутившийся прямо перед ним монстр одним ударом выбил у него из руки карабин - следопыт отлетел в сторону, выронив бесполезный теперь магазин; зверь замахнулся - и тут сзади дуплетом гулко ухнуло ружье.

Трясущейся рукой Семен переломил двустволку, дернул из патронташа первые попавшиеся патроны, зарядил и выстрелил еще раз. Зверь недовольно зарычал, отмахнулся - крупная дробь, попавшая в холку, не нанесла ему никакого вреда; он сделал шаг в сторону Митрича, который успел перевернуться и по-пластунски отползал в темноту - но следующий выстрел снес ему ухо, причинив нестерпимую боль. Зверь заревел, развернулся и бросился ко второму противнику, который нырнул за ряды бочек и спешно выискивал в патронташе жекан.

Монстр одним ударом смахнул преграду в сторону и запустил огромную лапу в пространство между бочками и стеной, пытаясь нащупать добычу. Семен заорал, наконец, перезарядился и дважды выстрелил в торчащую лапу, почти отделив ее от туловища. Зверь жалобно, почти по-человечески застонал и тут же впал в ярость - бочки полетели в разные стороны, он сносил их ряды будто карточный дом - Семен пятился спиной по узкому проходу и в конце концов оказался в тупике.

Зверь почти достал его - но тут из темноты ужом выскочил Митрич, зажав в левой руке длинный охотничий нож. Одного взгляда на валявшийся в стороне карабин хватило, чтобы увидеть гнутое дуло и разбитый в щепки приклад.

Хэкнув, он всадил лезвие зверю прямо меж ребер - туда, где должно быть сердце. Рванув нож на себя, он ударил еще раз и еще - нож застрял в толстой шкуре, и Митрич отскочил в сторону, озираясь в поисках оружия. Зверь неуклюже развернулся, тут же бросив загнанную в угол добычу; следопыт рванул в сторону - и вдруг поскользнулся на чем-то липком и вязком, не заметив ловушки в темноте. Упав на спину, он чуть было не потерял сознание, тут же вскочил, обернулся - и зверь мощным ударом когтистой лапы снес его голову с плеч.

- Сукааааа! Сукааааа!

Семен вынырнул из-за бочек, мельком увидев, как обезглавленное тело друга рухнуло на пол - и выпустил два патрона прямо в оскаленную залитую кровью морду.

Удар - и он со всего размаху шмякнулся спиной о стену, сполз на землю и захрипел.

С трудом оторвав голову от бетонного пола, он уставился на глубокую вмятину в собственной груди, по бокам которой торчали из-под кожи его переломанные ребра. С клекотом втянув в себя глоток воздуха, он зашарил рукой по земле - ружье снова отлетело куда-то в сторону - и наткнулся глазами на остекленевший, затянутый поволокой безжизненный взгляд сына. В неверном свете фонаря он увидел, что зверь порвал парня почти пополам - нижняя часть туловища лежала в нескольких метрах от него; монстр раздавил его грудь и выжрал внутренние органы, оставив нетронутым мозг. На закуску.

Всхлипнув, Семен заелозил ногами - по лицу его текла кровь вперемешку со слезами; он еще раз с трудом набрал воздуха в порванные легкие - и умер.

***

Зверь неловко оперся на поврежденную лапу и принялся слизывать текущую по шерсти собственную кровь. Горестно заревев, он боднул головой безголовое тело, из шеи которого вяло текла постепенно густевшая черная жижа, куснул начавшее остывать мясо за ногу, плюнул и, хромая, побрел к выходу из комнаты.

Они нашли его уже дважды. Уже дважды проникли в логово - это странное место со странными гремящими штуками, которые он то и дело сшибал. Двуногие снова пришли жалить его своими ревущими палками - а теперь еще и колоть длинными острыми когтями его израненную грудь. В его воспаленном, затянутом пеленой ярости крохотном мозгу не нашлось воспоминания о том, как он здесь очутился. Здесь было тихо, темно, была пища - но инстинкты подсказывали, что они будут приходить еще и еще.

