joppashmat

Обращается к вам администратор и единственный модератор сообщества «Книжной лиги». Как вы, может быть, заметили, я редко вступаю в общение, мало комментирую и не занимаюсь модераторством взахлеб. Это объясняется двумя причинами:

1. Я живу в Якутии: когда Пикабу только пробуждается, я готовлюсь спать. Поэтому заниматься модерацией вовремя иногда бывает неудобно.

2. Книжная лига была создана любителем читать для любителей читать. Неважно – фанфики, серьезное чтиво, бульварные рассказы – там, где происходит история, там и рождается книга. Даже главное и единственное правило основано на этой идее: Мы не тоталитаристы, здесь всегда рады новым людям и обсуждениям, где соблюдаются нормы приличия и взаимоуважения.

Но в последнее время рождается тенденция недовольства и заминусования: многие против «фанфиков», попыток втиснуть свои писательские наработки. Да, согласен, многие из них просто ужасны, но, хэй, это ведь только их творческого пути. С такими мыслями я никогда не удаляю разные записи из Книжной лиги». Из удаленных и перенесенных записей я могу вспомнить только спам и сиськи, все остальное продолжает оставаться в Книжной лиге.

Несколько дней назад была опубликована просьба о создании отдельного сообщества для любителей писать. В данное сообщество хотят перенести все наработки, эскизы, фанфики и прочие тексты.

Я, как человек, поддерживающий нейтральную сторону, обращаюсь ко всем обитателям Книжной лиги насчет нашего общего будущего. Что же нам делать:

1. Пусть тексты остаются. Ведь книги не рождаются мгновенно, они проходят долгий путь. Кто знает, может одно из графоманий, что валяется в глубинах Книжной лиги, будет началом будущего известного писателя, а мы - его первые читатели. Пусть остальные заминусят, но и есть те, кто поддерживает начало творческого пути.

2. Удалять к черту все лишние тексты. Включить премодерацию. В таком случае в Книжной лиге останутся рекомендации, топы, обзоры и прочее. Прочие отрывки из книг, короткие рассказы и прочие "Ищу книгу", "Посоветуйте книгу" будут жестоко удалены, а постоянные спамящие поставлены в игнор-лист. Но тогда мы нарушим собственное правило о тоталитарности. Плюс понадобится модератор.

3. Заставлять людей ставить соответствующие теги. В противном случае жестоко удалять.

4. Повысить рейтинг проходимости. Сейчас он стоит на нуле, можно увеличить рейтинг по какого-нибудь числа, чтобы вчерашные зареганные не начали графоманить.

Прошу вас, дорогие книголюбы, порассуждать и подискутировать насчет контента Книжной лиги. Кем мы станем: поддержкой любых текстов и помогающим найти/посоветовать нужную книгу, или сообществом с интересным, но редким контентом.

P.S. Если кто-нибудь желает стать модератором - милости прошу в комменты, а вдруг в будущем понадобитесь.

В предыдущем опубликованном у нас романе Йена Макдональда «Бразилья» дело, как следует из названия, происходило в Бразилии, которая под пером писателя превращалась в сложный, экзотический и совершенно невероятный мир, обустроенный с едва ли не шизофренической тщательностью. В первом романе своего нового цикла писатель проделывает тот же трюк, однако если в «Бразилье» ему пришлось строить из вторсырья, включая подлинные детали в абсолютно фантасмагорическую реальность, то на сей раз под застройку он выбирает идеально пустую площадку: действие «Новой Луны» разворачивается, как несложно догадаться, на Луне.

Люди колонизовали земной спутник чуть менее ста лет назад (а начали туда переселяться примерно в наше время, так что хронология романа выстраивается без труда), однако термин «колония» к Луне уже давно не применим. Ее население составляет полтора миллиона человек и продолжает пополняться за счет переселенцев, но главное — ее обитатели уже не вполне люди. Лунная гравитация сделала их кости тонкими и легкими, они выше обычного человека на две головы, и в земных условиях им не выжить. А еще они говорят на собственном языке — упрощенном английском с примесью португальского, корейского и йоруба и живут по собственному календарю (лунному, естественно). У лунарцев свои представления о религии (их несколько, но доминирует синкретический афро-бразильский культ умбанда), о законе (его нет, а вместо него — договорное право и судебные поединки на ножах), о семье (сложная бисексуальная полигамия и суррогатное материнство), о дорогом и дешевом (золото — дешево, вода, воздух и пространство — дорого, кофе — бесценно) — да, собственно говоря, почти обо всем. Жизнь на Луне так не похожа на земную, что ее жители уже почти не чувствуют связи с метрополией, и мир их обладает приятной устойчивостью и внутренней логикой.

Бизнес Луны поделен между пятью могущественными кланами — на азиатский манер их именуют Драконами. У каждого Дракона своя столица и свои принципы ведения бизнеса, а хрупкое равновесие между ними поддерживается посредством династических браков. Выходцы из России Воронцовы (приятный сюрприз для русского читателя — все они носят нормальные имена типа Валерий или Анастасия и никогда не предлагают выпить «на здоровье») заведуют транспортом. Австралийцы Маккензи — энергетики и металлурги. Китайцы Суни (борьба за независимость от Пекина — их постоянная головная боль) — специалисты по финансам, информации и обмену данными: все лунное общество скреплено сетью, интегрированной в организмы лунарцев на биологическом уровне. Выходцы из Ганы Асамоа ведают продовольствием и жильем, а новички в Большой Пятерке — бразильцы Корта — монополизировали разработку и продажу гелия. Именно Корта — восьмидесятилетняя Адриана, основательница династии, ее сыновья, дочь, внуки и прочие домочадцы — главные герои романа. На приеме в их родовом поместье на старшего сына Адрианы будет совершено покушение, и это событие запустит вереницу величественных тектонических сдвигов — поначалу едва заметных, а под конец катастрофических и трагичных. Между Драконами вспыхнет война, все нажитое Корта будет поставлено на карту, Луну впервые за много лет затопит кровь, а в обжитые кварталы ворвется космический вакуум.

