ТК Импульс в результате взаимодействия с товарищами из левого движения обнаружил ряд серьезных проблем, которые большинством просто игнорируются. Дискуссии по этим проблемам чаще всего скатываются либо в отрицание, либо в догматизм. Это связано с тем, что в современном левом движении есть много аксиом, которые преподносятся как нечто само собой разумеющееся. Всех тех, кто их не разделяет, тут же одаривают негативными ярлыками. Мы начали публиковать цикл статей «Мифы современного левого движения» и в его первой части мы рассмотрим одну из подобных аксиом, которые крайне негативно сказываются на перспективах развития всего левого движения.

Разберем аксиому, ставящую потребление как самоцель для любого материалиста. При этом на всех несогласных с этим утверждением пытаются наклеить ярлык «идеалистов», хотя прямого отношения к основному вопросу философии (соотношению материи и сознания) данная проблематика не имеет.

Что стоит за подобными утверждениями и претензиями? Элементарное непонимание основных философских категорий. Что такое материализм? Это признание первичности материи. При этом сознание – следствие происходящих в материи процессов.

Утверждение о том, что материалисты могут ставить самоцелью только удовлетворение своих потребностей – безграмотность или прямой обман. Эту ошибку разобрал еще Ф. Энгельс в своем произведении «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии».

Энгельс разбирает обвинение в идеализме, которое К. Н. Штарке выдвинул Л.А. Фейербаху:

«Фейербах – идеалист; он верит в прогресс человечества»

Одно из нескольких возражений Энгельса звучит так:

«…никак не избегнуть того обстоятельства, что все, что побуждает человека к деятельности, должно проходить через его голову: даже за еду и питье человек принимается вследствие того, что в его голове отражаются ощущения голода и жажды, а перестает есть и пить вследствие того, что в его голове отражается ощущение сытости. Воздействия внешнего мира на человека запечатлеваются в его голове, отражаются в ней в виде чувств, мыслей, побуждений, проявлений воли, словом – в виде «идеальных стремлений», и в этом виде они становятся «идеальными силами». И если данного человека делает идеалистом только то обстоятельство, что он «следует идеальным стремлениям» и что он признает влияние на него «идеальных сил», то всякий мало-мальски нормально развитой человек – идеалист от природы, и непонятным остается одно: как вообще могут быть на свете материалисты?»

Откуда берутся такое бредовое отождествление идеализма и следования «идеальным стремлениям»? Это Энгельс тоже отлично объясняет:

«Фактически Штарке здесь делает, – хотя, может быть, и бессознательно, – непростительную уступку укоренившемуся под влиянием долголетней поповской клеветы филистерскому предрассудку против названия материализм. Под материализмом филистер понимает обжорство, пьянство, похоть, плотские наслаждения и тщеславие, корыстолюбие, скупость, алчность, погоню за барышом и биржевые плутни, короче – все те грязные пороки, которым он сам предается втайне. Идеализм же означает у него веру в добродетель, любовь ко всему человечеству и вообще веру в «лучший мир», о котором он кричит перед другими, но в который он сам начинает веровать разве только тогда, когда у него голова болит с похмелья или когда он обанкротился, словом – когда ему приходится переживать неизбежные последствия своих обычных «материалистических» излишеств. При этом он тянет свою любимую песню: Что же такое человек? Он – полузверь и полуангел.»

Точней и не скажешь. Отождествление материализма с удовлетворением личных потребностей в первую очередь выгодно именно разного рода мракобесам, которые активно подключаются к спорам на стороне соцдемов. Не хочешь приравнивать себя к животному? Покайся, грешник.

Таким образом, каждый человек оказывается между 2 ложных альтернатив:

- Он соглашается с тем, что в основе его поведения – удовлетворение потребностей, тем самым приравнивая себя к животному. Это как бы “материализм”.

- Он не соглашается ставить во главу угла удовлетворение потребностей. Тогда человеку начинает внушаться, что он «идеалист» и его начинают зазывать к себе разного рода мракобесы.

