Он прикладывался на Её коленки под тенью шепчущих горклым брожением лип, когда ждали на лавках перед отделом ГИБДД. Он падал не понарошку, зарываясь в сладкие, вчера им же намытые в ванной волосы, на Её плечо, закрывая глаза и сразу просыпаясь. В этот важный день знакомила и сближала со своей частью жизни –друзьями, бойкими шутками и досчастливым прошлым. Женя, сломанный носом честный, громкий мат, его гарем. В шутку, благоверные Галя, Даша и Катя когда- то давно, ещё в студенческие годы, называли парня супругом, чтобы отмести любые попытки знакомства с нежелательными мужчинками, Евгений же был обеими руками за возможность всем своим варяжьим видом транслировать топорность и отпугивать.
Отмечали Её права как свои, блюдце, водка, ритуалы, сигареты, громкий смех с культурным стыдом за животное поведение после полуночи во дворе и железное равнодушие к последствиям. Макдональдс, снова крики, пьяные пляски на дороге под заводной девичий хор.
Вспоминал на второй глоток кефира.
- любимый, я еду через две недельки домой. Насовсем. Встретишь же?
- ягодка моя, самая сладкая, чего за вопросы, как обычно ведь?
- милый, я же говорила, раньше, поезд в пять часов прибывает. Ты забыл…? И в эти выходные я тоже не приеду.
- нет, маленькая, не забыл, просто подтупливаю, не бухти, записал, в семнадцать ноль два, ага?
И наконец-то, выжданное, выстраданное их рационное питание по выходным закончится. Она увольнялась! И теперь была только его. Перед приездом готовился, как на коронацию, буквально вылизав всю квартиру, музейно расставив по своим местам всё бездомно валявшееся на столах, в прихожей, прибрался в ящиках, сдобрил цветы пульвелизатором, вымыл пол под холодильником, постирал занавески и даже разложил по своим местам вилки и ложки.
Но всего один звонок фатально, насквозь прострелил, как стрелой сердце, всю оставшуюся сыгранную жизнь, колода событий выпала безвозвратно смешалась, нарушила весь порядок.
На следующий день, в пятницу, Сеня как раз только закончил драить ванную, паузно стоял на, никогда не бывшим таким чистым, балконе, сигаретный дым портился в носу чётким запахом хлорки. На личный телефон позвонил Генка.
- здоров, Сень, ты деда когда видел?
- куку, ёпта, так позавчера, с Пулькой гуляли, а чего?
- да бабка звонила.
- так чего звонила-то, рассказывай, не тяни за яйки. – занято и радостно от Её приезда поторапливал Сенька.
- да хуй знает, нервничает, ушёл с Пулькой вчера и нету до сих пор. Она думала, в деревню уехал, а Дюша говорит, не было со среды, и Любка тоже не отвечает.
- мда. Нехорошо пахнет. У Любки были дома?
- да нет ещё, вот обзвон пока всех, минут двадцать назад набрала-то.
- ну, поехали по списку, ты бабку опросил?
- да, должен был Пульку после вас отвезти и домой, ужинать и уже на съёмник. Вот типа думала, не заезжал домой, а сразу проехал.
- понял, ну значит поехали от времени. Человечка маленького он домой отвёз?
- так неизвестно, ты последний их видел, получается.
- ну, всё, обзванивай всех и через час, нет, напиздел, полтора за мной. Я доделаю тут всё и съездим, если не найдётся.
- добро.
Сеня положил трубку и состроил гримасу. Но никаких страшных мыслей не зачалось, дед и безответственность – слова несовместимые в одном предложении. Домыл окна на балконе, покурил ещё раз в чистоте и стал одеваться, написал своей милой, что из эфира может выключится на время какое-то, вдруг телефон сядет, чтобы не беспокоилась. Забота.
Вышел на улицу, сел в машину, открыл окно на полную и закурил ещё одну, нервность водителя настраивала на задумчивость.
- Ген, заебал, выдохни, дед же, сейчас приедем – сидят, чай пьют.
- да Сень, дай-то бог, ёпт.
