Hektorhouse + Авторский рассказ

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя
Глава вторая. Семья
Глава третья. Изменения
Глава четвертая. Боль
Глава пятая. Взросление
Глава шестая. Выбор
Глава седьмая. Прощание
Глава восьмая. Смелость.

Бабушку хоронили во вторник. Погода на удивление была хорошей: светило солнце, весело пели птицы, мягко шумела листва на деревьях. Вот только от обилия черного у меня рябило в глазах. Я не удивилась, когда проводить бабушку пришла почти вся Блевотня. Многих я не знала, но вот они бабушку знали хорошо.
Мама и отчим стояли в первых рядах, а я, найдя Ваньку и Наташку, присоединилась к ним. Они сидели на лавочке под тутовым деревом, рядом с бабушкиным домом. Наташка шмыгала носом и вытирала красные глаза, а Ванька молчал и смолил одну сигарету за другой.
Потом были слезы, крики и стоны, которые исходили от моей мамы. Она, казалось, убивается сильнее всего, но я знала, что это не так. Ей было плевать на бабушку, как и отчиму, который, шатаясь, шел следом за медленно едущей машиной. Он был пьян в говно и то и дело порывался набить кому-нибудь морду. Правда присмирел, когда мама зашипела на него и двинула кулаком в бок. Я не хотела подходить к ним и стояла в сторонке, когда поп читал молитвы, перед тем, как опустить бабушку в яму. Да и подошла самой последней, чтобы никто не мешал мне сказать те слова, которые я хотела сказать.
Затем толпа незнакомых мне людей отправилась на поминки в бабушкин дом, где во дворе накрыли столы. Через час мне стало тошно от обилия лицемеров, их слез и пьяных выкриков. Я не стала ничего говорить маме, просто попрощалась с Ванькой и Наташкой, а потом, захватив бутылку воды, медленно пошла на остановку. Дождалась автобуса и поехала домой.

Братьев оставили дома и я, войдя в квартиру, увидела, что они режутся в приставку. Андрейка, как обычно, махнул рукой. Матвей проигнорировал. Чем старше он становился, тем больше я видела, как он становится похожим на маму. Мимика, голос, характер. Хотя, нет. Характер у него был куда хуже.
Он любил подоставать младшего брата. Ему нравилось доводить его до слез и в эти моменты он пугал еще сильнее. Казалось, ему нравится причинять боль. Неважно кому: лягушке, выловленной из пруда, бродячей собаке или собственному брату. Мама гаркала на него и это единственное, что могло остановить Матвея. Когда умерла бабушка, ему исполнилось четырнадцать. Из мальчишки Матвей медленно, но верно превращался в психопата. Избалованный и нервный, он часто устраивал истерики, если что-то было не так, как он хотел. Уроки за него делала мама, а из школы часто звонили, чтобы рассказать, как Матвей избивает одноклассников и издевается над ними. К нам приходил участковый, но брат при нем вел себя тише воды и ниже травы. Даже я удивлялась его актерской игре. Однако стоило участковому уйти, как он снова превращался в обычного Матвея.
Он любил подглядывать, как я переодеваюсь в комнате. Когда дошло до скандала, и я пожаловалась маме, то услышала то, что и ожидала услышать. «Мальчик растет, ему интересно», - ответила тогда мама. Когда никого не было дома, я прикрутила на дверь шпингалет и переодеваться стало чуть комфортнее, хоть Матвей и пожаловался об этом маме. Та, взвесив все за и против, решила меня не трогать. Шпингалет оставили и мне стало хоть немного поспокойнее.
Андрейка тоже частенько жаловался мне, что брат трясется под одеялом и мешает ему спать. Младшему стукнуло одиннадцать, но он понятия не имел о том, что такое онанизм. Иногда он скребся ночью в дверь моей комнаты и, когда я его впускала, залезал ко мне в кровать, после чего моментально засыпал.
- Матвей трясется и рычит, - шептал он мне, когда я спрашивала, что случилось. – Он болеет, Насть?
- На всю голову, - вздыхала я и, укрывая брата одеялом, добавляла. – Спи давай.

Андрей же, взрослея, превращался в маленького мужичка. Молчаливого, сосредоточенного и равнодушного. Больше всего на свете он любил читать и к одиннадцати годам перечитал всю нашу библиотеку. Я иногда давала ему свои любимые книги, но младшенький морщил нос и, сняв с полки любимую энциклопедию по биологии, погружался в неё с головой.
Учителя его хвалили, учился он на одни пятерки и мама, вытирая слезящиеся глаза в конце года, говорила, что он её «маленькая гордость». Мне такого никогда не говорили, да и плевать. Привыкла уже.
Со мной Андрей любил готовить доклады в школу. Когда я приходила с работы и заканчивала домашние дела, он приходил ко мне в комнату с альбомом, фломастерами и парой энциклопедий. Потом садился на стул, и мы начинали готовить доклад. Иногда спорили, чаще всего смеялись, пока штудировали энциклопедии, выискивая нужные факты. После того, как доклад был готов, Андрей просил помочь с рисунком на титульный лист. Я рисовала хорошо и никогда ему не отказывала, но в пятом классе рисовать титульники он начал сам, изредка подходя и спрашивая, хорошо ли получилось.
Матвей ревновал, что я делаю с младшим доклады и тоже попытался затащить меня в свою комнату. Но после того, как я села помогать ему с физикой и увидела, что он засунул руку в трусы и гадко ухмыляется, сразу же отказалась. Мама, естественно, на меня наорала, но решения моего это не изменило.

*****
Когда бабушки не стало, отчим начал пить. Он и раньше пил, но теперь начал нажираться. Начинал с утра, не обращая внимания, что его дети завтракают перед школой, и заканчивал, как только терял способность соображать. Он мог отключиться в коридоре, частенько я, возвращаясь с работы, видела его, обоссаного и грязного, в подъезде, где он лежал возле батареи и невнятно мычал. Поначалу я пыталась помочь и даже доводила его до квартиры. Но в один момент плюнула, когда он заблевал почтовые ящики в подъезде и утром сказал мне все убрать. Но хуже всего было другое.
С каждым стаканом водки он становился все более невменяемым. Мог зажать меня в коридоре и, пьяно смеясь, облапать, пока я не отпихивала его и не убегала в комнату. Мог сидеть в одиночестве на кухне и говорить с каким-то Саньком. Когда я первый раз услышала, то побледнела от страха. Саньком звали его собутыльника, который прошлой зимой уснул в сугробе и так и не проснулся. Однажды отчим ломился в мою комнату, когда мама ушла на рынок, а он отсыпался после очередной пьянки. Тогда я забралась с ногами на кровать, вытащила из ящика стола ножницы и, трясясь от страха, гадала, что буду делать, если он ворвется.
- Сука! Ебанашка! – мычал он, царапая дверь. – А ну, открой. Сейчас покажу тебе…
Я вышла из комнаты, когда с рынка вернулась мама и выгнала отчима на улицу, не забыв перед этим отвесить ему подзатыльник, от которого тот кубарем полетел по лестнице. Но пьяным везет. Шею он себе не сломал, полежал немного, оклемался и отправился искать приключения на свою жопу. Нашел, потому что местная гопота проломила ему голову и отправила на месяц в больницу. Правда, как только он вернулся, вернулись и попойки, и заблеванный пол в коридоре, и постоянные концерты, где они с мамой орут друг на друга. Поэтому неудивительно, что я старалась проводить все свое время на работе.

В отличие от дома, на работе на меня никто не орал. И пусть звонки и общение с клиентами выматывали, но это все же было лучше того, что происходило дома. Первый год я вкалывала, как не в себя. Всегда старалась улучшить показатели, работала на износ и не обращала внимания на ворчание Олега, который собираясь домой, видел, что я сижу за компьютером и перебираю бумажки. Зарплату, по совету Катьки, я делила на две части. Половину отдавала ей, половину относила маме, причем мама не забывала пожаловаться на тему того, что денег не хватает. Себе я ничего не покупала. Только однажды купила новую блузку, потому что пьяный отчим, посрав, зачем-то вытер старой жопу. Я не стала мелочиться, выбросила блузку в мусорку и, взяв у Катьки деньги, купила новую. За что поплатилась, потому что мама сразу же задала вопрос, откуда у меня новая вещь и потом наорала, обозвав крысой.
Несмотря на её заверения, что память стала плохой, мама все помнила и подмечала. Если я в детстве случайно двигала в шкафу её крем или шкатулку, мама сразу же устраивала допрос, какого хрена я лазила в её вещах, потом перерывала мой стол и, не найдя ничего, уходила, оставляя меня разбирать бардак. Ничего не поменялось, когда я повзрослела.

Однажды, вернувшись с работы и переделав домашние дела, я села ужинать. Мама, не дав мне отдохнуть, привычно начала жаловаться, что денег не хватает. Я молча слушала и ковыряла макароны с котлетой, пока мама не дала мне подзатыльник.
- За что? – удивилась я, потирая ушибленную голову. Затем взяла тряпку и вытерла стол, куда капнула подливка.
- За то, что рожу воротишь, - буркнула мама. Она сплела руки на груди и внимательно на меня посмотрела. – Тебе вообще на семью насрать, да?
- Нет, - тихо ответила я, откладывая вилку в сторону. – С чего ты взяла?
- Потому что говорю, а ты угукаешь только.
- На работе устала, да и дома дел по горло, - махнула я рукой, пытаясь оправдаться.
- Да, да. Опять отговорки.
- Отговорки? – переспросила я. – На неделе постоянно задерживаюсь, на выходных выхожу. С работы стоит прийти, как Настя пропылесось, полы помой, постирай, еду приготовь. Устала, да.
- Устала? Ты вообще по дому ничего не делаешь. Шляешься только хуй знает где с Катькой своей. Да, зарплату приносишь, а мало её, зарплаты твоей, - фыркнула мама.
- Лучше места все равно нет, - пожала я плечами. Мама пожамкала губами и поморщилась, словно я глупость сморозила.
- Лаврентьевой на точку помощница нужна, - словно невзначай, бросила она. Я на миг замерла и, не веря, посмотрела на неё.
- Что?
- Что? – вытаращила глаза мама. – На точку, говорю, помощница нужна. Ты же продаешь вон и тут продавать будешь. Шубы и обувь. Субботу и воскресенье. Как раз себе на мороженое заработаешь…
- Нет, - помотала я головой. Мама покраснела и злобно дернула плечами.
- Нет?
- Нет, - повторила я. – Мне хватает работы. Еще и дома вкалываю.
- Ой, блядь, - ругнулась мама. – Бедная-несчастная. Полы помыть ей тяжко, да жратву приготовить, которую сама и жрет. Лаврентьева хорошие деньги платит своим, между прочим. Семье поможешь...
- Я и так помогаю, - вспылила я. Наверное, мама уловила нотки гнева в моем голосе, поэтому вздохнула и сложила руки на коленях. – Почему ты не хочешь пойти, раз так тяжко с деньгами?
- Что? – нахмурилась она, а я, прикусив язык, мысленно выругалась. – Засранка! Да я на тебя всю жизнь положила! Отец спину рвал, чтобы тебя обеспечить, суку такую. А ты меня попрекаешь, гнида? Мать больную из дому гонишь…

Я промолчала, надеясь, что мама устанет и замолчит, но как же я ошибалась. Она полоскала меня еще час, потом завоняла кухню валерьянкой и демонстративно ушла в гостиную, где легла на диван. Когда к ней подходил Матвей или Андрей, она отвечала им тонким голоском, заставляя меня злиться. Гнев, бурливший во мне, отчаянно стремился вырваться наружу, и я с трудом сопротивлялась, чтобы не заорать и не швырнуть тарелку с макаронами в стену. Досчитав до двадцати, я быстро доела нехитрый ужин, помыла посуду и, заварив чай, отправилась в свою комнату. Меня перехватил Матвей и, нагло улыбнувшись, ткнул пальцем в грудь, после чего сказал:
- Дай денег, Насть.
- У мамы спроси. Откуда у меня деньги, - тихо ответила я, пытаясь его обойти. Он упрямо мотнул головой, скрежетнул зубами и снова ткнул пальцем в грудь.
- Денег дай. Блядь! – прошипел он. Я попятилась, когда он вытащил из кармана перочинный нож и, раскрыв его, выбросил вперед руку. – Порежу!
- Матвей, ты совсем дурной? – заголосила мама, услышав обрывок разговора. – А ну иди сюда, сына! Это что такое? Откуда нож? У папки взял? На место положи и книжку неси, почитаем.
- В жопу книжку твою, сука, - проворчал брат, но нож убрал и, злобно на меня зыркнув, пошел на кухню. Я же скрылась в своей комнате, закрыла дверь на шпингалет и, сев на кровать, обхватила голову руками. Мыслей было много, а гнев, на минуту утихший, разгорелся с новой силой.

*****

Я ненавидела выходные. Потому что их нужно было проводить с семьей. И ладно бы мне давали отдыхать. Вместо отдыха я вставала в шесть утра и начинался очередной день сурка, заканчивающийся упреками мамы, руганью и блюющим в туалете отчимом, за которым убирать должна была я. Мои коллеги в понедельник ворчали и стонали, а я приходила на работу с улыбкой и радовалась новой рабочей неделе. Порой Катька после работы забирала меня с собой: погулять по центру города, сходить в кафе или посмотреть фильм в кино.
Я никогда не забуду, как пришла в кинотеатр и, как только включили фильм, чуть не разревелась от избытка эмоций. Катька тогда посмеялась, вот только мне было не смешно. Лучшая подруга знать не знала, что это был мой первый в жизни поход в кино. Двадцать два года понадобилось, чтобы это сделать, пусть и с подачи лучшей подруги.
Во время прогулок по центру я не переставала удивляться, что на меня с интересом смотрят парни. Я всегда считала себя серой и некрасивой, а они подходили, пытались познакомиться и взять телефон. Я улыбалась и отказывала. Не потому, что была сукой. Я боялась мамы. И Катька, понимая это, переключала внимание парней на себя, чтобы мне было легче.
Однажды она подошла ко мне и спросила, что я делаю в пятницу вечером. А потом позвала на дачу к Лёшке. Я пыталась отказаться, но Катька умела убеждать. В итоге я вздохнула, позвонила маме и сказала, что нас отправляют на выходные в учебный центр. Мама поорала, но поделать ничего не могла. Слишком уж сильно семья зависела от денег, которые я зарабатывала.
И каким же счастьем для меня были те два выходных. Я встала в полдень, спокойно позавтракала, а потом пошла с Катькой на пруд, где мы, словно две маленькие девчонки, хохотали, визжали и сигали в воду с причала. Шашлык, танцы, песни под гитару – я словно попала в волшебный мир, о котором так часто мечтала, слушая плеер в своей спальне. И радость от этого ничто не могло омрачить. Я знала, что, вернувшись домой, увижу недовольную маму, гадкую ухмылку Матвея, пьяного отчима и засранную квартиру, которую мне предстоит убирать после работы. Знала и все равно радовалась, что пару дней провела, как нормальный человек.

Перед первым сентября, когда в компании традиционно проводился набор новеньких сотрудников, ко мне подошел Олег и позвав в переговорную на пару минут. Я закончила разговор с клиентом и, гадая, что начальнику от меня понадобилось, пошла за ним. Я еще не знала, что это будет поворотный момент в моей карьере. А если бы знала, сама бы занесла Олега в переговорку на руках.

- Слушай, Насть, - чуть подумав, сказал он, когда я села напротив и раскрыла рабочий блокнот. Олег улыбнулся и вздохнул. – Мы сейчас новеньких набираем, а Оля… ну, из учебки, в декрет ушла. Хочу попросить тебя взять на себя наставничество? Ты в компании уже полтора года, а знаешь больше, чем остальные.
- Скажешь тоже, - улыбнулась я и покраснела. – А что делать надо?
- Следить за новенькими после учебки. Сама ж знаешь, что они путаться начнут, бояться, еще убегут в обед и ищи их в поле потом, - хмыкнул он и рассмеялся. – Короче, смотри. Сейчас они три недели доучиваются. Надо им лекции по продажам почитать в субботу. Сможешь?
- В субботу? – уточнила я, вспомнив, что в субботу, как и всегда, драила квартиру.
- Не подумай, прибавку дадим, не обидим, - Олег почесал лоб и добавил. – А, и должность.
- Должность? – переспросила я. Дыхание сразу же сбилось, щеки загорелись от волнения и ладони вспотели.
- Старший менеджер, - кивнул Олег. – Поначалу тяжело будет, но, если вольешься, не пожалеешь. Так… Как птенцы наши на линию встанут, надо будет косяки их разруливать, помогать, на вопросы отвечать. Ну, что я тебе рассказываю, сама знаешь.
- Ага, - кивнула я, все еще не веря своим ушам.
- Понятно, что ты меньше сделок закрывать будешь, но постараемся компенсировать премией, - буркнул он и, подойдя ближе, улыбнулся. – Ну? Что скажешь?
- Без проблем. Я в деле, - кивнула я. Олег выдохнул и снова улыбнулся.
- Выручила. Двоим предложил, морды кривят, - ответил он. – Я запомню.
- Да, ладно, - настал мой черед улыбаться и смеяться. – Мне наоборот интересно. Никогда наставником не была.
- Вот и узнаешь, - хлопнул в ладони Олег и посмотрел на часы. – Ладно, беги. И это, Насть… Спасибо.
Конечно, Олег мог и приказать. Но он предпочитал договариваться, а не приказывать. Поэтому его любили не только рядовые менеджеры, но и уборщицы, которых он галантно называл «нашими прекрасными дамами, которых надо холить и лелеять».

Естественно мама разворчалась, что я теперь и по субботам работаю, но, услышав, что мне положена прибавка, сразу замолчала. Мне же на деньги было плевать. Ведь наставничество – это новый опыт, новые знакомые, новые возможности. И главное, не придется проводить субботу дома. Стирая, убирая и выслушивая крики матери, какая тупорылая у неё дочь.

Втянулась я быстро. Да и как не втянуться, если я знала каталог продукции, алгоритм и все косяки своей работы лучше, чем кто-либо. Поначалу новенькие с недоверием смотрела на меня, а потом приняли, как подобает.
- Насть, а скидку можно?
- В честь чего?
- Удержать клиента. Большую партию берет.
- Скажи, что согласуем и свяжемся. Номер заказа дай, я посмотрю.
- Настя, у меня тут почта почему-то не работает.
- Да, сейчас подойду.
- Насть, а ко мне подойдешь?
- Что случилось, Вань?
- В какой статус ставить заказ, если клиент сказал, что подумает?
- «Отложено». И дату в комментарии укажи, когда связаться.
- А… он не сказал.
- Блин, Вань. Мы же обсуждали уже. Ладно, завтра позвони ему и уточни. Я напомню.
- Спасибо, Насть.
Я улыбалась, сдувала челку и снова бежала помогать очередным страждущим, чьи отчаянные крики – «Настя», раздавались в офисе раз в минуту. Оля, с которой я иногда созванивалась, чтобы уточнить детали, постоянно хохотала, слыша его. Да и я не могла сдержать улыбку. Олег говорил, что будет тяжело. А я влилась и ловила чистый кайф от своей работы. Даже Катька заметила, что у меня, наконец-то, начали блестеть глаза. И не от боли, а от радости.

После новогодних праздников Олег снова вызвал меня в переговорку, а когда я вошла, то тихонько ойкнула, увидев там заместителя генерального и еще парочку незнакомых мне девушек. Однако зам главного улыбнулся и указал рукой на стул. Когда я села, он откашлялся и кивнул Олегу, стоящему у стены, и которого я поначалу не заметила.

- Ефим Михалыч. Это Настя. Она у нас наставник новеньких, ну и менеджер по продажам до кучи. О ней я рассказывал.
- Рад знакомству, - улыбнулся зам и, склонив голову, прищурился, чем напомнил мне мою маму. Всего на секунду, но мне хватило, чтобы побледнеть. – Чего испугалась?
- Просто волнуюсь немного, - выдавила я ответную улыбку и постаралась расслабиться. Олег тоже улыбнулся и покачал головой.
- Насть, мы тут с коллегами поговорили и хотим тебе новую должность предложить, - ответил он, снова заставив меня удивиться.
- Коллеги вас хвалят, да и показатели ваших новичков тоже выше, чем у некоторых менеджеров, - кивнул Ефим Михайлович, беря со стола листок бумаги. – Мы открываем новый филиал в Екатеринбурге. Предлагаем переезд и должность ведущего менеджера.
- Переезд? – переспросила я и посмотрела на Олега. Тот кивнул и улыбнулся.
- Жалко тебя отпускать, да и в других городах толковые люди нужны, - ответил он.
- А что от меня требуется? Я же не училась… - пробормотала я, но зам махнул рукой и покачал головой.
- Мир меняется, Настя. Система становится гибкой, да и высшее образование для этой должности не нужно. А если потребуется, то это решаемо. Мы идем навстречу тем, кто лоялен к компании.
- Мне нужно подумать, - тихо ответила я и робко посмотрела на Олега. Но он улыбнулся и кивнул.
- Естественно, подумать надо. Тебя никто не торопит. Пока помещение обставят, пока народ наберут. Не затягивай только.
- Спасибо, - кивнула я. Сердце, бившееся сначала очень быстро, сейчас билось ровно и размеренно, никуда не торопясь.

У Катьки челюсть упала, когда мы зашли после работы в кофейню, чтобы выпить кофе, и я рассказала ей о предложении переезда и новой должности. Она пару минут переваривала информацию, а потом радостно заорала на всё кафе, перепугав официантов и охранника, дремавшего у дверей.
- Соглашайся, - велела Катька, когда к ней вернулся дар речи.
- Кать…
- Ничего не знаю. Соглашайся, - мотнула головой она. – Вали нахуй из этого города. В Екатеринбург, в Воркуту, куда угодно, но вали.
- Я так-то не против, - вздохнула я, по привычке колупая чизкейк ложечкой. И пусть я могла себе позволить съесть хоть десяток таких чизкейков, привычка наслаждаться сладостями так долго, насколько можно, никуда не делась. Катьку это бесило, но сейчас она проигнорировала то, как я ем, и сосредоточилась на разговоре.
- И что мешает? – фыркнула она. – Мама опять? Семья? Когда ты уже сама начнешь делать то, что хочется?
- Не знаю. Они же без меня…
- Будут жить, как жили. Если уж так неймется, будешь им деньги пересылать и все. Наконец-то одна поживешь. Без каждодневных уборок, готовок и пьяного отчима-долбоёба, - ругнулась Катька.
- Мама не отпустит, - вздохнула я.
- Не отпустит, - согласилась подруга, делая глоток кофе. – Пока сама не решишь уйти. Окончательно и бесповоротно. Блин, Насть. Если Олег предлагает переезд и новую должность, то это нехилый такой звоночек. Помнишь, у тебя в отделе Пашка работал? Ну, нескладный такой, прыщавый. Ты как раз пришла только.
- Ага, помню, - кивнула я.
- Его же в Питер перевели. Сейчас заместитель директора питерского филиала.
- Это не важно, на самом деле. Я хочу, но мне страшно, - пробубнила я. Катька услышала и снова хмыкнула.
- Да, Настён. Тяжко тебе, - сказала она. – Ладно, давить не буду. Это твоя жизнь. Но отрасти ты яйца уже, а.
- Я в процессе, - мы синхронно рассмеялись. Правда Катька быстро замолчала и внимательно на меня посмотрела.
- Может вот он, волшебный мир твой? – тихо буркнула она. – Сделай шаг, и ты там.
- Ага, - вздохнула я. – Только сложно шаг этот сделать. Очень сложно.

Олег дал мне время подумать, но чем больше я думала, тем сильнее ненавидела себя. За нерешительность, слабость и ничтожность. На работе я была наставником, Настей-помогастей, как меня называли новенькие, а дома превращалась в бестолочь, эгоистку и суку. Но даже несмотря на это мне было сложно сделать выбор, пусть душой и сердцем я хотела принять предложение Олега. Страх все еще обвивал меня своими склизкими щупальцами и сдавливал все сильнее и сильнее.