«Новую Луну» сравнивают с «Игрой престолов», и отчасти это верно — мир Макдональда столь же многлюден и детален, а еще автор так же не церемонится со своими героями (будьте готовы: самые обаятельные могут не дожить до финала). Однако если топливом, приводящим в движение романную машинерию Джорджа Мартина, служит похоть и жажда власти, то мир «Новой Луны» живет в первую очередь по законам большого бизнеса: в его венах пульсирует лунная валюта битси, а высшей ценностью остается семья. Все вместе это делает эпос Макдональда гибридом «Атланта» Айн Рэнд, «твердой» (то есть основанной на некотором важном научно-техническом допущении) фантастики, киберпанка и классической семейной саги — диковинным и совершенно неотразимым.

Если вам давно не попадались книги, способные без остатка поглотить вас на несколько дней, а после выбросить на волю слегка ошалевшими и остро жаждущими продолжения, то «Новая Луна» Йена Макдональда — именно то, что вам нужно. Но не предупредить будет нечестно: роман — первый в трилогии, весь его финал — один сплошной клиффхэнгер, а вторая часть — «Волчья Луна» — вышла в Великобритании всего пару месяцев назад. Так что запаситесь терпением — русский перевод появится, мягко скажем, не завтра. Ну, или сразу отправляйтесь на Amazon за оригинальной версией.

Дженнифер Броуди. "Тринадцатый ковчег"

Роман Дженнифер Броуди (тоже первая часть трилогии) вышел в детском издательстве «Клевер», но не воспринимайте это обстоятельство слишком буквально: на самом деле «Тринадцатый ковчег» отлично сгодится и взрослым — конечно, при том условии, что эти взрослые любят бодрую фантастику и толерантны к молодым героям. Пожалуй, возраст протагонистов (им от шестнадцати до двадцати) — единственное ограничение: в остальном книга Броуди всевозрастная и вполне универсальная.

В некотором довольно близком будущем Земле, которую мы знаем, приходит Конец: поверхность планеты сгорает в пламени глобального катаклизма, и большая часть человечества гибнет. Мудрые ученые загодя подготовились к этой беде: они создали несколько ковчегов, обитателям которых предстоит пережить тысячелетний упадок Земли, а после собраться вместе и возродить человеческую цивилизацию. Но за тысячу лет все может измениться — что, в сущности, и происходит.

Связь между ковчегами потеряна и каждый из них превращается в автономное микрогосударство, развивающееся по собственным законам. На одном из ковчегов — он пережидает катастрофу в глубинах мирового океана — устанавливается жесткая теократия: захватившая власть Церковь Святого Моря убеждает свою паству, что человечество было истреблено за грехи, возвращение на Поверхность невозможно и самая мысль об этом — кощунство. Всех, кто осмеливается мечтать о Земле, выбрасывают за борт, а все напоминающее о временах до Конца (в том числе книги, навигационные карты, субмарины, предназначенные для подъема на поверхность, и Маяк, который должен указать место грядущей встречи выживших) безжалостно уничтожено. Однако тысячелетие, на которое рассчитана работа всех механизмов Ковчега, подходит к концу, машины сбоят, корпус дает протечки и единственное, что может спасти его обитателей, — это всплытие. Людей, которые осознают опасность и готовы ей противостоять — всего-ничего: юная Майра, трое ее друзей и отец, главный инженер Ковчега с говорящим именем Джона (Иона). Им нужно в кратчайшие сроки по старым, чудом сохранившимся чертежам воссоздать субмарину, отыскать Маяк и поднять восстание против церковников.

В то же самое время из глубин космоса к Земле приближается так же выработавший свой ресурс последний из уцелевших космических ковчегов — военизированный корабль-государство, где эмоции позорны, семейные и дружеские связи упразднены, а главными добродетелями считается отвага, самоотверженность и виртуозное владение оружием. Молодому капитану Аэро Райту, воину без страха и упрека, вчерашнему выпускнику местной военной академии, через считанные дни предстоит первым ступить на планету, которую его предки покинули тысячу лет назад…

Если в этот момент вы вспомнили роман Роберта Хайнлайна «Пасынки вселенной» (в котором потерявший управление космический корабль с одичавшим экипажем также превращается в пугающее и архаичное мини-государство) или «Повелителя мух» Уильяма Голдинга, то, в общем, ваша мысль движется в верном направлении. Дженнифер Броуди — автор более чем культурный, образованный и начитанный: в анамнезе у нее гарвардский диплом, опыт преподавания творческого письма и участие в голливудских мегапроектах (таких, к примеру, как джексоновский «Властелин колец»). Поэтому при всей обманчивой простоте на самом деле ее «Тринадцатый ковчег» — вещь тонкой выделки, надежно укорененная в традиции и при этом не лишенная тщательно выверенной доли новизны. Другое дело, что весь свой немалый — и культурный, и писательский, и даже маркетологический — потенциал Броуди инвестирует в создание эдакой книжной версии кинематографического блокбастера (которым ее роман, к слову сказать, имеет неплохие шансы стать). С одной стороны, жалко — автор явно способен на большее. С другой, должен же кто-то писать просто крепкие, увлекательные книги, предназначенные для бесхитростного читательского удовольствия — такие, чтоб с фонариком под одеялом.