Оказавшись у выхода и уставившись одним глазом в черноту коридора - второй вытек, пока он пытался поймать этих двух - он тяжело втянул носом смрадный воздух. К тягучему запаху крови и разложения - эти запахи он знал и любил - примешивалось что-то еще. Что-то знакомое, ненавистное - что-то, что было близко, и в то же время - далеко. Стукнув лапой по голове, он попытался вспомнить - мысли, тяжелые, неуклюжие, словно мельничные жернова, с трудом ворочались в его голове, однако - он, кажется, что-то нащупал. Мелкая четвероногая тварь, которая пришла сюда вместе с тем, молодым двуногим - она вцепилась зверю прямо в морду, пока он пытался раздавить череп мальца и добраться до мозга - рычала, визжала, пока он не сшиб ее лапой и не отбросил к стене с перебитым хребтом. Кажется, где-то там, снаружи, где ветер приносит запахи и тепло греет шкуру, есть еще пара таких. И они стерегут его дом.

Яростно взревев, зверь бросился к выходу - так быстро, как только мог, переваливаясь и прихрамывая на перебитую громадную лапу.

***

- Эт че там? Че за канонада? - Петя, нахмурясь, прислушался к доносившимся из темной дыры далеким и едва слышным отзвукам выстрелов. - Они че там, в войнушку решили поиграть? А эт че? Че за звук? Ну нахер, я сваливаю. Разбирайся тут сам, - бросив поводок наземь, мужчина закинул ружье на спину и почти бегом направился к оплавленной дыре.

- Петь! Епт, Петя! Да стой ты! Стой, козлина! Да епт! - оказавшийся в одиночестве Леха заметался, не зная, как быть - то ли ринуться на подмогу мужикам, туда - он тяжело сглотнул - в эту вязкую и страшную темноту, то ли лучше тоже просто свалить.

Нах, оставшись без привязи, не тронулся с места - не отводя глаз от входа, он только яростно рычал, обнажая клыки.

- Блядь, ну зачем я вообще в это ввязался! - Леха схватился за голову и проорал в темноту: - Мужики! Мужики! Что у вас там? Что за пальба?

Минуту спустя выстрелы смолкли.

Не находя себе места, он все так же метался по поляне, то хватаясь за рацию, то принимаясь проверять ружье, как вдруг оба пса вскочили на лапы и яростно залаяли в унисон.

- Че? Кто? Где? - он дернулся и отскочил от выхода, буквально ощутив кожей исходящую из мрака опасность.

В ту же секунду из проема наружу вылетело что-то огромное, бесформенное - Леха упал на задницу, выронил ружье и, беззвучно открывая и закрывая рот, попятился, а затем вскочил на ноги и побежал, но через пару шагов споткнулся и рухнул в зарослях.

Исполинская бестия, взревев (так вот что это был за звук!) одним движением смяла в кровавую лепешку кинувшегося на нее Неха, отбросила в сторону Наха, увидела блеснувшее в солнечном свете ружье, вздрогнула всем телом и со всех ног кинулась прочь, сломав пару деревьев и как пушинку опрокинув забор.

Леха икнул, обмочился и потерял сознание.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

День 1.

Наконец, наконец-то я сел писать новую книгу, как же я доволен! Меня уже разрывало от внутреннего напряжения и той энергии, что скопилась во мне, мне нужно было срочно выплеснуть её. Так как я не имею никакого иного способа, кроме как выплеснуть на бумагу, мне оставалось ждать, когда появится идея. От напряжения уже начала болеть голова. Так бывает. Периодически она болит невероятно сильно в районе лба, только когда я начинаю писать и ухожу в некое подобие транса она проходит. Правда находиться в трансе, в котором я нахожусь сейчас, не сильно комфортно. Все чувства обостряются, я нахожусь только в своём произведении пока не закончу его. Пока всё напряжение, вся тревога из меня не выйдут наружу в виде цифровых чернил на электронном листе бумаги. Пока я не поставлю последнюю точку.

Самое интересное откуда у меня взялась идея. Я ведь какой писатель, мне скучно писать об одном и том же каждый раз, как например, делают в дешевом чтиве или же в проходных сериалах, мне хочется поднимать новые и интересные для меня темы, мне хочется рассказать читателю что-то новое.