Но ведь абсолютно очевидно, что кроме этих 2 альтернатив реально существует еще 2:

- Идеалист, который всем рассказывает о духовности, но сам ни в чем себе не отказывает. Об этом рассказал Энгельс. Как там говорят? Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. Наша жизнь изобилует подобными примерами «высокодуховных» личностей, чье чудовищное лицемерие очевидно для всех окружающих.

- Материалист, который ставит удовлетворение своих личных потребностей более низким приоритетом, чем достижение целей. В истории есть множество примеров революционеров, которые будучи материалистами шли на верную смерть. И только мракобесы начинают выдумывать лживые байки про этих людей, отдавших свою жизнь без надежды на посмертное вознаграждение.

В ТК Импульс есть 18 принцип «Отрицание буржуазного общества». Он гласит: «Мы признаем современное общество потребления подталкивающим людей к деградации. Мы не принимаем ценностей современной культуры, которые построены на лживой концепции наслаждений как самоцели. Подобная жизненная установка неизбежно приводит к разложению и деградации человеческой личности.»

Давайте называть вещи своими именами. За восхвалением соцдемами потребления на самом деле стоит попытка пойти на компромисс с буржуазным обществом, попытка сгладить углы и добиться более жирного куска в рамках существующей системы. Соцдемы – такая же неотъемлемая часть современного общества потребления, как и неприкрытые капиталисты. Мы же не признаем возможности постепенного реформирования буржуазного общества. Имеющиеся в нем противоречия неизбежно приведут такое общество к распаду, и тогда всем станет очевидной необходимость создать новый, более справедливый мир.

Ребята и девчата! Не топите в минусах, пригодится скоро всем.

Текста много.

И так история.

Живет поживает мой батя в квартирке, в Москве. Живет один, а я его навещаю регулярно. Собственники мы оба. Воду расходует ну очень экономно: унитаз и посуду помыть, иногда себя то же.

И вот пришла пора поверки счетчика горячей воды. А у него расход меньше 1 куба в квартал, он же экономный.

Ну пришел спец из конторы аккредитованной и снял показания, и поверку сделал. Вы знаете как это делают.

Дальше по регламенту, отвез доки все  в УК Жилищник и отдал.Там ребяточки всё проверили, в реестр занесли, доки все приняли и сказали: мол мил человек не волнуйся всё хорошо, только мы проверим твой счетчик на наличие пломб. А я такой сразу заулыбался и говорю, проверяйте! И телефон мой контактный взяли и записали прямо таки в свою программку. Вот думаю и хорошо.

Хер там что вышло хорошо!

Эти уроды за две недели не позвонили. Я им сам  позвонил. А потом и приехал в глаза им  посмотреть! Надо отметить,- глаза у них наглые и лукавые.

Что они сделали? Они ничего не сделали! Они не передали показания и документы в ЕИРЦ. Туда, от куда нам платежки приходят. Эти хорошие во всех отношениях лЯди просто саботировали передачу документов в ЕИРЦ, тем самым поставив меня в ранг неплательщика. А потом с ухмылочкой смотрели и намекали про какие-то магниты.(все знают про какие).

Только вот почему показания не передали, А? И здесь эти суки проболтались! Мол не аффилированная нами контора у вас счетчики проверяла. О как!  А кто бенефициары?

Одним словом диалог с ними не закончился. Но они умеют держать оборону. Валили на регламент от 1.04.2019 и ФЗ-354.

Впереди майские праздники, потом и отпуск. Какой спец от Жилищника куда пойдет?-не знаю.

Написал жалобу на имя руководителя этого Жилищника. Написал жалобу на госуслугах в Жилинспекцию.

Жду развития событий.

Жду советов.

Реально бесит от тех,  кто меня за мои -же деньги вертит на всем известном приборчике.

Продолжение следует.

