Серия «Уголь, известь и кровь (рассказ, завершено)»

Уголь, известь и кровь (ч.1 из 2)

Юркий Лазутчик пропала. Из всей семьи на ногах остались только дети. У некоторых болели животы, и то - скорее от голода, чем от болезни. Я сказала им, что все взрослые, скорее всего, умрут, и мы должны искать себе пропитание сами. Для начала - убьем самых слабых быков, им все равно не выжить. Дальше нам надо будет найти в холмах ледник или достаточно холодный ручей, чтобы мясо дольше не портилось. А зимой будем ходить на охоту и собирать ягоды. Зимой цвета не видно, так что за лето нам надо изучить их внимательно, чтобы знать, какие можно есть, а какие - нельзя. Будем смотреть за птицами и животными, и повторять за ними.

Кто-то мне не поверил и стал кричать, что я все выдумала, чтобы командовать. Кто-то стал плакать и звать маму. Я растерялась. Уголек взяла мои заботы на себя. Она зарычала на одних и мурлыкала другим. Все стали меня слушаться.

К зиме мы похоронили всех взрослых и стада. По ночам мы придумывали последние имена умершим, а потом засыпали в слезах. Запас мяса лежал на леднике, но долго нам одним не протянуть. Мы не смогли выходить новорожденную девочку Пушистого Облака - не было молока, чтобы кормить ее. Двое моих братьев погибло на охоте, еще один отравился, съев ядовитой ягоды. Юркий Лазутчик не вернулась. Неужели она бросила нас? Или ушла в другой слой и там погибла? Мне не хотелось думать, что ее поймали Известковые.

Только Уголек приносила мне радость. За лето она окрепла и выросла в большую хищницу. Она понимала меня без слов. С десяти шагов я слышала ее дыхание, как свое собственное. Когда мы охотились, то были единым целым. Теперь у меня два сердца, и они бьются в унисон.

Однажды мы с Угольком, как обычно, бродили по лесу. Я стала матерью всем детям, и меня стали звать Кошачий Коготь, хотя мне еще не исполнилось тринадцати весен. Редко удавалось остаться одной, и я наслаждалась прогулками в уединении, без бесконечных просьб, вопросов и рыданий, которые не могла утешить. Во время прогулки я снова наткнулась на странный холмик, будто сотканный из крови и огня. Кажется, раньше в этом месте его не было… присмотревшись, я вскрикнула от ужаса: среди ветвей дерева над холмиком висел труп! Уняв колотящееся в груди сердце, я посмотрела внимательнее… кроваво-огненная плоть облепила тело, будто медленно пожирая его. Кое-где светлели обглоданные кости.

Нет, этого не может быть. Это не она… это точно не она, это не Юркий Лазутчик!

Я бежала с того места так быстро, как могла. Но я знаю, это она. Это была моя сестра, наш единственный проводник цвета.

Через несколько дней, проведенных в деревне, с братьями, я снова заскучала по лесу. Любопытство победило. Угольку тоже хотелось выяснить, что за странное существо живет в нашем лесу. Я думала - может быть, его сжечь? Подпалить лес, и пусть пропадет мерзость, которая съела мою сестру. Когда мы пришли на место, тела сестры уже не было на ветвях, а от холмика осталась едва ли горсть красной плоти. Повинуясь животному чувству, я поддела его палочкой. Оно говорило со мной… оно звало меня. Оно обещало, шептало…

Подобрав кровавую плоть на широкий лист лопуха, я понесла его к ручью, где деревья не заслоняют солнце, чтобы рассмотреть под ярким светом. Оно влекло и пугало. Я верила, что оно исполнит все свои клятвы, но взамен потребует многого. Может быть, всё, что у меня есть.

Мы с Угольком отпустили существо в подлеске, убедившись, что оно не причинит вреда, если его не трогать.

Что же такое обещал он Юркому Лазутчику, что она согласилась отдать себя на съедение… она была жива, когда тварь начала ее поглощать. Теперь я знаю это.

Спасибо тебе, сестра. Ты спасла нас. Ты дала нам шанс.

Но этого было мало.

Мы готовились ко сну, когда младший из братьев примчался, перепуганный. “Известковые!” - шепотом прокричал он, когда мы обступили его вокруг.

- Надо драться, - сказал старший брат.

- Бежать!

- Может, они не обидят нас, - робко предположил младший, и все на него зашикали. Все знают, как Известковые обходятся с побежденными.

Мы бросили стоянку и бежали в лес. Надеялись спрятаться там. Уголек вертела ушами, прислушиваясь к самым отдаленным звукам. Если что, она предупредит нас.

Я собрала всех вокруг себя и приказала: если нас обнаружат - бежим в разные стороны. Так хоть кому-то удастся уйти. Не смейте ослушаться! Иначе я найду вас, и бояться меня вы будете больше, чем Известковых. Судя по их испуганным взглядам, Кошачий Коготь вышла убедительной, хоть и боялась не меньше их.

Весь план пошел прахом. Известковые выследили нас. Уголек подняла тревогу слишком поздно. Они пришли из другого слоя, возникли прямо из воздуха, когда мы торопливо жевали сырую дичь, опасаясь разводить огонь. Они на месте убили старшего брата, который бросился на них с копьем. Схватили младшего, пока он стоял на месте, замерев от страха с куском мяса в зубах. Еще двоих уложили стрелами в спину, когда они бросились в лес, как я учила… мы с Угольком сумели убежать.

Мы петляли, мчались зигзагами, чтобы запутать врага. Я не помнила себя от страха, но ноги вынесли меня прямиком к тому месту, где росла кроваво-огненная плоть. Странный холмик приветствовал меня, как старого друга. Он меня ждал.

Я упала перед ним на колени и жадно глотала воздух. Он звал прикоснуться к нему, принять его в себя. Наполнить себя огнем и кровью. Дрожащей рукой я посмела коснуться его - и тут же отскочила от боли: жгло сильнее, чем тлеющий уголь. Но за спиной - мои братья, последние, кто остался из племени. Шумно дышала рядом Уголек - торопила меня. Мне сдавило горло. Я не решалась.

Вдруг боль пронзила всё моё существо, и я закричала, захлебываясь криком… и кровью. У меня из пасти… нет, у нее из пасти хлестала кровь. Стрела пробила грудь Уголька, и мой лучший друг умирал, толчками выплевывая кровавые сгустки. В глазах потемнело, и земля ударила меня в лицо.

