Серия «Гватемала»

Собираясь ехать фотографом в Гватемалу, я взяла с себя слово – быть жестокой к своим снимкам. Делать лучшие. Оставлять лучшие. Слово не сдержала сегодня, на третий месяц.

Да, я знаю, что края кадра переэкспонированны. Знаю, что чуть более верхняя точка съёмки дала бы более удачное композиционное решение. Ну и, чего уж греха таить – знаю, что ни разу не Тициан, на которого хотелось замахнуться.

Но оставлю, всё равно.
Потому что, кроме всех недочётов, знаю об этом снимке ещё кое-что.
Знаю, что у меня было примерно восемь секунд, и я приняла решение снимать вместо нет. Знаю, что до этого у меня не было группового портрета киче, а теперь есть. Знаю, что у женщины был приступ сильнейшей боли, а у меня сильнейшего страха снимать это.

Так что, оставлю.
Пусть будет на память.

Десятый час ночи. Лежу в кровати, почти сплю. Звонок. Выгребаюсь из под одеяла и несу себя в консульту. Ночью мы принимаем только неотложных пациентов.
Лиза уже впустила и принимает – мужчина лет пятидесяти с приступом панической атаки.

— Докто́ра, у меня сердце выпрыгивает из груди, мне трудно дышать, что-то стучит в голове. Я умираю, да, я сейчас умру, докто́ра?
— Нет, вы не умираете. Да, у вас немного повысилось давление, у вас чуть чаще бьётся сердце, но не настолько, чтобы умереть. Вы не умираете.

Ищет в базе историю болезни, находит. Мужчина здесь не в первый раз, уже приходил с похожей жалобой около четырёх месяцев назад. Рассказывает, что тогда у него умерла корова. Ему стало так плохо, что он почти перестал спать, начались приступы удушья и страх смерти.
В нашей клинике ему подобрали антидепрессанты и после их приёма на какое-то время он снова смог спать нормально. Сейчас симптомы вернулись.

Замолкает, смотрит в кирпичный пол.
Я тоже смотрю в пол и думаю.

Думаю о том, как хорошо, что в эту дождливую ночь у его юных сыновей нашлись силы и машина привезти его сюда. Думаю о том, как ему повезло, что в такой тяжёлый момент рядом с ним сидит эта красивая девушка и, из каких-то несуществующих последних сил, самым твёрдым голосом обещает, что сейчас он не умрёт. Думаю о том, что собираясь сюда, меньше всего я ожидала встретить жалобы на душевную боль, а вот же – почти каждый пятый пациент с ними. Неумело, по-детски формулируют они эти жалобы:

— Докто́ра, я работаю и мне так грустно, что не могу дальше работать.
— Докто́ра, я проснулась, посмотрела на одежду и не смогла одеться.
— Докто́ра, я подумала о сыне, который умер и мне стало больно.
— Докто́ра, я не хочу кормить своих детей. И себя не хочу.
— Докто́ра, я умру, да?

Они выходят из клиники с пакетиками таблеток и уверенностью, что умрут не сегодня.
Они выходят жить. Хотя бы сегодня.

Летисии пятнадцать лет.

Сегодня она впервые за свою жизнь пришла к врачу. На восьмом месяце беременности, с начавшимися схватками – ложными, как оказалось.

Прийти она не сама решила, тётя привела. Тётя же записывала за Летисию все рекомендации медиков, объясняла ей, что написано в направлении для госпиталя и что такое подпись. Девочка долго смотрела в лист, нарисовала в конце несколько линий.

Она не умеет ни читать, не писать. Не знает, как называются внутренние органы женщины. Затрудняется посчитать, сколько недель беременна.

Я не стала спрашивать у неё, знала ли она, какие действия приводят к зачатию до того, как всё случилось. Я побоялась спрашивать у неё, хотела ли она этого ребёнка и хотела ли оно того, что произошло с ней.

Сейчас ей было очень больно. Я не хотела дать ей даже намёк на то, что с ней что-то не так. Может быть она выбирала, а может быть нет. Не важно.

Сейчас важно, что она сможет родить своего ребёнка в безопасности для себя и для младенца. Сможет выбрать, какой матерью ему быть. Надеюсь, сможет.

