Серия «Сказки о Змее»

Анютка да Машутка Пряслины по малину в лес пошли. Дело нехитрое, округа тихая, так их родители и не вдвоём отпускали - вместе с другими девчонками деревенскими, - оно и не страшно. Только девки-то - непоседы, за разговором, да за смешком, да за шалостью они вместе с Ольгой Егорьевой в лесу в сторону и ушли. А от Ольги какой прок? Малой ещё и семи годов не стукнуло, сама дитё неразумное. Известное дело, заблудились. Идут по лесу, корзинки волокут, хнычут. Анютка, что постарше, аукать принялась, и вроде как отвечает её кто-то из кустов-то; только странно как-то отвечает: то ли хрюканьем, то ли ворчаньем.

Ну, думают, может какая корова от стада отбилась, так тогда она нас по запаху к пастуху выведет, и идут за хрюканьем. Глаза высохли, споро ножками перебирают, так и вышли на полянку. Да и полянка вроде как знакомая. Вроде как совсем близко уж деревня быть должна. Только тут этот, который хрюкал, что-то в чаще заворотился неловко да и высунулся. Как девчонки заорут, как рванут в какую незнамо сторону! Корзинки, однако, не побросали - волокут на себе дале. Добежали до дому, очухались, сидят, бабке Александре рассказывают:

- Там в кустах медведь страшнОй. А когти-то! А пасть-то! А хвостище!

- Эт вас, девки, лешой водил, - рассудила бабка Александра.- Потому никак не мог это медведь быть: у медведей хвосты куцые.

А в это время на дальнем пригорке Обжорка отцу рассказывал:

- И вовсе эти люди нестрашные и незлые. Они маленькие и глупые.

Вспомнил тут Змей все ямы с дрекольем, куда он падал и чуть не падал, все сетки, из которых он выпутывался, все доски шипастые, которые на него с сосен валились и ответил:

- Конечно, сынок, люди незлые. Но они - люди.

Позвольте осведомиться, любезные читатели, чтоб вы стали делать, окажись у вас внезапно на руках пара прожорливых горластых младенцев мужеского полу, да ещё и с врождённой способностью летать и изрыгать огонь? Не знаете? Вот и Змей мой не знал.  Правда, на счастье его, стояла та летняя щедрая пора, когда и тебе черника, и малина, и морошка, и орехи, а потом в огородах крестьянских капуста с репой сытные да морковка сладкая – воруй, не хочу. И вскоре у Змея такие сытые колобки по пещере катались, за хвост его дёргали, по шеям карабкались, задавали неудобные вопросы и норовили удрать куда-нибудь в лес, где вкусно пахнет болотом и ягодой, что стал он жить их нуждами, радоваться их радостями и печалиться их печалями. И стал замечать, что сынки у него совсем разные.

Первый, старшенький, всё больше съестным интересуется. Где что растёт, когда что вызревает, откуда что берётся. Всё норовит какой новый корешок выкопать или дудку болотную обглодать, и уж рвётся в огороды и поля наведаться. Младший в небо глазеет и мечтает. И тоже вопросы задаёт. Вот целый день и звенит в ушах на два голоса :

- Зачем у жука шесть лапок, а крыльев – четыре?

- Почему червяк со всех сторон одинаковый,  а гусеница - нет?

- Крапива злая да, раз она жжётся? А почему тогда иногда не жжётся?

- Почему одуванчики горькие? Почему клевер сладкий?

- А почему огонь лапу обжигает, а пасть –нет?

- Шишки только с одной стороны открываются, да, папа?

- Зачем на лапах столько когтей, они ж не удобные и ходить мешают? Зато они цеплючие и можно на самое высокое дерево забраться!

- А почему, когда летишь, чтобы повернуть, надо набок наклоняться?

- А если в воздухе перестать крыльями махать, что, так на землю и шлёпнешься? А я пробовал, только они не перестаются, всё равно хлопают…

- А зачем ? А почему? А откуда? А как?

Вот и назвал их Змей Обжоркой и Мыслителем. А до тех пор всё старшим и младшим называл, как-то несерьёзно выходило, не по-драконьему.