Вонь. Боль в груди. Жалобные завывания. Я разлепила глаза, и свет ударил в лицо. Клетка. Грязь. Тощие пленники. Мы все были с веревками на шеях, валялись в пыли, в глазах - отчаяние.

Немилосердно хотелось пить.

- Надо молить о спасении, - глухо бормотала старая женщина в углу. - Молить цвет о помощи. Он выведет нас отсюда. Цвет, спаси нас! - завыла она. - Цвет, спаси…

Мужчина с осыпавшейся охрой на лбу и плечах пихнул ее ногой.

- Заткнись, дура! Много он тебя спас? Молить надо не цвет, а людей! Ему нет до тебя дела…

- Братик! - закричала я и рванулась к решетке. - Братик, это я, Кошачий Ус… Коготь! Забери меня отсюда!

Тот, кого я приняла за брата, даже не посмотрел в мою сторону. Поникнув, я отползла в темноту. Он так похож… такой же застенчивый, скромный, как мой младший брат. Та же танцующая походка, улыбка, будто жемчуг выглядывает из раковины. Но это был не он.

Вспомнив, что случилось с Угольком, я уткнулась лицом в колени. Если бы не моя нерешительность… если бы я знала… я бы проглотила весь этот странный холмик, даже не заметив горечи… мое сердце горит страшнее, чем в тысяче пылающих костров.

- Здесь часто видишь тех, кого больше нет. А те, кто есть - сами на себя не похожи. И нас ждет та же участь.

Я не подняла головы. Тот же голос продолжил:

- На, девочка, попей. У меня осталось немного воды. Хотел приберечь для себя, но тебе, видно, нужнее.

Я с усилием подняла голову и вздрогнула. То, что я приняла за известь в волосах, оказалось сединой. Старик с веревкой на шее протягивал мне пиалу с грязной водой. Я жадно приникла к ней и не отрывалась, пока не выпила всё до капельки.

- Умница, - сказал старик, и я вспомнила дедушку Чистое Небо. - Кошачьим Когтем тебя зовут?

Я слабо кивнула.

- А меня - Пиявка. По молодости был очень уж вредный, - старик рассмеялся сухим смехом. - Так и сгнию, поди, здесь. Кому я нужен. Тут молодых да красивых разбирают сразу, а тех, кто ни на что не годен, годами могут в клетках держать. Ты-то откуда здесь?

- Из деревни на берегу ручья, - ответила я, не зная, как еще можно описать мой дом.

- А я в горах жил, пас летающих свиней. Собачка у меня была еще, маленькая такая. Очень умная. Репейкой звали. Пиявка и Репей всегда вместе - как река и берега, как гора и пещера! Ее Известковые убили…

Я прониклась к нему доверием. У него тоже убили друга.

- Когда Известковые пришли, стали они меня уговаривать, чтоб научил их, как стадами управлять - свинью в полете, видишь, даже им не поймать. Долго уговаривали, да только я им так и сказал - вон свинья, вишь, летит. Берешь, станы снимашь, нагибаешься - она и летит, думает, щас поест. Тут ты ее и лови.

- Харош брехать, старая развалина, - проскрежетал мужчина с охрой. - Они только нож в костер сунули, как ты им всё тут же растрепал. И про свиней своих, и про собачку, и про племя.

- Заткни пасть, ты, дурень! - зашипел дед Пиявка.

- А то что? Подумай о костях своих старых, как пну - не срастутся уже. Начнешь ты гнить гораздо раньше.

Какой-то известковый застучал обглоданной костью по решетке.

- Чего это они так расшумелись? - спросил другой. Они говорил в точности, как дедушка Чистое Небо, когда только пришел к нам в семью. - А-а, там новенькая!

- Новенькая? - раздался девичий голос, и по ту сторону решетки возникло лицо девчонки моего возраста. Тяжелый взгляд, капризно надутые губы. Она смотрела прямо на меня. - А ну-ка, дайте мне на нее посмотреть!

Известковый с костью бросился выполнять приказ. Он отворил клеть и за веревку вытащил меня наружу. Девчонка смерила меня презрительным взглядом и приказала слугам:

- Привести зверя!

У меня заболело в груди. Известковые принесли к нам котенка, в точности похожего на Уголька, когда она была маленькой, только тощего и злого. Зверек извивался и шипел, множество порезов на руках Известкового сочились кровью.

- У тебя был такой, - сказала девчонка. - Ты знаешь, как с ним обращаться.

Я молчала.

- Ты меня научишь, - продолжила девчонка. - Завтра.

Меня снова бросили в клетку.

На утро начался ритуал.

Вся деревня собралась вокруг ямы, заполненной известью. На небольшом возвышении на тронах восседали вождь со своей семьей - в роскошных одеяниях из шкур цвета извести, украшенные перьями и жемчугом. Все, как один - красивые, крепкие, властные. К трону, на котором восседала девчонка, был привязан сердитый котенок. Зверь рвался с веревки и кричал, но девчонка не глядела на него. Ее тяжелый взгляд был устремлен только ко мне.

На почтительном расстоянии от тронов собрались простые жители. Суетились рабы в ошейниках. В окружении воинов, огромных людей с копьями и в высоких деревянных шлемах, отчего они казались исполинами, привели пленников. Кроме меня, еще четверых - незнакомую красивую женщину, молодого юношу, крепкого воина и большую кошку со шкуркой цвета высохшей травы, покрытой угольными пятнышками. Кошка рычала, шипела и упиралась крупными лапами, воины подгоняли ее уколами копий.

Нас всех согнали под навес напротив ямы.

На пустой площадке перед ямой из воздуха соткался человек, словно нарисованный углем.

Волосы у него были, как воронье крыло. Глаза - дырочки в вечную ночь. На плечах его лежала шкура цвета угля. А кожа светлая, как известь.

Над поляной повисла тишина. Все с благоговением взирали на Проводника Угля - несомненно, это был он. Пальцем, вымазанным углем, он указал на красивую женщину рядом со мной. Воины заставили ее подняться и подойти к Проводнику.

Кусочком угля человек принялся рисовать на ее лице и теле символы. Они казались бездонными разломами в коже. Сперва обвел по краю лицо, резко прочертил по волосам, обрисовал шею, затем живот и груди. Много еще узоров наложил на руки и спину, и бедра, и колени, и ступни. А затем жестом приказал лечь посреди ямы на известь. Женщина стала умолять о пощаде, но сердитый Проводник перечеркнул ее губы угольной чертой - и голос у нее пропал. Она повиновалась, беззвучно глотая слезы.

