Серия «Гватемала»

Собираемся ужинать. Знакомимся, запоминаю: кто откуда и как зовут.

Лена, реаниматолог из Москвы, её уже запомнила. С ней я и жить буду в комнате, только у неё есть свободное спальное место. Раскладывая свои вещи, заметила, что на её тумбочке лежит православное Евангелие – ещё одна точка соприкосновения, помимо того, что обе мы из одной страны мы ещё и одной религии, оказывается.

Лиза, педиатр и тоже из Москвы. Наверное, именно поэтому она больше других общается с Леной, у них тоже много общего. Общая Москва  и московские парки, общие больницы и, частично, общие коллеги, общее личное – обе с некоторого времени в разводе, Лена чуть дольше, Лиза с этого года, недавно.

В. (имя не указывается полностью из-за последующих печальных событий с участием этого коллеги), военный врач из небольшого городка в Центральной России. С ним трудно сразу понять, что такого общего у меня и у других волонтёров с ним. В отличии от девочек, он менее чётко формулирует свои мысли и задаёт ещё меньше вопросов. Пока не понимаю, что он за человек, но ничего – мы ещё раззнакомимся тут, как следует, я тут надолго.

Мириам, медсестра из Португалии, подаёт на стол ужин – сегодня её очередь готовить. Тут всё по очереди: один волонтёр готовит, другой моет посуду. На следующий день готовит тот, кто вчера мыл посуду и так далее, по графику. Лена вписывает меня маркером в график, так что завтра я мою посуду, а послезавтра впервые готовлю здесь на всю команду. Запечённые овощи от Мириам – вкусное, хотя и недостаточно острое блюдо, на мой вкус. Можно доложить перец себе лично, перец есть. Мириам хохочет над тем, что я в первый же день в клинике плачу. Это я не плачу, это перец.

Почти сразу после ужина ложимся, в 21:00. Здесь всё по свету: с ним вставать около 5:30 утра , с ним и ложиться, так принято. Завтра суббота, поедем на рынок, так тоже принято – по субботам туда ездить, когда в клинике нет приёма пациентов. Заматываюсь в шерстяной костюм и два одеяла. Ночами тут зябко, около нуля, горы.

Сегодня у гватемальской клиники Health&Help день рождения!

Ровно семь лет, как перерезали ленточку и приняли первых пациентов в оборудованном чистом медицинском помещении, а не под деревом, в сарае, дома, как поначалу приходилось.

А ещё сегодня ровно четыре года, как я работаю в этой организации. Не юбилей, но всё ж таки. Я рада, что решилась и смогла провести четыре месяца из этих лет именно в гватемальской клинике.

Это было непросто. Именно там я поняла, что панически боюсь голода. Именно там я множество раз осознавала своё бессилие. Именно там ко мне вернулись тяжёлые панические атаки и я начала принимать антидепрессанты.

Это было хорошо. Именно там я смогла вернуть себе доверие к людям. Именно там я поняла, что стоит действовать даже тогда, когда кажется, что это бессмысленно, потому что эти небольшие действия могут что-то решить в жизни конкретных людей. Именно там я нашла настоящих друзей.

Это было не зря, точно.

Хотела бы я снова побывать там? Да, пожалуй. Понимаю, что это снова будет непросто, но в первый раз я справилась, второй уж точно справлюсь.

Но больше всего я хотела бы, чтобы клиника оставалась и продолжала лечить людей, которых до неё никто не лечил и после неё не будет. Я хочу, чтобы клиника отработала все триста лет, на которые у нас аренда земли оформлена, ну. Потому что неправильно, когда в двадцать первом веке люди умирают от диареи или пневмонии, так не должно быть. Врачи там очень нужны, факт.

Сегодня я провожу в Петербурге благотворительный кинопоказ в пользу клиники – это мой ей подарок. Если вам захочется тоже поздравить клинику с днём рождения – буду очень рада.

Feliz cumpleaños, clínica!

Клиника и подробности про неё тут: https://ru.he-he.org/to-sponsors/

Семья сеньора Андреаса и сеньоры Марты – одна из самых образованных в Чуинахтахуюбе.

И я сейчас не про привычное образование – в школе они оба учились по нескольку месяцев всего, Марта даже читает с большим трудом, писать и вовсе не может. Я про другое.

Познакомилась с ними случайно – сквозь заросли вышла прямо в их кукурузное поле на склоне горы. Смеркалось, они уже собирались уходить. Прошлась ними до дороги, познакомились на ходу. Напросилась на завтра прийти поработать с ними в поле, поговорить. Разрешили.