*****

Весной у меня порвалась куртка, заставив серьезно понервничать. Не из-за того, что я не могла позволить себе купить новую. Из-за того, что мама снова начинала орать и обзывать меня крысой, если я тратила деньги на себя. Она частенько выговаривала мне, что я получаю больше, чем отдаю, хоть и не могла доказать это. Проклинала, когда я спорила с ней и пыталась объясниться. Лежала на диване, хватаясь за сердце, если не удавалось добиться своего. Но я в итоге плюнула и купила новую куртку. И пусть для этого пришлось выслушать очередной концерт на тему собственной эгоистичности. Вот только прежняя Настя, забитая и напуганная, по-прежнему пыталась заслужить уважение мамы.

Пытаясь задобрить маму, я отпросилась пораньше с работы и купила её любимый шоколадный торт. Взяла братьям фруктов и, чуть подумав, купила бутылку хорошего коньяка для отчима. А по пути захватила в цветочном магазинчике возле дома красивый букет. Я наивно думала, что маме это понравится, поэтому домой шла с улыбкой.
Когда я подошла к подъезду, то увидела, что возле него сидят наши соседки. Обычно я возвращалась домой поздно, когда они уже расходились по домам, но сегодня мне удалось застать их в почти полном составе.
Однако когда я поздоровалась, то к своему удивлению, не услышала ответного «Здрастье». Соседки, вместо приветствия, поджали губы и отвернулись, словно увидели ходячее говно. Ко мне подошла только баба Рая, наша соседка по площадке. Подошла, осуждающе покачала головой и сказала то, отчего меня сразу же бросило в пот.
- Что ж ты, дочка, дрянью-то такой стала? – презрительно процедила она. Я, ничего не понимая, захлопала глазами. – Чего глаза таращишь? А я тебя жалела, конфеты вон давала, когда ты маленькой была.
- Баб Рай, вы, о чем вообще? – тихо спросила я. Остальные бабки тоже притихли, лишь изредка нарушая тишину шелестящим шепотом.
- О чем, о чем. Валя вон рассказала нам, кака ты дрянь-то.
- Что? – побледнела я, отступив на шаг назад. Баба Рая снова покачала головой и поджала губы.
- Чего ты трясёся? Мать твоя вон всё рассказала. Как ты на семью плюнула. На работе с утра до ночи, лишь бы дома не бывать.
- Так я… - я не договорила. Покраснела и вжала голову в плечи. Как когда-то давно.
- Орешь на неё, а мамка-то больная. Отец еле ходит, горе заливает. Маленьких поднимать надо, а ты… - баба Рая махнула рукой и отправилась к соседкам. А я стояла у подъезда, глотала слезы и сгорала со стыда.

Но стыд исчез неожиданно и на смену ему пришел гнев. Тот гнев, что я так долго скрывала. Скрывала, когда мама лупила меня проводом от утюга, когда избивала ремнем, когда била кулаками. Гнев сжигал все внутри меня: слабости, страх, собственную ничтожность. А потом исчез, обдав напоследок жаркой волной сердце.
Я вздохнула, перехватила поудобнее цветы и вошла в подъезд. Медленно поднялась на четвертый этаж и открыла дверь. Вошла в прихожую, поставила пакет на пол, а цветы положила на стульчик. Разделась и повесила куртку на крючок. Потом зашла на кухню и швырнула в сидящую маму букет.

- Ты что себе позволяешь, сука! – рявкнула она и вскочила с табуретки. Я сжала кулаки и зло посмотрела на неё. Впервые в жизни я увидела в её глазах не страх, а ужас. – Доча, ты чего?
- Доча, - прошептала я, переводя взгляд сначала на неё, а потом на вжавшегося в стену отчима. – Я никогда не была тебе дочерью. Ты относилась ко мне, как к говну. Да и то, говно, наверное, больше любят, чем меня.
- Насть, ты это… - отчим не договорил, потому что я на него заорала.
- Заткнись! Вы… вы… ужасные люди, - продолжила я. Мама села на табуретку и схватилась рукой за сердце. – За что ты меня так ненавидишь, мам? За то, что я напоминаю тебе об отце? Так я – не он, мам. Я – Настя. Дочь твоя, об которую ты ноги вытираешь.
- Что ты несешь? – нахмурилась она и захлопнула со стуком рот, когда я сжала зубы и врезала кулаком по столу.
- Я все делала для тебя. Для вас. А в ответ… Вы поносите меня перед соседями. Перед единственной подругой. Ломаете и унижаете каждый ёбаный день. ЗАЕБАЛИ!
- Настя, успокойся, блядь, - в мамином голосе прорезался металл, но я не собиралась успокаиваться. Я должна отрастить яйца. Должна переступить через свой страх. И я сделаю это.
- Мне предложили новую должность и переезд в другой город, - буднично ответила я, вытирая вспотевший лоб. – Я согласилась.
- Доча… - ахнула мама, сразу же переменившись в лице. Я не отказала себе в удовольствии насладиться её дрогнувшим голосом, потом кивнула в сторону коридора и устало вздохнула.
- Пакет заберите. Это вам. От хуёвой дочери.

Утром, как только я приехала на работу, то сразу же отправилась в кабинет Олега. Он уже был там и удивленно на меня посмотрел, когда я постучалась и попросила разрешения войти. А потом улыбнулся, услышав моё согласие.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.
Глава шестая. Выбор.
Глава седьмая. Прощание.

Мама долго сопротивлялась и не желала, чтобы я увольнялась из мясокомбината, а я не оставляла попыток уговорить её. Мясокомбинат стал казаться мне огромной уродливой тварью, которая, довольно улыбаясь, смотрит на меня желтыми глазами-окнами и проглатывает, чтобы потом изрыгнуть в конце рабочего дня обессиленной и бездушной. Лида тоже заметила изменения в моем поведении, но снова переборола себя и с советами ко мне не лезла.
Дома все было по-прежнему. Я так же готовила после работы, стирала и убирала квартиру, попутно бегая за лекарствами для мамы в аптеку. То мигрень, то сердце, то давление… Каждый раз у неё обнаруживалось что-то новое. Я уходила в свою комнату и через десять минут мама, охая, вставала с дивана и шла на кухню, чтобы выпить кофе.

Однажды я задержалась на работе до полуночи. Сломался пельменный автомат, и мы вручную упаковывали пельмени в пакеты, а потом запаивали на «горячем» столе. Понятно, что, когда закончили, служебный автобус уже уехал и рабочим пришлось добираться до дома своим ходом. Кто-то, как Лида и Анька, остались в подсобке, потому что завтра у них была еще одна смена, а я, отработав второй день, отправилась на выходные и, выйдя через проходную на улицу, тоскливо улыбнулась, втянула носом холодный весенний воздух и медленно пошла вперед. До дома три часа пешком, как раз голову проветрю.
По пути ко мне умудрился пристать какой-то пьяный мужик, но, заглянув в глаза, ругнулся, поморщился и поплелся дальше. Я не обратила на него никакого внимания. Даже страха не было. Только равнодушие и усталость. Но пустые улицы действовали на меня успокаивающе. Пустые дороги, редкие машины, проносящиеся мимо, шальные выкрики пьяных забулдыг из черных дворов, и я, идущая домой в одиночестве.

Войдя в квартиру, я устало улыбнулась маме, которая сидела на кухне за столом. Она наорала на меня, обозвала шалавой, а потом замолчала, когда я объяснила причину задержки. Вместо извинений и сочувствия, мне вручили мусорное ведро и отправили на улицу. У подъезда я чуть не расплакалась. Стояла, смотрела на звезды и кусала губы, понимая, что, если расплачусь, снова совру себе.
Выбросив мусор, я вернулась к подъезду, поставила ведро рядом с урной и, вздохнув, села на лавку. Домой идти не хотелось. Лучше уж тут, на свежем воздухе, в тишине и спокойствии.

- Вот те нате, хрен из-под кровати, - услышав Катькин голос, я вздрогнула, а потом рассмеялась, когда подруга, вынырнувшая из-за угла, подошла ко мне. Катька была навеселе, в глазах хмельной блеск, а язык немного заплетается. – Родная, ты чего тут кукуешь одна?
- Мусор выкидывала, - кивнула я на ведро. – А ты?
- С Лёшкой на днюху ездили, - икнула Катька, присаживаясь рядом и закуривая сигарету. – Он меня у дома высадил и укатил.
- Понятно.
- Чего понятно? Мне вот непонятно, чего ты в полтретьего ночи мусор выкидываешь.
- На работе поломка была, - тихо ответила я, смотря вдаль. – Пока устранили, пока доделали, пока домой дошла…
- Пешком? – удивилась Катька, а потом покачала головой. – Ну, это ни в какие ворота. Тебя либо трахнут, либо по башке дадут и все равно трахнут.
- Кому я нужна, кроме тебя, а? - робко улыбнулась я и, поежившись, застегнула куртку. А потом меня словно током прошибло. Я повернулась к Катьке, чуть подумала и тихо спросила. – Слушай, про работу, помнишь, мы говорили?
- Ага, - зевнула подруга и колко усмехнулась. – Надумала?
- Да, - кивнула я, покусывая губу.
- Лады, - голос Катьки потеплел, а вот речь связной так и не стала. – Поговорю с Олегом завтра и вечерком к тебе забегу.
- Не надо, - поморщилась я, понимая, что мама опять будет орать. – Давай лучше у подъезда вечером встретимся?
- К восьми вернусь. Споки, родная, - кивнула Катька и, чмокнув меня в щеку, отправилась в подъезд.
- Спокойной ночи, - ответила я и вздохнула, когда из окна кухни донесся мамин голос, звавший меня домой.

На следующий день я встретилась с Катькой у подъезда в восемь. Она немного опоздала, а я кусала губы и посматривала наверх. Мама отправила меня в магазин, из которого я должна была вернуться пятнадцать минут назад. От страха болело сердце, но на душе было приятное волнение, разбавившее беспробудную серость последних двух лет.
- Завтра в одиннадцать подъезжай, - велела Катька, протягивая мне визитку с адресом. Я перевернула её и прочитала: «Дикий Олег Романович. Руководитель отдела продаж. ООО «Стройтех».
- Дикий? – улыбнулась я. Катька тоже хохотнула.
- Не, нормальный мужик, не думай. Поболтает с тобой и, если все решите, скажет, когда выходить.
- Мне еще уволиться надо, - с тоской ответила я и тихо добавила. – И маме сказать.
- Придется, родная. Через себя переступить придется, - жестко сказала Катька и, обняв меня, подмигнула. – Завтра увидимся, кофе попьем. Деньги-то на проезд есть?
- Найду, - коротко ответила я. Катька кивнула, чмокнула меня в щеку и убежала домой. Я взяла пакет с продуктами и тоже вошла в подъезд.

Перед сном я несколько раз пыталась заставить себя войти на кухню и сказать маме, что завтра иду на собеседование. И каждый раз страх останавливал меня. Сердце сдавливало невидимой лапой, лоб моментально покрывался испариной и ноги тряслись, будто я совершаю что-то плохое. Соврать или сказать правду? Я выбрала первое. Пусть будут муки совести, но это куда легче истерик и подзатыльников.

- Чего колобродишь и не спишь? – недовольно спросила мама, когда я вошла на кухню и, подойдя к раковине, налила в стакан воды.
- Мам, мне завтра надо на работу съездить, - тихо ответила я и покраснела.
- Зачем? – тут же последовал ожидаемый вопрос.
- Инструктаж. Новое оборудование привезли и всех обязали инструктаж прослушать, - соврала я. – В одиннадцать надо там быть.
- Вот. Видишь? – довольно ответила мама. – Оборудование новое. Глядишь и зарплату поднимут.
- Ага. Мне деньги на проезд нужны, туда и обратно, - мама вздохнула, поджала губы и, охая, сходила в гостиную, откуда вернулась с кошельком. Затем старательно отсчитала мелочь, ни копейки больше, и сунула мне в руку. Хорошо, хоть не сказала на автобусе рано утром ехать. И на том спасибо.
- Спать иди. Нечего ночью шляться. Я тоже пойду. Давление в норму придет и пойду, - вздохнула она.
- Спокойной ночи, мам.
Мама не ответила. Она никогда не желала мне спокойной ночи, поэтому я не обиделась. Привыкла уже.

Встав утром, я так сильно волновалась, что даже не стала завтракать. Только чай выпила. Братья, поев, убежали в школу, а я полезла в шкаф, чтобы выбрать одежду. И удивленно замерла, открыв его. Затем вздохнула, закрыла дверцы и пошла на кухню, где сидела мама.
- Мам, а где моя блузка белая и юбка, в которых я экзамены сдавала? – спросила я. Мама наморщила лоб и кивнула.
- Так Таньке Леонтьевой отдала. Девчонка её в институт поступила, а там форма строгая. Белый верх и черный низ. А что?
- Хотела надеть сегодня, - ответила я и поджала губы, когда мама рассмеялась. Сухо и равнодушно.
- На кой? Кому там смотреть на тебя? Ханыгам всяким? Ты в ту юбку и не влезла б. Жопу-то отъела, - отмахнулась мама и я, вздохнув, вернулась в комнату. Откуда вышла через пятнадцать минут в старых джинсах и сером свитере с отвисшими рукавами, которые постоянно приходилось закатывать. Затем надела куртку, сунула мелочь на дорогу в карман и, воткнув в уши наушники, вышла из дому.
«…Я осушу бокал до дна и с легким сердцем - по Дороге Сна», - пела «Мельница», чью кассету подогнала мне Катька, а я шла на остановку и одними губами подпевала Хелависе, еще не догадываясь, что группа станет моей любимой, потеснив даже сладкоголосую Кэндис Найт.

*****
Здание «Стройтеха» находилось в центре, рядом с университетом, где училась Катька. Я чуть помялась перед входом, а потом, вздохнув, вошла внутрь, показала визитку охраннику на проходной и сказала, что на собеседование. Потом поднялась на пятый этаж, подошла к секретарю, которая проводила меня в переговорную, и снова вздохнув, принялась ждать руководителя.
Он вошел в переговорку через пять минут. Высокий, на лбу широкие залысины, но глаза молодые и веселые. Улыбнулся, протянул руку и, после того, как я её пожала, представился.
- Здравствуйте. Олег. Руководитель отдела продаж. Вы Настя, да? - спросил он, присаживаясь напротив и доставая из стола чистый лист бумаги. Постучал ручкой по столешнице и прищурился, когда я кивнула. – Очень приятно.
- Взаимно, - улыбнулась я, от волнения теребя рукав свитера. Мужчина кивнул и, что-то записав, рассмеялся.
- Не нервничайте. Это обычное собеседование. Вы что, никогда на собеседованиях не были?
- Нет, - покраснела я, заставив его удивиться. – Я после школы в одном месте работала, пока Катя к себе не позвала.
- Тем более, не волнуйтесь. Просто поболтаем.
Я кивнула и постаралась расслабиться.

Через полчаса я вышла на улицу и улыбнулась. Сердце снова принялось биться, как сумасшедшее. Ладони вспотели и даже глаза заслезились. Когда Катька вышла на улицу и увидела меня, то вопросительно кивнула. Я показала подруге большой палец и та, словно так и надо, довольно рассмеялась. Потом взяла меня под руку и потащила в сторону ближайшего кафе.

- Говорила, что Олег нормальный, - буркнула Катька, делая глоток кофе. Я кивнула и, посмотрев в окно, улыбнулась. Весна набирала силу, да и я смогла отыскать силу в своей душе. Голова еще кружилась, я не осознавала, что случилось, поэтому просто молчала, пока Катька не лягнула меня ногой под столом. – Родная, проснись.
- Прости, - снова улыбнулась я. – Не верится пока.
- Естественно, - кивнула Катька. – Ты окромя своего комбината и не видела ничего. В центре, когда последний раз была?
- Не помню.
- Вот, вот, – вздохнула она и, поджав губы, мотнула головой. – Ладно. Что Олег сказал?
- Дал две недели на увольнение, пятого мая выходить, - ответила я. Катька улыбнулась и облегченно выдохнула.
- Ну, слава яйцам, - хмыкнула она и нахмурила брови. – Так, а ты в отпуске-то была хоть раз на мясокомбинате своем?
- Раза два, наверное, за все время, - покраснела я, вспомнив мамины концерты на эту тему.
- Значит, отпускные дадут, - обронила Катька и, вытащив из сумочки блокнот, принялась записывать. – Смотри. С отпускных… не важно, короче. Оставь себе денег. Твоя мамка наверняка выебываться будет и деньги зажмет. А там на дорогу надо, обеды…
- Обед из дома брать буду, - перебила я подругу, наблюдая, как она черкает ручкой в блокноте.
- Ладно. Тебе Олег насчет дресс-кода сказал?
- Да, - кивнула я. – Только мама мою блузку с юбкой дочке Леонтьевых отдала.
- Серьезно? – удивилась Катька. – Ну и хуй с ними. Старье. Короче, тебе надо шмотки купить новые. Блузку или рубашку белую и черные штаны. Ну, или юбку, как самой нравится. Можем вместе сгонять, если захочешь.
- Хочу, конечно, - возмутилась я, заставив Катьку рассмеяться. – Я в моде вообще ничего не понимаю, тебе ли не знать.
- Ага, - поджала губы Катька. – Ты главное робость свою перебори и деньги зажми. Не отдавай все, и так жирно будет.
- Попробую.
- Не попробую, Настя, а сделаю! – рявкнула Катька, напугав посетителей. Она не обратила на возмущенный ропот внимания и продолжила. – Как дитё, ей-Богу. Что с зарплатой первой будешь делать? Ну, когда получишь?
- Маме отдам, - я ойкнула, когда Катька схватила вилку и треснула меня по лбу. Я сначала вспыхнула и хотела наорать на неё, но увидев, что подруга покатывается со смеху, расслабилась и тоже рассмеялась. – Дурная ты, Сухова.
- Есть децл, - кивнула Катька. – Вот так надо реагировать, когда мамка твоя охуевать начинает. «Маме отдам». Жирно будет. Ты чо с ней до конца жизни жить собралась и весь их кодляк на своем горбу тащить? Ладно, помогать. Я не против. Вроде, как правильно. Но не отдавать же все, чтобы на тебе ездили, еще и хуями обкладывали, какая ты пизда? А? Молчишь. Потому что правду говорю.
- Знаю, Кать. Сложно так быстро перестроиться.
- Давай так. Получаешь зарплату и половину отдаешь мне. Я припрячу. Понадобится – заберешь. А вторую половину своим относи. Будут возмущаться – шли их лесом. Заебали.
- Ладно, - робко улыбнулась я. – Что бы я без тебя делала?
- Ходила дальше на свой мясокомбинат, пока окончательно бы не сдохла, - мрачно ответила Катька. Допив кофе, она на секунду призадумалась, а потом взяла меня за руку. – Родная, ты пока сама решать не начнешь, жизнь не изменишь.
- Спасибо, - тихо ответила я, понимая, что Катька, как всегда, права.

Вернувшись домой, я стерла с лица улыбку и приняла максимально равнодушный вид. Мама смотрела очередную мыльную оперу по телевизору, лежа на диване, и шикнула, когда я прошла мимо. Она даже не поинтересовалась, как все прошло, а я лишний раз убедилась, что ей на меня плевать. Интересно, если моя рука застрянет в фаршемешалке, мама хоть поплачет немного или разорется, что теперь я буквально безрукая сука, которая получила по заслугам?
Мотнув головой, я вошла в комнату, переоделась и, закатав рукава, принялась за домашнюю работу. Правда в голове все равно витали сомнения. Как сказать ей о том, что я выхожу на новую работу? То, что она снова будет орать, я и не сомневалась. Но Катька права. Пора мне самой решать.
Пьяный отчим, войдя на кухню, громко рыгнул, согнулся пополам и блеванул на пол. Не успела я хоть как-то среагировать, как он вытер рот тыльной стороной ладони, гадко усмехнулся и шлепнул меня по жопе, а потом пробормотал:
- Слышь… Убери.
Я вытирала его блевотину и слушала, как он ругается с мамой. Только мама на него орала зло, а он пискляво отбрехивался. Иногда слышался грохот и шлепки, когда мама прикладывала его чем-нибудь тяжелым по голове, но я равнодушно терла грязной тряпкой пол и злилась. Только не на отчима, а на саму себя.

Утром, когда я вошла на кухню, мама уже сидела там. Она давно вставала раньше меня и, когда я наливала чай, принялась жаловаться на бессонницу и мигрень. Правда сегодня обошлось без привычных жалоб о нехватке денег.
- К бабке съездить надо, - сказала она, глядя, как я намазываю на хлеб масло. – Куда так много мажешь? Тоньше давай, не одна дома. Ротан, блядь!
- Прости, - буркнула я.
- Бабка плохая совсем стала. Отец вон убивается, - я промолчала. Потому что видела, что отчим не убивается, а упивается. Дома и на улице, за гаражами, где собирались дворовые алкаши. – Лекарства у нее кончились. Отвезешь и домой сразу.
- Хорошо, мам.
- И одежу постирать не забудь. Со вчерашнего вечера киснет, - добавила она и, вздохнув, вписала слово в кроссворд. Этот утренний ритуал она никогда не нарушала.

Позавтракав и проводив братьев в школу, я взяла деньги на дорогу и пошла на остановку. Погода была хорошей: светило солнце, в редких лужах купались воробьи и где-то вдалеке смеялись люди. Но на душе все равно было тоскливо, потому что баба Лена тяжело болела. Я знала, что бабушка постарела, что ей все сложнее заниматься огородом, но я была единственной, кто её хоть когда-нибудь навещал. Отчим приезжал к ней раз в год, чтобы забрать солений из погреба, оставлял немного денег и снова исчезал. Мама в последнее время предпочитала отправлять меня, если бабушке что-то нужно, да и братьев перестали отправлять к ней, чтобы лишний раз не беспокоили.

Я медленно шла по дороге, обходя лужи и слегка засохшую грязь. Только наступи в такую, как нога сразу поедет и, если не удержишь равновесие, сразу сядешь жопой в склизкую жижу. На участках вовсю кипела жизнь. Я увидела длинноволосого парня, который развешивал на веревках постиранное белье, а рядом с ним, на раскладном стуле, сидела бледная девушка в черном платье. Парочка громко хохотала и обсуждала соседа. На участке напротив какой-то худой дядька яростно намыливался, стоя голым под большой бочкой, из которой тонкой струйкой бежала вода. Я не удивилась этому. В Блевотне кого только не встретишь. На районе говорили: «Хочешь в цирк? Езжай в Блевотню. Хоть деньги сэкономишь. Или по роже получишь. Тут как повезет». Но скоро мне стало плевать на других людей, потому что я увидела, как ко мне несется на велосипеде Ванька.
Он тоже повзрослел. Лицо стало суровее, один в один его папка, которого я неоднократно видела. Он иногда помогал бабушке на участке, если нужна была помощь. Только глаза у Ваньки все те же: наивные, добрые и веселые. Он резко затормозил рядом и дурашливо пропищал:
- Девушка, вас подвезти?
- Твой пепелац двоих не выдержит, - рассмеялась я и обняла друга, который спрыгнул с велосипеда и подошел ко мне. – Привет. Как узнал, что я приеду?
- Баба Лена сказала, - улыбнулся Ванька. – Я ей помогал траву дергать, когда мамка твоя позвонила. Закончил, думал тебя на остановке перехвачу, а ты вон, сама почти дошла.
- Ну, проводить можешь, - кивнула я и, поравнявшись с Ванькой, пошла вперед.