Проводник принялся втаптывать женщину в известь. Он тщательно давил ногами в ее руки и ноги, осторожно наступал на лоб, на рот и нос, на шею, грудь и живот. Затем заставил перевернуться и надавил на затылок и спину.

Когда первая часть ритуала закончилась и женщине позволили подняться, все ахнули. Куда только делась ее красота! Перед нами стояла уродина. Кривая, косая, с волосами как солома, с обвислыми грудями и костлявой задницей. Увидев свои руки, некогда красивые нежные руки, женщина в ужасе закричала и бросилась бежать. Известковые смеялись и свистели ей вслед.

В этот момент поднялся вождь, и все разом утихли. Вождь ступил к самому краю ямы.

- Подойди, мой друг, - произнес он глубоким, сильным голосом, которому, казалось, рады подчиняться даже деревья. - Ты заслужила этот дар.

Из толпы вышла женщина. Не молодая, не старая. Не красивая, не уродливая - самая обычная женщина. На губах ее играла самодовольная улыбка. Среди людей прошел шепоток - говорили, она предала свой народ взамен на обещания Известковых.

Сбросив одежду, женщина легла в известь на то место, с которого недавно поднялась пленница. Вождь спрыгнул в яму, легко и грациозно, как дикий кот.

Он принялся посыпать тело женщины известью и рисовать в воздухе молочные символы, совсем как это делал дедушка Чистое Небо, только намного ярче. Следы цвета по-долгу висели в воздухе и медленно таяли, как облака.

Когда женщина поднялась, все снова ахнули. Перед ними стояла невероятная красавица.

Рабы споро добавили в яму еще извести. Настал черед молодого парня. Проводник Угля так же изрисовал его, как женщину до этого, и втоптал в известь; сам парень встать не смог - все его члены оказались искривлены и не гнулись. Его вытащили из ямы и унесли прочь из деревни; вскоре его стоны оборвались. Затем принесли носилки с человеком, изломанным самым безобразным образом - должно быть, он попал под дикий поезд, что мчатся сквозь слои, не разберя дороги. После трудов вождя молодой мужчина вскочил на ноги и принялся подпрыгивать на месте, радостно смеясь. Вождь тоже засмеялся, и они крепко обнялись.

Теперь настал черед кошки. Когда ритуал закончился, зверь не смог сам выпрыгнуть из ямы. Едва зацепившись лапой за край, кошка опрокинулась на спину, как будто наелась забродивших фруктов. Она так и сидела в углу, била хвостом и шипела, пока ее силу передавали воину Известковых.

Восстав из извести, воин подошел к зверю и убил его одним ударом руки. Затем он выпрыгнул из ямы, заставив неосторожных зрителей отшатнуться. Птица вспорхнула с ветки, и воин во мгновение ока настиг ее, прыгнув выше собственной головы.

Меня подвели к яме под недоуменными взглядами Известковых. Они перешептывались, гадая, что же во мне такого, чего нет ни у красавицы, ни у воина.

Вблизи Проводник выглядел гораздо страшнее. Подведенные углем глаза и губы казались нечеловеческими, как будто он зверь из глубоких слоев угля, более опасный, чем любые чудовища. Он не мигая смотрел на меня, и тихо произнес:

- Теперь - самое сложное.

Проводник принялся рисовать на мне свои узоры. Меня бросило в дрожь от его рук, на которых недоставало пальцев. Сначала он провел круг на груди и животе и перечеркнул его от горла до паха. Вокруг основного узора извивались линии-черви, дырами зияли точки от угля, тонкие линии казались порезами. Он велел мне лечь на известь лицом вниз. Воины на краю ямы угрожающе покачивали копьями, и мне пришлось подчиниться. Колдун запрыгал на моей спине. Он поставил ногу мне на затылок, вжимая лицо в песок. Я плевалась и выворачивалась, но тело налилось тяжестью. Внутри началось шевеление, словно что-то неохотно покидало мое тело, прямо сквозь плоть стремясь вниз, в известь. Когда оно проходило сквозь живот и грудную клетку, я кричала и вырывалась, а колдун как безумный скакал на моей спине.

Когда ритуал закончился, у меня не было сил, чтобы подняться. Меня выбросили из ямы, как испорченный кусок мяса, и отнесли за деревню, где оставили умирать.

Кто-то дал мне напиться. Когда я сумела разлепить веки и сосредоточить взгляд, то вздохнула от неожиданности - мою голову поддерживал Проводник Угля. Без своего пугающего наряда он выглядел как обычный мужчина, которому не так долго осталось до третьего, последнего, имени. Одет он был в простую тунику из шерсти. Нечеловеческими оставались только глаза - немигающие провалы в бездну.

Он помог мне подняться. Я увидела, что его рука обмотана окровавленной шерстью. Должно быть, поранился на охоте… нет, он же Проводник. Ему не нужно охотиться.

- Что случилось с твоими руками?

- Это цена за мою жизнь. Когда Известковые напали на мое племя, мне пришлось доказать им, что я могу быть полезен. Уголь разделяет, ты ведь знаешь? Это цвет пропасти, рассечения. Известковые думают, что для того, чтобы Проводник Угля мог управлять своим цветом, он должен принести жертву - отрезать часть себя. Эту часть они съедят - поглотят, якобы, это позволит им использовать силу Извести, которая соединяет разделенное.

- Я думала, жертву приносят только Крови.

- Так и есть. Но Известковым нравится калечить всех, кто не их племени. Раньше я вырезал болезни и беды, никому не причиняя вреда, ни себе, ни другим. Но они заставили меня отнимать силу у других, чтобы они отдавали ее тем, кого считают достойным.

Я схватила его за раненую руку. Он вскрикнул и побледнел.

- Верни мне то, что отнял, - приказала я тоном, каким говорили отец и Юркий Лазутчик, как вождь Известковых и его дочь.

- Пусти, - дрожа от боли, сказал Проводник Угля. - Я не могу тебе помочь. Твоя сила теперь у дочери вождя. Да и зачем она тебе? Я слышал, твоего друга убили.

Моя рука разжалась. Я не смотрела на Проводника, вообще никуда не смотрела, ничего не видела и не слышала. Вокруг меня была только выжженная пустыня, и путь оставался лишь один.

Не помню, сколько плутала, пока отыскала его. Кровавый холмик. Едва я увидела его, сознание прояснилось. Пусть я не могу вернуть Уголька, не верну Юркого Лазутчика, отца и братьев, дедушку и бабушку, я верну то, что отняла у меня дерзкая девчонка. Вытряхну из её пустой головы всю самоуверенность, начиню огнем и заставлю истекать кровью.

