Серия «Россия_личное»

Я хорошо помню, как ты родился. Очень хорошо помню.

Мне тогда было десять лет и восемь дней. Была глубокая ночь. Судя по тому, как часто моя голова падала на ручку коляски с полуторагодовалым братом – ночь была очень глубокой. Я смертельно хотела спать, но существо в коляске начинало нестерпимо орать всякий раз, когда я прекращала её покачивать.
В комнату зашёл отец и сказал:
— У тебя родился брат.
Показал мутный светящийся экран телефона, на котором я чётко увидела строчку «мальчик, 4 кг 200 г»… Дальше было что-то про сантиметры, но я не разглядела, всё поплыло и смешалось в серую мигающую массу. В этот момент я совсем не хотела тебя знать, прости. Я не хотела нового, пятого уже, брата. Я хотела только спать.

Я тогда не знала, что надо просто подождать. Прошло семнадцать лет и у меня есть ты – брат, с которым мы близки больше, чем с кем бы то ни было ещё.
Мы одинаково любим зелёный чай без сахара, кофе с молоком, готовить еду, полосатых кошек, глядеть на воду, разбираться в ветвях нашего семейного древа и смотреть триллеры. У нас с тобой одинаково есть аллергия – у единственных в семье. Мы одинаково стараемся навести уют в наших домах, обнять и примирить всех вокруг себя. Мы одинаково думаем перед каждым своим поступком, что о нём сказала бы наша бабушка – почему-то из всех её девятерых внуков, именно нам с тобой больше всего в мире важно, чтобы она всегда была за нас, на нашей стороне.

Сейчас я безумно рада, что в ту ночь семнадцать лет назад ты появился в мире. Рада, что в этом году у нас с тобой, впервые за жизнь, общий день рождения, одинаковый, который мы сами себе сделали.
С днём рождения, брат. Я рада, что ты есть. Будь дальше.

— Шерифима, сходи в кухню, кипятку мне плехни полчашки-то!

Это бабушка в день отъезда снова запамятовала, как меня зовут. Теперь у меня новое имя: первая половинка «Шери» – это от кошкиного, а вторая «Фима» – это вообще от чужого имени Серафима, которым меня бабушка временами называет. Вот они и сложились у неё в голове, видно, наслоились одно на одно.
Я потопала в кухню за кипятком. Кошка Шери изумлённо моргала мне вслед янтарными глазами, пытаясь осознать, почему это её имя произносят, не глядя на неё, красавицу, и вообще не ей.
Извини, Шери, такова жизнь, тут бабушка решает, кого и как звать.

Сегодня я уезжаю, муж приехал с бабушкой побыть и огородом позаниматься.
Слышу, как она хвастает ему в своей комнате, что я мастер – собрала новую электрическую косу, всю целиком. Ну, я собрала, да, чего ж не собрать, там инструкция пошаговая и схема есть. Всякий, кто читать умеет собрал бы. Но для бабушки – это событие, вот и хвалится.
Слышу, как она жалится ему на отключившееся среди дня электричество. В деревне такое бывает, не редкость. И электричество, и воду: то горячую, то холодную – попеременно тут отключают. Но для бабушки – это трагедия, всякий раз страдает, что холодильник потечёт. Так переживает за этот холодильник, что ходит каждые четверть часа открывает его и глядит внутрь, трогает нутро рукой – не течёт ли. Через пару-тройку таких проверок он и при работающем электричестве течёт, а без него и подавно. Мы привыкли.

Говорю бабушке, что уеду перед самым выходом почти, когда уже и сумку собрала, и переоделась. Если ей заранее сказать, она во всех этапах сборов будет участвовать, вздыхать по поводу одежды и без повода тоже, ещё плакать станет, чего доброго. Плакать она всё равно начинает, как только узнаёт, что уеду. До конца отказывается верить, переспрашивает – в огород ведь я, да? Понимает, что в город. Рыдает у меня на плече. Машет рукой с балкона и, вижу, продолжает плакать – трёт глаза уголком платка.
Муж провожает меня до остановки, сажает в автобус-пазик, ворочается к бабушке домой. Уже оттуда пишет мне: «Бабушка увидела у меня капли на футболке и спросила, плакал ли я, а я умывался просто :) ». Я читаю сообщение и мне очень сильно смешно делается от него. Ещё слегка грустно почему-то. Но больше смешно, потому что ветер врывается в открытое окно автобуса и смешно щекочет мои ноги под подолом сарафана, смехота, сил нет.

Разобидеть меня бабушка таки сумела, не устояла я. По-дурацки ещё так вышло, не поверите – началось всё с раковины.

Раковина в бабушкином доме предмет особой заботы.
Не просто решёточкой бабушка слив прикрывает, чтобы кусочки зелени да каши не ускользнули в трубу ненароком. Такие особо опасные штуки она вовсе отдельно моет, над кастрюлькой какой-нить, а с кастрюльки воду с ошмётками в туалет потом, чтоб раковину сберечь, не засорить. Моет раковину опять же, не под праздники, а после каждого мытья посуды, всю намывает тщательно сверху донизу. После мытья ещё тряпицей протрёт, чтоб капли воды на краях раковины ржавчиной или ещё каким чудищем не обернулись.
Ну, так-то в общем, довольно правильно мыслит она. Может местами не так уж шибко можно было б раковину оберегать, но в целом направление мысли верное – к чему бережно, то и прослужит дольше.

Кухней сейчас я заведую, так что и раковина в моей ответственности. Бабушка всякий вечер ходит с инспекцией, проверяет – хорошо ли я со всем обошлась этим днём, не испортила ли ничего…
Вчерась занесло её. Пришла меня отчитывать, мол, за всю её жизнь никогда так засрана раковина не была, ужасть просто, глядеть срам. Потопала я в кухню, глядеть, чего за срам там. все глаза проглядела, срама не увидела. Раковина бела, решёточка слива блестит, губка отжата и на место положена… На всякий случай протёрла тряпочкой пару капель, примостившихся на бортике.
Оглянулась на бабушку, притопавшую за мной следом. Бабушка сурово отняла тряпку у меня из рук и стала тереть ею несчастную раковину. Я написала ей: «покажи мне, как надо – я буду делать». Бабушка прочла, махнула на меня тряпкой и ответила вопросом:
— Штош, твоя мать-то не научила тебя хозяйкой быть?!

И вот тут меня шибануло обидой. Ушла, легла на диван, отвернулась в ковёр. Вытирала слёзы уголком подушки и остатками разумного человека обдумывала, как можно объяснить бабушке, что научила меня делать моя мать. Понимала, что проще уж рассказать, чего она научила меня точно не делать. Не рожать девять детей (и вообще лучше не рожать), не бросать институт, не брать кредитов никогда и ни на что… Ну, там много можно написать. А чего научила делать? Ну, вот блинчики тоненькие печь. Пригодилось, пеку. Колыбельные детям петь. Это не пригодилось, но себе пою, иногда, с тоски. Что-то больше не припоминается ничего, не успевала она меня учить как-то особо, рожала и рожала. Да и ладно, я уж забыла. Вот только бабушка больно напомнила об этом, как ударила.

Устала плакать, просто лежала. Бабушка подошла, почесала за плечо:
— Чего лежишь серчаешь-то? Идём чай пить!

Встала, собрала нам чайку. Пили молча. Бабушка отставила пустую чашку и сказала:
— Ну, вот и хорошо, похлебали горяченького и дружней стали. Дружба у нас, помни.

Что ж, как-то теплей стало после чая-то, и взаправду. Бог с ней, с бабушкой. Так и быть, дружба.