Мы часто ходим вдоль моря, в полосе прибоя или по сухому, еле тёплому песку. Море редко бывает спокойным. Ворчит и ворчит, и кидает на песок белые, кружевные обрывки – пивную пену, узоры ненаписанных стихов, ноты песен никогда не спетых. Вот десять тактов хорала Палестрины, вот страница венского кроссворда, на обороте которой Шуберт набросал финал восьмой симфонии.

В этих краях нет никого, кроме ветра, моря и песка. Наш дом из горбыля, старых рыболовных сетей открыт ветру и шуму моря; и составлен больше из щелей иногда в руку толщиной. Спим – ли мы в нем? Едим – ли? Право, не знаю. Не помню… Каждый миг бесконечен. Мы ходим, наши ноги утопают в песке, говорим и не наговоримся… Приятное бремя – никогда не насытиться разговором.

Вот – вот уйдёт солнце за горизонт, вот – вот бледно разгорятся первые звёзды. Песок остынет, подует ветер с моря, разразится шторм… Но никак не найдём мы последних слов, никак не скажем самого – самого важного и только говорим – говорим, не наговоримся. И не увидим первых звёзд, и шторм не исхлестает море, и солнце не утонет в страшной глубине на горизонте – не раскалит закатные воды. И не уйдём заканчивать день ужином и любовью. Дремота под стук ходиков, апатия и лень придёт поздним вечером в другой дом приговаривая: - Стук – сток, сук – бок, мак – рак, так – да не так, мрак – мрак, тик – так, тик – так, тик…

- Так! Сколько мне здесь сидеть? Куда она запропастилась?

- Посиди ещё. Не может же она весь день пробегать? Таня забежала к нашему завучу с поручением. Завуча не было. Был я – пристёгнут к Вельтмейстеру, как гребец к триреме. Таня осталась подождать. Уселась в уголочке. Была у неё одна черта – оцепенеть, смотря сквозь тебя в бесконечность. Что со мной говорить? Меня из-за аккордеона не видно. Восемьдесят басов будь они все неладны. Так и смотрела сквозь аккордеон, меня, стену. Какие рождения сверхновой видели её глаза цвета спелого крыжовника? Какие уравнения с шестнадцатью неизвестными решались в её светлой голове? Танюша. Лучшая по математике в классе. Танечка, которая так редко улыбалась. Маленькая, почти ребёнок. Я знал каждую веснушку на твоём лице. Я хотел бы вывести формулу, по которой строился бы твой профиль на системе координат. Я не сделал бы ни одной ошибки. Я чувствовал каждую точку твоего выпуклого лба, маленького носика, упрямого подбородка; но алгебру знал на тройку. Я сел бы за формулы и подсчитал бы в люксах и люменах световой поток и силу освещённости от твоей редкой улыбки. Но формулы нагуглил слишком поздно.

- Мне скучно! Голос капризный. Таня красиво надула губки. – Что ты сидишь с этим дурацким аккордеоном? Как черепаха, ей богу!

- Елена Сергеевна ушла, и сказала учить Брамса, иначе влепит двойку.

- Дураки вы все! И ты, и твой идиотский Брамс! Отражение туманности Андромеды снова появилось в её глазах.

- Танечка, ну хочешь я тебе стихи почитаю?

- Не люблю я твоих стихов. – тихо, из другой галактики донёсся её голос – Ноешь всё: люблю, страдаю. А я такого не понимаю. Ах! Я бы писала стихи на языке математики. Там такие поэмы можно сочинить!

- Ну?.. Но Таня уже выходила на орбиту Сатурна.

- Учи, что – ли, своего вонючего Брамса.

- Таня? А тут премьера в театре. Звезда эта… Как её? Безымянная. Хорошая постановка и музыка живая. Может пойдём?

- Дурачок ты! – она улыбнулась. – Мы же всё выяснили. Я тебя не люблю

- Таня!

- Не люблю и всё тут! Не приставай.

- Но ты же мне книжку подарила! Мандельштама, да ещё и с надписью. И стихи мои взяла. Я целый венок сонетов написал. Две недели старался...