Змей, конечно, холостяковал. Он, конечно, жил вольно и красиво. Но как-то раз у его порога появилась молодая сердитая дракониха с парой яиц подмышкой.

- Прошлым летом песни мне пел?
- Пел, - потупился Змей.
- На край света унести обещал?
- Обещал, - вздохнул Змей.
- Ночами гулял, земляникой угощал, в пещеру дальнюю на камушки зелёные посмотреть водил?
- Угу, - застеснялся Змей.
- Ну, вот, получай свои камушки. - Протянула яйца, хвостом вильнула и была такова.

Вот не было у Змея печали! Смутно помнил Змей, как выклюнулся он сам, маленький ещё, мягкий и покрытый первым чешуйчатым пухом, как увидел солнышко и довольную пасть мамы, и её щекотный плотный язык, которым она чувствительно гладила его спинку... Папу своего Змей представлял плохо. Смутно виделась ему чья-то хмурая зубастая морда и недовольное дымное ворчание из-под извивающихся красных усов. А потом папа куда-то исчез. По уверениям мамы улетел на свою родину, навестить многочисленных родственников и лет через дцать точно вернётся. Но Змей так отца и не дождался.

В общем, вспомнил Змей своё детство безотцовое и решил малюток сам вырастить. Нагрёб в кучу сухой травы, веток всяких, соорудил гнездо, яйца в нём утвердил, сам рядом лёг, крылом накрыл и лежит - тёплым боком греет. Три недели высиживал яйца Змей. Утром подскочит, по лесу пролетит, на поле заскочит, наскоро недозрелым овсом с малиной или черникой подкрепится и в пещеру - детушек покоить. Вечером на часок слетает в бор грибов перехватить и снова всю ночь над яйцами колыбельные мурлычет. Воробьи залетали, покружились вокруг, у головы крыльями повертели и смылись. Баба Яга заходила, головой покачала, на ухо шепнула въедливо: "А уверен ли ты, мил дружок, что твоё это? Эх, простота..." и ушла, припадая на костяную ногу. А Змей остался и продолжал высиживать. Устал, издёргался, стал нервный и неспокойный. Но вот однажды на заре зашебуршало что-то в одном из яиц, зацарапалось и вылезла мордочка узенькая, нежненькая, носиком потянула и пропищала:

- Хоцу есть!

Змей ей и молочка, и творожка, и даже рыбки, у крестьян наворованных предлагал, а мордочка всё:

- Неа! - пищит.

Наконец приволок ей змей морошки - болотной ягоды. Выполз змеёныш из скорлупки, всё пожрал и сказал:

- Вкусно-о-о-о.

- Моё! Родное! - Змей ажно прослезился. Мальчик, кстати, оказался. А второго ещё десять дней ждать пришлось.

Однажды Змей влюбился. Ну, влюбился и влюбился, чего уж там. Цветочки, конечно, нюхал. Птичек, конечно, слушал. Шатался, как водится вокруг дома (то есть пещеры) своей возлюбленной и стихи сочинял.

Твои - писал- зелёные глаза
Давно свели меня с ума.
Изящный хвост, стальная пасть...
Позволь к твоим коленям пасть!
Но три прелестных головы
Не смотрят на меня, увы.

И вправду, не везло Змею в любви. Вероятно, потому что вегетарианец был. А среди драконих установилось твёрдое мнение, что без мяса дракон - не дракон. "Нет в нём той силы, понимаешь?.." - шептали они друг дружке на ушко и меряли Змея снисходительными взглядами.

А сила-то была! Змей с расстройства даже заболел. Лежал у обрыва, распластав крылья, и дымил двумя головами, а третьей плевался в пропасть огненными плевками. Подлетела к нему дракониха и говорит:

- Слушай, ты ведь совсем ничего себе ящер, в теле, при зубах и когтях. Оснащён, как надо. Что ж ты мяса не ешь? Если б ел, я б может и улыбнулась тебе ласково.

- Я, - отвечает Змей, - ягоду люблю. Особенно землянику. А мясо не люблю.

