Анатолий Алексин. Сага о Певзнерах
Однажды, перебирая в своей библиотеке коллекцию советской подростковой литературы, я наткнулся на один из нежно любимых сборников повестей Анатолия Алексина. "Очень страшная история" про школьника-детектива Алика Деткина или пронзительный жуткий рассказ "Безумная Евдокия" для меня и сейчас являются эталонами прозы соответствующих жанров. И ничего более не зная об авторе, я полез в гугл. Оказалось, что Алексин вовсе и не Алексин, а Гоберман, что в 1993 уехал в Израиль. А самое интересное то, что он писал и взрослую прозу. Так я нашел его "Сагу о Певзнерах" и не устоял – очень хотелось сравнить детского советского писателя и взрослого израильского писателя. Да, перед этим я успел прочитать продолжение той самой "Очень страшной истории", написанную в начале 90-х, и это было ужасно, и это было тревожным звоночком. Невольно задумаешься о том, что советская цензура и редактирование не только извращала и губила таланты, но и "причесывала" текст до читабельного вневременного состояния (вспоминаются Стругацкие, у которых все пьют кефир вместо водки, отчего атмосфера "Улитки" становится еще более безумной и предвосхищает постиронию в литературе 21 века).
Итак, я сел читать "Сагу" и со второго захода осилил этот небольшой роман.
Повествование начинается с того, как у героя ВОВ с фамилией Певзнер рождается трое близнецов как раз в день взятия Берлина в 1945 году. По дальновидному совету друга семьи по прозвищу "Анекдот" детей называют Сергей, Игорь и Даша. И на протяжении почти 60 лет мы следим за судьбой этих близнецов, их родителей и собственно немаловажного друга семьи. В аннотации написано: "беспощадное обличение чудовищных безумий террора, антисемитизма, фашизма, во всех их очевидных и скрытых проявлениях и следствиях, искромсавших судьбы нескольких поколений одной семьи и их родины". Так вот аннотация нагло врёт, и именно она подвела мои ожидания: возможно, поэтому первое впечатление от того, что я читал было сильно негативным.
Во-первых, я не зря упомянул продолжение повести "Очень страшная история". Ее стиль совпадает и со стилем романа. Все главные положительные герои изрекают необычайно много умных мыслей. Эти постоянные, часто излишние и неуместные "мудрости", как будто претендующие на громкие цитаты, откровенно утомляют. Да и многие рецензенты отмечают сумбурность и неровность повествования, словно автор спешил и боялся не успеть…
Во-вторых, в романе постоянно рассказывают анекдоты – как способ подчеркивания ужасной реальности. Но по большей части они притянуты за уши, а их рассказчик – тот самый друг семьи – выписан не так четко, чтобы читатель проникся его юмором. В итоге тоже начинают раздражать, хотя анекдоты про евреев я считаю великим культурным явлением.
Самая главная начальная претензия к роману — это то, что я хочу сказать в-третьих. Ужасный Сталин умирает в самом начале романа, и семейство живет далее в последующих советских эпохах. И вот не увидел я там какого-то ужасающего антисемитизма и фашизма (у иных авторов современников это показано гораздо откровеннее и страшнее), семья жила и жила неплохо, сталкиваясь отнюдь не с идеологическим государственным антисемитизмом, а с бытовым, соседским. И, насколько я сделал вывод из сюжета, корни неприязни лежали совсем не в плоскости религии, ксенофобии и других подобных явлениях, а исключительно в зависти и дурном характере некоторых граждан…
Главная героиня романа, Даша Певзнер, была очень красива и талантлива. Это всё, что нужно для драмы – здесь уже не важно, еврейка она или латышка. С таким набором характеристик можно сотворить хоть комедию, хоть трагедию, хоть сагу с элементами обоих жанров. Остальные претензии автора на тему антисемитизма весьма слабы: в ВУЗ могли не принять и русского, если где-то возник бы блат, или подставить в театре актера в результате интриг и любовного треугольника – какая разница, кто ты по национальности. Гораздо больше обоснованной неприязни и ненависти к СССР выписаны в романе у латышской женщины Дзидры и потомственного дворянина Георгия Елчанинова (оказалось, эта фамилия сыграла важную роль в семье самого Алексина, что он удостоил ее упоминание в романе). И, что характерно, ни слова о том, как жилось евреям по другую сторону фронта: они точно не страдали от того, что про них не пишут восторженную статью в газете. Герои произведения совершенно игнорируют этот момент.