На завтра встретились по свету, днём. Сеньор Андреас убирал с поля камни, высохшие старые кукурузные стебли, нападавшие сосновые ветки откладывал в сторону – для костра. Сеньора Марта готовила кукурузные и фасолевые зёрна к посадке, выбрасывала пустые, подгнившие, оставляла в корзинке хорошие. Мне поручили сначала рыхлить мотыгой каменистую землю, не всю подряд, а лунки – каждая на расстоянии одной ступни от другой.

Походя разговаривали.

Андреас рассказал, что он был в числе тех мужчин из деревни, кто семь лет назад помогал строить клинику.

— Как там поживает доктора Виктория? Я помню её, хорошо помню!

— У неё всё в порядке, она приезжала сюда недавно.

— Дети-то у неё появились? Она хотела, помню.

— Да, у неё скоро четвёртый родится.

— Ох, четвёртый! Значит, и правда, хорошо живёт.

Дожидаюсь, пока Андреас отойдёт подальше, к краю поля. Шёпотом спрашиваю у сеньоры Марты:

— А почему у вас только двое детей? Тут почти у всех много…

— Потому что видите, у нас поле маленькое, его на больше детей не хватит, даже двоих нам сложно прокормить.

— Как вы делаете, чтобы больше не появились дети?

— А я к вам в клинику хожу каждые три месяца, укол делаю. Когда мы с мужем узнали, что в клинике можно будет и детей лечить и уколы такие ставить, мы сразу поняли – хорошо это для нас будет. Мы в клинике вообще очень много узнали хорошего.

Вспоминаю, что на днях, действительно, видела Марту в клинике, приходила на инъекцию. И ещё несколько раз видела их детей – пару раз в месяц каждый точно простынет, особенно во время сезона дождей зябко в доме.

— А соседи что-то говорят вам, спрашивают, почему у вас не много детей?

— Говорят иногда. Говорят, что родили бы мы ещё двоих детей, смогли бы второе поле получить и больше кукурузы выращивать. Но мы знаем, что второе поле не поможет нам, на четверых детей будет мало. А ещё я могу умереть в родах и тогда мужу плохо будет с детьми одному. Так что лучше мы будем самую лучшую кукурузу на своём маленьком поле сажать, зато она точно вырастет и нам будет что поесть.

Протягивает мне корзину с отсортированными кукурузинами:

— Кидай в каждую лунку по пять зерён. Я буду закапывать.

Теперь я живу не одна, а с медбратом Кирби, он переехал в мою комнату, на ту кровать, где раньше жила Лена. Переехал, потому что его попросили освободить комнату для группы американских врачей, которые приехали сегодня.

Хирург Ричард, его дочь медсестра Шарлотта, его невестка переводчик Сара. Так как они прямо все родственники друг другу, поэтому их решили разместить не на свободные места в разных комнатах, а всех вместе, в одной комнате. Тем более, что на испанском из них всех говорит только Сара, так, и правда, лучше.

Я рада жить с Кирби. Во-первых, он всегда аккуратно застилает кровать. Почти все волонтёры не находят на это сил и просто по утру бросают скомканное одеяло, а он нет – он расправляет все складочки, уголки подтыкает по каркас и кладёт подушку ровно. Во-вторых, теперь мы можем болтать не только в паузах между приёмом пациентов или там на прогулках, но и утром, и перед сном.

Сегодня шушукаемся о несправедливости этого мира, немножко ноем и даже негодуем. Негодуем, что мы оба специально для этой поездки учили не родной нам испанский, занимались с репетитором, сдавали экзамены и только после этого оказались здесь. А эти, гляньте-ка, ни слова на испанском, ни единого! И тоже тут, приехали.

Ну, мы так, недолго и беззлобно. Головой мы отлично понимаем, что приезд этой хирургической бригады – единственная возможность для местных жителей получить бесплатные операции прямо здесь, в нашей клинике. Понимаем, что местные ждали хирурга несколько месяцев, записывались в очередь на специальный листик, приходили спрашивали – когда же уже он прибудет. И вот, прибыл. И это важно для пациентов. Но нам обидно. Чуть-чуть, но всё ж таки обидно и не убрать это.

Зато, благодаря этой ситуации с переселением Кирби ко мне, ещё раз убедилась – какой же у меня хороший друг есть теперь. И я сейчас не про вечерние шушуканья даже.

За ужином все говорили на английском – ради гостей, которые не знают испанского. И Кирби единственный, кто регулярно приостанавливал беседу словами:

— Давайте переведём для Роси, ведь она не понимает английский!

И переводил всё, о чём говорили вокруг меня. Такой лапушка.

Первую операцию проводили уже буквально на следующее утро. Ричард готовил полевую операционную, из того, что было в клинике. Инструктировал свою медсестру Шарлотту и нашего врача Лизу – как именно нужно будет ему ассистировать при операции.