Джон Краули. "Маленький, большой, или Парламент фейри"

Впервые роман американца Джона Краули «Маленький, большой» вышел по-русски десять лет назад и остался тогда почти незамеченным. Хочется верить, что у нынешнего издания судьба окажется более счастливой, потому что трудно представить себе книгу столь необычную, чарующую и обволакивающую — словом, столь достойную читательского внимания и любви, как «Маленький, большой». История семейства Дринкуотеров и их зачарованного поместья — это книга-волшебная дверца, за которой время течет совсем не так, как снаружи, и за которой хочется остаться надолго, если не навсегда: благо размеры — семьсот с лишним страниц — позволяют.

Молодой городской клерк Смоки Барнабл после непродолжительного знакомства женится на Элис Дринкуотер, дочери чудаковатого детского писателя, и отправляется с молодой женой в ее фамильный особняк Эджвуд. Эджвуда не найти на карте, но до него можно без труда добраться из Нью-Йорка (в романе его называют просто Город). Элис и ее сестра Софи убеждены, что в детстве им неоднократно являлись фейри — жители сказочной страны, лежащей где-то по соседству с Эджвудом, однако что это — детская фантазия, истинная правда или элемент странной семейной игры под названием «Повесть», в которую вовлечены уже несколько поколений Дринкуотеров, — не вполне ясно. Но чем дольше Смоки остается в Эджвуде, тем яснее становится: поместье — в самом деле портал между мирами, а его обитатели состоят с фейри не только в дружбе, но и в родстве. Годы идут, у Смоки и Элис рождаются дети, поместье чудесным образом разрастается внутрь, связи между людьми и волшебным народом крепнут, Дринкуотеры и Барнаблы бродят по чудесным полям и рощам, влюбляются и расстаются, пьют чай, читают Шекспира и теряют близких то в бездонных глубинах Эджвуда, то снаружи, в опасном и жестоком Городе. А во внешнем мире тем временем сгущается угроза, способная погубить не только мир людей, но и мир фейри…

Пересказывать «Маленького, большого» — занятие неблагодарное: половина сюжетных нитей в нем не то чтобы теряются, но словно бы перетекают за край, создавая ощущение, что роман Краули — только видимая часть айсберга, а за его пределами лежит огромный, пугающий и прекрасный мир, недоступный читательскому глазу, но при этом абсолютно живой и реальный. Словом, редкий случай настоящего, не вполне подлежащего рационализации и вербализации литературного волшебства и книга той же дивной породы, что и «Дом, в котором» Мариам Петросян.

-----------------

Галина Юзефович специально для "Медузы"

Книга Юваля Ноя Харари — своего рода гуманитарный ответ «Краткой истории времени» Стивена Хокинга: если великий физик буквально на пальцах излагает историю вселенной, то израильский историк делает нечто похожее, только с историей человечества. Почему «приручение огня» стало такой важной вехой, когда люди жили лучше всего (спойлер: вовсе не сейчас, а во времена охотников и собирателей — тогда и работать приходилось меньше, и питание было разнообразней), почему мужчиной быть выгоднее, чем женщиной, в чем опасность денег и как наша биологическая природа транслируется в социальную и обратно — обо всем этом Харари рассуждает с блестящей ясностью знатока и пылкой страстью убежденного социалиста.

Концептуальный, яркий и полемичный «Sapiens» — самый увлекательный нон-фикшн, опубликованный по-русски за прошедший год и, пожалуй, лучшая книга в этом жанре со времен «Ружей, микробов и стали» Джареда Даймонда. Словом, вещь, которую нельзя пропустить — тем более, что на подходе русский перевод второй книги Харари «Homo Deus» (еще более нашумевшей), в которой идеи автора о прошлом проецируются на будущее.

Цитата: «Романтизм с его любовью к разнообразию идеально сочетается с постулатами консьюмеризма. Их брак породил неисчерпаемый рынок «впечатлений», на котором зиждется современная индустрия туризма (…) Потребляя впечатления, мы якобы расширяем свои горизонты, реализуем свой потенциал и становимся счастливее. Соответственно, когда миллионер хочет наладить отношения с женой, он везет ее на роскошные выходные в Париж, и эта поездка отражает не какие-то его необычайные и сугубо личные желания, но пламенную веру в миф романтического потребительства. Богатому древнему египтянину в голову бы не пришло решать кризис в отношениях таким способом — возить жену в Вавилон, например. Он бы построил ей роскошную гробницу, о которой супруга всегда мечтала».

Станислав Дробышевский. "Достающее звено"

Двухтомник антрополога Станислава Дробышевского — книга, из которой можно долго (возможно, бесконечно) черпать смешные байки и исторические параллели и которую хочется, едва дочитав, купить в подарок другу — разумеется, не бескорыстно, а чтобы потом обсудить. Написанная с ироничной легкостью, она заставляет забыть о том, что ее автор — один из ведущих специалистов в области антропогенеза, крупнейший исследователь человека как биологического вида.

«Достающее звено» — это одновременно и книга о том, как один вид древних гоминид эволюционировал в самое высокоразвитое существо на земле, и планетарного масштаба семейная сага, и обстоятельный рассказ о том, как человек познавал собственную родословную. Если вам интересно, у кого больше шерсти — у нас или у шимпанзе, как размер зубов связан с интеллектом и почему идея происхождения человека от обезьяны до сих пор сталкивается с сильнейшим сопротивлением, книга Дробышевского будет для вас идеальным летне-познавательным чтением. Впрочем, если все это вас не интересует, все равно попробуйте почитать «Достающее звено» — скорее всего, Дробышевский сумеет вас переубедить.

Цитата: «В начале XX века археологами практиковался замечательный метод определения древности — лизнуть ископаемую кость: бытовало мнение, что если она липнет, значит, ее возраст не самый почтенный, если не липнет — весьма достойный. Так что немалое число находок было облизано в самом буквальном смысле слова».