Я опустилась перед холмиком на колени. Он пульсировал, как оголенное живое мясо, дышал потаенным огнем, словно тлеющий уголек. Я не могла им налюбоваться.

- Ты красивый, - прошептала я. - Такой красивый, слышишь? Такой крас, крас… ах, мне не хватает слов.

На этот раз я не стала робко касаться его, а запустила в красивую плоть сразу ладонь. Меня обожгло до кости, сильнее, чем жаркий огонь, чем самый жестокий яд. Я кожей чувствовала визг странного существа, от его крика, слышного только мне, немели конечности и глохло в ушах. Я протолкнула руку по локоть и вырвала кусок огненной плоти. Я пожирала раскаленную мякоть, чувствуя пожар в горле. Боль входила в самое нутро, просачивалась в жилы. Заполняла мозг. Когда жжение достигло глаз, мир поменял цвет - всё стало таким же красивым, как это существо, чье имя я теперь знала - Архей.

Я готова.

За мной загорались кусты и трава. Пламя охватывало деревья. Животные в ужасе застывали, огонь пожирал их заживо. Я шла к деревне Известковых.

Пепелище остывало. Дым уходил в бездонное небо, бездыханное, как пропойца на утро после большого кутежа. Ни ветерка. Природа утомлена вчерашним буйством.

Девочка казалась мертвой, но черный колдун слышал в ее груди слабое биение жизни. Ему некуда идти; его бывший хозяин больше никого не заставит следовать своей воле.

В трех слоях в цвет, названия которого колдун не знал, в горах, была ледяная пещера. Вход в нее скрывали пышные голубые кедры, а в камне светились прожилки ярчайшего сине-зеленого льда. В пещере жил отшельник. Он носил на себе странные одежды из сверкающего камня, тусклые в тени, они сияли, когда на них падал луч солнца на рассвете и закате. Глазах его скрывала жесткая повязка с круглыми отверстиями, закрытыми прозрачным камнем. Он не любил свет и тепло, выходя на поверхность лишь холодными ночами. Когда-то в поисках знаний черный колдун добивался внимания отшельника, но то ли ему не хватило сообразительности понять отшельника, то ли отшельнику не хватило умения обучать. Но кое-что колдун всё же усвоил.

- Мстительный дух не успокоится на содеянном. Теперь опасность грозит всем племенам, - сказал Проводник Черного отшельнику. - Я знаю, ты не любишь людей, а они стараются держаться от тебя подальше. Но когда люди начнут искать спасения от бушующего огня и рек льющейся крови, они могут найти и твое убежище.

Отшельник раздраженно смотрел на распростертую перед ним девочку.

- Ох, мать-перемать… подожди, - он ушел в пещеру, откуда вскоре вернулся с маленьким сосудом, у которого, казалось, не было горлышка, только длинный носик с отверстием внутри. Он вставил носик сосуда девочке в каждую ноздрю поочередно и сжал стенки сосуда. Протянул сосуд колдуну. - Впрыскивать два раза в день, утром и вечером, дня три-четыре.

- Что это? - благоговейно спросил колдун.

- Окситоцин. А теперь проваливай, мне надо работать. Нигде от вас покоя нет.

Колдун не стал испытывать терпение отшельника, и унес девочку прочь.

В лесу он построил шалаш и выхаживал девочку, варил ей суп из кореньев и трав, не забывая строго исполнять наставления отшельника. Со временем она пришла в себя. Она больше не казалась безумицей, одержимой жаждой крови и огня. Первые дни она безмолвствовала, но постепенно начала говорить. Впервые выйдя из шалашика, она захихикала над тем, какой он вышел кривой.

- Я Проводник, ты должна быть благодарна и за это, - рассердился мужчина, но сразу смягчился. - И я благодарен тебе. Ты избавила нас от одного из Девяти вождей… избавила меня от его власти. Я больше не должен резать себя.

- Избавила… от кого? - округлила глаза Кошачий Коготь, и воспоминания толчками хлынули в ее сознание.

Кровавый огонь, пляшущий среди хижин. Отсветы пламени мечутся на окровавленных лицах Известковых. Весело трещит и завывает пламя, кровь хлещет из носов и ушей. Лопается чья-то голова, трескается череп другого. Люди задыхаются, беззвучно сыпятся на землю, как перезрелые ягоды, под хохот пламени. Воздух, ставший сильнее самого большого и крепкого мужчины, выворачивает их конечности, рвет сухожилия, ломает кости, отжимает кровавый сок.

Головокружительный аромат крови и гари ведет меня к цели. Неведомая сила выталкивает дочь вождя из ямы, где та пряталась от пожара и имплозии. Воля девицы сломлена, та глядит в землю и валится на колени тряпичной куклой.

Внезапно молния цвета угля бросается на меня и взрывается в воздухе раньше, чем я успеваю понять, что это.

- Только не Ворона, нет, пожалуйста, нет! - воет девчонка у моих ног.

Я беру в руки тлеющий уголек, черный, с дымящимся кровавым огоньком на конце. Раскаленным углем выписываю на лице, груди, животе девчонки символы, которые подсказывает чутье. Толчком ноги отправляю жертву лицом в белый пепел, оставшийся от травы. Я танцую в исступлении на спине дочери вождя.

В кровавом тумане я вижу будущее - когда я умру, меня прозовут Погибель Вождей.

Смутно помню, как упала без сил посреди догорающей деревни, в окружении мертвых и умирающих мучительной смертью. Моя месть свершилась, я отомстила за всех - за сестру и братьев, за отца, за дедушку с бабушкой, за Уголька и всех прочих, у кого отняли их естество, кого убили и продали в рабство Известковые.

Меня нашел Проводник Угля, кого они заставляли делать ужасные вещи. Он принес меня к странной пещере, со странным человеком.

- Я помню ту пещеру. Где она? Покажи мне!

- Зачем? Тебе там нечего делать!

Я смутилась. Сама не знаю, что я там хотела найти.

- Там, на входе… был цвет такой… красивый-красивый.

В первобытные времена, когда у цвета еще не было имени, цвет уже использовался вовсю. Мирное племя героини, юной девочки, бежит от завоевателей. Спасет ли их цвет огня и крови?

- Нужно идти глубже в цвет, - сказала сестра.

Раньше отец отлупил бы ее за такие слова. Девочка не может быть проводником. Но он молчал. Лоб его прорезали морщины. Я вдруг заметила седину в его бороде - она всегда была, или пришла вместе с Известковыми?

- Далеко? - только спросил отец.