По какой-то иронии, в этот самый момент, когда наши врачи осматривали Летисию, за дверью сидела очередь школьников – из школы для бедных привезли целый класс на осмотр. Мальчишки и девчонки по двенадцать-шестнадцать лет.

Они хохотали и рассматривали витамины, которые получили в клинике. У большинства из них был недобор в весе, у некоторых были надеты разные носки, у некоторых дырявые футболки. Но они все умели читать и не собирались становиться родителями, по крайне мере в ближайший месяц.

В отличии от Летисии, которую под руки вывели и повезли в госпиталь.

Сеньоре Естеле пятьдесят девять лет.

В отличии от многих местных жителей, её возраст точен – у неё есть DPI, что-то вроде паспорта. С точной датой рождения, местом регистрации и так далее, как полагается.

Поэтому многие даты своей жизни она помнит очень хорошо.

Помнит, что замуж её выдали в тринадцать лет. За двадцатидвухлетнего Кристобаля. Выдали, потому что у родителей было маленькое кукурузное поле, слишком маленькое, чтобы прокормить восьмерых детей. Семерых уж как-то полегче будет, так они посчитали.

Помнит, что в браке у неё родились десять детей: три сына и семь дочек. Ещё трое умерли при родах. Помнит, что старшему сорок четыре, а младшей двадцать лет.

Помнит, что ни одного дня не училась в школе. Радуется, что младшая всё ещё не замужем, учится, будет учительницей.

Помнит, что не умеет читать, говорит об этом врачу. На флаконе с таблетками ей рисуют солнышко и яблочко – значит, утром принимать после еды.

Ей назначили второй приём через два месяца. Сказала, что постарается запомнить. Потом попросила написать число на бумажке – отдать дочери, чтобы напомнила.

У меня было шесть минут и несколько секунд, чтобы что-то узнать об Исайе.

Узнала, что ему сорок три года, из которых семь лет он болен диабетом в тяжёлой форме. Его третий ребёнок родился тогда же, семь лет назад. Своё здоровье Исайя решил проверить заодно, принеся на приём новорожденного. С ребёнком было всё в порядке, а вот отцу озвучили диагноз.
Узнала, что он почти два десятилетия работал в гватемальской столице – предпринимателем. Покупал на фабрике и перепродавал одежду в магазины. На фабрике же двадцатипятилетний Исайя встретил и свою жену – швею.
Узнала, что он считает себя очень молодым. Узнала, что все его дети не работают и учатся, даже младший. А ещё узнала, что он, взрослый мужчина, весит около четырнадцати килограмм. Год назад весил около семнадцати килограмм – это уже наши врачи в истории болезни посмотрели.

Больше не успела. Врачи выписали Исайе срочное направление в госпиталь, так как предположили у него кровоизлияние в желудок и возможную онкологию.
Единственное о чём на прощание спросил Исайя – это нужно ли будет в госпитале платить за приём и нужно ли обязательно его семье ехать с ним.

Здесь многие не знают точную дату, а часто даже и год своего рождения.

Медсестра в нашей клинике , заполняя анкету с данными, пробует все способы:

долго опрашивает каждого родственника, пришедшего с пациентом;

уточняет у матерей, что происходило в стране во время рождения ребёнка;

отправляет родителей спросить у соседей и знакомых по деревне.

Получается примерно. Очень примерно, с разбегом от двух до шести лет от реального возраста. Напротив каждого такого вымученного года рождения медсестра ставит знак вопроса. Примерный год.

В удалённых от городов гватемальских деревнях нет места, где можно быстро зарегистрировать новорождённого. Учитывая, что большинство родов происходят дома, даже без присутствия комадроны – местной повитухи. Привычки самостоятельно фиксировать жизненные этапы у жителей тоже нет. Впрочем, и потребности такой нет. Часто, даже имеющие на руках документ с датой рождения, пациенты не могут ответить сколько им лет. Просто протягивают документ и читают с него число месяц и год.

Оттого, вероятно, что зачатие и рождение младенца здесь – не сродни таинству. Это вообще не событие. Это просто жизнь.

Так и живут они, с примерным своим, одному Богу известным, возрастом.