- Так правду, что ли, говорят, что путь к сердцу дракона лежит через желудок? Неужто из любви даже не можешь месяц-другой мяса поесть? - заинтересовалась дракониха.

- Любовь - это дела сердечные. А пищеварение тоже надо в порядке содержать, - серьёзно так Змей отвечает, сам чуть не плачет, а на попятный не идёт - принципиальный.

На счастье, дракониха ему попалась любопытная.

- Ну, давай, что ли, свои ягоды, попробую.

Змей прям подпрыгнул от неожиданности, в воздух взвился, кружится вокруг дамы сердца, всем телом дорогу показывает. Приземлились на земляничной поляне. Змей к земле припал, языками ягоду собирает, а сам не глотает - возлюбленную деликатно с кончика языка угощает.

Той вкус, конечно, непривычен, да и запах тоже, но понравилось. "Эх,- думает себе, - попробовать, что ли, другой жизни? А то всё одно и то же, всю жизнь". В общем, в ту же ночь спал Змей, переплетясь шеями да хвостами с драконихой. Только счастлив он был недолго: недели через две оголодала прекрасная дама и бросила своего возлюбленного ради жирной овечки.

Однажды, когда Змей зимовал в далёкой стране Марокко, к нему пришёл рыцарь-сарацин и вызвал его на поединок. Змей в это время как раз спелое финиковое дерево от плодов очищал и косточками поплёвывал. В общем, занят был делом приятным и не обременительным, а посему вежливо поинтересовался, отчего это сарацин не воюет с христианнейшими испанскими монархами за Гранаду, а шляется по магрибским землям и мирных драконов задирает.

- Ты, - вскричал грозно рыцарь, потрясая дамасским клинком, - исчадье ада, порождение Сатаны и одним своим видом поганишь стройный образ мира и нарушаешь божественную гармонию.

- Ничего я не нарушаю, - обиделся Змей, главным образом на слово "стройный", потому что усмотрел в нём намёк на своё немаленькое брюхо. - И совсем я не порождение Сатаны. И если б ты хоть немного задумался, то понял бы, что такому недалёкому существу, как Сатана, ни за что не придумать дракона, создание изящное, трепетное и противоречивое.

- Уж не думаешь ли ты, что Сатана глуп? - вскричал поражённый сарацин.

- А то нет, - перебираясь к соседнему финиковому дереву, продолжал Змей. - Посуди сам: ведь вы, люди, считаете, что он обиделся на бога за то, что тот больше любил людей, чем ангелов.

- Это всем известно.

- Можно подумать, что теперь бог его любит больше.

Сарацин задумался, а потом, выхватив кривой кинжал, воскликнул:

- Я вырежу твоё лживое сердце! - и бросился на Змея.

Одним движением лапы Змей поверг рыцаря на землю, аккуратно схватил его поперёк туловища и поднялся над землёй. Он понёс его к покрытым снегом горам, что виднелись на севере, а земля под ними, покрытая зелёными пятнами оазисов и белыми городами, жёлтыми песками и голубыми водами, была удивительно прекрасной. Сарацин был неробкого десятка и всматриваясь в окружающий мир вдруг понял, что он круглый. Открытие это так потрясло его, что он тут же поделился им со Змеем.

- Я вижу это каждый день, - сказал Змей. Воздух создавал лёгкие вихри вокруг его мощных крыльев, и он улетал всё дальше и дальше на север. Так летели они, и странные мысли рождались в голове человека. И виделись ему пещеры, полные сокровищ, охраняемые свирепыми дэвами прекрасные девственницы, гнёзда гигантских птиц рок высоко в горах и волшебные ларцы, в которых можно было спрятать пол мира, и шапки-невидимки представлялись ему и сапоги-скороходы, и хитроумные служанки, и сосуды с заточёнными в них джиннами...

Где-то вблизи небольшого селения оставил Змей сарацина, и тот пошёл своей дорогой. И было ему до смерти жаль, что он потерял коня, который достанется теперь какому-нибудь кочевнику или караванщику, а про то, что земля круглая, он уже и не вспоминал.