Юркий Лазутчик помолчала, будто раздумывала, стоит ли отвечать. Но она просто прислушивалась к себе:

- Я чую поток к северу отсюда. Шагах в ста.

Отец посмотрел на солнце, раскаленным шаром сиявшее над головами.

- Я спрашиваю - глубоко ли идти.

Сестра дернула плечом.

- Это можно увидеть только из другого слоя.

Отец поднялся с бревна. Я поспешила забрать из его руки пустую пиалу, на дне которой не осталось ни капли воды. Отец качнул посохом, указывая путь - еще долгий и трудный. Юркий Лазутчик выступила первой.

Она изменилась с прихода Известковых. Трудно поверить, что недавно она лазила с мальчишками за птичьими яйцами и стреляла из лука в сочных лесных жуков. Ее звонкий голос то и дело раздавался над деревней - тут и там. Сестра была единственная на свете, кто сам выбрал имя. На третью весну, когда человек получает свое первое имя, сестру хотели назвать Сочной Ягодой, но она отказалась. Заявила, что ее будут звать Юркий Лазутчик. И всем пришлось смириться, даже отцу: на другое имя она не отзывалась.

Теперь она больше походила на отца, такая же жесткая и молчаливая.

Семья растянулась вдоль тропы, следуя за Юрким Лазутчиком и отцом. В середине людской цепи - бабушка Каменное Яйцо с дедом Могучей Поступью, старым ловцом жемчуга. Именно он первым понял, что те, с известью на лицах и животах, нам не друзья. Они наш извечный враг из сказок, которые оказались не сказками, сказал дедушка. Враг, которого невозможно победить, можно только бежать - благо, цвет бесконечен, в слоях легко затеряться и невозможно догнать. Дедушка, который мог заставить жемчужину поделиться с воином своей прочностью, так и сказал - нужно уходить немедля. Не за холмы в соседнюю долину, не за реку, что огибает лес. В другой слой цвета.

- Сейчас весна, цвет буйный и неустойчивый. Потоки льют из слоя в слой, легко пройти, даже со стадами.

Мы ушли в соседний слой, в сторону крови - проводником была, конечно, Юркий Лазутчик. Ее распирала гордость за то, какую пользу она принесла семье. После смерти старого Проводника нам ничего не оставалось, как довериться девочке.

Но этого оказалось мало. Едва мы освоились на новом месте и принесли в жертву молодого бычка, как на краю леса снова показались воины с волосами, перемазанными в извести. Пока - только разведчики. Мы не стали дожидаться воинов.

К спинам бабушки и деда жались молодые женщины, прижимая к себе детей. По бокам шли дядья и мои многочисленные братья, кто с луком, кто с дубиной. Никто не знает, что ждет нас в новом слое. Будут там озера раскаленной лавы или высохшие луга, будут чудовища рвать живых мертвецов или ходячие каменные глыбы распевать печальные песни. Дедушка много рассказывал о слоях. Раньше он тоже ходил по цвету.

Живым щитом нас окружали стада. Мирное мычание навьюченных быков успокаивало. Пока смерть от голода нам не грозит. Только бы не попасть в кипящую лаву...

Юркий Лазутчик остановилась, жестом велев стоять остальным. Вереница людей остановилась не сразу.

Кровавое зарево окутало сестру. Пахнуло ягодами, жаром и свежим мясом… Сестра растворилась в дымке, будто ее никогда не было. Ветерок покачивал головки цветов. Все взволнованно ждали.

Наконец, Юркий Лазутчик появилась снова. Она словно соткалась в воздухе из тончайшего кровавого тумана. Она позвала за собой отца.

- Идем. За нами пусть следуют все.

Отец - пример для семьи, не выказывал страха. Все же я заметила, как он мгновение колебался, прежде чем ступить туда, где в крови исчезла его дочь. Когда он сделал шаг, вокруг него словно сомкнулось едва заметное кровавое море и исчезло, унося отца в другой слой. Люди нерешительно топтались на месте. Они будто не могли поверить глазам. Хоть им уже приходилось ходить за Юрким Лазутчиком и они боялись Известковых, неизвестность пугала сильнее.

Брат отца, Раскидистый Дуб, легонько подтолкнул к невидимому переходу своего сына. Тот, если и не хотел идти сразу, не посмел перечить и шагнул в то место, откуда исчезли Юркий Лазутчик с отцом. И исчез вслед за ними.

Затем настал черед беременной жены Раскидистого Дуба и остальных его детей. Его храбрость ободрила людей. Переправив близких, Раскидистый Дуб взялся за остальных родичей. Он подводил к переходу тех, кто боялся сделать шаг, подбадривал шуткой и похлопывал по плечу. Наконец, остались только мы с братьями.

- Давайте-ка переправим скот, - сказал Раскидистый Дуб и прутиком подогнал к переходу ближайшего быка.

Нас не надо было просить дважды. Хорошо зная Юркого Лазутчика, мы боялись цвета меньше, чем кто-либо из семьи. Вскоре все животные оказались в другом слое. Они не упрямились, идя по цвету, как по воде. Когда исчез хвост последнего быка, Раскидистый Дуб сказал:

- Жду вас в новом доме, - и ушел в цвет.

Мы последний раз оглядели гостеприимную равнину, что приютила нас эти дни и которой, увы, надлежало вскоре хорошо узнать нравы известковых цветоходов. Послав воздушный поцелуй солнцу, я последовала за братьями в другой слой.

Перед самым переходом у меня вдруг свело живот и задрожали ноги. Только не струсить! - билось в голове. И я боялась не лавы, не живых мертвецов. Я боялась насмешек братьев. Как они будут гоготать дикими индюками, если я утону в цвете. Я все сделала в точности, как говорила Юркий Лазутчик - лишь бы не дать им этой радости.

Перед глазами сгустился кровавый туман. И снова, как в прошлый раз, неведомые чувства коснулись разума. В них были сладость и страх. Что-то новое прорастало во мне, опасное и манящее.

Перед глазами сквозь красноватую дымку плыли картины. Странные формы плавно перетекали друг в друга или возникали резко и внезапно - я шла сквозь слои, влекомая цветом. Иногда в них можно было угадать привычные образы рек и холмов, иногда - нечто невиданное, будто очутился глубоко под землей или в озере. Иные слои будто затянуты жгуты огромной паутины, а иные вовсе пусты. Вскоре поток иссяк, и переход окончился: передо мной стояла сестра, а за ней - все родичи и стада.