Джулия Шоу. "Иллюзии памяти: Почему нельзя доверять воспоминаниям"

Некоторые люди убеждены, что помнят себя в утробе матери, — и почти у каждого из нас найдется пара-тройка воспоминаний, относящихся к младенчеству или самому раннему детству. Мы бережно их храним и очень ими дорожим, однако (сюрприз!) все они — ложные: до трех-четырех лет человеческий мозг просто не может сформировать воспоминания, способные сохраниться до зрелого возраста. Хуже того, даже более поздние воспоминания часто оказываются всего лишь инородным вирусом, случайно или намеренно внедренным в нашу память окружающими.

В своей книге нейрофизиолог Джулия Шоу рассматривает феномен ложной памяти и техники манипулирования воспоминаниями, а заодно с пугающей остротой ставит один из главных вопросов бытия: если опыт можно фальсифицировать, если на память нельзя положиться, то что же, собственно говоря, представляет собой наша личность? Ну, а в качестве небольшого, но приятного бонуса читатель узнает, наконец, какого же цвета на самом деле было злополучное платье из незабываемой интернет-дискуссии — сине-черным или бело-золотым.

Цитата: «В ходе первого эксперимента участникам, которые в детстве побывали в Диснейленде, предлагалось прочесть рекламное сообщение, в котором говорилось, что во время поездки они наверняка пожали лапу Микки-Маусу. Как и предполагалось, те, кто прочел брошюру, более уверенно вспоминали, что они пожали лапу Микки-Маусу, чем те, кто ничего не читал. Во время второго эксперимента других участников просили прочесть другую рекламу Диснейленда, в которой упоминалось, что они пожали лапу Багзу Банни. В то время как первое исследование не исключает наличия реальных воспоминаний, в ходе второго эксперимента участников заставляли поверить в реальность абсолютно невозможного события. Багз Банни — это персонаж, созданный компанией Warner Brothers, и в Диснейленде ему делать нечего. Похоже, даже такое незначительное воздействие, как небольшая реклама, может повлиять на наши драгоценные детские воспоминания».

Майкл Газзанига. "Кто за главного?"

С одной стороны, мы убеждены, что являемся целостными уникальными существами: принимая решения, мы основываемся на неких собственных принципах (которые могут быть рациональными или не очень, этичными или нет), а значит, каждый из нас полностью ответственнен за свои поступки. С другой стороны, современная наука предлагает взгляд на человека, как на сложную совокупность химических и физических процессов, не оставляющих практически никакого зазора для так называемой «свободы воли».

Книга американского психолога Майкла Газзаниги — попытка примирить две эти противоположные на первый взгляд концепции и предложить комплексный — то есть основанный на всей сумме накопленных наукой знаний — ответ на вопрос, кто же главнее — биологически обусловленный мозг или порождаемый им неуловимый разум? Если коротко, то ответ этот таков: мозг формирует определенные ограничения и предпосылки, однако как именно мы в их рамках обживемся, какие возможности реализуем, а какие бездарно зароем в землю, зависит от воспитания, индивидуального опыта, а также свободной воли. Утверждение не то чтобы сенсационное, однако Газзанига — мастер интеллектуальной интриги — ухитряется подвести читателя к нему таким неочевидным маршрутом, что некоторое потрясение в любом случае гарантировано.

Цитата: «Изучая белоголовую воробьиную овсянку, Питер Марлер обнаружил, что молодые особи готовы и способны усвоить ряд звуков лишь в течение краткого чувствительного периода между 30-м и 100-м днем своей жизни. Его интересовало, сможет ли он контролировать, какую песню они выучат, если будет давать им слушать разные звуки. Изолировав молодых птиц во время их чувствительного периода, он давал им слушать песни либо на их родном диалекте, либо на чужом. Птицы освоили именно тот диалект, который слышали. Таким образом, диалект, который они усваивали, зависел от опыта. Затем Марлер захотел узнать, смогут ли они освоить несколько иное пение других видов воробьиных, если будут слушать его. Он чередовал песню, обычную для белоголовых воробьиных овсянок, и трели другого вида воробьиных, обитающих в той же местности, однако птицы выучились лишь песне своего вида. Итак, хотя усвоенная овсянками манера пения (диалект) зависела от того, что они слышали, их возможность осваивать разные звуки была весьма ограниченной. То, что они в принципе могли выучить, определялось предсуществующими ограничениями, связанными с нервной системой».

Том Нилон. "Битвы за еду и войны культур. Тайные двигатели истории"

Американский эссеист Том Нилон пишет историю еды как серию захватывающих (и временами прямо-таки душераздирающих) триллеров. Сенсационная связь между разведением карпов и эрготизмом (неизлечимой болезнью, вызываемой спорыньей) оказывается у него скрытой пружиной, приводящей в действие исполинскую машинерию крестовых походов. Каннибализм из страшноватой архаической сказки оборачивается вполне обыденной бытовой реалией времен совсем не таких отдаленных — до викторианской эры включительно. Своевременное увлечение лимонадом, подобно ангельской деснице, отводит от Парижа бич страшной пандемии. Потребность в создании питательной и долго хранящейся основы для супов (солдат, поевший горячего супа, идет на смерть куда охотнее своего собрата, супа не отведавшего) ложится в основу величайшей аферы в истории кулинарии и приводит к массовому распространению глютамата натрия…

Не все истории, рассказанные Нилоном, одинаково достоверны: автор и сам не скрывает, что между версией увлекательной и версией задокументированной он скорее сделает выбор в пользу первой. Однако, вероятно, именно поэтому читать его книгу — сплошное удовольствие, а великолепные иллюстрации (по сути дела, «Битвы за еду» — не просто книга, но настоящий арт-объект) делают это удовольствие максимально диверсифицированным и многогранным.