- Ну подарила… Ах! Я иногда сама своих поступков не понимаю. А стихи я потом прочту. Может быть. Приволок кипу бумаги. Зануда! Скука смертная. Таня показала мне язык и, наверное, уже читала в уме таблицы Брадиса.

«Хорошо тебе» подумал я, «вредина, ты эти таблицы наизусть знаешь, и щеголяешь этим на алгебре и приводишь алгебраичку в восторг». Брамс, вонючий вредный старикашка, когда я твой танец выучу?

Дооо – Фа… Блин, три диеза. Ещё раз

Дооо -диез, Фа- диез, ля... Ох, какое неудобное переложение. Теперь двумя руками

Дооо -диез, Фа- диез, ля. Минор, минор, минор…

- Сколько можно мучить инструмент? Твоим «Брамсом» можно людей пытать. В дверь, сияя румянцем, ввалился беременный аккордеоном Эдик.

- О, Танька, здорово! Что вы тут уединились? Секреты всё? Смотрите – Эдик захохотал – как бы детей не приключилось. Таня наградила его дураком.

- Заходи, Эдик – входил я в роль хозяина – Ты тоже к завучихе?

- Ты тут за секретаря?

- Ага. И. О. Царя Бунша И. В.

- Слышали? – Эдик упал на стул – Опять конец света объявили!

- Третий уже? Прошлый мы на алгебре пересидели. Помнишь, Таня? Таня долго смотрела на меня издалека. Глаза её совсем позеленели от мечтаний. Наконец, фотоны отразились от моей фигуры.

- Глупости! – злым голосом сказала она. – Ещё раз вам повторяю, не верю я в эти вонючие концы света! Я всё подсчитала – конца света не произойдёт. Земля переместится в параллельное измерение после столкновения с чёрной дырой. Через тридцать один год. Эдик выразительно посмотрел на меня

- Истинно вам говорю 4 мая 1921 года земля налетит на небесную ось – мы все засмеялись.

- Да. – Тихо сказала Таня. По моим подсчетам это произойдёт в 2025 году.

- Расчёты – отсосёты… - Эдик заалелся, как маков цвет. – всегда тебе, Танька, говорил, что ты с придурью.

Мне вдруг стало очень грустно. Тридцать один год! Такая прорва времени. Где будем мы? Что станет с Танькой?

- Да, ребзя, какие мы будем старые. Мне будет сорок пять лет.

- Развалина ты уже будешь! – презрительно сказал Эдик. – Вот я буду молодцом. Построю дом в деревне, баньку, кузницу и буду ножи ковать. Сильный, здоровый. Ручище – во! Бородище – лопатой. А ты, хлюпик, сопля интеллигентская – плесенью покроешься и будешь ходить, попёрдывая, песком посыпая всё вокруг.

- Ну знаешь… - приподнялся я, насколько позволял аккордеон. – Сам ты пердун и оглохнешь в своей кузнице. Будешь глухой тетерей с ручищами и бородищей

- Мальчики, - тихо окликнула нас Таня – Потише, не шумите. Почитай лучше стихи.

- Валяй, - сказал Эдик – читай. Всё развлечение.

- Как бабочка летала, накрывая стол…

Ах, я залюбовался красотою скрытой,

Почувствовав светящий ореол…

Да, ореол. Несколько недель назад была Танина днюха. Мы собрались у неё дома. Танюшка принимала нас картошкой с ножками Буша, чаем и бутылкой шампанского. Тогда я и написал эти стихи, любуясь спорыми ножками в полах джинсового сарафана. Маргаритой вообразил я её, а себя доктором Фаустом. И вот, мы танцуем с ней не медляки Стинга, а гальярду. Чадят факелы. В камине шкворчит ягнёнок на вертеле. Музыканты навеселе наяривают танец. И мы раскраснелись от вина, отплясываем, раз за разом всё нежнее и нежнее глядя друг на друга. За этими мечтами я и просидел весь вечер на полу, почти не танцуя. Эдик, пользуясь временным отсутствием девочек, рассказывал о том, что у него это было в первый раз.