- Никого не осталось? - спросила Юркий Лазутчик. Она выглядела невероятно усталой. Под глазами залегли глубокие тени.

Я покачала головой. Юркий Лазутчик отвернулась и пошла прочь.

- Нам нужно отойти подальше, - сказала она властно, как говорил отец. - Идем за тот холм, - она указала рукой на запад, где солнце уже клонилось к земле. - До темноты успеем.

- Что с проходом? - спросил отец. - Он нас не выдаст?

- След будет сохраняться несколько дней.

Раскидистый Дуб кивнул и направился к мужчинам, решать, кто в какие дни будет сторожить переход.

Солнце здесь было чужим, незнакомым. Оно взирало на нас, как налитый кровью глаз. Землю, более темную и сухую, изрезали овраги. На деревьях было меньше листвы, а та, что осталась, сузилась и походила на рыбьи кости. Мы прошли совсем немного, а к ногам уже будто привязали мешки с песком. На плечи давил невидимый груз. Быстро захотелось пить. Скот уныло брел, лишь изредка щипая траву - колючие темные кустики.

В высоте пронеслась диковинная птица, похожая на летающую свинью. Она сбросила на нас лепешку, которая шлепнулась в пыль прямо перед ногами Юркого Лазутчика - и тут же вспыхнула пламенем. Мальчишки радостно засвистели. Им новый слой пришелся по нраву.

- Добрый знак, - скупо сказала сестра, обходя горящую кучку.

Следующие дни мы осваивались на новом месте. На этот раз мы принесли в жертву не одного быка, а половину стада. Кровь лилась рекой: все напились досыта и искупались в свежей горячей крови. После праздника семья принялась за работу. Я почти не видела Юркого Лазутчика: сестра пропадала в полях и лесах нашего нового дома, изучая потоки цвета и отыскивая опасности. Всякий раз я просила брать меня с собой, но сестра грубо прогоняла меня. Однажды она вернулась, когда солнце было еще высоко, и заперлась с отцом и лучшими воинами в хижине, куда никого не пускали. Около перехода, которым мы пришли сюда, неусыпно бдели воины. Об Известковых не докладывали. Потом Юркий Лазутчик сказала, что цветовой поток ушел. Враг больше не мог нас выследить. Всем стало спокойнее.

А через три дня в прилеске дикий зверь задрал ребенка. Охотники выследили убийцу и закололи копьями. Тушу принесли на стоянку. Все столпились вокруг тела крупного грациозного хищника. Его угольная шкура так и сверкала в лучах свирепого солнца. Из зубов зверя Раскидистый Дуб сделал ожерелье, а из усов его жена Пушистое Облако сплела браслет, который собиралась надеть на ручку своего будущего дитя. Шкуру выделали и повесили как украшение возле хижины погибшего ребенка, а голову нанизали на кол и поставили с краю стоянки для устрашения.

Нас с братьями не пускали далеко ходить, тем более работы было вдосталь: строить хижины из палок, обмазывать их глиной, собирать солому для крыш, строгать колья для ограды. Мы вставали с рассветом, скудно перекусывали яйцами и молоком, и бежали работать до заката, когда усталость роняла нас на лежанку, и мы засыпали мертвым сном. Иногда по ночам мы просыпались от незнакомых звуков, а в небе играло свечение, как будто облака состояли из густого света.

Однажды в начале лета, когда работы стало меньше, а весеннее буйство цвета успокоилось, мы с братьями смогли сбежать и пошли вокруг холма, обследуя местность. Мальчишки мечтали, что найдут логово страшного зверя и украсят его тушу стрелами из своих луков. Мы ловили мелких ящериц, мух и бабочек, собирали цветы и коренья. Один из мальчишек проголодался и откусил от ароматного мясистого стебля, пахнущего мятой. Вскоре стебель вырвался на свободу сразу с двух сторон, едва не порвав мальчишку пополам. К счастью, на этом все закончилось, и мы громко смеялись, изображая, как он мчался в кусты, будто его преследуют разъяренные осы - но сперва накормили глупца сочными оплеухами.

В лесочке, заросшем папоротниками, мы наткнулись на яркую поросль цвета свежей крови. Сначала я подумала, что это муравейник, собранный из огненных травинок, покрытых кровавой слюной. Холмик высотой мне по колено опирался на шершавый ствол дерева. Глядя на это причудливое явление, я вспомнила переход по цвету. Странный холм словно говорил со мной языком чувств. Он обещал богатство и славу, но за его беззвучными словами скрывалась тайна. Вечером, когда мы вернулись на стоянку, я поймала Юркого Лазутчика и спросила, что это могло быть.

Прежде мне не доводилось видеть сестру в таком гневе: я думала, она меня ударит. Сестра склонилась надо мной и потребовала, чтобы я больше никогда не ходила к красному холмику и не искала его. Мне пришлось поклясться, иначе она, наверное, удавила бы меня.

Однажды охотники вернулись из леса шумные и веселые, кроме тушек птиц и зверей они принесли с собой пушистых черных малышей. В них без труда угадывались детеныши зверя, который убил ребенка - достаточно посмотреть на шкуру, ставшую украшением хижины. Зверьки беспомощно пищали и тыкались носами в подставленную ладонь. Люди обрадовались и собрались немедленно задавить их, а головы надеть на колья в назидание. Но мне стало их так жалко, что я зарыдала. Меня принялись утешать, говорили, что звери вырастут и станут кровожадными убийцами, но я не понимала. Мне показывали крошечные коготки и зубки, тоненькие, как рыбьи кости, и такие же острые, но я не слушала. Зверьки казались голодными и напуганными, совсем не опасными. Я сбегала за молоком - как жадно они принялись лакать, фыркая и смешно качая мордочками! Мне удалось выплакать одного малыша. Я клялась, что как только он поцарапает или укусит кого-нибудь, горло зверя немедленно перережут каменным ножом, и тогда я не буду мешать или плакать. Я радостно кивала, утирая сопли. Он никого не ранит. Никогда. Люди хмурились, ворчали - особенно родители убитого мальчика. Но отец сказал:

- Цвет дал нам знак. Ему не по вкусу пришлась кровь быков, он забрал то, что ему по нраву - человеческое дитя. Он ответил нам тем же, отдав своих детей - поэтому кошка будет жить.

Ему никто не поверил, люди роптали, но им пришлось уступить вождю.