Цитата: «Многие из вошедших в обиход напитков обладали репеллентными свойствами: анис в eau dʼanise, можжевельник в esprit de genievre, кориандр в eau de coriandre, фенхель в eau de fenouil, список можно продолжить. В Париже 1668 года практически не осталось мест, где чумные блохи чувствовали бы себя в безопасности. На городских свалках, в сточных канавах и трубах, привычных обиталищах крыс, блоха-переносчик чумы не выживала, потому что эти места были обработаны лимоном и другим репеллентами. Миллионы обессиленных блох погибали на улицах, тоскуя о мышах-песчанках, а люди и крысы благодарили судьбу».

Альберто Мангель. "Curiositas. Любопытство"

Из всех книг нынешней подборки «Любопытство» Альберто Мангеля, переводчика и литературоведа, секретаря и помощника легендарного Хорхе Луиса Борхеса, пожалуй, в наименьшей степени удовлетворяет критерию чистой познавательности. Автора интересует не информация как таковая, но путь к ней — неслучайно в первой же главе Мангель цитирует драматурга Сэмюэля Беккета: «Ошибитесь. Попробуйте снова. Ошибитесь лучше».

Опираясь на «Божественную комедию» как на эталон умозрительного исследования (Данте становится незримым проводником автора в мире чистого любопытства и присутствует во всех главах его книги), Мангель ищет ответов на вопросы, казалось бы, довольно абстрактные — от «Зачем мы здесь?» и «Насколько мы разные?» до «Как все упорядочить?» Вернее, не столько ищет сам, сколько изучает, как вдоль этих смысловых направляющих двигались его великие предшественники. Однако абстрактные вопросы в его исполнении обрастают прагматической плотью, оборачиваясь вполне конкретным разговором о формировании современных взглядов на место женщины в социуме или об этическом аспекте ядерных бомбардировок.

Легко перепархивая от Давида Юма к Симоне де Бовуар и от Кафки к Плинию Старшему, Мангель — невероятного масштаба интеллектуал, книжник и знаток буквально всего на свете — озабочен нанесением на карту не столько надежно описанных территорий, сколько тайных тропок, ведущих человечество через разочарования, заблуждения и ошибки в сторону принципиально недосягаемой — и от того особенно сияющей — вершины истинного знания. Как результат, его «Curiositas» — не фундаментальный труд, но обаятельная легкая эссеистика, пестрое собрание сюжетов, обладающих дивной способностью пробуждать в читателе мысль и — да, то самое любопытство.

Цитата: «Первые отцы христианской Церкви самозабвенно искали пути, чтобы привести языческую мудрость в согласие с заповедями Иисуса, и, прочтя в Деяниях святых апостолов, что «научен был Моисей всей мудрости Египетской, и был силен в словах и делах», решили, что именно от Моисея вся греческая философия и пошла. Раз Моисей учился у египтян, значит, в его речах крупицы истины черпали предтечи Платона и Аристотеля. Существует предположение, будто бы из-за чередования гласных имя Моисей превратилось в Мусеий, и этот легендарный певец, предшественник Гомера, был учеником Орфея. Потому в XII веке просвещенный Ришар Сен-Викторский, которому Данте отвел место в Раю рядом со святым Исидором Севильским и Бедой Достопочтенным, назвал Египет «матерью всех искусств».

----------------

Галина Юзефович специально для "Медузы"

Виктория Шваб, "Темный оттенок магии"

Вы думали, Лондон всего один? На самом деле, их три: Красный, Серый и Белый. Когда-то существовал еще один Лондон — Черный, но уже давно его поглотила необузданная темная магия, и сейчас место, где он располагался, проклято и забыто. В счастливом Красном Лондоне магия струится привольно и богато, а воздух пахнет цветами. В скучном Сером Лондоне магия захирела, а жизнь прозаична. В страшном Белом Лондоне магия измучена и враждебна людям, правители порочны и жестоки, а на улицах разлит запах крови. Лондоны эти лежат совсем рядом — протяни руку и дотянешься, но границы между ними закрыты, и только антари — люди, у которых магия в буквальном смысле слова в крови, — умеют сквозь них проходить. Антари, как правило, пользуются всеобщим уважением, носят послания из одного Лондона в другой и состоят на королевской службе, однако с каждым следующим поколением их становится все меньше, и, похоже, скоро двери между мирами закроются окончательно.

Рыжеволосый Келл — антари из Красного Лондона: его фактически усыновила королевская семья, наследный принц — его названный брат, и за вычетом тех неприятных моментов, когда ему приходится навещать Белый Лондон, жизнь Келла приятна и безоблачна. Однако у юноши есть свои маленькие слабости: в обход официальных запретов он любит переносить из одного Лондона в другой разного рода предметы — порой безвредные безделушки, а порой могущественные артефакты. Однажды в руки его попадает артефакт такой немыслимой и, судя по всему, разрушительной силы, что ему приходится сломя голову бежать из родного Красного Лондона в безрадостный Серый, и вот тут-то на его пути встречается Лайла — переодетая в мужское платье молодая воровка из городских трущоб…

Если в этот момент вы подумали, что «Темный оттенок магии» — очередной подростковый фэнтези-сериал, неотличимый от десятков прочих, то вы не так далеки от истины — но с одной существенной поправкой. От обычных — диковатых и непуганных — производителей типового фэнтези-продукта американку Викторию Шваб отличает атипично высокий уровень начитанности. Из ее текста ясно, что она читала (а, возможно, даже конспектировала) и Нила Геймана, и Чайну Мьевиля, и Роджера Желязны, и Мервина Пика и много кого еще: деликатные и уместные реверансы в адрес этих авторов придают «Темному оттенку магии» приятную глубину и округлую культурность. Еще одна важная особенность романа Шваб (тоже, в общем, для типового фэнтези не характерная) — удивительно обаятельные герои. И Келл, и Лайла кажутся настолько живыми и сложными, что к ним волей-неволей начинаешь испытывать самые настоящие чувства — симпатию, тревогу за их судьбу, сочувствие. А там, где есть сочувствие, уже и до интереса недалеко, поэтому хорошо, что «Темный оттенок магии» — только первая часть трилогии, а две другие уже на подходе.