Сравнил тебя невольно с Маргаритой.

- Кого? – Захохотал Эдик – Таньку? Слышишь, Таня? Этот «Ромео» тебя с другими бабами сравнивает.

Первый раз Таня взглянула на меня тепло, почти ласково.

- Хорошие стихи. Спасибо. Ты мне потом их дочитаешь. Маргарита? Булгаков?

Я кивнул. Внезапно пересохло во рту и под ложечкой разливался кипяток.

- Наверное… Может быть… Нет… Нет! Гёте!

Таня засмеялась. Должно быть, у меня был совсем нелепый вид. – Ну ладно, Гёте – так Гёте. Ой и насмешил ты меня. Посмотри в зеркало. Ты ведь красный, как креветка.

- Точно! – захохотал Эдик. – Caridea Decapoda.

- Сам ты Аскарида круглая!

- Фу! – скривилась Таня – Мерзость какая!

- Вот, лучше, послушайте – сказал Эдик, вытирая слёзы. Обычно румяный, как очень крепкий и здоровый юноша, он совсем раскраснелся – Увертюра Дунаевского. Очень сильная музыка! Он внезапно посерьёзнел, возвёл очи горе, что – то вспоминая, и рванул мех от себя. Зарокотал первый соль – диез и на нас Танькой обрушился каскад уменьшённых септаккордов. Как волна об скалы. Запахло йодом, повеяло солёным, холодным ветром. Аккордеон Эдика рычал львом, самым большим органом под руками старого Баха. И уже пошла разматываться главная тема – пока такая скромная, тихая и неторопливая. Но постепенно, под рокот труб, набирала упругость и силу, возносилась, на крыльях модуляций, всё выше и выше. И уже летела туттийная, на всех скрипках, вдоль тридцать седьмой параллели за капитаном Грантом. Вдаль, к австралийским берегам.

Таня, Танечка, Танюша! Где твои глаза? Что с ними? Что с тобой, моя любовь, мой цветочек? Грустная, осенняя хризантема. С таким взглядом не слушают увертюры Дунаевского. Такими глазами не мечтают о дальних странствиях и неизведанных землях. Такими глазами смотрят на любимого человека, на слепо любимого человека, безумно любимого мужчину. Любимого до головокружения, до дрожи в ногах.

Вошла Елена Сергеевна аккурат к началу средней части. Волшебство пропало, закрутилась рутинная административная ерунда. Эдика попросили вернуться в свой класс. Меня выставили в коридор, пока решалось Танино поручение.

На подоконнике сидеть было неудобно. Как я ни пытался примоститься – болели голова и жопа. На душе стыла промозглая осенняя слякоть. Холодно было, тошно и нудно. Почечным камнем мучила мысль, не мысль даже, а грозовое электричество: «Я никому, никому не нужен. Я одинок, оставлен посреди пустыни. Некому даже сказать: - Отойди от меня, сатана». Пойду бродить лесами вдоль бурных потоков. Кормить диких зверей. Созерцать в самой глубине леса водопады, низвергающие с рёвом тонны воды на обомшелые камни.

В этот момент с рёвом и грохотом обрушилась на обомшелые камни вода. Чистый молодой тенор пробился через шум волн.

-… бросается.

Будь осторожен

Триппер возможен.

Раскрылась дверь кабинета, на котором, обычно, не прибивают номера. Встряхивая руками после омовения, вышел Эдик.

- А, Ромео! Не грусти, Ромео. Всё у нас будет заеBeatles! Бывай! «Я хотел утопиться в реке, найти покой на морском песке,» песня летела бетонными коридорами, мелодия рикошетила от стен, а его молодой тенор затихал за поворотом. – «но, как на зло, мимо плыл водолаз. Взял меня он и спас…» Последних слов я уже не слышал: по лестнице спускалась Таня.