Отдав бабушке лекарства и помыв полы, я немного с ней посидела. Ванька в это время полез в погреб по бабушкиной просьбе и вытащил четыре трехлитровых банки закруток. Среди них были и помидоры, которые я любила так сильно, что чуть слюной не захлебывалась, когда мама открывала банку и выкладывала помидоры на тарелку.
- Худо мне, внуча, - улыбнулась бабушка, когда я принесла ей воды. – Руки не держат, голова кружится. Хорошо вон ты приходишь, да Ванечка с Витей помогают. Хотя, чего это я, старая, несу… Каждый тут в калитку лезет утром, кричит: «Баб Лен, помочь чем, а»?
- Так ты же хорошая, бабуль, - ответила я. – Вот и бегут к тебе все с помощью.
- Это, да… - бабушка замолкает и, закрыв глаза, засыпает. Дышит ровно, чуть посвистывая носом. Нос ей давным-давно сломал дедушка, слишком резко открыв окно и не увидев жену. Бабушка часто рассказывала эту историю и, не договорив, начинала хохотать так, что заражала смехом остальных.

Вздохнув, я встала и пошла на кухню, где Ванька достал из холодильника банку квашеной капусты и с аппетитом её уминал. Увидев меня, он покраснел, а я рассмеялась и, взяв кастрюлю, налила воды.
- Макароны с сосисками будешь? – спросила я, ставя кастрюлю на огонь.
- Спрашиваешь, - буркнул Ванька, когда его живот издал рокочущее ворчание. – Капустка у баб Лены вкусная, да чтоб наесться, надо бочку слопать.
Сварив макароны с сосисками, я накрыла на стол и села напротив Ваньки. Тот улыбнулся, сказал «спасибо» и не успела я моргнуть, как опустошил тарелку.
- В большой семье едалом не щелкают, - пояснил Ванька и рассмеялся, увидев, как вытянулось мое лицо. Я покачала головой и улыбнулась. Со своей порцией я расправлялась медленно, смакуя и тщательно прожевывая каждый кусочек. Я кивнула в ответ и, чуть подумав, спросила:
- Вань, помнишь ты говорил, что у тебя тетка в паспортном столе работала?
- Ага. Надумала папку поискать?
- Да, нашла вот его данные, - ответила я, умолчав о том, что нашла их давно.
- На бумажке напиши, - кивнул Ванька в сторону блокнота, куда бабушка записывала телефоны. Я чуть подумала, пытаясь перешагнуть невидимый барьер, но в итоге написала и подвинула листочек Ваньке. Тот убрал его в нагрудный карман и улыбнулся. – Сделаем. Как тебя вызвонить в случае чего?
- Я там номер домашний написала, - хмыкнула я. – Только, когда звонить будешь, скажи, что ты с работы. Так мама ругаться не будет.
- Ладно, - кивнул Ванька, а потом вздохнул. – Домой поедешь?
- Ага. На работу завтра, - поморщилась я. Но в душе я немного радовалась. Завтра я напишу заявление, отработаю две недели и прощай мясокомбинат.
- Жалко, - снова улыбнулся Ванька. – Сто лет тебя не видел. А тут тоже работа, да и Наташка…
- Чего с Наташкой? – нахмурилась я, когда Ванька замолчал. Он лукаво улыбнулся и пожал плечами.
- Чо, чо. Свадьбу играть будем… - он не договорил, потому что я подскочила к нему и чуть не задушила в объятиях. – Будет, будет, Настюха. Задушишь!
- Прости, - рассмеялась я. – Неожиданно просто. А когда свадьба?
- В сентябре хотим. Денег заработаем, как раз. Только это, Насть… - Ванька замялся. Я шутливо ткнула его кулаком в плечо. – Мы отмечать так-то не будем. Семьями соберемся и все.
- И правильно. Кормить чужих людей – такое себе, - кивнула я. Ванька робко улыбнулся.
- А ты не злишься? – осторожно спросил он. – Ну, что не пригласил тебя…
- Нет, ты что, - снова улыбнулась я и, обняв друга, добавила. – Наоборот, я очень рада за вас.
- Спасибо, Насть, - покраснел он, ковыряясь в носу пальцем. Вроде вырос, а вроде тот же ребенок. Я вздохнула и, хлопнув его по руке, кивнула.
- Пошли, проводишь до остановки.
- Пошли, - кивнул Ванька и, сыто рыгнув, виновато рассмеялся.

Ни мама, ни отчим даже не поинтересовались самочувствием бабушки. Зато сразу накинулись на закрутки, обсуждая, когда и что открывать. Я равнодушно на них посмотрела и пошла в свою комнату, чтобы переодеться. Впереди все то же: стирка, глажка, уборка и готовка.

Утром я поехала на мяскомбинат и первым делом зашла в отдел кадров. Сердце билось неровно, да и на душе была какая-то тяжесть, словно я подставляла многих людей, проявивших ко мне добро. Однако, мотнув головой, я загнала эти мысли в самый темный угол и, открыв дверь отдела кадров, вошла внутрь.
Галина Кирилловна, как и прежде, восседала за своим столом. Она стала толще, характер испортился, и кадровичка частенько ворчала, когда я заносила больничные или объяснительные. Но только узнав, что я увольняюсь, Галина Кирилловна склонила голову и неожиданно улыбнулась.
- Наконец-то, - проворчала она, с ловкостью фокусника выуживая из ящика стола чистый лист бумаги. – Пиши. Сейчас образец дам.
- Спасибо, - робко улыбнулась я. Затем вздохнула и написала заявление на увольнение. Галина Кирилловна внимательно проверила его, а потом кивнула.
- Молодец. Иди к Лиде, пусть свою закорючку поставит. А через две недели зайдешь, я тебе обходной дам и листок расчетный. В бухгалтерии деньги получишь сразу. Нечего тебе сюда кататься потом.
- Хорошо, - вздохнула я.
- Ну, куда после нас? – спросила она.
- В продажи.
- Все что-то в продажи бегут. Тоже что ли пойти? – рассмеялась Галина Кирилловна и, встав из-за стола, мотнула головой. – Ладно, беги. Лида потом занесет твое заявление.

Лида, как и остальные девчата, тоже порадовалась за меня. Ради этого даже пельменный автомат запустили на полчаса позже. Меня поздравляли, желали удачи, а я стояла, краснела и не понимала, почему мне стыдно. Может, потому что эти женщины приняли сопливую девчонку к себе и никогда не обижали? Может, потому что относились как к равной? А может, просто были другими. Не такими, как моя мама.
Мама… Радость сразу ушла, когда я вспомнила о ней. Сказать ей сразу, значит навлечь гнев. С неё станется наорать, потом отвесить подзатыльник и настоять на том, чтобы я пошла и забрала заявление. Катька об этом меня тоже предупреждала. Но самое страшное было в том, что я и правда пошла бы и забрала заявление, если мама прикажет. Рядом с ней я снова превращалась в испуганного ребенка, который вжимает голову в плечи и ждет удара.

Две недели отработки пролетели быстро. В последний рабочий день Лида разрешила мне опоздать, чтобы я получила расчет сразу, а не в конце дня, когда у кассы будут ошиваться толпы народа. Сначала я зашла в отдел кадров и забрала обходной лист. Затем сдала форму и пропуск, получила подписи мастера и начальника цеха. Снова зашла в отдел кадров и отдала Галине Кирилловне подписанный лист. Та кивнула, шлепнула печать, вернула мне мою трудовую и расчетный лист.
- Спасибо вам, - тихо сказала я, перед тем, как уйти. Кадровичка улыбнулась и потом поджала губы.
- Лети, Соловей, - сострила она, а потом вздохнула. – Лети, а то бухгалтерия на обед уйдет.
- Спасибо, - еще раз повторила я и вышла, закрыв за собой дверь.

Получив в бухгалтерии расчет, я удивленно замерла, держа в руках кучу денег. Ну, мне это казалось так. Помимо зарплаты, Лида выписала мне небольшую премию, да и отпускные тоже дали. Вздохнув, я, следуя совету Катьки, отсчитала отпускные и сунула их в карман джинсов. Остальные деньги привычно положила во внутренний карман ветровки, где уже лежала трудовая книжка.
Когда я вышла через проходную на улицу, то неожиданно рассмеялась. Я стояла и истерично хохотала, не обращая внимания на удивленных рабочих, спешащих в цеха, водителей грузовиков, выписывающих накладные на весах. Впервые я поступила так, как хотела. И плевать, что меня на это подбила Катька, но я правда этого хотела. Плевать, что мама будет орать и ругаться. Я смогла переступить через свой страх. Смогла.

- Что ты сделала? – удивленно протянула она, когда я вернулась домой раньше обычного и положила перед ней на стол деньги.
- Уволилась, - тихо ответила я, смотря ей прямо в глаза.
- Сейчас же пошла и забрала заявление, сука! – поперхнувшись кофе, заорала мама, когда до нее дошел смысл сказанного. Я помотала головой в ответ и вытащила из кармана трудовую. – Пидорасина!
- Я отработала две недели и сегодня уволилась. После майских выхожу на другую работу, - собрав волю в кулак, сказала я.
- Да, ладно, Валь… - пьяно пробормотал отчим и заткнулся, когда мама влепила ему подзатыльник.
- Заткнись, синева ебаная! В могилу меня вогнать хотите?! Этот пьет! Эта на семью с высокой колокольни дрищет! – мама поморщилась и схватилась за сердце, но в её глазах мелькнула злость, когда я даже не пошевелилась. – Вот как? Плевать на мать, да?
- Нет. Это вам плевать на меня.
Пусть мои губы тряслись, да и голос дрожал, но я сказала, что думала. Сказала и чуть не зажмурилась от страха. Но смогла, выдержала бешеный взгляд мамы.
- Уйди с глаз моих… - прошипела мама. Когда я замешкалась, она набрала воздуха в грудь и заорала! – Уйди, сука! А то я разобью тебя… на колени…
Вздохнув, я развернулась и пошла в свою комнату. Матвей, сидящий на диване, испуганно на меня посмотрел, а Андрейка, ждущий своей очереди, чтобы поиграть в приставку, еле заметно улыбнулся. Или же мне просто показалось.

*****
В мае я вышла на новую работу. Поначалу было очень неловко и даже стыдно. В большом офисе, за столами, разделенными перегородками, работали мои сверстники. Многие учились на заочке, как Катька, и в свободное время подрабатывали здесь. У них и рабочий день был неполным, и зарплата, соответственно, меньше. Но я устроилась на полный день, поэтому уходить, когда мне вздумается, не могла. Да и к работе с первого дня меня не допустили.
Сначала я прошла недельное обучение и здесь сложностей не было. Память у меня была хорошей, несмотря на то, что мама частенько отвешивала подзатыльники, когда делала со мной уроки. Сложные названия и характеристики строительной техники я тоже выучила быстро. Даже Олег удивился, когда я через два дня, после того, как мне выдали каталог продукции, подошла к нему и сказала, что готова сдать экзамен по продукту. Я так сильно боялась потерять работу, что даже сейчас снова лезла из кожи вон, чтобы не опозориться.
Первые вопросы были легкими. Я без ошибок рассказывала о технических характеристиках тракторов и бульдозеров, буров и кранов, да так складно, что Олег, хитро улыбнувшись, начал задавать более сложные вопросы. Только не для того, чтобы завалить. Он и двое других руководителей хохотали, когда я быстро и легко отвечала на поставленный вопрос. Они даже начали делать ставки, засыплюсь я или нет. В итоге засыпалась, не ответив на пару слишком уж сложных вопросов.

- Ну, что, Насть, - вздохнул Олег, подходя ко мне и кладя ладонь на плечо. – Это плохо.
- Простите, - вздохнула я. – Я правда учила. Но этого не было…
- Да, шучу я. Расслабься! – рассмеялся он, хлопнув меня по спине. Правда сконфуженно улыбнулся и тут же извинился. – На эти вопросы и старички-то хрен ответят. Молодца. Удивила, так удивила. Я и сам, стыдно признаться, половины не помню уже.
- Правда? – удивленно переспросила я. Олег кивнул, заставив меня робко улыбнуться.
- А то. И что ты на этом мясокомбинате-то забыла?
- Олеж, давай я её к себе заберу, - усмехнулся один из проверяющих. Черноглазый мужчина с тонкими, аккуратными усиками. Но Олег нахмурился и показал тому кулак. Я рассмеялась, а через секунду смеялись и все остальные.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.
Глава шестая. Выбор.

Одиннадцатый класс. Множество мыслей в голове: куда пойти, как поступить, как жить. Но не у меня, а у моих одноклассников. Катька летом штудировала списки ВУЗов и выбирала, куда пойти, а я сидела рядом с ней и грустила, зная, что завтра и послезавтра у меня смены на мясокомбинате.
Когда я подошла к маме летом с вопросом насчет вышки, то получила то, что ожидала. Ругань, а потом и слезы. После моего эмоционального взрыва, когда мама нашла мою заначку, она правда перестала меня бить. Но насилие не исчезло. Оно стало более хитроумным и опасным, ведь теперь страдало не мое тело, а душа.

- Нечего тебе в институте делать, - отрезала мама, когда я взяла у Катьки сборник для поступающих в ВУЗы и положила перед ней на стол. – Бестолковщина это все. Вот есть у меня диплом и что? Помог? Папка твой перечеркнул все, когда писюном своим кривым тыкать начал абы куда, да тебя заделал.
- Но я же не буду всю жизнь на мясокомбинате работать? – удивилась я, присаживаясь рядом. Мама нахмурилась, как и отчим. Но он предпочитал помалкивать, пока она орудовала своим языком в моей голове. – Тяжело там, да и перспектив никаких.
- А они нужны тебе, перспективы эти? – фыркнула мама. – Зарплата хорошая, не каждый у нас такую получает. А выйдешь на полный день, так еще больше зарабатывать будешь. Там и до мастера дойти можно.
- Катька собирается поступать, да и одноклассники мои тоже, - вздохнула я, теребя в руках брошюру.
- Ага. С крыши прыгать пойдут, ты тоже прыгнешь? – съязвила мама и хлопнула рукой по столу, после чего заглянула мне в глаза. – Туго нам сейчас, доча. У отца вон с животом проблемы, братьев надо на ноги поднимать, да и у меня не так все гладко.
- Я на заочку могу, - сделала я еще одну попытку убедить маму, но та была непреклонна.
- На заочку деньги нужны. Так, хватит. Не потянем мы сейчас твою учебу. Проблемы решать надо, а не по институтам бегать и жопой крутить.

Когда я поделилась с Катькой этим разговором, подруга ожидаемо разоралась. Не на меня, а на мою семью. Катька никогда не стеснялась говорить, что думает, надеясь заразить этим и меня, да только мне мозги промывали куда жестче, чтобы так просто взять и согласиться с ней.

- Ну, тупо это все, родная! – бушевала она, пока мы сидели на берегу пруда после школы. – Сама, блядь, посуди, что твоя мамка хочет. Рабыню она хочет. Которая за ней говны выгребать будет и молчать, если та в край охуеет.
- Там правда все сложно, Кать, - поморщилась я. – Отчим болеет, у мамы мигрень развилась, да и братья никуда не делись. У них школа, а все это стоит денег.
- А ты-то тут каким боком? – фыркнула Катька. – Ты им, блядь, обязана или как?
- Наверное, обязана, - кивнула я. – Меня ж растили, кормили…
- И пиздили, - закончила за меня она. – Что-то отчим у тебя нихуя на больного не похож. Жопа шире плеч, мамон и щеки отожрал.
- У него желудок больной. От таблеток так и расперло, - пожала я плечами. Катька поджала губы и, достав из сумки пачку сигарет, закурила.
- Они тебе на шею сели и ножки свесили, - тихо ответила она. – Чего твоя мамка на работу не пойдет? Мигрень. А до мигрени она чего на жопе сидела? Малые твои чего по дому не помогут? Учеба у них. Так и у тебя учеба была, родная. Ну, посмотри ты правде в глаза.
- Знаю я, - кисло улыбнулась я. – Да только это же моя семья, Кать. Ты не поймешь…
- Не пойму, - вздохнула Катька, присаживаясь ближе и опираясь на мое плечо. – Блядь, я за тебя больше, чем за себя переживаю. А ты заладила: «моя семья, бла-бла-бла». Не давай им хоть так ездить на себе, Насть. Я не вижу, думаешь? Весь дом видит, как они баулы жратвы домой таскают. А отчим твой пузыри алкашам за гаражи носит, пока ты въебываешь на мясокомбинате.
- Просто меня сломали, - очень тихо ответила я. Так, чтобы Катька не услышала и не прицепилась к этому.
- Что?
- Ничего. Домой пора. Мама просила на кухне помочь.
Катька прищурилась, поиграла желваками, потом вздохнула и обняла меня. А я старательно гнала от себя сказанные подругой слова. Потому что понимала, как она права.

Насчет школьных экзаменов я не волновалась. За десятый класс удалось выправить оценки так, что я училась на четверки и пятерки, поэтому в одиннадцатом учителя не сильно зверствовали и даже не орали, если я вдруг тупила на уроке после ночных смен на мясокомбинате.
Правда было грустно слышать, как одноклассники обсуждают, кто и куда пойдет, зная, что меня после школы ждёт мясокомбинат. И пусть там ко мне хорошо относились, я втянулась в работу и могла двенадцать часов простоять за пультом пельменного автомата, в душе я все же понимала, что это не мое. Я любила рисовать, пусть мама и называла мои рисунки «бездарной мазней». Любила играть на гитаре и даже Катька удивлялась, как я так быстро все схватываю. Я даже сочиняла собственные рассказы, пусть и не такие интересные, как в книгах, которые я любила читать. Катька постоянно говорила, что я очень талантлива, но мама, когда я заикалась на тему курсов или кружка, сразу же возвращала меня с небес на землю. На все мои просьбы следовал один и тот же ответ: «Нет». В качестве аргумента приводилась стоимость, сложности, работа, на которую нельзя забивать. Мама всегда безошибочно жалила в нужную точку, из-за чего я чувствовала себя виноватой.

Деньги, которые зарабатывала, я отдавала маме. Даже ту прибавку, что мне давали за работу на машине. Если мне что-то было нужно, то я подходила к маме, просила, а потом доказывала, что мне это правда нужно. Исключений не было.
Если я хотела новую кофточку или юбку, мама закатывала глаза, кивала в сторону шкафа, в котором, по её словам, было полно вещей. Только то, что из этих вещей я давно выросла, во внимание не принималось. То же касалось и карманных денег. Мне сразу сообщали о проблемах со здоровьем, о мигрени, которая мучает маму целыми днями, о братьях, которых надо поднимать. Матвею было десять, Андрей учился в первом классе, поэтому львиная доля моей зарплаты тратилась на них. На одежду, на канцелярию, на учебники, на подарки учителям и на подарки братьям.

Подарки… Я ни разу не получала подарков. Не от Катьки, которая могла мне подарить кассеты, свою старую юбку или пару книг из домашней библиотеки. Подарков от мамы и семьи.
Как только случался мой день рождения, сразу же появлялась нехватка денег, проникновенные разговоры или обычный подзатыльник, если я спрашивала, что мне подарят. Когда мне исполнилось шестнадцать, и я пришла со школы с улыбкой на лице, потому что мне одноклассники подарили набор конфет, я увидела, что Матвей с Андреем режутся в игровую приставку. Еще вчера приставки не было, а мама на мой вопрос закатила глаза.

- В магазине скидка была. Мотя всю душу вынул, как увидел её, - ответила мама, кивая на приставку и братьев, кричащих друг на друга. – Он так смотрел, так смотрел, доча. Ну а что мне делать было? Он такой вой поднял. Зато потом глазки засияли. Всю дорогу улыбался.
- А как же я? – тихо спросила я, присаживаясь на диван. – У меня же день рождения.
- Ой, не последний же раз, - махнула рукой мама. – С зарплаты тебе подарок купим, ладно? Съездим с отцом и купим. Ну ты погляди, как рады-то, а?
Вечером отчим сожрал конфеты, которые мне подарили. Он даже не вспомнил, что у меня день рождения. Выбросил пустую коробку из-под конфет в мусорку и сказал, что в ванной лежит грязное белье, которое надо постирать. Вместо праздничного стола, подарков и поздравлений я два часа застирывала его обоссанные трусы, а потом получила от мамы нагоняй. Потому что забыла прочитать братьям сказку на ночь.

Естественно, с зарплаты я не получила никакого подарка. Мама об этом забыла, а когда я напомнила, наорала и обозвала эгоисткой, которая думает о себе. Вместо подарка они забили холодильник едой, купили братьям игрушки и сходили на застолье к новым соседям. Лишь однажды мама удивила меня.
Восемнадцатого декабря девяносто девятого мне исполнилось семнадцать лет. Я, как и обычно, вернулась из школы, неся в руках коробку конфет. Я знала, что про меня все забудут, поэтому не витала в облаках и не надеялась на чудо. И каким же было мое удивление, когда я, войдя в комнату, увидела на кровати гитару. За спиной стояла мама, а я, потеряв дар речи, пялилась на кровать.
- С днем рождения, доча, - сказала она, положив мне руку на плечо. Я обернулась и поджала губы. Хотелось реветь, но я сдержалась. – Отец вон нашел.
- Спасибо… - прошептала я, обнимая маму. Та вздохнула в ответ и погладила меня по голове.
- Знаю я, что ты к Катьке играть ходишь. Мозоли вон на пальцах, да книжки на столе, - ответила она, кивая на стол. – Только играть будешь, когда нас дома не будет. Иначе я с ума сойду, да и отцу отдых нужен.
- Хорошо, мам. Спасибо, - кивнула я, пропустив её слова мимо ушей.

Когда мама ушла, я взяла гитару и, улыбнувшись, осмотрела её. Старенькая, акустическая гитара. На задней стенке наклейка «Сочи 79». Струны спущены, но это гитара. Моя гитара. Я понимала, что мама скорее всего купила её с рук или у кого-то из знакомых. Но душу грело осознание, что она проявила внимательность и заботу.
Я настроила гитару, как меня учила Катька, и осторожно коснулась пальцами струн. Ну а когда услышала звук, то не сдержала слез. Впервые мама проявила ко мне доброту. Вспомнила о том, что она моя мама, а я её дочь. И от этого хотелось реветь еще сильнее.

На зимних каникулах Катька забежала ко мне, пока мама с отчимом были на рынке, чтобы помочь поменять на гитаре струны. Она принесла свои и велела мне притащить кусачки, а потом сказала то, что снова разбило мне сердце.
- Ну, теперь точно станешь главной панкушкой на районе, - усмехнулась Катька, заканчивая настройку гитары. Она провела пальцем по струнам и удовлетворенно хмыкнула. – Готово, родная. С тебя три пятьдесят.
- Сочтемся, - рассмеялась я, а потом замолчала, когда Катька неожиданно сказала.
- Ха, а гитара-то на Лялькину похожа. Ну, Наташка Лялина с третьего подъезда, - пояснила она, увидев на моем лице удивление. – У помойки валялась. Наташке новую подарили, а ту на помойку вынесли. У нее еще наклейка сзади была… Ох, блядь. Родная, прости…
- Все нормально, - закусила я губу, когда Катька перевернула гитару и все поняла. Да и я тоже. Никто не покупал мне гитару. Мама или отчим шли мимо помойки и увидели её. Вспомнили, что у меня день рождения и забрали с собой, наврав с три короба.
- А я уж подумала, что правда поменялись, - хмыкнула Катька, подразумевая моих родных. – Суки ебаные.
- Да, ладно, - вздохнула я, забирая инструмент. – Нормальная гитара. Спасибо, что хоть такую подарили.
- И то верно, - кивнула подруга. – Чо, гулять пойдем?
- Через час, - ответила я. – Посуду помою и зайду за тобой.
- Давай, - снова кивнула Катька, а я, проводив её, прислонилась к стене в коридоре и поджала губы, не зная, радоваться мне или снова плакать.