Олег Дивов, "Родина слонов"

Про свежий роман (на самом деле, скорее длинную повесть) фантаста Олега Дивова надо знать три важные вещи: во-первых, в нем создан чудесный, уютный, любовно обустроенный мир, в котором хочется задержаться. Во-вторых, тут не все в порядке с сюжетом — и это, если честно, еще очень мягкая, сдержанная формулировка. А в-третьих, родина слонов — это не вся Россия, а конкретно Чукотка, если не полностью независимая от «материка», то по крайней мере достаточно автономная.

Существование мамонтов — по сути дела единственное, что отличает созданный Дивовым мир от мира реального. В начале XIX века русские колонисты обнаружили в Сибири стадо чудом уцелевших ископаемых животных и передали его аборигенам — для разведения. С тех пор русский мамонт начал счастливо плодиться, размножаться и эволюционировать в верного друга, помощника и спутника человека. И этот незначительный, на первый взгляд, сдвиг в сторону альтернативной истории оказывается неожиданно существенным. Все основные вехи нашего прошлого — и Великая Отечественная война, и Советский Союз, и его распад — остались неизменными, но вселенная, в которой существуют мохнатые трехметровые звери с забавными челочками (да-да, прямо как в «Ледниковом периоде»), конечно, гораздо лучше той, в которой их нет, и живет она по немного иным — более правильным, гармоничным и гуманным — законам.

Мамонты строят и ломают лучше любого бульдозера, наводят переправы на разлившихся реках, тушат пожары, прокладывают дороги и охраняют жилье от хищников. Но главное, мамонты обладают чудесной способностью делать людей, которые с ними возятся, добрее. Директор племенного питомника Иван Умкы души не чает в своих мохнатых воспитанниках и мечтает передать дело по наследству детям — красавице Валентине и умнице Умке. Мальчик — прирожденный мамонтовод, но, увы, упорно противится своему призванию и мечтает поскорее уехать из дома, чтобы стать моряком Северного флота…

Останься Дивов в рамках этой производственно-семейной коллизии, завязанной на свободе выбора, поиске предназначения, конфликте отцов и детей, у него вышла бы добрая, неглупая и отлично написанная подростковая книга про хороших людей и умных зверей в непростых условиях крайнего Севера. Однако собственно конфликт Ивана Умкы с сыном занимает примерно треть текста, причем не подряд, а вразброс. Остальные же две трети отведены под краткую историю мамонтоводства в России, а еще под сыроватую новеллу о том, как героические чукотские животноводы предотвратили ядерную войну. Все вместе эти плохо пригнанные друг к другу части оставляют ощущение одновременно скомканности и затянутости: какие-то фрагменты автор пролетает на бешеной скорости, а на каких-то зависает надолго, бесконечно обкатывая дорогие его сердцу подробности. Похоже, обживаться в придуманном мамонтовом мире Олегу Дивову нравится пока куда больше, чем конструировать историю, которая могла бы в нем произойти. Мир и в самом деле отличный, не поспоришь, но хотелось бы немного динамики. Может, к следующим частям цикла (а они, судя по всему, подразумеваются) раскачается.

Кристофер Прист, "Островитяне"

Классику британской фантастики Кристоферу Присту повезло и не повезло одновременно: фильм, снятый режиссером Кристофером Ноланом по самому известному его роману «Престиж», оказался настолько успешен, что фактически подмял под себя самого писателя, в массовом сознании сведя его роль до заурядного «автора литературного первоисточника». Между тем, фигура Приста — одна из важнейших для современной британской словесности (вовсе не только фантастики) и определенно одна из самых разносторонних, не склонных к самоповторам. Так, в отличие от псевдоготического «Престижа» «Островитяне» — прекрасный пример сложной и изысканной философской фантастики, восходящей к новеллам Борхеса или «Игре в бисер» Германа Гессе.

«Островитяне» — это путеводитель или, если угодно, географический справочник по вымышленному миру, составленный из разнородных и разножанровых заметок. Придуманная Пристом планета выглядит довольно необычно: северный и южный ее полюса заняты материками, разделенными на враждующие между собой государства, а все пространство между ними — это огромный архипелаг, состоящий из бесчисленного множества островов, маленьких и огромных, обжитых и необитаемых. Для архипелага не существует единой карты — в лучшем случае жители одного острова знают, как добраться до соседнего, поэтому вошдешие в книгу заметки носят характер преимущественно умозрительный — их составитель и систематизатор, писатель Честер Кэмстон, уверяет, что никогда не бывал за пределами родного острова и опирается исключительно на чужие свидетельства, за достоверность которых не всегда может поручиться. Однако если не считать слабой описанности их мира, в остальном жизнь островитян очень похожа на нашу: они точно так же издают газеты, сочиняют романы, пользуются интернетом, ездят на автомобилях, ходят в театры, пишут картины и ведут научные исследования.