- выдыхай, родной. Как дела расскажи лучше, чего у тебя с дипломом? Сдался?
- да, сдался, пятёрка. – растягивая, глазами искал одобрения.
- во, молодца, будешь нам корыта строить, а не это вот – постучал по старой, доживающей своё, четвёрке – говно баклажановое.
- ой да, сейчас. Куда хоть нахер, колёса менять пойду вон у рынка на подъёмнике.
Пока ехали, болтали о постороннем, Сеня спрашивал то про учебу, то про профессию, то про весь Политех в целом, помятуя откуда его любимая женщина «родом», но, не забывая о дедовой бабке – спрашивал всё-таки краем слова результаты опроса. С каждым метром всё глубже составлял картинку. Лицо нахмурилось сильнее и превратилось по старой привычке обстоятельств и условий в полноценную рабочую рожу со сжатыми скулами.
Он начинал понимать – что-то нечисто и невозможно. Всё слишком криво и непонятно. Доехали до садика, всё разузнали, да, был, вчера, забрал, без эксцессов, весело, с шутками своими, глазами щурыми, бровистыми.
Подъехали к подъезду дома.
- ну, я же говорю, чай пьет сука старая и телефон наверно сел. – ткнул на стоящую на парковке у дома дедову машину.
- и у Любки…сел?
- да не дрейфь, стропило, пойдём, глуши.
Генка заглушил машину, нейтралка, ручник, полез в бардачок, пистолет.
- нихуя себе, эй, уася, ты почему такой сильнай, да!? Ты чего, Ген, нахер тебе волына, ну-ка мне хоть покажи, чего такое?
- да это так, на всякий случай. Это газовый.
- ну, хуя, а сейчас-то зачем?
- пусть будет, пойдем.
- пиздец, ты Рэмбо, а гранаты есть? – пытаясь подшутить и поднять настроение задумчивому Генке – ты ключи от Любы взял? Бэтмен хуев?
- взял-взял. – побряцал доказательством из кармана.
Вышли в надутом состоянии, попытки не удались, были слишком натужны, смех не получался. Домофон, лифт, кнопка, дверь, ключи, замок.
Открыв, они скривились оба чисто механически. Смрадный запах сладкого и тошного бросился в нос. С чем-то смешанный, спёртый, как ждавшая хозяина собачонка от нужды распустился на руки. Генка рванул внутрь, но не успел сделать и шага, Сеня его схватил за шкирку майки и дёрнул назад.
- сидеть, сука! Не лезь, блять! – рявкнул, как плёткой по стене.
- да ты ахуел!
- не лезь бля! Здесь пасись! – и быстро, в часть секунды, пока тот не успел сообразить и среагировать, в один шаг квартира, дверь, замок, щеколда. Откуда-то вдруг вспомненная пламенная ярость мгновенно зажгла и буквально материлизовала живого, осязаемого Карлоса. Он стоял в коридоре квартиры, опершись плечом на стенку, рутинно приставив ножку, почему-то во фраке и прикуривал длинную, тонкую сигарету. Повернулся, глазами Сене в лицо.
- Гена, не лезь, дай я, стой там, позову – из квартиры – Гена, не ходи сюда. Постой там. Я быстро.
- Сеня, да ты ахуел, ты чего блять делаешь, открой дверь, хули ты творишь?!
- Гена, я открою, подожди, верь мне, Гена!
- сука ты поганая, я сейчас выломаю нахуй.
- не выломаешь, сам знаешь, дверь новая, вместе ставили – уже поменяв стиль слов, медленно и протяжно говорил Сеня, интуитивно успокаивая напарника – потерпи, мой хороший, верь мне. Верь мне, Гена!
Упёрся лбом в дверной глазок, остывал, тормозил собственное сердце и уговаривал весь мир оказаться другим прямо сейчас, слушал, как там нервничает и потихоньку начинает осознавать всё Гена. Сам он всё понял, но не хотел, молился, первый раз в жизни, чтобы тут сейчас всё стало по-другому, чтобы не было, чтобы не случилось, чтобы неправда.