Долгое время я ходил и не мог найти идею. Ходил и искал везде, пытался найти вдохновение в фильмах и сериалах, комиксах и книгах, в научных статьях по психологии и в документальных фильмах. Ничего не выходило и меня начало это напрягать, я начал уже бояться чистого листа. Пока случайно не зашёл в антикварную лавку, в том поистине волшебном месте я увидел бронзовую статуэтку женщины.

Вся в зелёном налёте от времени и окисления, любые мелкие детали уже давно испарились с её силуэта. В её силуэте я видел роскошную нимфу с прекрасной фигурой, в тоненьком платьице. Она подняла свои руки к небесам, а голова была устремлена к ним же. Я чувствовал в ней невероятную энергию и историю. Уж не знамо мне какого она времени и в каких местах она появилась, только в моей голове мгновенно возник образ моего будущего произведения.

О времени на стыке времен до нашей эры и нашей эры, о борьбе за умы людей и за территории. О переплетении судеб и личностном росте одного единственного война, который прошёл очень долгий путь от человека, что не мог постоять за себя, до человека за которым шли миллионы. А образ нимфы со статуэтки был его музой. Изначально он менялся ради неё, а после предательства и нахождения на смертном одре он стал двигаться ради себя.

Благодаря одной единственной бронзовой статуэтке за несколько минут в моей голове уже был образ будущей книги, далее уже был готов скелет произведения, а теперь остаётся наращивать на нём органы, мышцы и кожу. Сегодня был невероятно продуктивный день, я написал несколько глав. Это происходит редко, а теперь же, я довольный и со спокойной душой могу отправляться спать.

День 2.

Сегодня, как вчера день прошёл отлично. Я написал ещё несколько глав. Работа шла просто прекрасно. Я садился включал музыку в наушниках и писал. Подумать только, я живу один, зачем мне нужна музыка именно в наушниках, тем более, что это не выходные дни, соседей днём нет дома и мне никто не мешает. Так же пятнадцатый этаж, мне не слышно машин. Но нет, нужна музыка именно в наушниках, слегка приглушённая. И конечно, куда уж без телевизора, я его даже не смотрю, картинка просто меняется передо мной, но не знаю, это может, чтобы не чувствовать себя одиноким в такие моменты. Не знаю и не хочу в этом разбираться, меня это устраивает.

Вероятно прозвучит смешно, только сегодня был один случай который выбил меня из колеи. Благо он произошёл уже под вечер, когда во мне не оставалось никаких сил и я собирался уже отдыхать от букв.

Тогда я вышел из зала и обратил внимание, что дверь в туалет настежь открыта. Только я точно помню, что закрывал её. Это как ритуал закрыть дверь, выключить свет и пойти дальше. По первой в моей голове проскочила мысль, что я не один в квартире. Я понимаю, что это глупо, только для сомнения и тревоги нужно совсем уж не много. В голову полезли различные мысли, а что если кто-то пробрался в мою квартиру пока я сидел в наушниках и он сейчас сидит где-нибудь в шкафу или стоит за занавеской. Тревога начала расти мгновенно, особенно когда я нахожусь в писательском трансе. Когда я одновременно разделяю два мира, реальный и вымышленный, когда мой мозг одновременно проживает жизнь обычного человека двадцать первого века и храброго война под Иерусалимом.

Понимаю, что это глупо, только я всё таки проверил входную дверь в квартиру. Она была закрыта на замок, на нижний, как раз на тот, на который я обычно и закрываю дверь. Опять же, понимаю, что это максимально глупо, только я дополнительно закрыл дверь и на верхний замок. Так же растянул нитку на уровне ног, чтобы обращать внимание, входил ли кто или нет. Это определенно глупо, но что я могу поделать. А теперь можно идти спать.

День 3.

Да что такое! Так ведь всё хорошо начиналось! Я начинал писать книгу, заранее закупился продуктами, чтобы неделю не выходить из квартиры и меня никто не отвлекал. Мой разум был в порядке и я спокойно писал. По две главы за день! Когда же такое было, мне уже и не вспомнить, только сомневаюсь я, что буду сегодня ещё писать. Ночь была никакая и я смог уснуть только под самое утро. Изначально я не мог уснуть из-за тех мыслей про открытую дверь в туалет. Несколько часов я точно не мог успокоиться. Проверял по несколько раз ванную комнату, проверял за всеми занавесками и в шкафах, проверял замки и нитку. Наконец я смог уснуть спустя примерно два часа.