Порой мне казалось, что мама и правда пытается меняться. Она могла погладить меня по голове, иногда разговаривала со мной перед сном, спрашивая, как у меня дела в школе. Но потом, словно устав от ношения масок, снова превращалась в прежнюю маму. И тогда возвращались подзатыльники, ругань и оскорбления.
Однажды я долго возилась в морозилке на работе, распихивая полуфабрикаты по ящикам, поэтому ожидаемо заболела. Утром я еле встала, на ватных ногах зашла на кухню и увидела там маму.
- Мам, кажется, я заболела, - поморщилась я, беря стакан и наливая воды из-под крана.
- Глупости не говори, - фыркнула она и, встав со стула, подошла ко мне, после чего пощупала лоб. – Небольшой жар. Где тебя угораздило? С Катькой опять шлялись где-то?
- Я вчера на работе в морозилке была. Пересчитывала полуфабрикаты. Наверное, из-за этого, - ответила я и, присев на табурет, вздохнула. Мне было плохо: лихорадило, дико хотелось пить, да и каждую клеточку тела ломило, словно меня молотком избили. – Можно я дома останусь? Лида разрешит…
- Еще чего удумала, - возмутилась она, доставая аптечку. – Парацетамол с аспирином выпьешь и через два часа пройдет. Пропотеешь и все.
- Мам, но правда плохо, - попытка провалилась. Мама покачала головой и поджала губы. Верный признак того, что она злится.
- Зарплата сегодня?
- Да. Обещали.
- Значит, пойдешь. В школу записку напишу, полежишь пока, а после обеда на работу поедешь.
- Меня сразу завернут и обратно отправят, - возмутилась я, но вспышка забрала последние силы. Голова закружилась, и я чуть не упала.
- Придуриваться только не надо. Обычная простуда. Пей, - она протянула мне таблетки и добавила. – Иди в кровать. Разбужу тебя после обеда.

Но и после обеда мне не полегчало. Голова раскалывалась, горло саднило так сильно, что было больно глотать, а руки ничего не могли удержать. Но мама была непреклонна. Когда дело касалось зарплаты, на второй план отступало все: контрольные, праздники и даже болезни.
Я не помнила, как доехала до мясокомбината, как переоделась и вошла в цех. Хорошо, что меня перехватила Лида и, охнув, увела в подсобку.
- Настя! Ну что ты творишь? – сетуя, она уложила меня на скамью и укрыла телогрейкой. Я вымученно улыбнулась, но Лида вздохнула и покачала головой. – Куда ты поперлась-то с температурой?
- За зарплатой, - тихо ответила я. Меня начало знобить, да так сильно, что аж зубы застучали.
- Дохлым зарплата не нужна, - снова вздохнула Лида и, пощупав мой лоб, скривилась. – Ты горишь вся. Таблетки пила?
- Ага.
- Какие?
- Парацетамол и аспирин, - ответила я. Лида кивнула, подоткнула под меня тулуп и махнула рукой на Аньку, которая вошла в подсобку и открыла рот.
- Бухая? – спросила та, заставив Лиду ругнуться.
- Хуйню не неси. Температура у нее. Если Михалыч будет по цеху гулять сегодня, в подсобку не пускайте. Скажите, травили тараканов.
- Лады, - пожала плечами Анька и, подмигнув мне, вышла.
- Я могу работать, - прошептала я, но Лида покачала головой.
- Можешь, можешь. В себя сначала приди, дурная. А потом работай.

Я всю смену проспала в подсобке. Ни Лида, ни другие рабочие меня не трогали. Только Коля иногда забегал, мялся на пороге, вздыхал и, осторожно прикрыв дверь, уходил. После того, как я сломала руку, он очень трепетно ко мне относился, а тут на него даже жалко было смотреть.
После смены Лида посадила меня на автобус, и я поехала домой. Пассажиры на меня косились всю дорогу, а я, прижавшись горячим лбом к холодному стеклу, дремала. И чуть не пропустила свою остановку, но все же успела выскочить из автобуса и, шатаясь, медленно побрела к дому.
Я тихо вошла в квартиру, с трудом разделась и, войдя на кухню, положила перед мамой зарплату. Затем выпила воды, проигнорировала мамин приказ вымыть полы и отправилась в свою комнату. Легла в кровать и с головой укрылась одеялом, а потом уснула.

Проболела я почти две недели. Болела сильно: меня то скручивал кашель, то знобило и трясло, как припадочную, то я обливалась потом, буквально сгорая изнутри.
Мама иногда заходила ко мне в комнату, приносила воду и таблетки, а потом молча уходила. Братьям запретили подходить к моей комнате, а мне было запрещено её покидать без разрешения. Мама дико боялась, что и остальные заразятся, но им повезло. Когда мне стало получше, то мама снова включила свою старую пластинку. «Денег нет, вот ты проболела, копейки получишь, на что мы жить будем» и все в таком духе. Я молчала, пыталась встать с кровати, но была так слаба, что снова падала обратно в мягкие объятия одеяла.
- Сука такая, - ворчала мама, думая, что я не слышу. Она разговаривала с отчимом, не стесняясь крыть меня матом. – Выебывается больше. Я вижу, что глаза блестят. Здорова она, просто прикидывается. Лишь бы на работу не идти. Захожу вчера, а она музыку слушает и ножкой трясет. Больная, тоже мне…
Больше я ножкой не трясла, боясь снова рассердить маму. Да и музыку слушала только ночью, когда не могла уснуть от того, что ноги крутило от судорог.

*****
Перед экзаменами меня на какое-то время оставили в покое. Мама вспомнила, что хороший аттестат тоже нужен, разрешила взять отпуск на работе на время экзаменов и запретила братьям мешать мне готовиться. Ну а я с чистой совестью брала тетради и шла в читальный зал библиотеки, где до закрытия занималась.
Иногда мне компанию составляла Катька, правда, устав, утаскивала меня погулять, но я была не против. Гулять приходилось подальше от дома, чтобы не столкнуться с мамой или отчимом. Однако мне везло, пусть я и отчаянно трусила, что очень веселило Катьку. Правда и веселье со временем сошло на нет. Я понимала, что если хоть по одному экзамену получу тройку, то мама с меня шкуру спустит. Поэтому частенько отказывала Катьке и подруга, надув губы, занималась вместе со мной.

Катьке было проще. Она договорилась с родителями, что будет поступать на заочку и параллельно работать. Её бабушка работала в университете библиотекарем и, естественно, внучку бросить не могла. Катька и меня зазывала с собой, но я отказывалась, выдумывая нелепые отмазки. Скажи я ей правду, и подруга меня будет клевать, пока ей не надоест, а это ей не надоест никогда.

Экзамены я сдала успешно, получила аттестат и криво улыбнулась, когда меня поздравила и обняла Катькина мама, тетя Алла. Моя мама не пришла, сославшись на мигрень. Когда я уходила на вручение аттестатов, она лежала на диване, охала и прижимала ко лбу мокрую тряпку.
Мои одноклассники радовались, а я стояла в сторонке и, смотря на них, грустно улыбалась. Сейчас они поедут на выпускной, а я отправлюсь домой, потому что мама не разрешила. Завтра они будут спать вволю, а я поеду рано утром на мясокомбинат, зайду в отдел кадров и скажу, что теперь буду работать полную смену постоянно. Послезавтра у них начнется новая жизнь, а моя останется все той же – серой и унылой.

- Деньги им платить, чтобы тебя там выебали, как дуру деревенскую? – фыркнула она, когда я впервые заикнулась о выпускном. – Это раньше танцевали до утра, адресами обменивались, да рассвет встречали. А сейчас нажрутся и давай ебаться, пока не посинеют.
- Кривой пизды дурные дети, - поддакнул отчим, не отрываясь от газеты. Я не стала спорить, налила себе чай и ушла в комнату. Может мама права и мне правда там делать нечего? Есть же дела и поважнее.

На следующий день я приехала на работу и первым делом зашла в отдел кадров. Галина Кирилловна Кириченко по-прежнему сидела там. На первый взгляд, ничего не поменялось, но я увидела, как постарела наш кадровик. В волосах белела седина, губы окружила сеточка морщин, и лишь глаза были все теми же. Жесткими и цепкими.
- А, Соловей! – вместо приветствия гаркнула она. Я улыбнулась и присела на стул. – Ну, какими судьбами? Увольняться пришла?
- Нет, - мотнула я головой. – Аттестат принесла, теперь могу полную смену работать.
- Это хорошо. Народ нужен, - хмыкнула Галина Кирилловна. Я промолчала и подождала, пока она внесет изменения в мой лист. – Готово. Передам мастеру цеха. Так, о зарплате она тебе рассказывала?
- Да.
- Ну, значит, воздух сотрясать не буду, - хохотнула она. – Дуй переодеваться.
- Хорошего дня, - улыбнулась я. Галина Кирилловна серьезно на меня посмотрела и, кивнув, поджала губы. Словно поняла, что для меня этот день хорошим никогда не будет.

- От она! – удивилась Анька, увидев меня в раздевалке. – Насть. Я думала, ты увольняться будешь.
- Куда там. Еще поработаем, - вздохнула я, надевая белый халат и застегивая пуговицы. Анька потерла толстую губу и кивнула.
- Ага. Ладно. Тебя подождать?
- Не, иди. Сама дойду, - улыбнулась я. Но, когда Анька вышла, моя улыбка исчезла, будто ластиком стерли. Я умела быть вежливой. Умела и маски надевать, если нужно, потому что у меня был хороший учитель.

Лида тоже удивилась, когда я вошла в цех и направилась к пельменному автомату. Только, в отличие от Аньки, ничего не стала говорить. Нахмурилась, покачала головой и кивнула мне. Я кивнула в ответ и запустила машину, когда рабочие заняли свои места.
Правда на обеде она перехватила меня в коридоре и, утащив в подсобку, устроила допрос. Сначала я отнекивалась, а потом поплыла, когда Лида грубо меня встряхнула за плечо.

- С твоей-то башкой и в этом клоповнике? – возмутилась она, когда услышала, что я отказалась от вышки. Лида говорила правду. Я частенько рассказывала рабочим всякие интересности, да и быстро все схватывала, когда меня обучали на оператора линии. – Или аттестат плохой?
- Хороший, - пожала я плечами.
- А в чем дело тогда? – спросила Лида. Я промолчала и покраснела от смущения. Мама всегда мне говорила, что нельзя выносить сор из избы. Но Лида все поняла.
- Понятно. Семья против, - вздохнула она и, погладив меня по голове, кивнула. – Ладно, пошли работать, горе ты мое луковое.
Я не смогла сдержать улыбки, да и Лида улыбнулась. Пусть и немного грустно.

С того дня началась моя новая жизнь, хотя, если так посмотреть, она была все той же. Утром я вставала первой, ставила чайник на огонь и будила братьев в школу. Затем шла в туалет и умывалась, после чего делала бутерброды для мелких и завтракала сама. Хорошо, хоть отводить их в школу не надо было. Мой рабочий день начинался в восемь, а до работы ехать сорок минут, поэтому братья ходили в школу сами, а я медленно топала на остановку, где меня подбирал служебный автобус. Автобус для рабочих выделил новый директор мясокомбината и многие ему были благодарны. Правда, когда автобус подъезжал к моей остановке, то был забит полностью и мне приходилось орудовать локтями, чтобы влезть внутрь душного салона и до самого мясокомбината дышать вонью от нечищеных зубов и смесью перегара с блевотиной.

Затем двенадцатичасовая смена, а то и еще два часа, если Лида просила задержаться. Стоя у пульта пельменного автомата, я не заметила, как сама стала автоматом. Меланхолично нажимала кнопки, следила, чтобы Анька не лазила рукой в лоток, где пакеты с пельменями спаивал горячий нож, а потом, дождавшись гудка, шла со всеми в столовую.
Там я обычно брала поднос, изучала меню и, взяв еду, занимала свободный столик. Иногда ко мне подсаживались наши девчата, иногда я обедала с Колей, но чаще всего одна. Медленно колупала вареную перловку с котлетой, потом ела салат из огурцов и помидоров, и, закончив, уходила в цех, чтобы еще немного побыть в одиночестве. Лида понимала мое состояние, поэтому не надоедала. Да и другим сказала меня не трогать. Знала, что со временем я оживу. А я оживать не хотела.

Домой я возвращалась по привычному маршруту, выходя на одну остановку раньше, чтобы просто прогуляться и подышать свежим воздухом. Я шла домой неспешно, никуда не торопясь. Рассматривала окна квартир, в которых горел теплый свет, улыбалась, если видела обнимающихся людей.
Больше всего я любила осень. Тогда я делала большой круг, заходя по пути в парк рядом с домом. Шла по потрескавшимся дорожкам, раскидывала ногами в стороны желтые листья и думала о своем. Когда шел дождь, я позволяла себе чуть поплакать. Но не сильно, чтобы глаза не покраснели. Я не хотела, чтобы мама видела мои слезы и мою боль. На её ворчанье я не обращала внимания, став молчаливой и рассеянной.
Вернувшись домой, я мыла посуду, которая скопилась за день в раковине. Иногда ко мне присоединялся Андрейка и рассказывал, как прошел его день в школе. Я невольно улыбалась, слушая брата, у которого горели глаза. В отличие от Матвея, младшенький любил учиться и поглощал знания, словно отчим водку. Только отстраненность Андрея никуда не делась. Он все так же закрывал ладонями уши, если мама принималась меня отчитывать, и убегал в комнату. Но наедине со мной он улыбался и делился своими победами в школе.
После мытья посуды я готовила ужин. Мама перестала подходить к плите, когда поняла, что я готовлю не хуже неё. Только Матвей корчил рожу и швырялся едой, говоря, что она на вкус, как говно.

Когда мне исполнилось девятнадцать, Матвей начал меня пугать. Ему было двенадцать, но вел он себя, как озабоченный девятиклассник. Когда я сидела в туалете, он мог приоткрыть дверь и подглядывал за мной в щель, думая, что я не вижу. Воровал мои трусы, лазил в моих вещах и однажды я увидела, как он мучает щенка на пустыре за школой. Меня он привычно именовал блядью, когда мама и отчим не слышали. Причем произносил это слово с придыханием, будто ловил от этого странный кайф. Как-то я пожаловалась маме, но та махнула рукой, сказала, что он еще ребенок и проигнорировала странное поведение сына. Андрейка тоже пугался брата.
Младшенький подошел ко мне однажды, когда я мыла посуду и сказал, что Матвей сидит под одеялом и трясется. Вздохнув, я взяла Андрея за руку и отправилась в комнату, сорвала одеяло и увидела, что Матвей дрочит на мою фотографию, которую вытащил из семейного фотоальбома. Он не остановился. Только усмехнулся, нагло смотря мне в глаза, и продолжил «трястись». Мама и это проигнорировала, сказав, что мальчик растет. Отчим заржал и долго подкалывал насупившегося Матвея, что тот ослепнет, если не перестанет.

Учился Матвей плохо и дошло до того, что мама стала делать домашку за него, пока он валялся на кровати и читал комиксы. Я боялась оставаться с ним наедине, поэтому, если такое случалось, запиралась в комнате и ждала, пока мама не вернется с рынка. Матвей жутко скреб ногтями в дверь, а меня еще долго преследовал его глухой голос, повторявший одно и то же:
- Настя - блядь. Настя – блядь.

Но в целом я привыкла к такой жизни и не замечала, как начала таять. Словно восковая свечка, которую обрекли на сожжение во имя высшей цели. Немного помогал дневник, куда я выплескивала свою боль, и музыка. Я вставляла наушники в уши, нажимала кнопку «Play», закрывала глаза и уносилась из этого мира в другой. Более радостный и счастливый.

Серость постепенно завладевала мной. Это подмечала и Катька, с которой мы стали видеться реже. Я работала, а Катька и работала, и училась, возвращаясь домой за полночь. Подмечала Лида, говоря о том, что мне нужен отпуск. Я улыбалась и кивала в ответ на это. Мама уже дала мне ответ насчет отпуска, и он был таким, как я и ожидала.
- Хватит! На том свете отдохнешь, - ответила она и принялась загибать пальцы, перечисляя проблемы, для которых нужны были деньги.
Какие-то радостные мелочи, случавшиеся со мной, тоже растворялись в этой серости, почти не оставляя следа в моей душе.
Однажды я шла домой с работы, как обычно медленно и никуда не торопясь. Рассматривала людей, идущих навстречу и слушала любимый «Blackmore's night» в плеере, думая о своей серой жизни. А потом вздрогнула, когда мне преградили путь два длинноволосых парня. Причем один из них был довольно симпатичным, а второй, выше ростом, походил на гопника, зачем-то одевшегося, как неформал. Я вытащила наушник из уха и сделала шаг назад, пока не осознала, что симпатичный парень протягивает мне три цветочка – розочки, которые еще не успели распуститься.

- Девушка, вы чо такая грустная? – спросил меня высокий. Он улыбнулся доброй, обезоруживающей улыбкой.
- На работе устала, - нехотя улыбнулась я в ответ. – Домой иду.
- Не дело без улыбки домой идти, девушка, - сказал второй и снова протянул мне цветы. – Возьмите и улыбнитесь. Ну её в жопу, грусть эту.
- Может вас обидел кто? – я повернулась к высокому и помотала головой. – Точно? А то мы и пизды можем дать. Как рыцари, типа.
- Блядь, Солёный, - рассмеялся второй и я, неожиданно, рассмеялась тоже. Он повернулся ко мне, приложил руку к груди и извинился. – Вы его простите. Подкатам он только учится.
- Успешно учусь, чо ты буровишь? - возмутился высокий, но потом тоже хохотнул. – Ладно. Не пугайтесь. А цветочки возьмите. Нас тут один кавалер испугался, цветы бросил и бежать. Ну и не бросать же? Хорошие вон. Пусть вам настроение поднимут.
- Спасибо, ребят, - улыбнулась я, беря цветы. Парни переглянулись, хохотнули, а потом, словно заранее сговорились, чмокнули меня с двух сторон в щеки, снова заставив рассмеяться.
- Улыбайтесь, девушка. Ну их все в пизду! Погнали, Дьяк. Поляна ждет! – крикнул высокий. Второй помотал головой, виновато улыбнулся и, дурашливо поклонившись, побежал за другом.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.

Девяносто девятый начался не так уж весело, как я хотела. После маминой истерики я почти все каникулы провела дома. Мне запретили гулять, запретили бегать к Катьке и даже на балкон выйти было нельзя, потому что там меня могли увидеть соседи.
Мама перестаралась, когда лупцевала меня скакалкой и ремнем. Проснувшись первого января, я по привычке отправилась в туалет. Посмотрела на себя в зеркало, потрогала синяки, еще не начавшие желтеть и тяжело вздохнула. Последствия порки сходили нехотя, словно старались оставить как можно больше напоминаний о себе, но я не расстраивалась. Конечно, было жаль просидеть все каникулы дома и пушистый новогодний снег видеть только в окно.
Катьке, заходившей за мной, мама говорила, что я заболела гриппом и сейчас лежу в кровати. Я слышала Катькин резкий голос, порывалась выйти в коридор, но понимала, что этим только снова спровоцирую маму, которая и так меня игнорировала.

После порки, когда она с отчимом вернулась с рынка, то не обмолвилась со мной ни словом. Даже в спальню не зашла, чтобы проверить, как я себя чувствую. А я лежала под одеялом и ждала. Ждала, что она хотя бы заглянет, посмотрит, проворчит под нос ругательство и уйдет. Но она так и не зашла.
Сначала я подумала, что про меня забыли. Я слышала, как родные накрывают на стол, звенят тарелками и разговаривают. Слышала телевизор, который смотрел отчим. Галдел в своей комнате Матвей. Только Андрей попытался заглянуть в мою комнату, но мама так на него рявкнула, что брата как ветром сдуло. Он, увидев меня тридцать первого, открыл рот, чтобы задать вопрос, потом нахмурил брови, мотнул головой и ушел в комнату. На миг мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.

Семья встречала новый год, а я сидела в комнате, держа в руке тарелку с оливье. На столе стоял стакан воды и лежал кусочек хлеба. Мне не дали присоединиться к столу, поэтому я встречала девяносто девятый в одиночестве, под светом старого ночника. Конечно, в груди ворочалась обида, но такая маленькая, что я без усилий её придушила. Мне было плевать на праздник, который обошел меня стороной. Хоть оливье дали и то хорошо.  
В гостиной слышался смех, звучали старые песни из телевизора и хохотали братья, разворачивая подарки. Я подняла голову и посмотрела на часы над кроватью. Десять минут первого. Новый год наступил.
- Не хочу машину! Хочу космонавта! – заорал неожиданно Матвей. Я услышала тихий голос мамы, успокаивающий его, а потом и отчима.
- Дед Мороз тебе завтра принесет, - ответил он. Его язык заплетался, но в голосе был смех и радость.
- А Насте он подарок не принес? – спросил Андрей. Мама вздохнула, а я затаила дыхание, чтобы услышать ответ.
- Плохим детям он подарки не приносит, - ответила мама.
- А Настя плохая? – снова спросил младший. Снова вздох и раздражение в голосе.
- Да, Настя плохая. Иди за стол, пока курочка не остыла. Бегом, бегом.

- «Настя плохая», - подумала я, ковыряясь в салате. Такая плохая, что ей даже жареная курица вместо подарка не положена. Такая плохая, что со сломанной рукой ходила на мясокомбинат, чтобы заработать на праздничный стол и подарки. Настя плохая. Плохая.
Вздохнув, я доела оливье, которого мне положили одну ложку, поставила тарелку на стол и глотнула воды. Затем забралась под одеяло и вытащила из-под матраса «Полые холмы» Мэри Стюарт. Еще раз прислушалась к веселью в гостиной, скривила губы и открыла книгу. Лучше погрузиться в волшебный мир, чем оставаться в этом.

За день до конца каникул синяки наконец-то сошли. О порке напоминал разве что бледный тонкий шрам над верхней губой. Да и то, если хорошенько присмотреться. Мама тоже меня осмотрела утром, удовлетворенно хмыкнула и вручила список покупок.
- Купишь все и сразу домой, - приказала она. – Нечего по морозу шляться.
- Хорошо, мам, - тихо ответила я, натягивая свитер. – Можно я в библиотеку зайду?
- Зачем? – прищурилась она.
- Книги сдать. И новое взять почитать.
- Обойдешься. Сдай и все. Сейчас школа начнется, да и работу никто не отменял, - покачала она головой, делая глоток кофе.
- Хотя бы одну. Вечером-то после работы можно? – попросила я. Мама скривилась и нехотя кивнула.
- Ладно. И сразу домой.

Выйдя на улицу, я вдохнула морозный воздух и улыбнулась, смотря на ярко-голубое небо. С непривычки закружилась голова, да и легкие обожгло свежим воздухом так сильно, что я закашлялась. А потом снова улыбнулась, когда услышала позади голос Катьки.
- Ну, наконец-то. Явилась во плоти, хоть жопу колоти, - фыркнула она, а потом, рассмеявшись, обняла меня. – Привет, родная.
- Привет, - улыбнулась я. Правда тут же ойкнула и показала зажатый в руке список покупок. – Мне в магазин надо.
- Погнали. Мне тоже. Сиги кончились, - кивнула Катька, а потом тихо добавила. – Я уж боялась, что они тебя убили.
- Что? – нахмурилась я.
- Что-что. Убили, говорю, - хмыкнула подруга, беря меня под руку. – Я думала, если ты в школе не появишься, ментов вызвать. Болела?
- Ага.
- Чем? – спросила Катька, заглядывая мне в глаза. Вздохнула, увидев, что я покраснела, и покачала головой. – Так и знала, блядь. Снова били?
- Немного, - соврала я, а потом, остановившись, повернулась к ней. – Не надо, Кать…
- Что не надо? – в её голосе появились металлические нотки, а глаза недобро полыхнули огнем. – Не надо ментов звать?
- Ничего не надо, - кивнула я. – Ни ментов, ни проверок. Это моя семья. Сама разберусь.
- Нахуя я тебя слушаю? – вздохнула Катька, уловив в моем голосе что-то, чего раньше не слышала. – Ладно. Что на Новый год подарили?
- Тарелку салата и стакан воды, - рассмеялась я, когда Катькино лицо вытянулось.
- Гонишь, да?
- Нет.
- Балуют тебя, Настюха, - подыграла Катька. – Аж салат дали.
- А тебе? – спросила я. Катька отмахнулась и сменила тему. Но я поняла почему. Не хотела меня расстраивать. Ей дарили настоящие подарки, как и другим, нормальным детям. Лишь уроды, вроде меня, ничего не получали. «Настя плохая», - снова всплыли в голове слова мамы. Я вздохнула и, ускорив шаг, поравнялась с Катькой.