- слушай, да пусти его, с кем он тут не знаком? – прозвучало сзади от стены голосом давно мёртвого спутника.
- как ты здесь? Откуда? Здравствуй? – первый раз увидел его, можно было за руку поздороваться, чуть дёрнул машинально свою правую, но остановился, быть же не может, глупости. В приглушённом свете ярко горела точка сигареты. Тоже достал, закурил.
- да, привет, давненько не виделись, совсем меня позабыл. Ну, пойдём? – приглашая, указал Карлос на комнату и стал рассказывать, как видел всё и был свидетелем, показывал на следы – аккуратно, под ногами, тут вот, слева, там. Дед пришёл с Пулькой, а мама-люба вмазанная с корешом. Дружок в приходе, мамашка почти поставила. Дед схватил её, тяжело сунул в зубы, Пулька закричала. Мамашка вон тем кувшином сначала по голове ему, он поплыл, за занавески, встал, она ещё, аккуратно, стёкла, разбила. Дед всё равно встал, схватил вазу вот эту, цветы с Пулькой помнишь, собирали? Вот они лежат, ммм, полевые, пахнут даже ещё, не хочешь? – Карлос наклонился, поднял цветок и втянул носом от лепестков – по голове вазой, сразу потерялась, на кореша своего вмазанного упала, тот очнулся. Пулька на маму запрыгнула защищать от деда, телом закрыла. Очнувшийся вот этими ножницами Пульке ровно в ухо и сунул. Дед уже на мужика, а он и его вот, под ребро два раза. Вылез из-под них. В крови весь, майку вот скинул, в ванной накапал, помылся, в гардеробе твою только сменную нашёл, остальные бабские, надел и ушёл. Полчаса и нету, я тебе не скажу, как выглядел он, да это и не важно. Вот они все тут лежат, Пулька сразу, не мучилась, дед ещё покряхтел и тоже. Любаха последней, пробовала Пульке голову держать, чтобы не текло, до телефона не могла добраться, не отпускала, кричать не получалось. Твоё всё. На. Забирай. Всё сам. Молодец. Всех спас, да? Как там? Бэтмен хуев? Поди, впускай, пусть видят все. Спаситель ёбаный.
Сеня стоял, смотрел, забыл про сигарету, обожгла пальцы, отбросил, ещё одну.
- окна приоткрой, дверку тоже и запускай-запускай своего подопечного, пусть на труды твои посмотрит, порадуется, такие достижения, посмотрит, какой ты умница.
- да, окна, это верно, это я да, сейчас.
- на балконе не забудь.
- да-да, помню. Надо ещё ключи от машины взять сейчас. Дедова там под окнами? Не знаешь?
- ага, вон она, пошли, покажу, вон-вон, у горки, видишь?
- ключи в кармане, да?
- ну а где же, только осторожно, зеркало ещё разбили.
Не думая, будто выйдя из себя и создав какого-то другого, третьего Сеню, который там вот это вот всё потом переживёт. Остался только простой «рабочий-Сеня» – делать, не думать, не помнить, не знать, не спрашивать, делать. Молча. Вытащил ключи из джинсов, дверь, замок, молча. Гена рванул внутрь, увидел всё, закричал благим матом, высоким, эхо запрыгало по лестнице. Ступени, домофон, сигнализация, ручник, первая, вторая, третья, нейтралка, вторая, третья, четвёртая, нейтралка, ручник, домофон, лифт, ключи, кровать.
Не раздеваясь, просто упал в неё, единственную не убранную перед приездом Милой, размятую и взброшенную. Проснулся ночью, туалет, холодильник, вино, закурил, сел на кухне. Напротив сел Карлос.
- слушай, включи свет хоть, чего в темноте-то сидеть?
- не хочу. Хочу так.
- ну, сиди, дальше-то чего делаем?
- пьём. А что?
- слушай, да ничего, всё в порядке у тебя? Ничего не хочешь сделать? Позвонить может куда-нибудь?
- нет, не хочу. А должен?
- да, собственно, нет, конечно. Всего лишь шесть жизней убил, мелочи, да?
- это не я, это ты. И всего три.