Мы с Кирби снова работали в паре. Он вынимал из шкафчиков нужные для проведения операции перевязочные материалы с надписями на русском – из России привезли. Я читала и переводила ему на испанский состав бинтов, салфеток и антисептиков. Он переводил уже Ричарду на английский. Тот кивал и после этого материалы раскладывались по категориям вокруг операционной кушетки.

Удаляли липому в районе плеча маме донны Глории – ничего сложного. Хирург и ассистентки занимались непосредственно операцией, а мы с Кирби поочерёдно, не сговариваясь, держали женщину за руки и шептали ей на испанском – о чём говорят сейчас говорят между собой врачи и что сейчас происходит с её плечом. Она кивала, иногда сжимала наши руки чуть сильнее, когда было особенно больно.

Где-то в середине операции Шарлотте стало плохо и она потеряла сознание. Оказывается, это была её первая в жизни операция. Привели её в чувство водой и спиртом, нашатырь весь закончился. Заканчивали операцию Ричард с Лизой, больше даже Лиза – она накладывала швы и накладывала на рану повязку.

Теперь у меня есть много снимков операции и опыт синхронного перевода. И друг, да.

Во время приёма пациентов, медбрату Кирби пришло сообщение. Со звуком пришло – какая-то весёлая динамичная мелодия неизвестного ни мне, ни ему происхождения.
Две пациентки – мама и дочь, сидевшие в это время перед ним, услышав мелодию, переглянулись и хихикнули. Кирби тоже рассмеялся и сказал:
— Ну, что, будем танцевать?

Пациентки захохотали уже в голос, не сдерживаясь, не прикрывая рты руками. Наконец, дочь нашла в себе силы остановить хохот и ответила:
— Да мы не умеем танцевать, у нас никто в деревне не умеет.

Тут уже вмешалась я, выйдя из своего наблюдательного угла:
— То есть, вы совсем не танцуете, даже на свадьбах? Никогда в жизни?
— Нет, никогда. Да у нас и свадьба праздником не считается. Ну, то есть семья, которая девочку отдала – они там поедят в этот день побольше, чем обычно, если им продукты за неё дали. И всё, без танцев. Мы вообще обычно молчим про свадьбы.
— А поёте что-нибудь?
— Поём, да. Я, как в церковь хожу, всегда там пою.
— Ну, а дома, есть у вас песни для детей или для работы?
— Нет, таких нет. У нас есть дети и работа, но про это не поём, про это молчим.

Замолчали и сейчас. Кирби продолжил рассказ про диабетическую диету, выдал печатные памятки на испанском. Пациентки согласно кивали головами на каждый пункт. Я заметила, что обе они держат памятки вверх ногами. Они не умели читать и про это тоже молчали. Тут вообще много о чём молчат, так принято.

За те годы, что занимаюсь фотографией – привыкла к страхам со стороны героя съёмки.
Не обязательно говорю сейчас прямо про жуткий, парализующий страх (хотя и с ним приходилось встречаться, особенно в социальной фотожурналистике, когда почти час сидишь рядом с человеком и успокаиваешь, объясняешь, уговариваешь…). Я скорее вот про этот, простой и частый страх – а как я получусь в кадре? Что я только не переслушала: про «нерабочие стороны», про «нефотогеничность», про «волосы не так легли и поворот головы не идеальный» и тому подобное.

А в Гватемале впервые столкнулась не просто с отсутствием страха. Я встретилась с искренним интересом. Там всё тот же вопрос «а как я получился?» звучал не дрожащим голосом, а интересующимся. Каждый спокойно смотрел в объектив, не сжимая руки в кулаки и не вытягивая шею. Практически каждый просил показать ему фотографию. Практически каждый просил сделать ещё одну и ещё – не потому, что первая не понравилась, а потому что «а как будет, если я встану?», «а как будет, если я кофту сниму?».
И да, я сейчас не про детей. Детям свойственен повышенный интерес ко всему новому – это не удивительно, знаю. Я сейчас про взрослых.

Им было интересно, как будет. Им было интересно взглянуть на себя с разных сторон. Увидеть себя такими, какими, возможно, вообще никогда не видели. Учитывая редкость зеркал и чистой воды в деревенских домах – часто на моих кадрах они с удивлением узнавали свой цвет глаз.

Поначалу, я даже отнеслась с недоверием к этому интересу. Подумалось, что это притворство какое-то перед чужестранкой с камерой, желание угодить быть может. Но нет.
Раз за разом убеждалась, что искреннее это, что на самом деле интересно. Не верю, что из притворства будут просить снять, даже когда я сама не снимаю, просто сижу рядом с камерой. Не верю, что из притворства можно звать всю семью и просить показать им снимок.