Пока меня не разбудило прикосновение к руке. Такое лёгкое, будто меня коснулся чей-то волос или ворсинка. Я сразу же подскочил и начал всё осматривать. Опять, и хорошо, что так, было пусто. После заметил торчащую нитку на пододеяльнике и успокоился, вероятно во сне она коснулась меня и я перепугался. Рассудок уже вышел из спокойных рамок, поэтому и произошла подобная реакция. Я вновь лёг спать.

Не долго я спал, ибо вновь проснулся от прикосновения. Закрались мысли, а вдруг насекомые или чего ещё хуже, тараканы, только их никогда не было. Теперь я уже не смог уснуть. Я лежал с выключенным светом, со включенным телевизором и смотрел видео в телефоне. Как раз наткнулся на интересный канал с переводами о китайских народных ремёслах.

Так прошло ещё несколько часов. Я начал уже успокаиваться и меня начало тянуть в сон. Планировал ещё минут десять, досмотреть видео и лечь спать, пока не увидел на своей груди ТАРАКАНА. Какого чёрта он взялся в моей квартире. Мне мерзко из-за этих существ, и я всегда считал, что каждый живой организм достоин жизни, кроме таракана из-за его отвратности и паука, из-за моей арахнофобии. Благо, радует, что я его убил и судя по всему он был одним единственным. Вот что меня касалось той ночью. Его мерзкие усики. Фу, как вспомню мне становится мерзко.

День ушёл в никуда, я ничего не написал, у меня не было сил. Теперь же слишком рано меня тянет спать и я даже не буду пить кофе, чтобы взбодриться. Лучше уж лягу, отосплюсь и завтра с новыми силами продолжу писать. Верю, что так и будет.

День 4.

Этой ночью меня вновь доставали тараканы. Да, да, именно тараканы, их стало много. Я вновь не выспался и у меня нет никаких сил, чтобы писать. Они донимали меня всю ночь и мне пришлось быть во всеоружии, с тапком в руке и со включенным светом, чтобы ни одна из этой мерзости не подобралась ко мне. Я попробовал их точечно потравить, не знаю, поможет или нет, если нет, нужно будет сходить в магазин. В любом случае никакого настроения писать нет совершенно.

Отрава не помогла и я заметил одну очень странную вещь. Мне кажется, что за мной кто-то наблюдает. Откуда-то со стороны балкона. Я проверил всё, там никого, но никак не могу избавиться от чувства наставленных на меня глаз. Постоянно, оно не уходит никогда, только может, когда я ухожу в туалет. Так, оно постоянно со мной, где бы я не был, и такое чувство, что взгляд движется за мной, куда бы я не пошёл. Нужно сходить купить отравы и заодно проветрится, поглядеть на людей, может это поможет, а если нет, то поеду до друга, останусь спать у него.

Очень странно. Входная дверь не открывается никак. Нитка порвана, только я поздно обратил на неё внимание и не помню, была она порвана до того как я подошёл или нет. Может это я порвал её. А что если. Да нет. Это бред. Всё таки. Что если ко мне в квартиру действительно кто-то пробрался, не знаю зачем., может ограбить или довести меня до нервного срыва своими действиями. Как раз он мог занести с собой тараканов. Вот они меня и донимают. Чёрт! Теперь я точно не смогу уснуть.

Я пытался дозвониться до мастера изначально, нет связи. Попытался написать друзьям или семье, только это так же не вышло, нет интернета. Так и когда я включил телевизор он мне показал, что нет сигнала. Что за чертовщина происходит в моём доме?

День 5.

Судя по всему всё, мой рассудок уже перешёл за грань нормальности. Я лёг нормально спать, психика была выжата до предела самонакручиванием и мыслями. Мне было плевать на тараканов и на то, что возможно со мной в квартире кто-то находится и он заблокировал дверь. Я спал нормально, хотя это так же удивительно ведь ложился без телевизора, а это стресс для моей психики.