- кто? Я?!? И всего три?!?! Да ладно? А этих, трёх, кто считать будет? Бухгалтер, блять?
- этих не я, это не мои, это не ко мне.
- да, сейчас блять, не твои, а чьи? И дед твой, и пулька, и Любка. Всё твоё, сука, сколько взял, столько и положи.
- я не брал, это ты, и не столько. Куда положи?
- на весы, родной. Ты взял три, все три из тебя и вычлось.
- но я не брал. Это ты. И ты брал плохие. А эти хорошие.
- а кого ебёт? И те живые были, и эти. Были. А ты убил и убил ты.
- нет, это не я, это ты. Дай сигарету, у меня далеко.
- какой я!? Придурок, я – это ты! Нет никаких «нас», есть только ты! Кури, конечно. Может водочки ещё, вам, господин?
- да, это можно, это водочки будет да, это хорошо. Как же нас нет, ты вот сидишь, я курю.
Рабочий-Сеня встал, морозильник, водка, вино, сигареты. До утра просидел молча, Карлос уходил, возвращался.
- слушай, ещё может подлить? А то заканчивается, у барина, у спасителя Христа закончилось вино, да быть не может, на ещё. – и поставил на стол ещё две полные бутылки такой же ледяной водки и прохладного вина.
- спасибо, можно сигарет ещё?
- слушай, конечно, простите великодушно, сам не сообразил. Что-нибудь ещё?
- нет-нет, спасибо. Больше ничего.
- телефон вам, сир, не надо? Никуда позвонить не хотите? Спросить что-нибудь?
- нет-нет, спасибо. Ничего больше.
- как скажете – и исчезал снова, до дна новых бутылок.
Тело просидело так около трёх суток, не вставая со стула, спал уткнувшись, просыпался, снова пил. Под ним то образовывалась, то застывала и высыхала лужа, оставляя на плитке пятно с каждым разом всё рыжее. Сидел, пил и курил, периодически споря. Вся действительность из общих пазлов складывалась в цельную, недроблёную картину. Имена медленно начинали сливаться.
- слушай, как нам дальше-то?
- а что?
- а у нас скоро женщина приедет, любит нас, телефон скоро лопнет от звонков и Её, и Генки, и бабки, и Валерки с Димкой, и всех остальных. Я тебя в курс дела введу быстренько – у нас пропущенных уже почти три сотни. Мы Димке обещали помочь, ещё Валерка зайти хотел. А мы тут. Вот. Ссымся.
- нет-нет, это не к нам. Это они к нему.
- ай, как блять, удобно, ай, блять какие мы фантазёры. Это к кому «к нему», ну-ка расскажи, я послушаю.
- это к Есению, а не ко мне.
- ай, маладца, ай, как хорошо, хуяк и не наше, да? Это всё не мы делали, всё кто-то другой?
- да, конечно, я вот пью только.
- ну-ну. Собирайся, уёбок. Всё твоё, бери и неси, сука.
- а можно водочки ещё? И у меня вот сигареты кончились?
- собирайся сука! – и на стол с силой шлёпнулись две пачки сигарет, пустой пузырь упал и оказался полным.
Прошли ещё сутки, сидел, так же курил и спорил. Дым в квартире стал на столько плотный и тяжёлый, что дышать становилось практически невозможно. Сеня не соглашался со всем произошедшим, но потихоньку, тот, вышедший из Сени Сеня начал возвращаться, впитываться вместе с Карлосом во что-то наконец-то единое. В того Сеню, которому всё это теперь нести и понимать, чувствовать и жить дальше. Или не жить. И как?
- сами Геночке, помнишь, про бумеранги пиздели, зло там возвращается, в десять раз больше, блять, и всю это философскую хуйню?
- не хуйню, мы всё верно ему тогда говорили.
- слушай, ну, тогда на, хаваем. Нам бумеранг прилетел, мразь.
- это не мой бумеранг, я не делал столько, мы хорошее делали только, это всё ты виноват.