Я дала своему новому другу имя - я назвала ее Уголек. Почему-то я думала, что она такая же девочка, как и я. С этих пор мне было уже не до беготни с мальчишками: зверек неохотно сидел на руках, то и дело царапая мне кожу. Я прятала руки, чтобы взрослые не заметили ранки. Поначалу Уголек все время стремилась сбежать из хижины и спрятаться в кустах, кричала и пристально всматривалась вокруг - искала маму. Я боялась, что она потеряется и погибнет, а если выживет, то снова будет охотиться на людей. Я пробовала повязать веревку на шею малышки и водить ее на привязи, но она немедленно заваливалась на спину и не прекращала отчаянных попыток избавиться от веревки, пока я не снимала ее. Сколько раз я жалела о своей настойчивости, но стоило мне взглянуть на это милое существо, как я жалела только о том, что не удалось спасти его братьев и сестер. Их головы теперь пустыми глазами устрашают незваных гостей.

В лесах водилась дичь, но наши стада худели. Коровам не нравилась обильно растущая повсюду трава. Короткие колючие кустики обжигали губы, оставляя мелкие волдыри. Изредка они находили и с удовольствием жевали горченку, что всегда росла в нашем родном слое, но здесь почти не встречалась. Для людей тоже настали не лучшие времена. У многих болели животы, люди проводили дни в постели, мучаясь болями и невыносимой жаждой. Юркий Лазутчик как-то сказала мне, что отсюда можно уйти только в кровь, ни в известь, ни в уголь прохода нет. Она исходила все ближайшие слои, но не нашла ни одного потока цвета, которым могла бы переправиться семья.

Хуже всего становилось дедушке Могучей Поступи. Взрослые, кроме отца, всё чаще называли дедушку третьим именем - Чистое Небо. По вечерам он по-прежнему рассказывал нам о своей молодости. Как ходил по цвету в поисках жемчуга. Рассказывал он и об Известковых, о том, как Девять Вождей захватывают другие племена, а людей обращают в рабов. Что они могут отнять силу одного человека и отдать другому, и им служат даже проводники Угля. Дедушка шутил и смеялся, его глаза весело блестели, когда он рассказывал, как обманул подводную птицу и забрал у нее все жемчужины. Но мы всё видели и слышали.

Однажды и отец назвал дедушку Чистым Небом. Тогда я проплакала половину дня, а когда стемнело, пробралась в дедушкин шатер и шепотом, чтобы не разбудить бабушку Каменное Яйцо - которую уже однажды назвали Ласковый Вечер, - спросила, можно ли мне научиться рисовать известью. Немного, только чтобы отдать дедушке свою силу. Тогда он рассмеялся тихонько и погладил меня по волосам. Рука его совсем высохла и дрожала.

Когда заболел отец, стало ясно, что племя не выживет без помощи цвета. Было принято страшное решение - необходимо принести в жертву ребенка. Кого-то из нас, меня или моих братьев. Выбрали младшего - ему выжить в чужом слое будет труднее всего. Между остальными разделили его кровь. Как мы ни плакали, взрослые отказались пить, потому что молодым легче освоиться в новом мире.

А на следующий день дедушка Могучая Поступь позвал меня в свой шатер. Я пролезла под низким пологом, и, когда глаза привыкли к полумраку, ужаснулась. Я поняла, почему отец дал дедушке новое имя. От него и впрямь скоро останутся только воспоминания, чистые, как небо. Кожа на лице обвисла и покрылась пятнами, глаза гноились и блестели, как у безумного. Мясо будто сошло с костей, морщинистая кожа свисала, как ветошь с ветви дерева.

- Кошачий Усик, девочка моя, родная, - еле слышно шептал дедушка. Чтобы расслышать его, я приблизилась к его лицу и теперь задыхалась в запахе смерти. - Ты должна мне помочь. Ступай в лес, скажи, я велел. Найди мне птичьи яйца. Яйца птицы флест. Ты сможешь ее выследить, найди ее гнездо. Принеси мне ее яйца, принеси, родная…

Он обессилел и замолчал. Бабушка Каменное Яйцо печально обтерла его лоб смоченной в молоке шерстью. Дедушка тяжело дышал.

Я молча вышла из шатра. Давно я не видела леса: заботы на стоянке, уход за больными и за Угольком занимали все мое время. Решимость переполняла меня. Это важный день: сегодня я возьму с собой Уголька. Она будет вольна покинуть меня - или вернуться со мной.

Никто не остановил нас. Я надела крепкую куртку из кожи, завязала на ступнях сапожки из шкур. Взяла копьё. Я не буду брать лук: флест - добрая птица, и мяса на ней маловато. Я не буду ее убивать, только заберу яйца. В котомку кинула сыра. Люди угрюмо провожали нас взглядом, меня и Уголька. Зверь шел за мной без веревки.

Лес встретил нас тишиной. Рядом с огромными деревьями я ощущала себя слабой и уязвимой. Ни одна веточка не хрустнула под ногой. Уголек тенью скользнула в заросли папоротника и растворилась в них. Она вернулась домой… туда, где человек - только гость, и не всегда желанный.

Я бродила по лесу, бесшумно шагая по прелой листве. Лес привык ко мне и позволил заглянуть в свою жизнь. По ветвям над головой скакали птицы, в кустах бегали мыши и ежи, вверх и вниз по деревьям скользили пушистые зверьки. Ни одного флеста.

Сгущался вечер, когда ветерок донес до меня кошачий крик. Уголек! Она звала меня!

Я повернула на зов. Хотелось сорваться на бег, но я не позволила зову крови затопить рассудок. В лесу надлежит соблюдать осторожность, даже если сердце горячится и требует.

Уголек стояла на задних лапах под деревом, пытаясь забраться по стволу. Маленькие коготки не держали ее. Кошка мяукала, глядя вверх. Я задрала голову. На ветке сверкала, как небо, птица флест.

- Умница, Уголек, - прошептала я, и кошка повернула ко мне голову. Яркие, как папоротник, глаза светились в наступающем мраке.

В котомку вошло ровно пять яиц. Птица встревоженно кричала, пока я перекладывала их в суму. Уголек сидела под деревом, не спуская с птицы глаз. Только дергались растопыренные усы, да хвост ходил из стороны в сторону.

Мы заночевали на поляне недалеко от дерева с гнездом. На рассвете я проверила, не разбились ли яйца, и замерла.

Жуткое озарение настигло меня.

Яйца были известковыми. В точности, как большие жемчужины.

Запоздалое понимание настигло меня. Дедушка так много знал об Известковых, потому что сам…

Нет, нет, он ведь ловец жемчуга, не извести! Взгляд снова упал на известково-жемчужные яйца, ноги подкосились, я рухнула рядом на траву.