В какой-то момент ночи я открыл глаза без возможности пошевелиться, за исключением глаза и увидел. Я кого-то увидел за занавеской. Человеческие очертания были за занавеской. Луна была полной, она не могла пропустить свой свет сквозь силуэт, поэтому надо мной нависла сплошная тень человеческого силуэта. Я совершенно не мог двинуться. Руки и ноги не слушались меня, только лишь глаза. Было тяжело дышать, особенно, когда страх и тревога залили меня. Моё дыхание стало слышно на всю квартиру, а после я увидел как силуэт поднимает руку и прикладывает её ко рту. Возможно он мне показывал, чтобы я затих. Я не знаю. Только я сразу же отрубился от страха.

На утро я начал проверять то место и ничего не нашёл. Было пусто. Я всё так же не мог покинуть свою квартиру, дверь не выпускала меня и я обратил внимание, что уже несколько дней не слышу звуков из соседних квартир. С одной я должен был слышать уж точно, у них много детей и постоянный шум. Ощущение пристального взгляда на мне никуда не ушло.

Уже вечер и я уже не могу. Мне страшно. В какой-то момент я начал видеть их, теневых людей. Везде где бы они могли прятаться. Они не вступают со мной в контакт, только я вижу, что они наблюдают за мной. А после они начали разговаривать со мной. Они говорят, что-то об их повелителе и предлагают присоединиться к ним в услужении ему. Я не понимаю что происходит и не знаю что мне делать дальше.

Хотя. А что если. Нет. нет. я не могу этого сделать. у меня есть семья, есть любимая сестра и мама. им будет плохо без меня. только это решит все проблемы. не нужно будет ни о чём беспокоитсья и не нужно будет бояться. всё закончится прямо здесь и сейчас.

нет. ты не можешь так сделать. ты не можешь так поступить. вот так просто сдаться. вспоминай героя своей книги

я могу. я человек и могу сделать всё что хочу. мне страшно, я их слышу. их шёпот передёргивающий до костей. квартира меня не выпускает они говорят со мной и смотрят на меня. они чего-то хотят от меня. один стоит позади меня и читаёт всё что я пишу. они смеются потешаются надо мной. еыдержу здесь остаётся один единственный

Женщина, в строгом костюме, стояла около тела мужчины средних лет. Он лежал в луже своей крови, весь переломанный и уже бездыханный. Полиция считает, что он выбросился из окна пятнадцатого этажа. Только после дела о массовом суициде в Москве всегда вызывают агентов из, как их величает народ, синих пиджаков. Женщина как раз была в тёмно синем костюме. Её выдернули из тёплого офиса на пасмурную улицу в осеннюю прохладу. Изначально у неё были мысли, о том, что это вновь бесполезная трата времени, как и все последние случаи на которые её вызывали. Только больно подозрительно записи молодого писателя имели пересечения с показаниями одного из выживших в московском деле. Да и это статуэтка, больно сильно она что-то напоминала. У женщины была уверенность, что она её уже где-то видела.

– Понятно. Пора тебе домой, а? – прозвучало это скорее утвердительно.

– Да, уже пора.

– Ну и отлично.

Сергей поставил пакет на пол. Внутри звонко посмеялись бутылки. Пока я переодевался, он запустил танки.

– Я пошёл, – сказал я, расписавшись в журнале. – Ключи на столе.

– Ага, – не отвлекаясь от экрана сказал Сергей.

Направился к автобусной остановке, но замер на полпути. Никто не приедет. Низкий пассажирооборот… Развернулся и пошёл пешком.

Середина весны. В седьмом часу вечера ещё светло, но уже все тоскливо-серо. Кое-где остатки снега, что из-за чёрной грязевой корки, отказывается таять. Но большинство дорог приемлемы для пеших или велосипедных прогулок, несмотря на асфальтовые рубцы, вздыбленные древесными корнями пузыри и никогда не высыхающие лужи.

Меня бы не так сильно задела история с автобусом, случись это пару недель назад, когда у меня ещё был собственный велосипед. Но его украли. Ночью, прямо из подсобки, где теперь я держу взаперти Зверя. Собственно, Зверь и появился у меня после пропажи велосипеда. Можно сказать, взамен. Но об этом позже.