Итак, первую половину романа я читал скорее через силу. Просто ради того, чтобы составить впечатление о том, как, мне казалось, "скатился" Алексин. Однако неожиданно сюжет романа разогнался, закрутился и в итоге выдал такой "вотэтоповорот", что я невольно сравнил его с шекспировскими трагедиями. И появилось некое подозрение, что Алексин писал роман не о том, как плохо быть евреем в СССР, а глобальнее, гораздо глобальнее. Это видишь не сразу, ослепленный аннотацией, культурным кодом, некоторой, как сейчас модно говорить, "повесткой". Антисемитизм, ярко выписанный в романе в романе, оказывается, не случайно так поверхностен. Потому что по факту антисемитизм это прикрытие. Прикрытие злобы, зависти, ненависти, собственных неудач и неверных решений. И тут всё начало становиться на свои места. Истоки сей драмы неизменны с древних времен: инаковость, гарантированно обрекающая тебя на проблемы. Умный и красивый, честный и культурный? – держись, будут бить. Я не могу раскрыть концовку, так не принято в рецензиях – она слишком неожиданная – и, хотя мне бы хотелось порассуждать о ней, даже, возможно, "похоливарить", ведь посыл-то как будто читается, мол, довели "оккупанты" до трагедии. Однако вдруг латышская женщина видит в приехавшей из Москвы еврейке натуральную "оккупантку", и ей не важно, кто она, что пережила. И вот уже становится отчетливо ясно: ненависть порождает только ненависть и страдания. И ничего не меняется и не изменится.
Алексин публикует роман в двух частях в 1994, уже живя в Израиле. А через год после теракта в Тель-Авиве на улице Дизенгоф, вдруг вносит в свою сагу ряд правок и дописывает третью очень короткую часть. И там тоже случается страшный и драматический поворот, финал всей саги, в чем-то перечеркивающий более ранний посыл автора. Честно говоря, после обеих концовок я готов простить минусы романа и признать, что он достоин к прочтению, а Алексин-Гоберман не утратил талант, хотя призрак свободы, отсутствие цензуры и настроения 90-х заметно повлияли на его стиль и выражения.
"Сага о Певзнерах" – грустная книга. Она не предлагает выхода, она лишь подчеркивает то, что всё и все остаются на своих местах, позициях и мнениях. И ничего сделать нельзя. Безумие нынешних дней – прекрасное тому свидетельство. События прошлого уходят в учебники, границы государств пересматриваются, мировой капитал перераспределяется, а люди не меняются.
Если отвлечься и игнорировать постсоветский стиль автора в духе оскорбления всего советского и положительного упоминания всего досоветского (при царе благородные дворяне евреев не обижали, разумеется), если условно принять точку зрения героев романа и прожить их жизнь, если дочитать до конца, то в целом книга оставит весьма хорошие впечатления. Это совсем не эпическая сага, да и, по-видимому, не сага вовсе, но в то же время и не какой-то сионистский памфлет. Это попытка растерянного человека понять людей, осмыслить прошлое, поделиться с другими, позвать на помощь. Но ничего не меняется, и никто не меняется. Есть вероятность, что автор сам до конца не осознал, что роман вышел более глубоким, чем планировалось.
Есть такой анекдот… Смешной и трагичный. Он именуется жизнью. Ее можно назвать и «романом с вырванными страницами». Я вырываю страницы, вырываю страницы… Чтобы второстепенность не заглушила смеха и не спрятала слез. Но стены смеха на свете нет. А Стена плача пролегла от Иерусалима по всей земле.
PS: в 2011 году Алексин покинул Израиль и поселился в Люксембурге. Его приемная дочь - вторая жена режиссёра Карена Шахназарова, американская телеведущая.