Солнечные лучи падали на неё сбоку. Вся её невесомая фигурка светилась. Искрились каштановые волосы. Из глаз вырывалось золотое сияние. Сердце тяжело заныло. Так я и смотрел, как солнце на руках спускало её по лестнице, и Таня плыла, не касаясь янтарными ножками ступенек.

Как болит сердце. Как ноет. Как мучительно пронзили его солнечные лучи. Теперь сердце моё стало прозрачным и читал я в нем, ещё не понимая, грустные предвестья. О нраве моём грубом и сумрачном. О том, что ни одной любимой женщине не принесу я счастья, а только мелочные обиды, желчь и слёзы. Что буду бегать за химерами: грезить о звёздах днем, а о снеге летом. Люди будут бежать меня, жизнь, яркая и живая, втянув живот, протиснется мимо, оставив жёлтые листья осени и пепел детских фотографий.

- Ну что ты тут сидишь, глупенький? – Таня погладила моё лицо прохладными ладошками – Пойдём погуляем.

Таня легко запрыгнула на подоконник и потянула на себя створки окна. Окно распахнулось, словно его толкнули извне. Танины волосы рассыпались по ветру, запахло аптекой и свежей арбузной корочкой. Взявшись за руки, мы ступили в ещё теплый песок. Недалеко шумело море. Солнце вот – вот должно было закатиться. Дул бриз. Мы сидели у небольшого костра. Таня, подтянув колени почти к самому подбородку, молчала и задумчиво смотрела на линию горизонта. Костёр горел почти бесшумно, только разгорался сильнее, когда в него попадал очередной пук сухих водорослей. Я бросал их почти машинально, а сам смотрел и смотрел на Танюшкин красивый профиль. Она была вся кругом загорелая, даже маленькая грудь, которую было видно в разрез туники. Лицо щедро – щедро украшали веснушки.

- Танька, а Танька, что со мной случилось? Так больно было!

- Не знаю. – ответила она тихо, не глядя в мою сторону. – Любите вы, поэты, себя жалеть и рядиться в трагические тоги.

Я обрадовался: — Значит, всего этого не будет, ни обид, ничего?

- Откуда я знаю? Может будет, а может всё у тебя будет хорошо.

Я взял её руку, поднёс поближе и прижался щекой к тыльной её части.

- Танюшка, а ведь не будет у меня хорошо.

- Почему? – спросила она

- Ты ведь меня так и не полюбишь

- Конечно, полюблю! – она убрала руку и повернулась ко мне. – Уже люблю и всегда буду…

- Но мы всё выяснили…

Таня отвернулась от меня и бросила в огонь ещё водорослей. – Это мы там выяснили – махнула она рукой куда – то неопределённо – Ну что? Ты рад? Я долго думал, шевелил палочкой в костре, молчал и не знал, что ответить.

- Наверное, – неохотно сказал я наконец – но грустно это всё.

Танюшка молчала и только ветер свистел и завывал и в его свисте или в шуме волн слышались мне слова:

О юноша! Ты вечно будешь петь.

Деревья никогда не облетят.

Влюбленный! Не упьешься негой ты,

Вотще стремишь к любимой страстный взгляд.

Но не умрет любовь твоя и впредь,

И не поблекнут милые черты. [1]

Кто – то давно тормошил меня за плечи.

- Ромео, очнись – услышал я Танюшкин весёлый голос

- А!.. Я и не сплю! Нет. Не сплю

- Ну, ты что? Еле тебя добудилась! Замечтался?

Я потряс головой – Нет. Нет! Это так… солнечный удар.

- Да? – Таня выразительно посмотрела на небо, обложенное тучами.

- Ну – ну… Иди, тебя Елена Сергеевна ждёт.

[1] Джон Китс Ода к греческой вазе

Несколько лет подряд работаю в продажах, и начинала, разумеется, с продавца. И в каждом, В КАЖДОМ магазине, куда я заходила, ко мне приказным тоном обращались стандартные героини серии - тетушки лет 45-60.