Я обнаружил пропажу утром. И довольно быстро нашёл виновного. На окраине легко найти человека, который что-нибудь да слышал, особенно, когда имеешь репутацию человека, с которым лучше не связываться. А именно такая у меня репутация. Нет, я не славился ни силой, ни криминальным разумом, даже мало-мальски серьезных связей у меня не было. Всему виной один случай из детства… Уверен, если вы поспрашиваете на Диком Юге, что случилось в детском саду номер 7 в девяносто восьмом, вы многое поймёте. Во всяком случае, поймете, почему особо мнительные люди обходят мой старенький дом стороной.

В общем, поспрашивав вокруг, я быстро отыскал того, кто украл мой велосипед. Гастролирующий наркоман – сирота, кочующий по провинции. Он сдал мой велосипед за несколько доз. Вора я обнаружил неподалёку от дома. Он забрался в сгоревший барак, где и погрузился в наркотический сон. Стоит ли говорить, что из-за кражи, я опоздал на работу. А затем, глядя на этого бедолагу я остро ощутил несправедливость. Несправедливость кражи того, на что я копил больше года.

В груди заклокотало, таинственные полости начали попеременно раскрываться и схлопываться внутри моего тела. Это происходило всё быстрее, пока не превратилось в сплошную телесную дрожь. Затем откуда-то ударил ветер. Кажется, он дул во все стороны от меня. То есть, именно я был источником этого ветра. Влажные жидкие волосы поползли по лбу наркомана дождевыми червями. Его целлофановая куртка затрещала от потоков воздуха. Бедолага слегка поморщился и выпустил дозу слюны на подбородок.

Как и всегда в таких случаях, когда мой Дар набирал полную силу и вырывался наружу, мне хотелось лишь одного: забраться под одеяло и пролежать там в надежде, что мир, когда я увижу его вновь, изменится не слишком сильно. Порой, в тягостных грёзах после выхода Дара на свободу, мне мерещились по-настоящему апокалиптические сны. Смешение всего и вся в уродливые полуживые композиции, что тянут ко мне руки, впиваются глазами, пытаются укусить вытянутыми мордами…

Утром я обнаружил Зверя. Существа, привлечённые Даром, всегда сами находили меня, как бы далеко я не забирался. При условии, что их облик позволял им перемещаться. Притом их мотивы и желания оказывались для меня загадкой, ибо любое существо, сотворённое моим талантом, было напрочь лишено, если не разума, то воли. Так я лишился велосипеда, но обрёл Зверя.

В итоге: велосипед украден, автобус не приедет. Добрался до дома пешком. Обратный путь нельзя было назвать приятной прогулкой. Ничего приятного в трущобах Дикого Юга, как я уже указывал, не было. Наверняка, найдутся романтики хтонических пустот, но я к таковым не принадлежал. Понимая всю убогость окружающего мира, я сознательно остался в родном доме среди подгнивших деревянных коротышек, ибо предполагал, что человеку с моими способностями, нечего делать там, где кругом царит спешка и обман. А значит, непременно и опоздания вместе с несправедливостью. Именно так я видел остальные районы Черноярска. А с некоторых пор я начал думал, что мои эсхатологические сны есть картины будущего, которое мне нужно, насколько хватит сил, отдалить. И сделать это можно лишь через самоотстранение от цивилизационного ядра. Подальше у края мне дышалось легче.

Стоя у входной двери, я прислушался к шуму в подсобке. Зверь по ту сторону дощатой стены тоже прислушивался к моим движениям, однако замереть на месте, как я, он не мог: ещё какое-то время он будет привыкать к новому телу. Я достал ключ от временной темницы Зверя и замер, держа его у замочной скважины.

Нет, пока рано, решил я.

Над головой пронзали воздух стрижи, разлетаясь по серому небу чёрными искрами. До заката ещё далеко, подумал я, прислушиваясь к миру вокруг. Дикий Юг погрузился в предночную тишину: солнце ушло, но серость неба ещё не напиталась тьмой. Я вспомнил про депо, что находилось недалеко от дома и направился туда.

Ржавая сетка рабица окружала депо со всех сторон, как бы намекая, что сюда проникать не следует, однако зияющие тут и там дыры выражали несогласие с неприкосновенностью этого места. Несколько одноэтажных построек разбросало по углам депо, главное же здание из красного кирпича находилось в дальнем конце. Туда же вели запутанные рельсы, утопленные в земле. Упрямый сухой сорняк торчал вдоль металлических направляющих, отчего в голове возникла картина плохо обработанной деревяшки – проведешь рукой и нацепляешь заноз.