После магазина мы зашли в библиотеку, которая находилась неподалеку от моего дома. Катька осталась на улице покурить, пока я сдаю книги и выбираю новые. Ольга Васильевна, библиотекарь, знала меня хорошо, поэтому стоило войти, как на её морщинистом лице сразу появилась улыбка.
- Здравствуй, Настенька.
- Здрасьте, теть Оль, - улыбнулась я, подходя к стойке и выкладывая книги. Правда тут же покраснела и добавила. – Простите, я просрочила немного. Заболела просто.
- Да, ладно, - махнула рукой старушка. – А я-то думаю, чего не забегаешь. Обычно ты ж книжки глотаешь за пару дней, а потом за новыми бежишь.
- Не до книг было, - вздохнула я. Ольга Васильевна кивнула и указала рукой на полку с платными книгами.
- Новое приехало. Недавно только. Будешь брать что-то? – я жадно осмотрела книжный шкаф и поджала губы, вспомнив мамины слова. Затем вытащила из кармана пару монет, оставшихся с проезда на работу, и положила на стойку. Старушка улыбнулась и, посторонившись, пропустила меня к полке, чтобы я могла выбрать то, что захочу.

Когда я вышла из библиотеки, Катька, пританцовывая, закуривала третью сигарету. Увидев меня, она фыркнула и покачала головой. Я же, показав ей язык, прижала к груди «Волкодава», которого давно хотела почитать, да его постоянно забирали, опережая меня.
- Нормальные девки деньги на шмот тратят, а ты сказки покупаешь, - пошутила Катька. – Пошли? Чуть манду себе не отморозила.
- Нормальные девки в мороз не юбки носят, а штаны, - парировала я и, взяв Катьку под руку, медленно пошла домой.

Возле подъезда Катька остановилась и снова смерила меня внимательным взглядом. На секунду её глаза расширились и в них появился холодок.
- Шрама у тебя не было, - тихо сказала она, прикасаясь к нему пальцем. Я дернулась в сторону и пожала плечами. – Прости, родная.
- Все нормально, - ответила я, крепче сжимая книгу.
- Нет, Насть. Не нормально, - помотала головой Катька. Я вздохнула, но на подругу мой демонстративный вздох не подействовал. – Нечего вздыхать. Сначала синяки… теперь шрамы. Дальше что? Табуретки у подъезда, еловые ветки и оркестр?
- Нет, - покраснела я, поняв, куда клонит Катька. Та поджала губы и изогнула бровь, готовясь к очередному моральному втыку.
- Да. К этому все и идет. Бабки рассказывали у подъезда, как ты орала… - ответила она, заставив меня вздрогнуть. – Мамка твоя потом пизданула, что ты себе на ноги кипяток вылила случайно. А мне сказала, что ты гриппом болеешь.
- Кать…
- Что «Кать»? – буркнула она, а потом махнула рукой. – Я ж вижу, что ты сама на себя не похожа. Тебя пиздят все сильнее и сильнее. Долго это продолжаться будет?
- Больше меня не будут бить, - тихо ответила я. Катька, открыв рот, тут же его захлопнула и недоверчиво на меня посмотрела.
- Точно?
- Точно, - кивнула я и робко ей улыбнулась. Катька покачала головой, ругнулась и, вытащив пачку, закурила. Её родители были не против, что дочь курит. Катька сама однажды зашла на кухню, бросила на стол сигареты и сказала, что с этого дня курит. А на все возмущения парировала так, что я потом долго хохотала, когда она мне рассказала. «Вот когда станете белыми и пушистыми, тогда и будете мне говорить, что делать. Я курю и чо?».
- Ох, родная, - вздохнула подруга, чиркая зажигалкой. – Нездоровая это все хуйня. Нездоровая.
Сплюнув, Катька выбросила зажженную сигарету в урну и, пихнув меня в спину, вошла в подъезд. А я, идя за ней, улыбалась. Хоть кому-то на меня не плевать. Катька правда волновалась. Врать она не умела, да и не стала бы. Тем более, мне.

На удивление, оставшиеся полгода до конца девятого класса, да и половину десятого мама меня не била. Могла изредка отвесить подзатыльник, но и то, будто бы сдерживалась. Даже Матвея стала гонять, если тот ко мне лез. Я не знала причин такой неожиданной смены настроения, но в душе лишь порадовалась. Впервые за все время я смогла прийти весной в школу в блузке с коротким рукавом и буквально светилась от счастья.
На работе тоже было спокойно. Лида постепенно начала меня ставить с собой в пару на пельменный автомат и даже пару раз дала постоять за пультом. Изначально мне казалось, что это самая легкая работа в цеху, но после того, как сама попробовала, мнение поменялось. Лида, стоя на возвышении, контролировала всю линию и, как мне думалось, весь цех. После того, как предыдущего мастера уволили за инцидент с Верой, Лиду, ожидаемо, поставили на его место, но она и тогда не отказалась от простой работы, частенько занимая место оператора.
Лида не кричала на меня, когда я случайно жала не ту кнопку, не обзывалась и не швырялась в меня замороженными пельменями. Вместо этого она ставила линию на отдых и еще раз подробно объясняла, что и как надо делать, пока у меня не стало получаться. Остальные работницы посмеивались, наблюдая за нами, да и я сама стала улыбаться куда чаще.

- Дочка у неё была, - улыбнулась Таечка, рослая, тучная женщина, которая встала после Веры на фаршемешалку. В ночную смену мы сидели в подсобке и гоняли чаи, пока Лида побежала к кладовщикам за заказом на сборку. Новенькая Наташа поинтересовалась у остальных о причинах любви Лиды ко мне, но все почему-то сразу замолчали. Только Тая решила ответить. Она работала в цеху давно и знала все о тех, с кем работала.
- Дочка? – удивилась Наташа, отхлебывая горячий чай из кружки. Таечка кивнула.
- Настина ровесница. Лидка тогда только в цех устроилась, ученицей. Работала, как коняга, за десятерых, а после смены домой еле ползла. А дома у нее не только дочка-школьница, но и мужик-раздолбай. Синячил, руки распускал, лодырничал, а Лидка его любила. Все ему прощала. Он дома сидит, пузо нажирает, а она здесь – рохли тягает и жопу морозит. Так вот. Летом Лидка на работе в ночь осталась, а утром, как обычно, домой. А там…
- Что там? – испуганно спросила Наташа, когда Тая замолчала.
- Что-что, - фыркнула Анька, вытирая лоб косынкой. – Белку её долбоёб поймал, да дочку Лидкину того... Наглухо.
Я побледнела, услышав это, да и Наташке стало неловко за заданный вопрос. Но Тая похлопала девушку по плечу и улыбнулась.
- Не хлопай глазами. Лидка нам сама потом рассказала. Когда в цеху дневала и ночевала. После того… ну… квартиру она продала, да в Блевотню съехала. Все думали, что она следом уйдет. Высохла вся, бедная. Одни глаза остались. Но нет. Выкарабкалась, оклемалась. А тут Настёна в цех пришла. Вот и накрыло Лидку.
- Чего лясы точим? – весело крикнула Лида, открыв дверь. В руке была зажата накладная, а значит, пора за работу. – Пошли, бабоньки. Пошли. Дома чаи гонять будем.

- Ты чего тихая такая? – спросила Лида, когда я стояла на пульте и следила за линией. Я робко улыбнулась и пожала плечами. – Вон, что. Рассказали, значит? Ну, сучки. Нашли, чем дитя пугать.
- Это правда, Лид? - вопрос был задан осторожно, но Лида все равно дернулась. Почти незаметно, но я заметила.
- Правда, - вздохнула она и, погладив меня по голове, улыбнулась. – Ну, дело это давнее, да ничего уже не попишешь. Ты лучше за лентой следи. А то вон Анька халявничает…
- Ничо не халявничаю! – возмутилась Анька, услышав, что сказала Лида. Правда, увидев, что та улыбается, махнула рукой и тоже рассмеялась. – Ну вас. Дурынды две.

Вернувшись домой, я не успела раздеться, как мама позвала меня на кухню. Когда я вошла, там была не только она, но и отчим. Он сидел за столом, листал журнал и смеялся над анекдотами. За полгода дядя Игорь округлился, появился живот, да и на щеках играл румянец.
- Зарплату не дали? – спросила мама, не успела я зайти на кухню.
- Нет, - помотала я головой, наливая воды из-под крана. – Завтра или послезавтра дадут.
- Ладно, - хмыкнула мама. Я же, вспомнив о том, что хотела спросить, повернулась к ней, чем снова вызвала недовольство.
- Мам, а можно мне с зарплаты две кассеты на плеер купить? – тихо спросила я. Мама вылупила глаза и приоткрыла рот, став похожей на лягушку. Отчим, услышав мой вопрос, прыснул в кулак и покачал головой.
- Какие кассеты? – недовольно процедила она.
- У нас в магазине продаются, - улыбнулась я. – «Blackmore’s night» и «Акустический альбом».

Я сознательно умолчала о «Короле и Шуте», зная, что мама это не одобрит. Первый альбом, который мне подарила Катька, я прятала в тайнике рядом с дневником и слушала только тогда, когда семья засыпала. «Акустический альбом» я услышала у Катьки и буквально в него влюбилась, но подруга редко давала его мне, поэтому ближайшей мечтой было заиметь собственную кассету.

- Опять бесовские твои песни, - вздохнула мама, заставив меня нахмуриться. – Братья в лагерь поедут летом, деньги нужно копить. Да и остальное… не знаю, куда все распихать, чтобы хватило. Ты еще с кассетами своими.
- Ты же говорила, мам, что с зарплаты будешь мне деньги давать, - губы задрожали, а от обиды слезы выступили на глазах.
- Да, ладно, Валь. Пусть купит, чо ты, - вмешался неожиданно отчим. Не успела я осознать сказанное, как он добавил. – Работает же. Пусть купит. Кассеты копейки стоят.
- Ладно. Как получишь деньги, сходим за кассетами твоими, - буркнула мама и махнула рукой. – Помойся иди. Воняет, ужас просто. Тухлятину пакуете, что ли?

Радость от того, что мама согласилась купить мне кассеты, быстро исчезла. Каждый раз она говорила, что от меня воняет, стоило только переступить порог. Несмотря на то, что я мылась после смены в общем душе, мне приходилось еще раз купаться, когда я возвращалась домой. И ладно, если Лида меня ставила в колбасный цех. Но в полуфабрикатах нечему было вонять. Пот я смывала в душе, однако все равно воняла, по словам мамы.
Когда я вернулась из душа, мама и отчим собрались в магазин. Мне выдали список дел, не забыв напомнить о том, что надо забрать братьев у соседей, куда они отправились на день рождения. Я вздохнула и, кивнув, закрыла за ними дверь. Маме было плевать, что у меня экзамены на носу, к которым надо готовиться. Плевать, что я устала после смены и просто хочу отдохнуть. Домашние дела не терпели отлагательств.
Заварив чай, я быстро перекусила хлебом с маслом, потом поставила на огонь кастрюлю и сунула туда два жирных окорочка, которые размораживались в раковине. Пока кастрюля закипала, я быстро пропылесосила, затем открыла форточки, чтобы проветрить квартиру. Осталось вымыть полы и с этим было сложнее всего. Спина и так болела из-за тяжелой смены, а после мытья полов вообще отваливалась. Если мамы не было дома, я чуть-чуть отдыхала, сидя на диване, а потом занималась оставшимися делами. Но и это еще не все.
Дождавшись её из магазина, я забирала пакеты, тащила на кухню и разбирала их. После этого, если было нужно, чистила картошку, морковку и лук. Расщепляла на волокна вареное мясо для второго, пока мама делала с Матвеем уроки. И только после этого мне разрешалось заняться своими делами.

Обычно я делала уроки, пока мама не звала ужинать. Приходила на кухню, забирала свою тарелку и хлеб, после чего шла обратно в комнату, где в одиночестве ела. Места за кухонным столом всем не хватало, поэтому после рождения Андрейки, я ела в комнате или дожидалась, пока поест семья.
Поужинав, я снова шла на кухню и мыла посуду. Если к тому моменту корзина для грязного белья наполнялась, приходилось идти стирать. Грязную одежду Матвея и отчима нужно было замачивать перед стиркой, остальные вещи я стирала сразу, если они были не сильно грязными. Стиральная машина у нас была. Старенькая, с крышкой сверху, но была. Однако мама всегда заставляла меня стирать руками. «Девочка должна уметь стирать руками», говорила она. А я с ней соглашалась, не смея спорить.
Но даже несмотря на усталость, я засыпала с улыбкой на лице. Вдруг завтра правда дадут зарплату, и я пойду в магазин за кассетами.

Зарплату мне и правда дали. Как обычно, пятьсот пятьдесят рублей. После смены я летела домой, как на крыльях. Прохожие, смотря мне вслед, крутили пальцем у виска. Один мужик ругнулся, когда я случайно в него врезалась, но меня ничто не могло остановить. Магазин закрывался в десять, а значит, можно успеть купить кассеты и даже послушать их перед сном. Надо только успеть.

- Мам, зарплату дали! – радостно воскликнула я, влетая на кухню. Мама смерила меня равнодушным взглядом и сделала глоток кофе из любимой чашки.
- И? – спросила она. – Мы сходили с отцом в магазин уже. Оставь на столе, я уберу.
- Но, ты же говорила, что мы в магазин пойдем, - удивленно ответила я, вытаскивая деньги и кладя их на стол, как сказала мама. – За кассетами.
- Шило в жопе колется? Уймись! – рявкнула мама, а потом снисходительно добавила. – Ладно. Сейчас оденусь и сходим.
- Я сама могу сходить, - улыбнулась я, протягивая руку к деньгам. Но мама была быстрее и накрыла их своей ладонью.
- Ты сама посрать не можешь, чтобы не изгваздаться, - буркнула она. – Впарят тебе говно, будешь потом ныть, что обманули. Оденусь и пойдем.
- Хорошо, мам, - кивнула я. Радость от предстоящей покупки кружила голову.

В магазин я влетела первой, а мама, качая головой, шла за мной. Даже продавец, худощавый паренек с кольцом в ухе, удивившись, не сдержал улыбку. Мое сердце бешено застучало, когда глаза нашли нужные мне кассеты.
- Здравствуйте. Можно «Акустический альбом» и… - я не договорила, потому что мама положила руку на плечо.
- Подожди, - поморщилась она и, взяв с прилавка кассету, внимательно её осмотрела. – Что это за хуйня?
- «Король и Шут», - улыбаясь, ответил продавец, подумав, что вопрос задали ему. – Хороший альбом. До сих пор раскупают быстро, еще и друзьям советуют.
- Оно и видно. Черт зубастый на обложке, - хмыкнула мама, бросая кассету на прилавок. С лица продавца медленно сползла улыбка. Он пожал плечами и убрал кассету обратно на стенд. Я еще не понимала, что произошло, поэтому повернулась к маме.
- Ты же обещала… - мама снова меня перебила и ткнула пальцем за спину продавца.
- Вот! Это хорошая музыка, а не твое дерьмо, - ответила она, когда передо мной положили кассету «Modern Talking. The best». – Тебе же нравилось в детстве. Вон и песни все классные. Включите, а?
- Хорошо, - кивнул паренек, снисходительно улыбнувшись, и через пару мгновений по магазину разлилась слащавая песенка «Cheri, cheri lady».
- Вот, - повторила мама и улыбнулась. – Не то, что ваши нехристи с рожами ублюдскими. «Арабесок» ей дайте еще…

Паренек хмыкнул, смотря на меня, а потом положил перед мамой нужную кассету. Она повертела кассету в руках, а потом кивнула. Правда перед этим злобно зыркнула в мою сторону, увидев слезы в глазах.
- Эти берем, - сказала она, двигая к продавцу кассеты. Мое сердце замерло на секунду, а потом ухнуло вниз, заставив голову закружиться.

- Нечего дерьмо всякое слушать, - говорила мама, пока мы шли домой. Я плелась позади нее. Настроение было напрочь испорчено, в глазах слезы, а губы дрожат. Лишь мама этого старательно не замечает. Она идет вперед, разговаривает со мной, но я несу в руках кассеты, которых не хотела, и не слушаю её.

Дома кассеты у меня забрали. Мама сразу же поставила «Арабесок» на музыкальном центре и принялась подпевать дебильной песне «Midnight dancer». Отчим тоже хлопал ладонью по колену, улыбался и качал головой в такт музыке.
- Эх, ностальгия… - протянул он, затягиваясь папиросой. – Умели раньше музыку делать, а, Настюха?
- Ага, - пробормотала я, наливая в стакан воды. – Умели…

В груди бурлила злость. Я злилась на маму за обман. Злилась на себя, за то, что промолчала. Злилась на ебанутых «Арабесок», которые заставляли маму улыбаться. А потом внутри что-то лопнуло. Снова. Так уже было.
Злость исчезла и на смену ей пришло равнодушие. Я не хотела, чтобы мама видела мои слезы. Не хотела, чтобы Матвей, угукая, носился рядом, щипая за жопу. Не хотела, чтобы они радовались, смотря на мои муки.

- Мам, можно я к Катьке спущусь? – тихо спросила я. Мама удивленно подняла бровь, и я поспешила добавить. – Мне у неё книгу по литературе взять надо. Заодно мусор выброшу.
- Ага, знаю. Будете потом час лясы точить, - фыркнула мама, но в итоге сдалась. – Ладно, иди. Через пятнадцать минут, чтобы дома была.
- Хорошо, - кивнула я. Затем накинула куртку, схватила ведро с мусором и выскочила за дверь.

Катька, открыв дверь, вылупила глаза, увидев меня, но быстро сориентировалась, крикнула, что это к ней, и вышла на площадку, прикрыв за собой дверь. Она удивленно посмотрела мусорное ведро, которое я поставила рядом с собой, потом перевела взгляд на меня и кивнула.
- Выгнали? Даже еды дали? – спросила она. Я, поперхнувшись, рассмеялась, как и Катька, которая расслабилась и хлопнула меня по плечу ладонью. – Ты чего так поздно?
- Кать, у тебя деньги есть?
- Чего? – нахмурилась Катька, но потом мотнула головой и добавила. – В смысле, сколько надо?
- Десять рублей, - подруга вздохнула, покачала головой и улыбнулась.
- Блядь, Настя. Хули ты так пугаешь-то? Я-то думала.
- Я отдам, Кать. Правда.
- Хуйню не неси. Отдашь, когда отдашь, - буркнула она и, скрывшись в квартире, вышла через минуту, протянув мне два пятака. – Точно хватит?
- Ага, - улыбнулась я. – Спасибо.
- Не за что, - рассмеялась Катька, а потом крикнула, когда я весело поскакала вниз по лестнице. – Ведро забери, дурная!

Через десять минут, я вернулась домой, а в кармане куртки лежал «Акустический альбом» Короля и Шута, который я слезно выпросила у паренька, который закрывал точку и собирался домой. Ну а дома я поняла, что чуть не спалилась. Мусор-то я выкинула, но вернулась без книжки, за которой якобы ходила. Хорошо, что мама мыла Матвея в ванной в этот момент.
Скинув куртку в коридоре, я переложила кассету в карман и, пройдя мимо отчима, вошла в комнату. А там, включив ночник, осторожно сняла с кассеты пленку и позволила себе минуту, чтобы полюбоваться обложкой.

Где-то внутри бурлил холодок, что я поступила неправильно. Обманула маму. Обманула семью. Но холодок быстро сгинул, потому что радость была сильнее. Я получила то, что хотела, и эта мысль грела мне сердце. Даже мой внутренний искалеченный ребенок улыбнулся. Я почувствовала это. Не его радость. Я чувствовала, что он гордится мной.
Когда семья легла спать, я дождалась храпа отчима, потом сходила на кухню за водой и, удостоверившись, что мама спит, вернулась в комнату, чтобы послушать кассету. Приподняла матрас и вытащила плеер, который прятала от Матвея, потом достала кассету и, включив, улыбнулась, услышав любимую мелодию.

«…И ты попала!
К настоящему колдуну,
Он загубил таких, как ты, не одну!
Словно куклой и в час ночной,
Теперь он может управлять тобой!
Всё происходит, как в страшном сне.
И находиться здесь опасно мне»! – подпевала я, шевеля одними губами. А потом замолчала, осознав, о чем пою.
Это же песня о моей жизни, в которой есть и темный, мрачный коридор, по которому я вынуждена красться. И колдун, управляющий мной, как безвольной куклой.
Губы задрожали, а следом заколотилось и сердце. Я выключила плеер, подтянула к груди ноги и беззвучно расплакалась. Я держалась, сколько могла, и теперь сорвалась. Ругала себя последними словами и плакала. Я обманула маму, чтобы пойти и купить себе эту кассету. Обманула. Я не купила её, а фактически украла, заняв у Катьки деньги, которые были нужны моей семье.

- «Нет»! – возмутился мой внутренний голос. Он был зол и буквально кричал. – «Ты заработала на эту кассету. Не смей себя принижать. Не смей».
- Я обманула… - прошептала я, но легче от сказанного не стало.
- «Нет», - снова ответил голос. Теперь он был мягким и нежным. – «Обманули тебя».
- Меня… - вздохнула я и, вытащив кассету из плеера, убрала её в подкассетник, а потом и в тайник, где её никто не найдет. Ни злой колдун, ни мама, которая этим колдуном и была.

*****
Летом братьев отправили в лагерь. Мама мотивировала это тем, что Матвей устал после школы и ему нужен свежий воздух. Ради этого она даже залезла в долги, набрав недостающую сумму. Андрей, естественно, поехал с ним, а меня отправили на неделю к бабушке Лене. Причем мама и отчим обменивались такими красноречивыми взглядами, что даже тупой бы понял, зачем они это делают. Денег на море не было, поэтому они быстро раскидали детей, чтобы устроить себе хотя бы одну неделю отдыха.
В день отъезда я собрала вещи в рюкзак, но он все равно остался полупустым. В него я сложила плеер, свои кассеты, белье на смену и дневник. На работе мне тоже дали отпуск, а деньги, положенные за него, мама забрала себе, выделив мне десять рублей. Она не знала, что два месяца назад меня поставили на пельменный автомат и прибавили сто рублей к зарплате. Эти деньги я старательно прятала в тайнике. Только в другом. В коридоре висела моя старая куртка, из которой я давно выросла. Она висела в углу, укрытая телогрейкой отчима, и шансов, что мама найдет её и решит обыскать карманы, было мало.

Я долго собиралась с духом, чтобы сделать это – утаить часть зарплаты от мамы. Я боялась многого: что она найдет мой тайник, что бабушке расскажет Лида, что она сама придет в отдел кадров, чтобы уточнить, почему дочери платят так мало. Но давняя обида победила.
Только получив зарплату, я забрала из неё сто рублей и, свернув, спрятала во внутреннем кармане старой куртки. Сейчас там лежало уже двести рублей – бешеные деньги, которые я, однако, не могла потратить, боясь, что мама спросит, откуда у меня обновки. А она обязательно спросит.