Я ещё могла понять, когда я выходила на обед в своей униформе (черная, как брат Ночного Дозора) и без сумки. Нервно хихикала, когда с голубой помадой на губах (веселая работка была) пошла за салатиком и нарвалась на громогласные осуждения одной дамы, искренне не понимающей, почему в Перекрестке не следят за внешним видом работников. "Тетя, я здесь не работаю! А вот там, где работаю, следят и весьма приветствуют...".

Но это лирика. А вот пара случаев запомнились на всю жизнь, по ходу.

Случай номер раз.
Крупный фирменный магазин шмотья. Лето. Сижу в цветастом платье, примеряю босоножки, вокруг валяется ещё несколько пар и стоит моя сумка. Мимо проходит мадам с платьем на вешалке:
- Эй, ты!!!
- ???
- Где висит такое же, но на размер больше?
- А я ебу? Извините, но я не в курсе...
- Чего? Ты же здесь работаешь, как это не в курсе?!
- Вообще-то я здесь не работаю....
Мадам окинула взглядом россыпь босоножек, возмущённо фыркнула и исчезла в стеллажах, оставив меня в лёгком недоумении.

Случай номер два.
Предновогодний Ашан. Муж злится - он не любит ходить долго по магазинам, его это нервирует, а мне приспичило вотпрямщас найти тот самый идеальный шарик на ёлку. Упросив его подождать буквально минуточку, на ультразвуковой мчу в отдел с финтифлюшками, где задумчиво роется почтенная дама. Подбегаю и...
- Девушка, а вы не подскажете, у этой гирлянды какая це... Ой.
- *ржу* К сожалению, не владею информацией. Но, может, вы мне подскажете, почему меня везде принимают за местного работника? Я ж в пуховике и шапке!
- *смущённо* Ну, вы так появляетесь... Стремительно.

С тех пор стараюсь ходить по магазинам медленнее, но помогает, увы, не особо.

Мы с женой колесили от Валенсии до Кастельона, заезжая практически в каждый городок. Искали место, чтобы пожить, и понять: льнет оно или нет для жизни в этой стране. И не известно по каким критериям, да и по каким резонам оно-это определялось.

После десяти дней мотаний зарулили жарким, безлюдным полднем в Sagunto. Слегка потискались по узким улицам куда глаза глядят, и уткнулись на plaza Major в убирающиеся под мостовую столбики-ограничители.

Столбики торчали, поэтому дальше пришлось идти пешком вверх, по узким средневековым тротуарчикам вдоль средневековых же стен, добрели до carrer de Cubertorrer, прикрытую, кое где ресторанными зонтами над ресторанными же столиками.

Сели в тень. Огляделись. Посмотрели вопросительно друг на друга:

- Оно?- спрашиваю Свету.

- Ага. Оно!

Так и случилась эта любовь.

Сняли домик тут же у англичанина Andrew, потомка русских эмигрантов первой волны, который говорил по русски не на нашем, а на том давно забытом, дореволюционном.

Так и началась наша сагунтийская осень 14го года под безоблачным, пронзительно синим испанским небом, где солнце, устав за день, скатывалось прямо за крепостные стены circo romano и дав фиолетоввый луч затухало, уступая место мерцанию уличных фонарей.

Где на другой день я уже знал соседей.

Где по средам в квартале шумел местный рынок с зычными криками торговок и развалами спелого, источающего ароматные запахи frutos y verduras.

Где оказалось, что Испания страна вечно спелых фруктов, которые тазиками поглащались нами под аккомпонимент рома run viajes, сидя на патио с видом крепостных стен и терракотовых черепичных крыш соседних домов.

Где машины паркуются впритирку на улочках шириной в ослиную повозку, а по вечерам туда выносят стулья и сидят соседки, поигрывая в картишки.

Где....

Как у любимой нет недостатков, так и здесь нравилось все без разбору.

Но строгий внутренний голос взывал, что б я не путал эмиграцию с туризмом и, чтоб не ай-яй-яй!!!

Ах Любовь, ты слепа.