Поначалу тексты в книге кажутся практически случайными и никак не связанными друг с другом: вот описание острова, знаменитого своей научной академией, а заодно краткая биография ее основательницы. Вот протокол допроса человека, подозреваемого в убийстве известного театрального мима на другом острове. Вот жутковатый отчет об энтомологической экспедиции, фактически истребленной особо опасным ядовитым насекомым. Вот рассказ о выставке знаменитого художника, который, кстати, одно время был любовником той самой основательницы академии с первого острова…

В какой-то момент имена героев начинают повторяться, а сюжеты — перекрещиваться. Вот влиятельная общественная деятельница Корер с острова Ротерси требует более тщательного расследования зловещего убийства в театре, вот она появляется в качестве объекта религиозного культа на совсем другом острове, а вот она же выступает в роли главной героини романа, который пишет юная Мойлита Кейн — фанатка и ученица Честера Кэмстона, того самого составителя книги, якобы ни разу не покидавшего родных краев… И вот уже читатель нетерпеливо ждет все новых и новых фрагментов, которые пролили бы свет на загадочное убийство мима, трагический роман между великим художником и гениальной исследовательницей, явно неслучайное столкновение двух паромов в акватории порта или на судьбу самого рассказчика, которому, похоже, верить нельзя ни на грош.

Первое сравнение, которое напрашивается при прочтении «Островитян», это, конечно, роман-пазл: мы непроизвольно начинаем ждать, что в какой-то момент все кусочки сложатся в единую картину и мы узнаем абсолютную правду и про архипелаг, и про всех его обитателей. Этим надеждам не суждено сбыться: некоторые фрагменты будут прояснять одни ветки истории, одновременно затемняя другие, некоторые останутся обособленными сюжетными анклавами, а многие важные места на романной карте — незаполненными. Не роман-пазл, но роман-лабиринт со множеством коридоров, обманных ходов, ловушек и тупиков, а главное — с устойчивым ощущением, что в какую сторону ни пойди, до края все равно не доберешься. Однако то, что у другого автора могло бы показаться приметой литературной неумелости и неспособности свести концы с концами, у Приста выглядит безупречным в своей отточенности художественным приемом. Мир принципиально непознаваем, рассказчики ненадежны, а жизнь отказывается следовать литературным паттернам — это, в общем, и так понятно. Но когда для иллюстрации этих простых тезисов возводится полноразмерная действующая модель огромной вселенной, они обретают новое — надо признать, совершенно оглушительное — звучание.

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о двух отличных книжных новинках — автобиографиях, которые больше рассказывают о читателях, чем об их авторах: «История одного немца» Себастьяна Хафнера и «„Я“ значит „Ястреб“» Хелен Макдональд.

Себастьян Хафнер. История одного немца. СПб.: «Издательство Ивана Лимбаха», 2016. Перевод с немецкого Н. Елисеева

Открывая историческую книгу, особенно рассказывающую о чужом и довольно отдаленном уже прошлом, меньше всего ожидаешь испытать чувство острого и максимально некомфортного узнавания. Между тем, именно это чувство вызывает книга немецкого журналиста Себастьяна Хафнера «История одного немца», написанная им в эмиграции, в Лондоне, в 1939 году. Если изменить в ней некоторые даты, а «немцев» и «Германию» системно поменять на «русских» и «Россию», мы получим самую ясную и самую депрессивную книгу о нашей стране в 90-е, нулевые и начале десятых.

Чистокровный немец, выходец из верхней прослойки среднего класса и выпускник юридического факультета Берлинского университета Раймунд Претцель (Себастьян Хафнер — псевдоним, под которым он укрылся, стремясь защитить от преследований оставшихся в Германии родных и друзей) не просто не принял фашизм, но практически сразу испытал по его поводу эмоции, которые сегодня нам кажутся естественными, а в то время воспринимались как экзотичные или по крайней мере изрядно преувеличенные. Ни на секунду не позволив опьянить себя радостью «вставания с колен», опоить сладким ядом единения и товарищества, совсем еще молодой (едва тридцатилетний) Хафнер с самого начала разглядел в гитлеровском режиме ужас, национальный позор и, самое страшное, конец всего, что было дорого и ценно в родной культуре ему самому и людям его круга. «История одного немца» — это попытка с одной стороны объяснить, почему с Германией произошло то, что произошло, а с другой — честный и болезненный рассказ о той трагической дуэли с властью, на которую оказался обречен самый обычный, негероический человек, желающий защитить от ее вмешательства жалкий пятачок своей частной жизни.

По мнению Хафнера, истоки германского нацизма следует искать в двух предшествующих его торжеству десятилетиях. Восторг и экстаз Первой мировой, для сотен тысяч юных немцев превратившейся в разновидность высокого национального спорта, и сменившее ее горькое и, как казалось, совершенно не заслуженное похмелье поражения (трудно не увидеть здесь прямой параллели с Холодной войной и распадом СССР). Постыдное фиаско немецких левых во время революции и сразу после нее, а затем — карнавал и лихорадочное оживление страшного и веселого 1923 года, когда Германия обрушилась в омут гиперинфляции: «Фунт картофеля, который утром стоил 50 000 марок, вечером продавали уже за 100 000; зарплаты в 65 000 марок, принесенной домой в пятницу, во вторник не хватало на пачку сигарет» (редкий человек в этот момент не вспомнит о ситуации в России начала 90-х). Подводя итог этому периоду, Хафнер пишет: «Целому немецкому поколению тогда был удален очень важный душевный орган, придающий человеку устойчивость, равновесие, а также, разумеется, и тяжесть. Он проявляет себя как совесть, разум, житейская мудрость, верность принципам, мораль или страх божий. Целое поколение научилось — или вообразило, что научилось — идти по жизни без тяжести, без балласта».