Неделя у бабушки пролетела так быстро, что я глазом моргнуть не успела. Ванька и Наташка, прикатившие на велосипедах провожать меня, тоже грустили. А бабушка, смахнув слезу с щеки, улыбнулась и обняла меня. Я же шла на остановку, будто автобус оттуда повезет меня не домой, а на каторгу. Впрочем, так оно и было.
Я зашла в подъезд, поднялась на четвертый этаж и нажала на кнопку звонка, несмотря на то, что у меня был ключ. Не хотела повторять прошлых ошибок, когда сразу вошла в квартиру и увидела, что мама трахается с отчимом, забыв о том, что я должна вернуться от бабушки. Тогда мама снова отлупила меня ремнем, пока дядя Игорь гадко смеялся на кухне, заправляя майку в штаны. В этот раз я лишь мысленно поблагодарила собственную внимательность, когда растрепанная мама в халате открыла дверь.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.

Боли было много. Физической и душевной. До одиннадцатого класса ни один день не обходился без боли. В какой-то момент я к ней привыкла. Как к молчаливому врагу, который по привычке шпыняет тебя кулаком в спину. Больно, но не смертельно.

До девятого класса мама частенько меня била. За помарки в тетради, за забытую посуду в раковине, за «тупость», как она сама говорила. Сначала это были просто удары рукой, а рука у мамы тяжелая. От этих ударов на коже оставались синяки, которые сходили мучительно долго. Из-за этого я практически не носила футболки с коротким рукавом, предпочитая длинный. Или водолазку, которая скрывала еще и синяки на шее. Чтобы я не вырывалась, мама хватала меня одной рукой за шею, а другой лупила. Ладонью, кулаком, ремнем, проводом от утюга и всем, что попадется на глаза. Однажды даже Андрейкиной пластмассовой лопаткой, разбив мне пальцы на руках, которыми я пыталась прикрыть лицо.

Но чем старше я становилась, тем более изощренными становились наказания. Полчаса на балконе в мороз – это мелочь. А вот простоять четыре часа в углу на горохе, куда страшнее. Поначалу кажется, что все не так и страшно. Стоишь на коленях. Да, больно, но терпимо. Однако через десять минут становится больно. Еще через десять – мучительно больно. А потом ты просто сходишь с ума, отсчитывая каждую секунду. Только вот стоять надо еще три часа, как минимум. Нельзя шевелиться, нельзя стонать, ничего нельзя. Ты должна осознать свой проступок. Хреново правда получалось, потому что все мысли занимала тупая, ноющая боль от впившихся в кожу и кости сухих горошин.
Матвей любил смотреть, как меня наказывают. Он чаще всего ошивался рядом, скалился, когда мама меня била и странно угукал, если я стонала от боли. Ну а если меня ставили на горох, то гаденыш садился рядом и буквально пожирал глазами мое лицо. Мама на эти звоночки внимания не обращала, а зря. Нормальный ребенок никогда не будет упиваться страданиями других. Тем более страданиями родных.
Андрей, когда меня наказывали, сразу замыкался в себе. Хмурил брови, поджимал губы и уходил в спальню с книжкой в руке. Однажды я закричала, когда мама перетянула меня ремнем по спине за то, что я рассыпала сахар. Андрейка поморщился и закрыл уши ладонями, а Матвей радостно угукнул. Его глаза заблестели. Но не от жалости, а от удовольствия. Андрей же хмурился и молчал. Словно хотел что-то сказать, но не мог. Младшенький был неплохим ребенком, но слишком уж замкнутым. Правда один раз он меня удивил, когда я стояла на горохе в углу. Андрей дождался, когда в гостиной никого не останется, подошел ко мне и ладошками осторожно разровнял горох так, чтобы он не впивался мне в колени. Затем отошел в сторонку, внимательно осмотрел дело рук своих и, удовлетворенно хмыкнув, отправился в комнату с книгой. Потом я слышала, как он плакал, когда мама, увидев, что я стою не на горохе, ударила меня кулаком по спине. Я должна была по полной отработать наказание.
Ночью Андрейка прокрался в мою комнату и оставил на столе конфету-долгоиграйку. Я спала и не слышала, как он вошел, но догадаться было несложно. Кто еще мог положить конфету, как не младшенький? Утром он внимательно за мной наблюдал, а когда я, одеваясь в школу, развернула хрустящий фантик и сунула конфету за щеку, улыбнулся. Улыбнулся и вновь превратился в замкнутого мальчишку, которого не трогают чужие страдания.

Но помимо физической боли, была и другая боль. Порой мама, устав меня лупцевать, принималась промывать мне мозги. Она была хорошим оратором, всегда умела найти и подчеркнуть минусы. Да так, что я после этой промывки чувствовала себя последним говном, недостойным жить с ней под одной крышей. Со временем она перестала меня бить, срываясь лишь изредка, зато копания в моей голове удвоились.

- Как с тобой еще поступать-то? – устало спросила она. Я сидела за кухонным столом, в глазах были слезы, а рука болела сильнее обычного. Войдя в раж, мама ударила меня скалкой, которой я раскатывала тесто. А все из-за того, что заготовки для пирожков получались слишком тонкими. То, что я первый раз этим занималась, ей было плевать. Как и на многое другое.
- Не знаю, - тихо ответила я, стараясь её лишний раз не злить.
- Не знаю, - передразнила мама, самостоятельно раскатывая тесто. – Вот как надо. А ты? Лишь время потеряла, гадина. Кому ты такая криворукая нужна-то будешь? Картошку чистишь абы как, квадраты получаются. Так и не напасешься на тебя продуктов. Стираешь через жопу. Да, да. Кто отцу одежу рабочую засрал? Я что ли? Чего сидишь, глазками хлопаешь? Сказать нечего?

Мне было что сказать, но я бы этого никогда не сделала. Стоит сказать хоть слово против, как боль вернется. По мнению мамы, я должна была слушать и запоминать. Да только что бы я ни делала, все было не так. А уж добрых слов я почти не слышала. Даже когда решила сделать сюрприз маме на день рождения и приготовила торт. Этот торт она выбросила в помойку, сказав, что я положила слишком много крема, а от крема жиреют и сердце болит. Я тогда проплакала полночи, а когда пошла в туалет умыться, то увидела, как Матвей пожирает торт прямо из мусорного ведра и ехидно скалится, увидев, что я на него смотрю. Ну, хоть кому-то он понравился.

- Ты думаешь, я тебя просто так наказываю? Что мне нравится, да? – продолжала мама. Она на миг замолчала и мотнула головой в сторону сковородки. – Масло разогрей.
- Хорошо, мам, - кивнула я и, взяв сковороду, налила туда масло.
- Куда ты столько льешь?! – рявкнула она, отвешивая мне очередной подзатыльник. – Меньше надо. Господи, ну что за ребенок. Мало того бестолочь, еще и вредит, будто нарочно.
- Я же не нарочно, мам, - всхлипнув, ответила я. Но ей было все равно.
- Ага. Суп кто пересолил вчера так, что жрать без слез невозможно? Убить тебя мало, да разве ж полегчает. Не дочь, а пидорасина какая-то. Ладно тесто, его перекатать можно, а суп? На кастрюлю сколько продуктов ушло. Про мясо молчу, дорогущее. Чего смотришь? Сама его жрать и будешь теперь.
- Можно же новый сварить, - тихо предложила я, на что получила скалкой по пальцам и, ойкнув, замолчала.
- Заработай сначала на новый, - крикнула мама. – Новый сварить, ишь чего удумала. Новый я сама сварю, а этот сожрешь весь до последней капли.

Вот только не я пересолила суп, а Матвей бухнул в кастрюлю половину солонки и, смеясь, убежал. Я попробовала водой разбавить, да только хуже стало. За это мама меня отругала, а потом заставила съесть две тарелки супа, не запивая водой. И я ела, боясь отказаться. Потому что знала, что меня снова изобьют и накажут.

Со временем у мамы появился новый способ «мотивировать» меня. Нет, она не хвалила и не благодарила. Она фыркала и в щепы разносила то, что я делала. Будь это торт, пирожки, вымытый пол, убранная комната или рисунок.
Однажды я снова захотела сделать ей сюрприз на день рождения. Специально для этого заходила к Катьке после уроков, и она час в день учила меня играть на гитаре одну песню. Мамину любимую. «Эти глаза напротив» Ободзинского.
Катька помогла мне с аранжировкой, мы долго разучивали аккорды, а потом я потихоньку начала учиться играть. И успела как раз ко дню рождения. Специально нарядилась, взяла у Катьки гитару и спрятала у себя в комнате. А потом, когда семья уселась за праздничный стол, вышла и спела. Вот только вместо слез радости, благодарностей и аплодисментов, меня наградили молчанием.
Мама, прищурившись, покусывала губы. Отчим наливал себе водки в стакан и не обращал на меня внимания. Андрейку больше занимала книжка, а Матвей пытался засунуть в нос горошину. Я покраснела от смущения и тихо ушла в комнату, чтобы убрать гитару, а когда вернулась за стол, то мама наконец-то соизволила открыть рот.

- И что это было? – спросила она, усмехнувшись. Я покраснела и опустила голову.
- Подарок.
- Можно было и получше, - фыркнула мама, наклоняясь к Матвею и вытаскивая у того из носа горошину. – Сына, а если задохнешься? Дурной совсем?
- Не, - хрюкнул тот и неожиданно чихнул. Я скривилась, увидев, что сопля из его носа улетела в мою тарелку с пюре и котлетой, к которой я так и не притронулась. Мама увидела, что я скривилась, но истолковала по-своему.
- Чего рожу-то кривишь? Бренчать ума много не надо, а вот с выражением спеть – потрудиться придется. Да и какая из тебя певица. Мычишь там что-то и как овца блеешь.
- Во, во, - буркнул отчим, цепляя на вилку хрустящий огурчик. – Нет бы что хорошее спела. Душевное, из шансона.
- Это же подарок, - прошептала я. На глаза навернулись слезы и стало как-то гадко на душе. – Я месяц училась, мам.
- Хуево училась, - отрезала она. – Говорила, что медведь тебе на ухо наступил, так не верила. Второй раз говорю.
- Настя – блядь. Настя – блядь, - завыл Матвей. Он сидел с Катькиной гитарой на диване и лупил, что есть мочи по струнам.
- Отдай, Моть. Это не моя гитара, - побледнела я и бросилась к нему. – Катька меня убьет, если поломаешь.
- Ничего не поломает. Пусть играет… - буркнула мама, правда гитару забрала, когда одна из струн лопнула и секанула Матвея по руке, из-за чего тот заревел и умчался в комнату. – Одни проблемы из-за тебя, сука. Унеси это нахуй из дома! Слышишь?
- Струна…
- Унеси, блядь! – рявкнула она так громко, что Андрейка, сидящий за столом, снова поморщился и закрыл уши ладонями. – Еще раз увижу тебя с гитарой, неделю синей ходить будешь. Певица хуева.

Я отнесла гитару Катьке и та, открыв дверь, все поняла, стоило ей заглянуть мне в глаза. Катька перебила меня, когда я попыталась объяснить, что струна порвалась, отложила гитару в сторону, а потом обняла. Крепко, но нежно.
- Забей, родная. Это просто струна, - криво улыбнулась Катька. – Да и менять их пора уже.
- Просто струна, - повторила я и, пожав плечами, отправилась домой. Не из-за порванной струны я плакала, а из-за слов, которые мне сказала мама.

Можно было и получше. До сих пор меня клинит от этих слов. Может, мама и правда пыталась меня так мотивировать, да только наоборот отбивала всю охоту что-то делать. Она придирчиво проверяла мои поделки, а потом выносила вердикт, который разбивал мне сердце. Раз за разом.
- Это, блядь, что? – устало спросила она, когда я принесла ей поделку, которую мы делали с классом на уроке ИЗО – грибную полянку. На зеленом кусочке пластилина жались друг к другу три маленьких грибка. Два с коричневыми шляпками и один мухомор.
- Мы на уроке делали, мам, - улыбаясь, ответила я. Поделка мне нравилась. Мало того, что я за нее пятерку получила, так еще и учительница похвалила перед всем классом. – Мне пять поставили…
- Ага. А мухомор зачем? Он же ядовитый, портит все. И кто так грибы лепит, а? Второй класс, а лепишь на уровне детсада для дебилов, - вздохнула мама и, повертев поделку перед глазами, смяла её в уродливый ком. – Могла бы и получше постараться.

Ей было плевать, что я потом полночи рыдала в спальне и не могла уснуть. Перед глазами то и дело появлялась грибная полянка в маминой руке, которая через секунду превращалась в некрасивый пластилиновый ком. Но плакала я тихо, чтобы мама не услышала. Как начала в детстве, так и привыкла. А потом научилась плакать с абсолютно сухими глазами. Вместо меня плакал от боли мой внутренний искалеченный ребенок.
Со временем я привыкла не показывать маме то, чем занимаюсь. Она не знала, а значит не было истерик, ругани и боли. Катька очень удивилась, когда я подошла к ней через неделю после дня рождения мамы и попросила продолжить заниматься со мной гитарой. Потом понимающе кивнула и улыбнулась.

- В принципе, ничего сложного, - сказала она, когда мы сидели в её комнате. Я завидовала тому, как выглядит Катькина комната. На стенах висели постеры из журналов, вырезки и большие плакаты. В уголке стоял магнитофон, на котором можно слушать диски. Об этом я могла только мечтать. Мама и отчим не подпускали меня к музыкальному центру, объясняя тем, что я обязательно что-нибудь сломаю. Вот и приходилось слушать музыку на стареньком кассетном плеере. Хорошо хоть Катька подкидывала что-нибудь новенькое. Сама она любила злой панк – грязный, быстрый и яростный. Я же предпочитала мягкий фолк, под который любила дремать, представляя, как гуляю по сказочным мирам. Катька быстро ухватила мое настроение и стабильно поставляла кассеты, ничего не требуя взамен.
- Это тебе не сложно, - улыбнулась я, глядя, как Катька ловко перебирает пальцами, играя «Зеленые рукава».
- Ну, да. Я ж в музыкалке с детства, - хохотнула она. – Но не бзди. Научишься.

Катька не соврала. Мы начали с азов, нотной грамоты и теории музыки. Учителем Катька была отменным, правда морщилась, когда я лажала, но не ругала и предпочитала хохотать. Потом пошли легкие песенки: «Антошка» и «В траве сидел кузнечик». Затем классические пьесы и классика рока, адаптированная под акустическую гитару.
Мама иногда спрашивала, где я шляюсь, а я говорила, что мы гуляли с Катькой по парку или сидели у пруда. Она не догадывалась, что я учусь играть на гитаре, а если бы узнала, то был бы очередной скандал. Скандалов мне и так хватало.

*****

Перед новогодними праздниками я сломала на мясокомбинате руку. Катила чебурашку в морозилку, а мне навстречу ехал Коля, таща на рохле тяжелый поддон с заморозкой. Он врезался в меня, а когда я упала, то сверху на меня посыпались коробки с замороженными котлетами, пельменями и другими полуфабрикатами. Как итог: на лбу две лиловые шишки, спина в ссадинах и левая рука с закрытым переломом.
Когда я пришла домой, мама на меня наорала. Мне было так плохо, что я пропустила её крики мимо ушей и, шатаясь, пошла в комнату. Взяла паспорт из стола и, пытаясь не блевануть, отправилась в больницу. Мама пошла со мной, не забывая орать на всю улицу, какая я бестолочь.

- Специально сломала, - рычала она, не обращая внимания на удивленных людей, которые оборачивались нам вслед.
- Мам, мне плохо… - простонала я, придерживая сломанную руку здоровой. Мама не обратила на мои слова внимания. Как обычно.
- Устала, да? Спина болит? А у отца не болела, когда он на хлебзаводе вкалывал, чтоб ты, пизда, ни в чем не нуждалась? Гипс наложат и завтра попиздуешь обратно! – фыркнула она, грубо меня встряхивая. Боль прострелила от руки в голову, наполнив рот привкусом блевотины. Меня начало знобить, еще и мама кричала, изредка дергая за плечо, если я сбивалась с курса. – Бабка завтра соседке позвонит. И если она скажет, что ты сама виновата, ты, сука, у меня кровью ссать будешь.
- Я не специально! – неожиданно заорала я. Внутри снова что-то лопнуло. Будто мое безграничное терпение, похожее на шарик, наткнулось наконец-то на холодную иглу ненависти. Мама испуганно шарахнулась в сторону, а я заплакала, не обращая внимания на прохожих и боль.
- Ладно, пошли, - неожиданно стушевалась мама, беря меня под руку. Более бережно, чем раньше. – И не ори. Дома поговорим.
Я закусила губу и прокляла свой поступок. Мало мне сломанной руки…

В больнице мне сделали рентген, дали обезболивающее, а потом наложили гипс. Все это время я просидела, как овощ, буравя усталым взглядом стену. Доктору приходилось несколько раз задавать мне вопросы, чтобы получить ответ. Хорошо, что мама сидела в коридоре, а то и к этому бы прицепилась.
После осмотра мне выдали больничный на две недели, когда я сказала, что хожу в школу и подрабатываю на мясокомбинате. Доктор кивнул и сказал, что я должна прийти на новый осмотр, когда больничный закончится и там будет видно, продлять его или нет. Я не стала ему говорить, что этим больничным могу себе только жопу подтереть. Мама все равно меня отправит завтра в школу, а после школы надо будет ехать на мясокомбинат. Так и получилось.

Правда, когда мы пришли домой, мама сказала мне лечь в кровать, а сама сделала мне чай и даже расщедрилась на два бутерброда с вареной колбасой. Я, открыв рот, смотрела, как она заносит бутерброды с чаем в комнату и ставит их на стол.
Меня не заставили мыть полы, вытирать пыль и идти за братьями в садик и школу. Мне дали отдохнуть. Впервые в жизни. Но я, лишь только голова коснулась подушки, моментально отключилась. Рука болела, но плевать. Бывало и больнее.
Утром я естественно отправилась в школу. Рука рукой, а напряженные глаза мамы и отчима, которые буравили меня, пока я неуклюже ставила чайник на огонь, говорили о многом. Если я вдруг решусь взбрыкнуть, меня попросту разорвут, да и вчерашний адреналин давно уже испарился, превратив в прежнюю послушную собачку. На миг на лице отчима даже мелькнуло разочарование. Мама наверняка ему рассказала о моем вчерашнем крике, и он готовился прочесть мне очередную нудную проповедь.

Когда я вышла из квартиры, то по привычке проверила почту и очень обрадовалась, увидев на конверте Ванькину фамилию. Он редко мне писал, но опять же по моей просьбе. Письмо могла найти мама и устроить концерт, обозвав меня шалавой и потаскухой, хотя в письмах ничего такого не было.
Мы с Ванькой просто обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, советовали друг другу музыку, да строили планы на лето, когда мама с отчимом отправится на море, а меня отвезут к бабушке. С Ванькой мне было спокойно. Он был моим другом. Таким же, как и Катька. И его, и меня это полностью устраивало. Сам Ванька давно встречался с соседской девчонкой, которая на меня смотрела волком, но потом обвыклась и даже ходила с нами на речку, где мы, хохоча, резвились в мутной воде. Когда я перешла из восьмого класса в девятый, у нас с Ванькой случился один серьезный разговор.

- А папка твой так и не объявился? – тихо спросил он, мусоля во рту сорванную травинку. Наташка, его подружка, отправилась за лимонадом, и мы смогли немного поболтать о личном. Правда я не думала, что Ванька поднимет эту тему. Я рассказала ему о многом. О том, что мама меня не любит и иногда бьет. О том, что ей на меня плевать, как и на мои успехи. И до кучи пожаловалась, что отца так больше и не видела, хоть и надеялась частенько, что он вернется и заберет меня с собой из этого Ада.
- Нет, - ответила я. – Он, как ушел от мамы, когда я была маленькой, так больше и не приходил. Не звонил и не писал.
- Странно это все, - Ванька почесал мокрый от пота лоб и, достав сигарету из штанов, лежащих рядом, закурил.
- Почему?
- Ну, у меня ж оказывается тоже братка есть, - глупо улыбнулся он, заставив меня удивиться. – Ага. Я тоже охренел, когда папка нам с мамкой об этом рассказал. Гулял он на Окурке бабу одну, ну, до мамки еще, а потом они расстались, с бабой этой. Родила она пацана, значит. На два года меня старше. Пацан вырос и мамку свою спросил, мол, «а где папка»? Та и рассказала ему все, что знала. А дальше пацан пошукал, да моего папку нашел.
- И что? – осторожно спросила я, когда Ванька замолчал. – Отказался от него?
- Не, ты чо, - рассмеялся он. – Наоборот, принял. Сели они с ним, выпили, да поговорили, как мужики. Папка-то сам ни сном, ни духом, что у него еще один сын есть. Так что без обидок обошлось.
- Повезло, - кисло улыбнулась я и легла на мокрое полотенце. – Я о своем ничего не знаю.
- А если мамку спросить?
- Спрашивала. Орёт только. Еще ударить может, если часто спрашиваю.
- И ты вообще ничего не знаешь?
- Имя только, - хмыкнула я. – Отчество-то в свидетельстве о рождении записано. Вот это и знаю. Михаилом его зовут.
- А фамилия у тебя разве не его? – нахмурился Ванька. Я помотала головой в ответ. – Мамкина?
- Ага. Она, как только он ушел, сразу на развод подала и старую фамилию себе вернула. Ну и мне переписала тоже.
- Хреново, - вздохнул он и пояснил. – У мамки сестра в паспортном столе работала. Коны остались. Была б фамилия, можно и поискать. Сможешь дома в документах полазить? Наверняка мамка твоя не все выбросила.
Я побледнела, услышав его предложение. У мамы была отличная память. Она помнила все, включая сущие мелочи вроде того, как стояли бутылки с алкоголем в баре, и как лежали в шкафу школьные принадлежности.
- Не знаю, надо ли это, - пожала я плечами. – Папа ушел, значит, были причины. Если бы хотел, то нашел бы меня.
- Ну, смотри, - хмыкнул Ванька. – Если найдешь чего, то можно и попробовать. Не обещаю, что получится, но так хоть спокойнее будет.
- «Будет ли»? – подумала я, но вслух не сказала. Ванька правда хотел помочь. Он не хитрил, не пытался разбередить старые раны.

Но Ванькины слова все равно заставили меня задуматься и принесли боль. Не физическую, душевную.
Я не знала отца, да и воспоминание о нем было только одно. Однако, каждый раз засыпая после маминой взбучки, давясь слезами и беззвучно крича в подушку, я раз за разом задавала себе один и тот же вопрос: почему отец не вернулся, чтобы спасти меня.
Вряд ли мама стала такой после его ухода. Вряд ли он просто так бы исчез. Значит, были причины и как же я хотела их узнать. Конечно, никто не давал гарантий, что мой папа не такой, как мама. Но в душе теплилась надежда на лучшее. Я видела другие семьи. Видела, как в них относятся к детям. Видела и завидовала тому, что дети получают ласку, а не подзатыльник или ремень. Я пыталась несколько раз узнать у мамы об отце, но всегда нарывалась только на зуботычину.

- Не угомонишься никак, да? – спросила мама, отвесив мне подзатыльник. Голова дернулась так сильно, что аж зубы лязгнули, но её это только повеселило. – Чего он тебе дался, козёл этот?
- Просто интересно, - тихо ответила я, присаживаясь рядом. Но на достаточном расстоянии, чтобы мамина рука меня не достала. – Ты не рассказывала о папе…
- И не собираюсь. Есть у тебя отец уже. Вон, Игорь. А в следующий раз спросишь, ремня дам, - предупредила она, беря с тарелки зефир. Я жадно сглотнула слюну и нехотя отвела взгляд. Зефир мне тоже было нельзя. От него портились зубы и росла жопа, как говорила мама. Матвей с Андреем почему-то сладости лопали без проблем. Мама мой вздох поняла по-другому. – Ну, что еще? Ушел он, что говорить. Может тебя увидел, пересрался и ушел. Ребенок – это же не игрушка. За ним глаз да глаз нужен. А он только и делал, что игрался. Поиграет и на работу свалит, а я с тобой сиди. Сиськи, каши, пеленки, говны выгребай. А оно мне надо было, это все?
- Не знаю, - осторожно ответила я, когда мама замолчала. Она бросила в мою сторону недовольный взгляд и вздохнула.
- Тебе-то откуда знать, балда. Соплёй была, когда он убёг. А я говорила, нахрена мне… - мама осеклась и посмотрела на меня. Потом замахнулась, а когда я отпрянула, вжав голову в плечи, ехидно рассмеялась. – Уроки сделала?
- Да.
- Пошли, проверю. Хватит мне тут душу наизнанку выворачивать. Без тебя тошно.