Ещё через какое-то время мочевой пузырь не смог излиться, нижняя половина тела онемела полностью, ниже пупка Сеня ничего не чувствовал. Попытался встать, но онемевшие ноги, живот, спина – все разом отказались выполнять хоть какие-то функции, но пережатый, видимо, канал мочеиспускания и прямой кишки полностью расслабились. Всё съеденное, выпитое, переваренное и готовое к спуску прорвало люки, только получив свободу. Кишечник, завидуя мочетоку, расслабился вместе и выбросил всё содержимое прямо в намокшие трусы. От случайности произошедшего и осознания нерабочего тела Сеня сел снова на стул, испугавшись упасть на пол. Раздавил содержимое, рефлекторно, резко попробовал ещё раз встать, но не смог и, потеряв баланс, падая, схватил скатерть и вместе с ней, спахнув всё со стола, упал под стол. Руками на осколки стопки и бутылок, бисером разлетевшийся пепел, скомканные бычки, смятые пачки, намокшая ткань.
Укрылся ей и снова безвольно уснул.
Отдыхал таким лежачим способом около двух дней, не меняя позы, прилипший к полу, насквозь пропотевший, мокрый и грязный в паху, едко пахнущий. Все нерабочие конечности медленно вернулись в строй, сквозь бред сна Сеня видел, как его укрывали по очереди скатертью.
Первой была Она, в глазах Её были слёзы и страх.
Вторым был дед, читался только укор и глубокая печаль.
Пулька плакала, удивленные блюдца не знали как помочь.
Люба, ресницы её, почему-то пораженные демодекозом, гноем и плесенью, склеились, глаз не было.
Валерка отвернулся.
Димка красной паутиной рваных капилляров явно демонстрировали омерзение вперемешку с предательством.
Открыл свои от звонка в дверь. Смог встать, медленно переступая по стенке добрался до глазка, там стояли двое последних. Звонили, стучали, ногами. Сеня не открыл. Захотелось помыться, наполнил, залез в ледяную ванну, вылилось через края, пролежал до зубной дрожи. Вылез, вытерся, голым скурил палку на балконе и уснул ещё раз. Сон был долгий и мутный, через него пробивался то Карлос, во фраке, то Она, то Димка, Валерка, родители, дед, Пульки. Через ровно сутки, опять проснувшись ночью, он был уже собран, весь в одном, Карлоса больше не существовало. Существовал только Уткин Есений Олегович, полный всех своих ошибок, ответственностей и последствий.
Осознание всего произошедшего за несколько лет прошло в кровати. Не больше чем за пять минут он всё вспомнил, принял и понял.
- как теперь нам всем жить?
- хуево жить, баланда, холодно и пиздят. Давай собираться. – заставлял сам себя.
38. В ваших гниёт морковь.
Свинцово-ржавое ощущение, как скребущая скрипка, воющая от скорби. Случайная его жизнь и боль от принятия. Хотелось выгнать её из дома, из своей кровати, из головы, выгнать и не помнить остатков мерзкого, гнилого понимания себя. Выбросить разорванные дикой пьяностью картинки, всё это, как будто ошибочно и не с ним произошедшее. Выбросить.
Но было никак. Отвратительный запах квартиры, себя, кухни, спёртого табака. Стыд от испражнений в свои же штаны, от наивной попытки обмануться, замениться. Сене казалось, что попал в сырое, прошитое тугим ветром и мокрыми, прелыми листьями воскресное утро октября, а не тёплое, лучистое лето. Когда умирает всё. Всё, что буквально недавно пело и цвело, летало и разливалось – теперь откалывается и скелетствует, гниёт и обгладывается.
Она. Ждущая его, подарившаяся ему, почти спасшая от всей грязи, растворившаяся в их мечте, отдавшая сердце. Она была не его. Нельзя было ради такого «Есения» не только возвращаться из Москвы, но и вообще, в принципе, нельзя было его знать. Он не мог с таким внутри смотреть в Её глаза, даже воображаемые. Он не боялся или стыдился, а просто не мог позволить изгадить такую «Её» нахождением себя рядом.