Обращаясь к собственно приходу нацистов к власти, Хафнер абсолютно безжалостно анализирует их простой и грубый инструментарий, оказавшийся при этом настолько действенным. С безнадежной ясностью фиксирует он те методы, которые при взаимодействии с немецким национальным характером дали такие поразительные и ядовитые плоды: «Нацисты публично обвинили всех, кто „ругается“, — мол, это оттого, что у них нет масла и кофе. Правда, сейчас в Германии довольно много „ругающихся“, но по большей части у „ругани“ совершенно другие, как правило, куда более достойные причины. В Германии значительно меньше тех, кто недоволен продовольственным положением страны, чем можно заключить, читая нацистские газеты. Однако пишущие в этих газетах прекрасно понимают, что делают, утверждая обратное: ибо, если недовольному немцу сказать, что его недовольство вызвано низменным желанием набить брюхо, он тут же перестанет ворчать». И опять же, этот пассаж нам будет сложно не примерить на себя, припомнив давнюю дискуссию о колбасе как мере обывательского земного счастья, и дискуссию недавнюю — о необходимости затянуть пояса во имя некого абстрактного государственного величия…

Вообще, «Историю одного немца» все время хочется не столько анализировать и пересказывать, сколько цитировать и прикладывать к себе и своему опыту. Как оторвать себя от того, из чего состоишь; можно ли желать гибели своей стране, если страна превратилась в чудовище; как смотреть в глаза близким людям, впустившим это чудовище внутрь себя; можно ли укрыться от происходящего вовне в своем укромном внутреннем садике, но, главное, где проходит граница, за которой компромисс превращается в соучастие… Для всего этого у Хафнера находятся безупречной огранки формулировки, со снайперской точностью бьющие по нашим актуальным неврозам. Однако — и об этом тоже важно помнить — исторические аналогии, сколь бы соблазнительными они ни казались, все же обладают ограниченной применимостью, и их никогда не следует понимать буквально. Да, возможно, очень скоро каждый из нас станет (если еще не стал) тем самым «одним немцем», которому придется либо вступить с властью в дуэль без надежды на победу, либо разделить участь этой самой власти — как показывает германский опыт, весьма незавидную. Но есть и более оптимистичное толкование: возможно, книга Себастьяна Хафнера именно для того нам и дана, чтобы всего этого не случилось.

Хелен Макдональд. «Я» значит «Ястреб». М.: Издательство АСТ, 2017. Перевод с английского Н. Жутовской

Книга англичанки Хелен Макдональд схожа с «Историей одного немца» Себастьяна Хафнера в одном-единственном, но зато исключительно важном отношении: автор здесь также воспроизводит очень понятную, узнаваемую коллизию, используя для этого, казалось бы, чуждый, инородный для абсолютного большинства читателей материал. История о приручении ястреба-тетеревятника (именно этим на протяжении большей части книги с маниакальной увлеченностью занимается неотличимая от самого автора героиня-рассказчица) оказывается в ее исполнении универсальной историей об утрате, депрессии, уходе от мира и возвращении к нему.

Историк и университетский преподаватель Хелен Макдональд с детства бредила ловчими птицами и все свободное время посвящала искусству соколиной охоты. Однако после внезапной смерти отца это экзотичное, но вполне безобидное хобби парадоксальным образом меняет свой статус: заведенная Хелен молодая ястребуха Мэйбл превращается в безусловный центр ее мира, фактически вбирая в себя личность своей хозяйки. Целиком посвятив себя тренировкам ястреба и охоте с ним, Хелен теряет работу и дом, разрывает контакты с родными и друзьями — и не испытывает по этому поводу ни малейшей печали. По сути дела, она сама перевоплощается в ястреба, безжалостного и беззаботного: весь ее мир сжимается до мира, который видит в полете Мэйбл, высматривающая в траве кролика или фазана, а на смену человеческим эмоциям и мыслям приходят безусловные рефлексы хищной птицы. Единственным собеседником и товарищем Макдональд (разумеется, сугубо виртуальным и бесплотным) в этом ее новом странном состоянии оказывается писатель Теренс Уайт, автор знаменитого цикла романов о короле Артуре «Король былого и грядущего». В свое время, в середине 30-х годов ХХ века, Уайт тоже пытался дрессировать ястреба-тетеревятника и написал об этом книгу, с которой Макдональд постоянно внутренне дискутирует, то соглашается то спорит, невольно вовлекаясь в исследование жизни ее создателя.

Мрачный садист Уайт, пытавшийся посредством ястребиной охоты ввести свои дикие фантазии в социально приемлемые рамки, балансирующая на грани реактивной депрессии и откровенного безумия Макдональд и ее ослепительно яркий, сияюще бесчеловечный питомец — не самая, казалось бы, обаятельная троица героев. Назвать «Ястреба» книгой солнечной и оптимистичной будет изрядным преувеличением, однако любой читатель, когда-либо потерявший близкого человека, без труда узнает в диковинных практиках героини собственный опыт переживания горя.

Стремясь отринуть свою человеческую природу, пытаясь раствориться в ястребе, органически лишенном способности кого-либо оплакивать, Макдональд как бы намеренно уходит от мира и символически спускается вслед за отцом в царство мертвых. Странствуя по лесам и холмам с Мэйбл на перчатке, нечесаная и неумытая, постепенно теряя навыки людской речи и откровенно дичая, за год жизни с ястребом Макдональд разыгрывает древнюю как мир драму смерти и возрождения: она доходит до самого темного донышка отчаяния с тем, чтобы обновленной и переродившейся (пользуясь «ястребиной» метафорой, перелинявшей) вернуться оттуда к людям. И ее плавное, размеренное и неуклонное — точь-в-точь как у ястреба в полете — скольжение по этой параболе, от света к тьме и обратно, оказывается одним из самых выдающихся литературных аттракционов, которые только можно себе вообразить.