Больше я не пыталась выведать у нее хоть что-нибудь об папе. Но Ванькины слова о том, что дома могут быть документы, не давали мне покоя. Настолько сильно, что у меня отключился инстинкт самосохранения. Даже Катька покачала головой, когда я рассказала ей об этом, пока мы прогуливались вокруг пруда после школы.
- Дурная ты, Насть, - фыркнула Катька, выслушав мои бредовые идеи залезть в ящик с документами. – А если она тебя поймает за этим делом? Пизды даст, или убьет, что тоже невесело. Оно тебе надо?
- Да, - тихо, как и всегда ответила я, когда кто-то повышал на меня голос. Катька знала об этом, но порой забывалась.
- И нахуя? – коротко спросила она.
- А вдруг есть возможность к нему переехать, Кать? – вздохнула я и резко вытерла ладонью глаза. Катька снова вздохнула, а потом обняла меня.
- А если нет, ты себе снова сердце разобьешь, родная, - шепнула она мне на ухо.
- Я люблю маму, - кивнула я. – Но не понимаю, почему она меня не любит…
- Не любит? – удивилась Катька, на миг отпрянув. – Да она тебя, блядь, ненавидит, Насть. Я ни одной такой суки в жизни не видела, чтобы ребенка своего до синевы пиздила. А видела я всякое.
- Ей одной тяжело было, - пробормотала я. – Да я маленькая на руках.
- Ты себя-то слышишь? – осторожно спросила Катька, заглядывая мне в глаза. – Насть, ау! Проснись! Вылези из сказки. Хватит искать ей оправдания. Почему мои родаки меня не лупят, хотя регулярно косячу, а?
- Потому что любят, - виновато улыбнулась я. Катька поджала губы и помотала головой.
- Нет. Просто они отдают отчет в том, что делают. У Наташки Лялиной из третьего подъезда тоже отца нет. Мамка с отчимом живет и что? Есть, конечно, свои тараканы, но её никто пальцем не трогает, потому что ребенок еще. Ребенок может накосячить, может отчудить, но пиздить его за это проводом от утюга бред, Насть. Нездоровая эта тема, отвечаю.
- Поэтому я и хочу папу попробовать найти, - вздохнула я. – У меня есть надежда, Кать. И если я не найду, то эта надежда так и останется надеждой. Я устала. Устала от боли, криков и наказаний. Слышишь?
- Слышу, родная, слышу, - кивнула Катька, снова обнимая меня. – Ты только не плачь, а то я тоже зареву.
- Не буду, - шмыгнув носом, ответила я, потом отстранилась и посмотрела на подругу. В её жестких черных глазах я всегда видела доброту и жалость. В маминых глазах была только ненависть.

У меня появился шанс залезть в шкаф, где хранились документы. И пусть я внутри отчаянно трусила, но желание найти отца перевесило. Случилось это в мой выходной, когда я пришла со школы, придерживая руку в гипсе здоровой рукой. На днях мне дали зарплату, из-за чего мама и дядя Игорь ночью весело звенели стаканами, попутно составляя список покупок на Новый год.
Открыв дверь, я вздрогнула, столкнувшись в коридоре с отчимом. Позади него одевалась мама, а на полу лежали свернутые челночные сумки. Я осторожно протиснулась вперед и снова вздрогнула, когда мама рявкнула:
- Куда ломишься, дура? Дай одеться сначала.
- Прости, мам.
- Не мамкай. Мы с отцом на рынок, - перебила она меня, застегивая сапоги. – А ты пропылесось, пока нас не будет. Оценки выставили?
- Да, - кивнула я и покраснела. От внимания мамы это не укрылось. Она вздохнула и тихо спросила:
- Сколько? – речь шла о тройках и за каждую мама устраивала мне разнос.
- Две. По физике и геометрии, - поморщилась я, ожидая удара. Но удар не последовал. Наоборот, мама хмыкнула, а потом заставила меня открыть рот от удивления.
- Ладно. Можно было и лучше. Хоть ты и та еще бестолочь, да в том году хуже было, - ответила она. В прошлом году я получила три тройки, поэтому не понимала, как на это реагировать. – Братьев забрать не забудь.
- Хорошо, мам, - я закрыла за ними дверь и, морщась, с трудом сняла с себя ботинки. Я всегда донашивала мамину обувь, потому что у нас был одинаковый размер ноги. Матвею и Андрею покупали новую, а я, сидя ночью, вырезала острыми ножницами стельки, чтобы заменить стоптанные мамой. Но как только мама и отчим ушли, в голове вспыхнула шальная мысль. Я поняла, что вот он – мой шанс залезть в шкаф с документами и поискать что-нибудь, связанное с отцом.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.

В девяносто восьмом году по нам ударил дефолт. Поначалу мама и отчим хорохорились, пытались шутить и говорили друг другу, что справятся. Я как раз перешла в девятый класс, но их тревог еще не понимала. Вот Катьке и её семье было худо. Зарплату, которую задерживали на заводе, вообще перестали платить и Катькиной маме пришлось тащить на блошиный рынок вещи из дома, чтобы было на что купить еды.

- Хуево, что еще сказать, - буркнула Катька, когда мы после линейки и уроков отправились за угол школы. Она закурила сигарету и, вздохнув, меланхолично пожала плечами. – Но что делать. Мамка пошла работать, я тоже пойду.
- Школу бросишь? – удивилась я. Катька поперхнулась дымом и рассмеялась.
- Не, ты что. Ну, брошу и что это даст? На трассу идти стоять и дальнобоям огрызки полировать? Девчонка одна в музыкалке предложила после школы газеты продавать. Но я, наверное, к Лёшке в цех пойду. Им в столовку помощник повара нужен.
- Блин, фигово, - расстроилась я, поняв, что Катьку теперь буду видеть редко. Но та, словно угадав мои мысли, похлопала по плечу.
- Выше нос, родная. Там два дня только работать. У меня ж музыкалка еще. Так что не бзди. Будем видеться.
- Ага, - хмыкнула я, не понимая, что дефолт и безработица коснется меня.

Через два месяца, в ноябре, отчима выгнали с хлебзавода. Он попался на том, что таскал муку. Его, как и многих, сгубила жадность. Он и двое других работяг из цеха решили не мелочиться и ночью загнали на территорию завода машину, чтобы набить её заранее припасенной мукой. Их накрыли сразу, как только машина покинула завод, ну а утром помятый дядя Игорь вернулся домой и сказал, что его уволили. Начальство решило не подавать заяву в милицию. Учли его заслуги, да и сами понимали, что не от хорошей жизни рабочие стали тянуть муку с завода, поэтому дело спустили на тормозах.
Поначалу он, как и прежде, хорохорился, а потом запил. Вместе с мамой. Они сидели на кухне, звенели стаканами и негромко разговаривали. Порой это продолжалось до утра. Только мама быстро выбралась из депрессии, а вот отчим нет-нет, да припадал к бутылке, а потом долго буравил мутным взглядом стену, размышляя о своей судьбе.

Сначала мне казалось, что ничего толком и не изменилось. Обеды и ужины были обильными. Братья завтракали бутербродами с колбасой и сыром, а мама, задрав подбородок, снисходительно слушала соседок у подъезда, которые делились своими переживаниями.
Потом появилась нервозность. Мама начала вспыхивать, как спичка, по любому поводу. Иногда доставалось и младшим братьям. Пусть словесно и не так жестко, как мне, но доставалось. Отчим пил водку на кухне, листал газету с объявлениями и, тяжело вздыхая, откладывал её в сторону, после чего закуривал папиросу.
В школе учителя постоянно мне говорили о том, что я курю. Но я не курила. Табаком провоняла вся моя одежда, волосы и, казалось, даже кожа. Я начала мыть голову утром, перед школой, но это не спасало. Вонь намертво впечаталась в меня и, если бы я по-настоящему закурила, никто об этом не догадался.
К домашним обязанностям добавился еще и отчим. Он стал неряшливым, мог неделю ходить в одном и том же белье, а я, сдерживая рвотные позывы, стирала его засранные трусы и носки. После школы, я кормила не только братьев, но и его, а дядя Игорь, как сидел на кухне, смоля папиросы, так и продолжал сидеть, размышляя о своей собственной глупости, приведшей его на дно. Но однажды он все-таки подал голос. Я как раз мыла посуду, пока семья обедала. Я всегда ела после них, потому что места за столом мне не хватало.

- А чего б Настьке работать не пойти? – задумчиво спросил он, выпуская в форточку вонючий дым. Я замерла с мокрой тарелкой в руке и, повернувшись, удивленно на него посмотрела. Отчим кашлянул, оценивающе осмотрел меня и добавил. – Кобыла вон какая вымахала.
- Кто её куда возьмет, - махнула рукой мама, потягивая кофе. – Бестолочь. Дома-то с трудом справляется.
- На мясокомбинат бабы нужны, - ответил отчим, чиркая спичкой. Кухня снова потонула в клубах дыма, а Матвей демонстративно закашлялся. – Пельмени лепить.
- А мужчины не нужны? – тихо спросила я и вздрогнула, когда поняла, что сморозила. Отчим нахмурился и сжал кулаки, но я боялась другого. Что мама сейчас встанет и накажет меня. Однако она промолчала и задумчиво глотнула кофе.
- Мужиков там своих хватает, - буркнул он. – Хрен сгонишь оттуда. Мясо таскать можно, зарплату вроде платят без задержек. Да и устроиться туда сложно, если у тебя пизды нет.
- Пизды нет, - хохотнул Матвей, проливая суп на пол. – А Настя – блядь. У Насти есть.
- Мотя, ну что ты, - пожурила его мама, а потом повернулась ко мне. – Вытри. Отец дело говорит. Туго нам сейчас, доча…
Я поперхнулась и вытаращила глаза, когда до меня дошел смысл сказанного. Нет, меня не удивило, что меня гонят на работу. Удивило другое. Мама уже давно не называла меня дочей. Кажется, она и сама поняла, что сболтнула лишнего, потому что поджала губы и зло посмотрела на меня. Вздохнув, я отвернулась и продолжила мыть посуду, чувствуя кожей прожигающие меня взгляды. Я, как обычно, не понимала, что за меня уже всё решили. Слова, сказанные отчимом, заставили маму задуматься.

Сначала намеки были прозрачными. То утром на кухонном столе обнаружится газета с объявлениями, раскрытая на странице «Работа». То отчим невзначай обмолвится, что в ПТУ нужна уборщица на полставки. То мама начнет тяжело вздыхать, подсчитывая оставшиеся в кошельке деньги. Прямо мне никто и ничего не говорил, но я знала, чего они хотят добиться. Сопротивляться помогала лишь усталость. Я понимала, что если буду работать после школы, то скоро сдохну. Свернусь калачиком в своей постели и больше не проснусь. Только мама этого не понимала. Хотя бы поняла, что одними избиениями своего не добьется.

В девятом классе стало полегче. Может виной всему дефолт, а может мама просто постарела, но била она меня не так часто. Только за серьезные проступки, а за мелочь ограничивалась подзатыльниками и оскорблениями. Но я, на самом деле, была благодарна судьбе за это.
Вдобавок к этому я наконец-то стала самостоятельно делать домашку. Мама сосредоточилась на Матвее, который учился абы как, отчиму на меня было плевать, поэтому я спокойно решала уравнения, готовила доклады или читала книги, не боясь, что на затылок опустится мамина рука и раздастся ругань. Я не знаю, как она не отбила у меня тягу к знаниям, хотя, как мне всегда казалось, очень старалась это сделать.

Больше всего я не любила математику, а потом пришел черед и алгебры. Не потому, что ничего не понимала. Потому, что мама контролировала, как я решаю примеры и задачи. Стоило сделать одну ошибку, как сразу же следовал подзатыльник. Сильный и неожиданный. На тетрадный лист черновика капали первые слезы, а к концу вся тетрадь размокала. Даже чистовику доставалось, если я случайно делала ошибку или помарку.
Объяснять мама не умела. Задачи она находила смехотворно легкими и ожидаемо бесилась, когда я не могла их решить. Вместо разбора и объяснений следовал удар. К концу занятий с мамой я уже ничего не понимала. Казалось, что дай мне детскую задачку, я и её не смогу решить.
Мама злилась, когда я начинала плакать. От боли, от обиды, от отчаяния. Удары становились такими сильными, что я буквально билась головой об стол.

- Икс в квадрате минус четыре равно нулю, - зачитывает мама. Затем делает паузу. Я чувствую горячее дыхание на своей шее, тупо смотрю в учебник и пытаюсь решить. Но боюсь. Боюсь, что сделаю что-то не так и получу подзатыльник. – Ну!
- Нужно… - язык гуляет по пересохшим губам, а голова занята не уравнением, а ударом, который обязательно случится.
- Ну? Что нужно? – мама начинает терять терпение. Но это только цветочки. Мы только начали делать домашку. Дальше будет хуже и я знаю это.
- Нужна формула?
- Какая формула?
- Для нахождения корней?
- Ты меня спрашиваешь или ты знаешь?
- Знаю… - мямлю я, втягивая голову в плечи. И прилетает подзатыльник. За то, что я трачу мамино время.
- Господи, да решай ты уже! – рявкает она. – Простое же уравнение, сука!

Я записываю на листочке решение, с надеждой смотрю на маму и вижу, как в её глазах бесятся черти. Неправильно… Удар, боль, обида и слезы, падающие на листок бумаги.
- Неправильно, бестолочь! – кричит мама, заставляя меня скукожиться. В висках пульсирует боль, закушенная губа кровоточит, наполняя рот железным привкусом. – Ты тупая, сука?
- Нет, - дрожа, отвечаю я.
- Тупая! Все же просто! – отвечает она и, схватив ручку, подвигает к себе листок. Затем, нервно чиркая ручкой, решает уравнение. – Вот! Просто! Поняла?
- Да, - вру я, но мама на этом не успокаивается. Она кивает на учебник. Осталось еще пять уравнений, которые мне надо решить.

Закончив с алгеброй, я достаю из рюкзака другие учебники. Русский язык, физика, химия… А мама сидит рядом и ждет, когда я решу, чтобы все проверить. К концу занятий голова раскалывается, глаза болят, а сердце неровно бьется в груди. Но я понимаю, что это еще не конец.
Когда мама уходит укладывать спать братьев, я снова открываю учебник по алгебре и пытаюсь понять тему. Несмотря на боль, слезы и раскалывающуюся голову. Потому что знаю, если не пойму, то завалю контрольную и получу двойку. А если получу двойку, то буду зубрить весь учебник алгебры наизусть, а потом меня отлупят ремнем и привяжут на ночь к батарее. Потому что я – тупая сука, неспособная понять «простые» уравнения.

В девятом классе мама оставила меня в покое и уроки проверяла изредка. Разве что по-прежнему орала, если я получала тройку. Ну а если двойку… то меня ждал кошмар. Мама не делала различий по предметам. Я должна была хорошо учиться по всем. Включая музыку, труды и физкультуру.
Если же я вдруг получала двойку, то сразу же бежала к учителям и со слезами на глазах просила дать мне шанс исправить прямо сейчас, пока двойка не попала в дневник. Кто-то шел мне навстречу и позволял её исправить, а кто-то занимал принципиальную позицию и дома меня ждал Ад. Лишиться ужина и простоять в углу всю ночь – это было самым легким наказанием. Обычно к этому добавлялась боль.
За первую двойку меня отлупили ремнем. Мама специально намотала его на руку так, чтобы свисала бляшка. До сих пор помню эту бляшку, как и мое тело, на котором красовались шрамы, оставленные ей. Металл рассекал кожу, оставлял уродливые гематомы и ломал мою душу. Смешное, как и грустное, было в том, что двойку я получила за залитую слезами тетрадь. Поэтому мама так злилась, если я плакала во время работы над домашкой.
Потом к ремню добавились и другие наказания, о чем мне больно вспоминать до сих пор. Мама могла затащить меня в ванную, включить холодный душ и поливать ледяной водой, пока я истерично рыдала, пытаясь выбраться из ванной. Она могла разорвать мои любимые книги, считая их виной за то, что я получаю плохие оценки. Это приучило меня хорошенько прятать личные и ценные вещи. Однажды мама выгнала меня на балкон. Все бы ничего, но на улице был мороз. Не такой сильный, к моему счастью. Когда она соизволила меня впустить в квартиру, я была на грани обморока, а потом слегла с пневмонией. Отлежаться мне дали только три дня и как только температура немного спала, заставили вернуться к домашним обязанностям. Хоть контакты с братьями запретили и то хорошо. Но даже тогда, горя от температуры в своей кровати, я все равно старалась найти оправдания маме. И самое страшное в том, что находила их.

- Уроки сделала? – спрашивала мама вечером, когда укладывала мелких спать и заходила в мою комнату.
- Да, мам, - отвечала я, откладывая книгу в сторону.
- Проверять надо?
- Я все сделала. Правда, - бледнела я. Мама давно научилась читать меня, поэтому знала, когда я говорю правду, а когда вру. Она хмыкала, кивала и уходила спать. Но стоило получить двойку, как совместная работа над домашкой сразу же возвращалась. К счастью, как только я перешла в девятый класс, то двойки почти не получала. Я не собиралась терять такой подарок, поэтому старалась получать только хорошие оценки. Учителя хвалили меня за усердие и ум, вот только они не знали, какой была цена.

*****
Во вторник, третьего ноября девяносто восьмого, когда я проснулась и зашла на кухню, то удивленно вздрогнула, увидев там маму и отчима. На столе стояла пустая бутылка, два стакана, тарелка с нехитрой нарезкой, которую почти всю съели, и, конечно же, газета объявлений. Воняло перегаром и потом, не справлялась даже открытая форточка.
Мрачный отчим злобно на меня посмотрел, а потом отвернулся, словно я сделала что-то не то. Мама тоже была помятой и поморщилась, когда я поставила чайник на огонь и пошла умываться. Ну а когда я вернулась, то пришлось готовить завтрак на троих. Мама запрещала мне пить кофе, говоря, что я легковозбудимая, а сейчас сама подвинула мне банку.

- Насть, у нас с деньгами туго, - без лишних предисловий сказала мама. Отчим чуть покраснел и опустил глаза, но я уловила мимолетную улыбку. Я промолчала и сделала глоток кофе. Мама прищурила глаза и в них блеснул злой огонек. – Скажешь что-нибудь или тебе настолько насрать на семью?
- Нет, мам. В смысле, я знаю, что денег нет.
- Знать мало, - хмыкнула она. – Вчера серьги в ломбард сдала. Скоро детей кормить нечем будет.
- Я могу газеты пойти продавать, - набравшись смелости, ответила я. Мама покачала головой. – Катькина подружка их продает, говорит, что можно немного заработать.
- Немного нам не надо, - фыркнул отчим. Его язык заплетался, а глаза были мутными. Он с трудом пытался на мне сфокусироваться. – Новый год вон скоро, у пацанов обувь прохудилась, да и у тебя вон экзамены на носу. Подмазать надо, сама понимаешь.
- Я могу сама экзамены сдать… - мама, услышав это, хрипло рассмеялась. Обида заворочалась в груди, но я её удержала. Впервые мама разговаривала со мной на равных. Тогда мне так казалось.
- Сама, ха! Слышал? – она повернулась к отчиму и снова захохотала. Правда, утерев глаза, вернула серьезность. – Я бабке вчера звонила. Соседка её тебя на мясокомбинат устроит. Не лупи глаза! На полставки. Ну и в ночь иногда, если надо.
- Мам, у меня же школа, да и дома… - я снова не договорила, потому что мама хлопнула ладонью по столу.
- Надо! – жестко ответила она. – Ты вон жила, как сыр в масле каталась, пока отец работал. Книжки тебе, одежда, ела за одним столом. А теперь выебываешься?
- Ненадолго это, - вставил отчим. – Встану на ноги, работу найду. Туго сейчас, Настюха. Помочь надо. Я б и сам пошел, да не берут.
- А тебе самой как? Семья последний хуй без соли доедать будет, - устало буркнула мама, а потом рыгнула, заставив меня поморщиться. – Так хоть работать пойдешь, денег и себе, и нам заработаешь…
Мама никогда не врала, но я все равно не поверила собственным ушам. Неужели у меня будут карманные деньги? Даже у Катьки были, как и у моих одноклассников. Одна я с тоской смотрела, как они покупают себе сосиску в тесте в столовой. Школьные сосиски были такими вкусными, что сметались с подноса сразу же, стоило поварам их выставить. Но денег на них у меня не было, потому что деньгами заведовала мама и она решала, что мне купить.
- Себе? – осторожно переспросила я. Мама кивнула. – Хорошо, мам.
- Тогда одевайся. Поедем на мясокомбинат. Как раз на сегодня договорились встретиться. В школу я потом записку напишу, - я пропустила мимо ушей её слова, а если бы немного подумала, то поняла. Поняла, что все равно пойду работать, даже если откажусь. Выбора меня лишили еще в утробе.  

Мясокомбинат мне не понравился. Еще в холле я почувствовала запах крови и мяса.
Мы с мамой сидели неподалеку от входа, у двери с табличкой «Отдел кадров», и ждали, когда нас вызовут. Мимо туда-сюда сновали люди. Все, как один, с усталыми и суровыми лицами, согнутыми спинами и потухшими глазами. Кто-то из них шел с работы, а кто-то на работу. Даже женщины были такими: крепкими, усталыми и неулыбчивыми.
- Настя? – спросила толстая тетка в синем платье и голубой теплой жилетке. Когда я кивнула, она мотнула головой и пригласила внутрь. Мама пошла со мной, на что тетка вопросительно подняла бровь и хмыкнула.

В отделе кадров пахло кофе и пылью. За столами сидели похожие одна на другую тучные женщины, перебирали толстые папки и негромко переговаривались. Вдоль стен стояли грязно-желтые шкафы, заставленные все теми же папками. Часы над столом тетки, которая пригласила нас войти, показывали половину одиннадцатого.
- Анастасия Соловей, так? – спросила тетка, когда мы присели. Я кивнула.
- Да, здравствуйте.
- Меня зовут Галина Кирилловна, - она повернулась к маме и спросила. – А вы?
- Мать её, - устало ответила мама. – Валентина Станиславовна.
- Очень приятно, - дежурно ответила тетка и, взяв бумагу со стола, подтолкнула её ко мне. – Так, тебя порекомендовала Лида с полуфабрикатов. Ладно. В каком классе учишься?
- В девятом, - тихо ответила я.
- Подрабатывала где-нибудь?
- Нет, - ответила за меня мама. – Дома сидела. На шее.
- Заметно, - буркнула тетка, смерив маму раздраженным взглядом. – Так, ставка для ученика пятьсот пятьдесят в месяц. Работа с трех до восьми, получасовой обед, два перерыва. Два дня работаешь, два отдыхаешь.
- Пойдет, лишь бы дома не сидела, - снова встряла мама. Тетка поиграла желваками, потом гадко улыбнулась и кивнула в сторону двери.
- Выйдите.
- Что? – побагровела мама.
- Выйдите и дайте мне поговорить с девочкой.
- Я её мать…
- А я работник отдела кадров. О зарплате вы узнали? Узнали. О графике? Узнали. Либо подождете в коридоре...
- Но…
- Либо выметайтесь обе. Без вас желающих хватает, - зевнула она и уставилась в потолок. Мама скрежетнула зубами, но все-таки вышла. Галина Кирилловна вздохнула и покачала головой. – Что за люди, а?
Я промолчала, но грубая тетка, неожиданно улыбнувшись, махнула рукой.
- Ладно, - бросила она. – Смотри. В цех на полуфабрикаты нужен ученик. Будешь способной, поставим на машину. Там прибавка положена, сто рублей.
- Хорошо, - покраснела я. Таких денег у меня никогда не было, поэтому голова пошла кругом.
- Работа тяжелая, - вздохнула тетка. – Уверена, что справишься?
- Да, Галина Кирилловна, - кивнула я. – С деньгами туго, а дома братья маленькие.
- Угу. Поэтому мамка тебя на работу отправила, а не сама пришла, - я снова покраснела, понимая, что она права. Только я никогда бы не посмела так сказать в глаза маме. – Ладно. Пройдешь инструктаж по технике безопасности, одежду получишь и вперед. Когда готова выйти?
- Сегодня? – робко предложила я. Тетка, к моему удивлению, понимающе улыбнулась и кивнула.
- Сегодня. Да, детка… Видать и впрямь туго у вас. Хорошо, оформим этим днём, - ответила она и, взяв со стола бланк, вписала в него мои имя и фамилию. – Отправляй мамку домой и иди на второй этаж. Кабинет двести сорок второй. Там спросишь Петра Андреича и отдашь это.
- Спасибо, - я взяла бланк и улыбнулась. – Хорошего вам дня, Галина Кирилловна.
- Ох, если бы, - вздохнула та, поджала губы и кивнула мне. – Беги.