В Никарагуа, кстати, такого интереса и доверия ко мне и моей камере было меньше. Приходилось заслужить его. Но было, всё же было. Были эти мягкие руки на коленях, были эти спокойные прямые взгляды. Была эта готовность посмотреть на себя, увидеть такими, как есть.

И это удивляло. И приводило в восторг.
Ещё один повод, почему хочу вернуться в клинику Health & Help – с таким подходом радостно работать, хочется снимать и снимать.

Та самая клиника: https://ru.he-he.org/

Продолжаю вспоминать события, особо поразившие меня в гватемальской деревне Чуинахтахуюб.

Вот второе, что врезалось в память и вызвало изумление – это отсутствие жалоб. На жизнь в целом, на какие-то точечные неприятные ситуации, вроде отсутствия питьевой воды и неурожая кукурузы. Работая в социальной фотожурналистике, я привыкла к жалобам, ждала их. Более того, мне казалось, что условия, в которых живут местные жители как будто даже дают им полное право жаловаться, не нытья ради, а по факту.

Но нет. Я задавала провокационные вопросы. Подслушивала их личные диалоги между собой (правда, когда они не на киче, а на испанском говорили, что редко случалось).

Спросила мужчину, который шёл в клинику пешком больше трёх часов. Шёл, периодически таща на себе старенькую мать, чтобы ускорить путешествие.

— Что Вам больше всего не нравится в Вашей жизни?

— Это как так, я не понимаю…

— Ну, что самое трудное, на что злитесь может быть?

— А, понял. Вот идти куда-то трудно по размытой дороге, конечно, особенно с мамой – тяжеловатая она. А идти надо, у неё диабет, ей таблетки нужны. Трудно это, но зато я могу с другими мужчинами по пути в деревнях увидеться, узнать, как дела у моих братьев и сестры. Это же хорошо, я радуюсь этому, зачем злиться!

У донны Алехандры не собиралась что-то такое выспрашивать, само сложилось. Брели вместе искать, где воды набрать можно. Вторая неделя без воды – ремонтировали дорогу, а сломали трубу, ту самую, по которой вода шла в клинику, алькальдию (местную мэрию) и несколько соседних домов.

Нас тогда, Слава Богу, всего трое в клинике было – врач Лиза, медсестра Мириам и я. Но, несмотря на экономию, все запасы закончились, в какой-то момент пришлось даже делить воду – по полчашки каждой на приём пищи. И это не говоря о куче грязного белья, горе слипшейся посуды, немытых волосах и других частях тела. Девочки остались с пациентами, а я потопала в неизвестное куда-то, искать эту чёртову воду.

Я шла и злилась. Дона Алехандра шла рядом и улыбалась. Периодически дёргала меня за рукав и показывала на что-то вроде:

— Ой, гляди, орёл полетел! А там ведь нет гнезда, зачем он полетел?

— Дорога вся расползается, надо глянуть, сколько трещин внизу…

— Ты увидела? Колибри цветок поела!

Стало стыдно своего хмурого молчания, но идей и настроения для доброго разговора не нашлось в голове. Спросила тупое, что ж:

— Почему же Вы без воды не грустите?

— Ну, если я буду грустить, воды всё равно не будет. Трубу же сломали, знаешь, да?

— Знаю… Но без воды очень плохо.

— Плохо, да. Но мы же её сейчас найдём с тобой и она у нас будет! Ну, или потом будет. А если загрустить – можно привыкнуть и плохо прожить всю жизнь, не только, когда воды нет, а долго.

Помолчала и добавила:

— Ну и ещё, пока мы с тобой за водой шли – сколько всего увидели ещё! Это же хорошо тоже.

Воду мы в итоге набрали из разлома той самой нашей трубы, нашли открытый участок. Сочилась по капле и желтоватая, но всё ж таки вода – вскипятим и пить можно будет.

Обратно шли порознь – донна Алехандра задержалась поболтать с донной Глорией.

Я шла и вспоминала, как ещё до поездки сюда читала заметки врача Юли, которая тут работала четырьмя годами ранее. Вспомнила один её текст. Как она вышла рано утром из клиники и увидела пожилого пациента, ожидавшего приёма. Она спросила его, не устал ли он ждать, а тот ответил:

— Вы видели, какой сегодня красивый туман над горами? Я шёл и любовался, а не уставал.

Тогда я подумала, что это Юля так, для красоты слога написала. А оказалось вот оно как – взаправдашнее.

Не умеют тут особо жаловаться, то ли не хотят, то ли не научились. Не знаю точно.