Рельсы клубились, затем резво бросались в стороны к широким двустворчатым вратам – всего их должно было быть пять, но на месте осталось лишь три, четвертый проём был наспех заколочен кривыми досками, а пятый же являл миру пустоту утробы трамвайного депо.

Я пробрался через одну из дыр в заборе и двинулся к той самой пустоте. Уже на полпути сообразил, что пустота кого-то приютила. Сначала перспектива открыла мне теплый клубок огня. Даже не сам огонь, а его ауру, танцующую на стене. Затем показались тени, а вместе с ними и голоса. Чем ближе я подходил, тем лучше слышал, но тем меньше понимал: существа (а я ещё не убедился, что там люди) говорили на незнакомом языке. Звуки вылетали быстро, клокоча и взрываясь, переходя на такие скорости, что я уже не мог выделить из незнакомой речи никакие фонемы. Но голоса были весёлыми, кажется, беззлобными.

Обходя особенно сухие сорняки, боясь выдать себя преждевременно, я добрался до пятых ворот. Прижался к холодной кирпичной стене и заглянул внутрь. Внутри стояла бочка, заполненная пламенем. Вокруг – кто сидел, кто стоял – находилось пять человек. На некоторых были оранжевые жилетки, и несколько точно таких же были брошены у стены. На полу лежала пара пустых бутылок «Чёрненькой». Ещё одна, пока ещё полная, замерла в руках у говорившего. Все взгляды были устремлены на него, точно на руководящего ритуалом жреца. Человек с бутылкой был выше прочих, широкий в плечах, с крепкими и длинными руками и густой чёрной бородой без усов. Он размахивал руками, точно дирижёр, выдавливал слова с примечательным глубоким «к». Люди вокруг нервно посмеивались и кивали, сжимая покрепче пустые стаканы.

Моё тайное наблюдение закончилось резко. Кто-то толкнул меня со спины, и я ввалился внутрь депо. Упал точно к ногам собравшихся. Мир затих, только трещало что-то в бочке, давая жизнь новым всполохам огня. Я осторожно поднялся и огляделся. Затуманенные глаза впились в меня: но не пять пар, а шесть. Человек, что втолкнул меня, очевидно (судя по мокрым штанам) отходил по малой нужде.

– Я лишь хотел посмотреть, в каком состоянии депо. Ничего более, – сказал я неопределённо, глядя на чернобородого. – Не хотел вам мешать.

Чернобородый надвинул брови на бездумные глаза, соображая, что вообще случилось.

– Мне не нужны проблемы, я не хочу вам навредить, – сказал я, примирительно выставив руки. – Просто дайте мне уйти. Ни мне, ни вам проблемы не нужны…

Тут брови чернобородого подскочили.

– Проблеми? – переспросил он с сильным акцентом. – Ти можишь сделать проблеми? Мене?

В тот момент в депо загорелся второй костёр. Начался он в голове чернобородого. Точно спичка полетела в бензиновую лужу. Чернобородый закрутил крышку на бутылке и поставил её на пол. Люди вокруг облегчённо выдохнули. Я зажмурил глаза.

Что-то гулко хлопнуло у самого уха. Земля вылетела из-под ног. Меня отбросило на бочку, та опрокинулась, покрыв меня горящими деревяшками. Борясь с головокружением, я кое-как поднялся на четвереньки и пополз в сторону, без какой-либо надежды на спасение.

Перед глазами двоилось. Вокруг слышались улюлюканья и ругань на неизвестном языке. Я полз вперёд, пока не уткнулся во что-то лбом. Поднял глаза – трамвай. Старенький, облезлый трамвай. Тут меня схватили за ноги и потащили обратно. Два трамвайных глаза смотрели на меня с сочувствием, цифры на машинном лбу превратились в подобие белёсых шрамов. Кабина с разбитыми стёклами, как бы намекала, что и меня ждёт та же участь.

– Проблеми?! Проблеми?! – не унимался чернобородый.

– Нет ше, я вшего-лишь хотел… – тут я понял, что от удара у меня сломалась пара зубов. Пошевелив языком во рту, я ощутил солёный вкус крови. – Я прошто хотел…

Над головой появилась широкая и ребристая подошва.