Ещё пульки две, скорее всего в таком глубоком шоке, что Есений им был нужен, как воздух. Но как он в их глаза теперь будет смотреть, виноватый.
Безнадёга сжимала и сдавливала, заставляя от ненависти к самому себе всё закончить. Он ненависти за предательство Пулек, за предательство Милой и самой любви, как высшего дара.
- с крыши? – спросил Сеня сам себя вслух. Но сразу вспомнился Олег и его пример. Глаза живых родителей, которых унесёт с собой, если решится, гарантированно добавит к трём и трём ещё минимум двоих. Выхода не было, ответственность существует, чтобы тянуть, как Олег свой крест. Сдаться получалось нельзя.
39. Бумеранг.
Сеня встал, ещё раз сходил в душ, оделся в чистое. Паспорт, карман, хотел написать Ей, позвонить, встретиться, всё объяснить, но вовремя остановился. Диалог самого с собой теперь вёлся совершенно по-другому, специально вслух, как подтверждая двуединство и Карлоса и Сени, соборность полного человека.
- лишнее, без нас Ей лучше будет, нахуй Ей все эти раскаяния, оправдания, ещё слёзы. А ведь ради нас вернулась, спала с нами, звонила, будила. Да, лишнее.
Магазин, пешком, литр кефира, пачку сигарет, сел в дедову машину. Пахло тёплыми воспоминаниями, выжал кислые слезы, завёлся, первая, вторая, третья, четвёртая, вторая, третья, нейтралка, ручник, сигнализация, вышел, кнопка у ворот. Сеня уже знал, что откровение его должно быть сразу и до конца, пока он не передумал, пока силы воли и решительности хватало, никаких друзей перед, никаких родителей, никого кроме откровения и решения, пока чужие глаза с уговорами не стянули на другой путь, не засомневали, не дали прощения.
- слушаю.
- день добрый, к майору Диверцеву.
- по какому?
- личному, открывай, ему передашь, пусть спустится.
Толкнул дверь, зашёл внутрь, прошёл отключенный металлоискатель.
- Сень, ты где был? Исхудал весь! Все обыскались тебя! У меня весь отдел на ушах стоит! Твои иглосъёмные весь город, блять, перевернули! Баба какая-то приходила с друзьями твоими, заявление написали о пропаже! Мать рыдала! Ты чего вообще!
- пойдём, майор, поговорим.
- погоди я сейчас, твоим хоть позвоню, что живой!
- нет, прямо сейчас пойдём и поговорим. Мне, блять, сейчас, очень надо.
- ладно-ладно, поднимайся на второй, тридцать пятый у меня, выгонишь там в коридор, я следом – майор, правда, был весь радостный и заведённый, не догадывался. Думал, новость радостную Сеня принёс, откопал что-нибудь, пропадал по работе или не мог, конспирировался.
Сеня поднялся, выгнал, сел, закурил, взболтал коробку кефира, открыл. Думал только о Ней. Правильно ли, всё ещё сомневался, качался туда-обратно как в шторм последнее дерево на берегу. С остальными уже ничего не изменишь, а с Ней можно было. Как-то исправить, сделать, выстроить, починить, объяснить, вылечиться...
Но давил. Был просто недостоин быть рядом с такой женщиной, даже думать подобное в своей чортовой голове. Первый глоток, второй, третий. Всё проносилось, сливалось листками маленькой книжки в единый мультфильм. И вот оглавление, издательство, год.
- Сень, я всё, команду дал, сюда летят твои, ну давай, трави! Куда пропал-то хоть? Выпьешь? – майор резво зашёл в кабинет, закрылся, зачем-то стянул пожелтевшей казённой занавеской летние окна, достал из сейфа початую бутылку коньяка, булькнул ей, демонстрируя – давай не стесняйся, сейчас девчонки лимончика притаранят! Давно мы с тобой не виделись, рассказывай, чего ты хмурной какой?
Сеня включил свой плёночный диктофон и всё вывалил.
Такие огромные жизни уместились всего в пятнадцать минут прямой речи. Сеня говорил, курил, прихлёбывая кефир, исполнял.
Вернул бумерангом сделанное зло.