…Зима. Третья зима в моей жизни. Время бесцветья и дремы, когда даже травы перестают расти и безвольно колышутся на ветру, как будто не понимая, зачем им пить соки земли. Дедушка приносит мне с охоты жемчужину. Драгоценная капелька тускло блестит в окружающем бархате серости, как звездочка в глубокой пещере. Я недоверчиво смотрю то на него, то на жемчужину - я прежде не видела такого чуда, но дедушку я совсем не знаю. Он тогда еще не был дедушкой, он был чужим, незнакомым мужчиной, чьи волосы против обычая выкрашены не кровью, а известью. От него пахнет песком и солью, он кажется чудищем из леса, угрозой. Мама нерешительно улыбается, она тоже не доверяет ему, но не смеет противиться воле отца, который сказал, что отныне этот человек будет жить с нами. Могучая Поступь, наш древний враг. Враг из сказок. Какая же я была дурочка, что сразу не поняла этого! Наш дедушка пришел из племени Известковых!

Весна. Третья весна в моей жизни - так говорит мама. Я верю ей, хотя сама не помню, для меня эта весна - самая первая, самая яркая. Среди грязно-серых пятен проступает первый цвет: слабо красится трава, слегка окрашивается небо. Я рассматриваю свои руки, они робко покрываются румянцем. Его видно только на солнце, в тени кожа по-прежнему будто запылена. Я подолгу смотрю на цветы. Их головки наливаются цветом, самыми разными цветами, как солнце, огонь или мамины волосы. Мы с братьями спорим, каким станет каждый цветок. “Ого, какой яркий!” - восклицаю я, увидев весенник - он сверкает ярче других. Вокруг все цвета еще высосаны зимой, но он уже цветной. Мама смеется, говорит, что я всё позабыла. Когда весна выступит во всю силу, первоцвет покажется тусклым и невзрачным.

Дедушка плетет мне венок из весенника, напевая песню на смешном языке. Я хохочу, думая, что дедушка нарочно искажает слова, чтобы весело было слушать. Однажды я услышала, как он ругает моего брата за то, что задержался в лесу, заставив всех волноваться - эти слова дедушка искажал точно так же. Но было совсем не до смеха.

Это язык Известковых. Он похож на наш, но другой. Язык племени дедушки.

Другое воспоминание. Осень. Природа стареет, покрывается пылью. Тускнеют цветы и травы, птицы не поют своих песен. Старый Проводник Цвета, которого все так и звали, у него даже имени не было, учит дедушку рисовать кровью. Дедушка хмурится, молчит. Он всегда веселый и шутит, а с Проводником тяжелеет, наливается дождем, как туча. Ему сложно. Он больше не красится известью; он опасливо поддевает кончиком пальца кровь из плашки. Медленно подносит ее ко рту, нерешительно трогает языком. Его лицо кривится, и он тут же сплевывает. Но выпрямляется, хватает чашку и разом вливает всю кровь себе в рот - люди улыбаются, когда он глотает сок жизни.

Дедушка учил нас отличать съедобные травы от ядовитых, ставить силки, бить птицу из лука; он ругал нас, только когда мы делали что-то во вред себе или друг другу. Я точно знаю, он желал нам добра. Как он мог быть Известковым?

У меня засвербело в носу, когда я вспомнила, как отец говорил о нем, как об умершем. Чистое Небо, сказал отец… дедушка скоро умрет, как, наверное, все мы. Нет, кем бы он ни был, сейчас он - наш человек. Человек крови. Когда я стану больная и не смогу встать с лежанки, меня назовут Глупая Птица, раз навыдумывала всяких глупостей.

В ладонь ткнулось что-то влажное и мягкое. Уголек поддела мою руку, закинув себе на голову. Я бездумно почесала бархатный лобик. Кошка взяла меня зубами за запястье и потянула за собой. Она права: пора идти. Яйца протухнут.

Бредя к дому, я размышляла, не бросить ли их об камень. Казалось, от сумки исходит зловещей известковый ореол. А вдруг все-таки дедушка - коварный колдун, который задумал сгубить наше племя? Но он мог сдать нас Известковым, когда мы жили еще в старом слое. Тогда у нас было много сильных мужчин и женщин, из них вышли бы хорошие рабы. А сейчас все больные и не могут работать.

Деревня как будто вымерла. Быки лежали в изнеможении, жалобно провожали меня взглядами. Бедные животные! Они так верят в человека, в силу его разума и духа. Мы предали их.

Полог дедушкиного шатра беззвучно скользнул в сторону, пустив меня в затхлый полумрак.

- Принесла? - сразу спросил дедушка, даже не поздоровавшись. Я долго смотрела на него, прежде чем ответить. Он выглядел совсем плохо. Лицо покрыто тенями и блестит от пота, глаза сверкают, как в лихорадке. Чистое Небо, подумала я. И кивнула.

Он расслабился, увидев яйца. Слабая улыбка скользнула по лицу. Я пристально следила за ним. Хочет ли он нас отравить? Или спасти.

- Приведи Уголька, - прошептал дедушка.

Уголек сама скользнула в палатку, услышав свое имя.

В руках дедушки словно из ниоткуда возникли миска, ступка и пестик. Он разбил яйца в миску и протянул мне, а скорлупу кинул в ступку.

- Ешь, деточка. Сытно.

Мы с Угольком ели яйца, пока дедушка истирал скорлупу в порошок. Чистое Небо… нет, еще Могучая Поступь! - добавил в ступу молока и подозвал нас поближе. С трудом сев в постели, он стал рисовать на нас узоры кашей из скорлупы и молока. У меня на лице, груди и плечах, на морде Уголька, затылке и спинке. После дедушка принялся рисовать в воздухе, и мне казалось, что за его пальцами в полумраке шатра на мгновение остаются молочные следы.

Закончив ритуал, он обессиленно откинулся на постели. Глаза его стали известковыми, словно два яйца птицы флест. Я слышала его прерывистое дыхание, как будто находилась к нему вплотную.

- Ступай, девочка… беги. Спасайся. Начни новую жизнь… вместе с Угольком.

Уголек шевелила ушами, и я ощущала ее движения, как свои. Я слышала слова дедушки, как будто слушала их ушами кота.

Стоило мне взглянуть на дедушку, как рыдания подкатывали к горлу. Я торопливо сжала его руку и выбежала из шатра, чтобы не смущать его слезами.

Через три дня у него выпали все зубы, и бабушка Каменное Яйцо пережевывала для него пищу.

(продолжение Уголь, известь и кровь (ч.2 из 2))