Мама равнодушно хмыкнула, когда я сказала, что выхожу уже сегодня. Мельком посмотрела на бланк, который мне выдали, и, развернувшись, отправилась к выходу. Я же, смущаясь и робея, пошла к лестнице на второй этаж. Показала охране бумажку и те меня пропустили через вертушку, попутно указав направление. И не зря, потому что мясокомбинат больше походил на лабиринт. Огромный и жуткий.
Я нашла двести сорок второй кабинет и Петра Андреевича, усталого мужичка лет пятидесяти с кудрявой порослью на голове, который внимательно меня выслушал и кивнул на стул, который стоял рядом с его столом. Затем я выслушала лекцию о технике безопасности, поставила подпись в журнале и вопросительно уставилась на мужичка. Тот охнул, виновато улыбнулся и снял трубку телефона.
- Алло, Лид? Петр. Зайди ко мне, пожалуйста. Да, новенькая. Ученица. Куда там, - рассмеялся он и добавил. – Школьница. Зелёная совсем. Жду.
Затем он позвонил в отдел кадров.
- Галь? Да, я. Оформляй Соловей. Да, нашел. Пока.

Через десять минут дверь открылась и в кабинет вошла смуглая женщина в белом халате, белых штанах и черных ботинках. На голове у нее была повязана белая косынка. Несмотря на белый цвет, на одежде хватало грязных пятен: бледно-розовых и желтых. Мне женщина напомнила Бабу-Ягу, которую я видела в книжке сказок, взятой в школьной библиотеке давным-давно.
Густые брови, уставшие серые глаза навыкате, тонкие губы и длинный, острый нос крючком. Но, когда женщина, увидев меня, улыбнулась, сходство с Бабой-Ягой пропало. Улыбка была доброй, пусть и немного усталой.

- Привет, - поздоровалась она.
- Здравствуйте. Меня Настя зовут.
- Лидия Ивановна. Можешь звать Лидой, - кивнула она и повернулась к Петру Андреевичу. – Закончили? Могу её забрать?
- Ага, - отмахнулся мужичок, перебирая бумаги на столе. – Сходи с ней за формой только.
- Пошли, Настён. Найдем тебе одежу, - улыбнулась Лида и подтолкнула меня к выходу из кабинета.

- Ты, значит, бабки Ленки внучка? – спросила она, пока мы шли по длинному коридору за формой.
- Да. А это вы… - я не договорила, потому Лида кивнула.
- Я, кто ж еще. Баб Лена ко мне подошла, да спросила про работу. Я сказала, что бабы нам всегда нужны. Только не думала, что школьницу прислали. А мамка твоя чего? Работает?
- Нет, она за братьями присматривает.
- Вон что, - хмыкнула Лида, внимательно на меня посмотрев. – А тебя, значит, работать отправила.
- Да. Я после школы буду приезжать, - ответила я и добавила то, чему меня мама научила. – С деньгами туго, тёть Лид.
- Какая я тебе тётя, - рассмеялась та. – Просто Лида. И кончай «выкать». У нас тут народ простой. Да, чего я. Сама убедишься.
- Простите. Ой, прости, - теперь и я рассмеялась, когда Лида ущипнула меня за бок.
- Уже лучше, - кивнула она и, остановившись перед зеленой дверью, пропустила меня вперед.

Толстый мужик с золотым зубом дал мне комплект рабочей формы: такой же, как у Лиды, халат, белые, свободные штаны, косынку и ботинки. Было видно, что ботинки уже кто-то носил, но я не придала этому большого значения. Главное, что на работу взяли.
Затем Лида отвела меня в цеховую раздевалку, нашла свободный шкафчик с замком и подождала, пока переоденусь, но, когда я вышла к ней, не сдержалась и рассмеялась. А я, глупо хлопая глазами, не понимала, что её так развеселило.

- Ой, Настюха. Ну, дурында, - охнула она. – Ты чи сменку не брала с собой?
- Сменку? – переспросила я, краснея от смущения. Лида подошла ко мне и, положив руку на плечо, улыбнулась.
- Сменку. В цеху холодрыга же. А ты халат и штаны на голое тело напялила. Вон аж сосцы торчат, того и гляди халат порвут, - ответила она и, склонив голову, внимательно меня осмотрела. – А синяки чего на руках?
- Да… это так, - отмахнулась я. Лида кивнула и поджала губы.
- Ладно. Надень пока под форму свою одежу. Поставим на что-нибудь полегче, чтобы не запачкалась. А завтра со сменкой приходи. Без теплой одежи застудишь все. И письки, и сиськи.
Вздохнув, я снова отправилась переодеваться и очень скоро убедилась, что Лида была права.

Меня поставили не на пельменный автомат, а на фасовку. Другие женщины, в одинаковых белых халатах, засыпали в машину пельмени, а я скидывала запакованные в «чебурашку» - квадратную тележку-чан, которые были в каждом цеху – и, как только чебурашка заполнялась, отвозила её в морозилку.
С непривычки я потянула спину, потому что тележка была тяжелой, так еще и одно колесо у нее постоянно заклинивало, что не облегчало работу. Пока я отвозила чебурашку в морозилку, мое место занимала другая женщина, но стоило вернуться, как она вновь вставала за фасовочную машину. Чебурашки заполнялись так быстро, что через пару часов я устала и вспотела несмотря на холод, еще и дышала так, словно пять километров пробежала.
Лида, проходя мимо, увидела, что я вот-вот рухну без сил рядом с чебурашкой, подбежала к фасовщицам и наорала на них.
- Совсем, блядь, ума лишились? Она ж дитё еще! – рявкнула она. Женщины виновато потупились, а одна из них улыбнулась мне. – Отдыхать хоть ей давайте. Еле ноги волочит. Гляньте вон, помрёт неровен час.
- Все хорошо, Лид, - ответила я и, натянув перчатки, снова принялась кидать в чебурашку фасованные пельмени. – Просто не привыкла еще. Но я привыкну, правда.
Лида лишь улыбнулась и, погрозив кулаком смеющимся фасовщицам, ушла, а я, наполнив чебурашку, покатила пельмени в морозилку.

В обед фасовщицы пригласили меня за свой стол, а потом к нам подсела Лида и высокий мужик с обвислыми усами. Чуть позже я узнала, что он был подсобником, но его частенько забирали в другие цеха. Звали его Коля. Он молчал, глупо улыбался и иногда смеялся каркающим смехом, если рабочие начинали сально шутить.
Лида рассказала мне как-то, что Коля был дурачком. Мать его умерла, а он чуть по миру не пошел, когда его дом попытались отобрать цыгане. Но Лида и другие соседи взяли Колю под своё крыло, потом устроили на мясокомбинат подсобником, где он и работал без малого пятнадцать лет. Меня он сразу полюбил, потому что я не смеялась над ним, если он случайно опрокидывал чебурашку или пердел, таща на рохле тяжелый поддон с полуфабрикатами. Он был тихим и неконфликтным. Всегда улыбался и был готов прийти на помощь любому, кто попросит.

После обеда Лида забрала меня с собой на пельменный автомат и принялась понемногу обучать. Сначала я подвозила к машине фарш и тесто, а потом смотрела, как Анька – улыбчивая девушка с оттопыренными ушами, торчащими из-под косынки – закидывает фарш в автомат. Мне объясняли устройство, рассказывали, какие кнопки и за что отвечают, а потом отправили смотреть на тестомес и фаршемешалку.

На фаршемешалке работала Вера – молчаливая женщина, от которой очень знакомо пахло. Принюхавшись, я покраснела, почувствовав запах перегара. Но по лицу Веры нельзя было сказать, насколько сильно она пьяна. Я же была новенькой, поэтому предпочитала молчать. Кто знает, вдруг это норма, что работник напивается прямо на рабочем месте.
Вера работала молча, лишь недобро скользнула по мне глазами, когда Лида привела меня к ней. Я встала рядом и принялась наблюдать, как Вера закидывает мясо в лоток, где на бешеной скорости вращался вал и острые ножи измельчали все, что попадало в мешалку. Вера мне ничего не объясняла и сделала вид, что меня вообще не существует. Да я и не была против. Наоборот, так как-то проще.
Грохот и скрежет машины понемногу дурманил голову и вгонял в транс. Теперь я не удивлялась, почему Лида, да и остальные ходят с берушами. Проработать двенадцатичасовую смену в таком шуме сложно. Порой кажется, что еще секунда и мозг вытечет из уха, сделав тебя овощем на всю оставшуюся жизнь. А еще я думала о маме. Она никогда не работала и вряд ли бы протянула хоть одну смену в цеху полуфабрикатов. Либо вытерпела, а потом бы умирала две недели, лежа на диване…
От мыслей меня отвлек дикий крик. Я вздрогнула, когда на лицо плеснуло чем-то теплым. Машинально провела рукой по щеке и посмотрела на ладонь, испачканную красным. На моем халате тоже были красные брызги, а крик становился все сильнее, пока не оборвался на истеричном визге. Я, вытаращив глаза, смотрела, как к машине бегут со всех ног Лида и Анька, а затем, посмотрев на Веру, побледнела. Её рука по локоть была в лотке, куда скидывали мясо. Машина больше не скрежетала, но вокруг была кровь: на полу, на стенах, даже на потолке. Лида, пихнув меня в сторону, подлетела к Вере. Я не слышала, о чем они говорили. В ушах звенел протяжный писк, а желудок ходил ходуном. Анька куда-то убежала, на её позеленевшем лице застыл ужас, а я стояла в стороне и смотрела на ладонь, испачканную в крови Веры.
Меж тем Лида перетянула жгутом руку женщины и краем глаза посмотрела на меня. В её глазах блеснула жалость, она хотела мне помочь, но не могла бросить Веру. Это я понимала, пусть и продолжала испуганно смотреть на неё. Когда Вера снова закричала, я блеванула. Нехитрый обед, съеденный в столовой, заляпал ботинки и штаны, но я этого не заметила. Еще один рвотный спазм… Голова закружилась, а перед глазами поплыли красные круги. Я прислонилась к стене, и только потом услышала голос Лиды. Он дрожал, но был громким и сильным.
- Девчонку уведите! Быстро, блядь! Где врач, ёб вашу мать?
- Идет! – крикнула ей Женя. Она стояла на пульте пельменного автомата и подошла только сейчас. – Анька за ним пошла же.
- Пойдем, Насть. Пойдем. Не гляди туда. Не надо, - пробасил Коля, подходя ко мне. По его лицу было непонятно, испуган ли он. Наоборот, показалось, что такие ситуации для Коли – норма. Он отвел меня в подсобку, где рабочие гоняли чай на перерывах и курили, налил горячего чая и сунул в руку гнутую металлическую кружку с розовым поросенком и названием мясокомбината. Я машинально сделала глоток и с трудом сдержала очередной спазм. Коля вздохнул и осторожно обнял меня, а я, выронив кружку, разрыдалась и прижалась к нему.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя

Глава вторая. Семья

Многие семьи на районе были странными. Даже Катькину можно было назвать странной, однако мне всегда казалось, что моя семья – особенная. В плохом смысле этого слова.

Я жила одна с мамой до семи лет, пока в нашей семье не появился мужчина. Впервые я увидела его при странных обстоятельствах. В тот день у нас отменили последний урок, и я радостная помчалась домой. Правда наткнулась по пути на извращенца, который, не стесняясь, дрочил на меня из кустов. Радость улетучилась быстро, и на смену ей пришел страх. Остаток пути до дома я одолела за пять минут, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. Влетела в квартиру и увидела в коридоре большие черные ботинки, которых раньше не было. Всю обувь папы, которую тот не забрал, мама давно выбросила. Но страшнее всего были звуки, доносившиеся из гостиной. Я слышала, как мама стонет, а потом побледнела, когда к её стонам добавились и мужские.
Войдя в гостиную, я увидела, что голая мама скачет на тощем мужике, а тот мнет её сиськи и плотоядно скалится. Прошло немного времени, прежде чем меня заметили. А когда заметили, мама заорала. Мужик испуганно юркнул под одеяло, я бросилась на кухню и охнула, когда в спину прилетел мамин тапок, больно ударив между лопаток.
Затем мама, закутавшись в халат, оттащила меня за руку в комнату, а когда вернулась, то ударила кулаком по скуле и сильно избила ремнем. Так сильно, что мне три дня было больно сидеть. На жопе до сих пор остались шрамы, которых я всегда жутко стеснялась.

Этот мужик вернулся через неделю. Он пришел в гости нарядным, пахнущим одеколоном и даже принес торт. Мама к его приходу тоже нарядилась. Она была красивой женщиной, неудивительно, что мужики слюни глотали, когда мы шли в магазин и из магазина, а тут сама себя переплюнула. Но я наотрез отказывалась понимать, что она нашла в дяде Игоре. Пока не повзрослела, чтобы понять.
Его звали Игорь. Игорь Романович Степанцов. Он был старше мамы на четыре года, но выглядел так, будто старше лет на десять, а то и больше. Худой, нескладный, с длинными руками и кривыми ногами, он словно сошел с карикатуры в газете. Серые глаза, тонкие потрескавшиеся губы и нос с горбинкой. Волосы у него были черными, но в них поблескивали белые нити. Когда я перешла в восьмой класс, он полностью поседел.

Дядя Игорь работал на хлебзаводе, которым владели коммерсы, благодаря чему и зарплата была хорошей, и её никогда не задерживали, чего нельзя сказать о других соседях. Катькин отец порой зарплату не получал по полгода, и её мама частенько прибегала к нам, чтобы перезанять немного денег.
Да, деньги у нашей семьи были, но я их почти не видела. Мне не давали на карманные расходы, а список покупок составляла мама и она же решала, что, когда и зачем нужно покупать. Тем не менее мама всегда носила золото, да и дядя Игорь частенько радовал её приятными подарками, а потом стал жить с нами и из дяди Игоря превратился в отчима.

Поначалу он был неплохим человеком. Порой мог напиться после получки, если мама ему разрешала. Но напившись, никогда не буянил. Только глаза у него странно блестели, когда он смотрел на меня. Потом он вздыхал, улыбался и отправлялся спать в «темную». Мой папа, до того, как уйти, расширил кладовку и сделал там полноценную комнату, где мама любила дремать днем.
Была одна черта в его характере, которую я не любила. Он молчал. Молчал, когда мама начинала меня бить. Молчал, когда она орала на меня из-за помарок в тетрадях. Молчал, когда она хлестала меня ремнем, потому что я вышла ночью попить воды и увидела, как она сосет ему хер. Понятно, что мама тоже держала его в ежовых рукавицах, но я порой надеялась, что он однажды сломается и заступится за меня. Однако этого так и не произошло. Дядя Игорь молчал, а то и вовсе уходил на балкон или на улицу, пока мама не уставала «учить меня жизни».
До восьмого класса мама раз в год уезжала в санаторий, который ей оплачивал отчим. И эти две недели становились раем для меня. Нет, работу по дому никто не отменял, но я, по крайней мере, могла спокойно заниматься своими делами, не боясь, что в комнату влетит мама с очередной претензией, что её «сука-дочь» сделала что-то не так.
В течение этих двух недель уроки мне помогал делать дядя Игорь, если я вдруг с чем-то не справлялась. Первый раз это ввергло меня в ступор. Не потому, что он меня избил. А потому, что объяснил, как и что делать простым человеческим языком. Но со временем я привыкла не расслабляться. Ведь мама все равно вернется, а значит вернется и все остальное: побои, ругань и боль. Правда и отчим в итоге изменился, превратившись в того, кого я возненавижу.

Через год, после того, как дядя Игорь стал жить с нами, родился Матвей. Мой брат. Поначалу я этому только порадовалась. Думала, наивная, что мама переключит свою «любовь» на него. Кто ж знал, что любовь и правда в ней проснется. Только не ко мне, а к Матвею. Тогда я не представляла, какого гондона исторгла на свет мамина манда. Тощий, как отец, с такими же кривыми ногами. Только голова была большой и неровной, а глаза мамины – черные, блестящие и злые.
Матвей всегда был странным. Он постоянно капризничал и плакал, а когда подрос, то начал удивлять странными заскоками. Однако маму это не смущало. Она в сыне души не чаяла, сюсюкалась с ним, читала ему сказки на ночь. Когда Матвей болел, она не отходила от его кровати ни на шаг. Когда болела я, ей было плевать. Хорошо хоть таблетки давала. Лишь утром спросит невзначай, даже не смотря в мою сторону:
- Не сдохла? Иди посуду мой. И брату не забудь молоко погреть.
Ей было насрать на меня. Но не на Матвея.

Когда Матвею стукнуло семь лет, и он отправился в школу, я перешла в восьмой класс. Мы часто пересекались на переменах, да только радости от этого я не испытывала. То он одноклассника ногой по яйцам лупит, то над девчонкой издевается. А однажды Матвей домой жабу притащил. Поймал в пруду у дома, посадил в пакет и притащил домой.
Я тогда уроки в своей комнате делала и не обратила внимания на беготню брата по квартире. То, что его лучше не трогать, я давно уяснила и лишь один раз нарушила правила, когда Матвей залез в мой стол и, вытащив кассету с любимой музыкой, раздолбал её молотком на моих глазах. Я шлепнула его по жопе, но он поднял такой вой, что влетевшая в комнату мама подумала, будто сына убивают. За это я получила половником по рукам и простояла всю ночь в углу на коленях, а утром еле доковыляла до школы и путанно объяснила медсестре, что сломала два пальца, упав с лестницы. То, что пальцы мне сломала мама, я не стала говорить. Даже Катьке.

Тогда Матвей поймал в пруду жабу, принес её домой и разделал в ванной кухонным ножом, после чего, влетев в мою комнату, вывалил останки и кишки на меня и мою кровать. Когда мама вернулась из магазина, я рассказала ей об этом и как же неожиданно было увидеть на её лице улыбку гордости.
- Ученый мой, - потрепала она Матвея за щеку, не обращая внимания на потроха. – Врачом станет.
- Хочу космонавтом! – рявкнул тот и, отпихнув руку матери, убежал в гостиную. Я, глотая слезы, сидела на стуле и с ужасом смотрела на испачканную кровать, убирать которую, естественно, предстояло мне.
Со временем проделки Матвея начали меня пугать. Только мама все посмеивалась и продолжала сюсюкаться с братом, не замечая, что тот превращается в ебаного психа.

Матвей часто закатывал истерики. Ругался, лез драться. Мог разорвать мою книгу или, взяв фломастеры, изрисовать учебник. Наказание за это получала, естественно, я. Потому что не убрала свои вещи и поэтому сама виновата.
Но однажды ночью, когда Матвею было девять, я проснулась от странного шуршания возле моего стола. Нащупав ночник и нажав на кнопку, чтобы включить свет, я еле сдержала крик, когда свет наконец-то загорелся. Матвей, с дебильной улыбкой на лице и безумным взглядом, стоял у кровати. В его руке были зажаты мои трусы, которые он периодически подносил к носу и шумно нюхал.
- Настя – блядь! – прошептал он, пока я с ужасом думала, что делать: звать маму или вырвать трусы и выгнать брата из комнаты. Несмотря на то, что я теперь спала в «темной», Матвею никто не запрещал заходить в неё, когда ему захочется. Тогда я об этом никому не рассказала. Только записала в дневник, вот только легче от этого не стало.

У Матвея вообще была нездоровая тяга ко мне. Он любил хватать меня за грудь и сдавливал так больно, что аж слезы из глаз лились. Подглядывал, как я купаюсь, и ловил настоящий кайф от того, что мама меня лупит. Но для мамы он все равно оставался «сыночкой». Ему прощались любые истерики, исполнялись любые капризы и, если я вдруг повышала на него голос, наказание следовало моментально.
Когда он родился, меня переселили в «темную» спальню. «Сыне нужно солнышко», - как сказала тогда мама. Я была этому только рада. Бессонные ночи выматывали, а орал Матвей часто. Но все же мама иногда выгоняла меня из кровати посреди ночи, чтобы я понянчилась с братом, который не мог уснуть. Ей было плевать, что завтра у меня контрольная или что я плохо себя чувствую. Матвей был всегда на первом месте. Даже когда родился Андрей, ничего не изменилось.

Андрей – мой младший брат. Он родился через три года после Матвея, но я сразу же поняла, какие они разные. Если Матвей орал, как резанный, то Андрейка был на удивление тихим и мирно посапывал в кроватке. Даже когда у него начали резаться зубки, он хоть и плакал, но делал это нехотя. Словно так надо, а не потому что ему больно.
Младшенький был копией мамы. Внешне, конечно. Это подмечали все знакомые, заставляя маму гордо улыбаться. Характером же Андрей был похож на отца – такой же тихий, неконфликтный. Правда он мог иногда взбрыкнуть, запустить в стену стакан с чаем или наорать на того, кто стоял рядом. Мама на его поведение тоже закрывала глаза, а когда братья ссорились, заставляла меня разнимать их. В одну из таких ссор Андрей воткнул мне вилку в бедро. Он разозлился на Матвея, который втихаря разукрасил его раскраску и испортил фломастеры, и поэтому кинулся в драку. Старший просто отпихнул его, но Андрей не успокоился. Он схватил вилку со стола и, если бы я не вмешалась, воткнул бы её брату в глаз. Однако успокоить его не удалось и вилка, ожидаемо, воткнулась в мою ногу. Тогда мама, наверное, в единственный раз, отлупила обоих братьев. Сначала дала по жопе Андрею, а потом досталось и Матвею, который бился в припадке, пока мама лупцевала его ремнем по жопе. Чуть позже, когда я вернулась в свою комнату и забралась в кровать, то впервые за долгое время засыпала с улыбкой. Этому не могла помешать даже ноющая от боли перебинтованная нога.

В остальном Андрейка был куда спокойнее Матвея. Он не потрошил лягушек, не нюхал мои трусы, спокойно обедал и даже иногда помогал мне с домашними делами. Мы с ним вместе мыли посуду. Вернее, мыла я, а он, стоя на маленькой табуретке, вытирал все чистым полотенцем, прежде, чем убрать посуду в шкаф.
Мама не могла на него нарадоваться, однако же Матвея почему-то любила больше. К счастью, Андрейка на этом не зацикливался. Он всегда ко всему относился спокойно, лишь изредка позволяя себе взорваться, да и то, если Матвей принимался его доводить. Но больше всего на свете он любил, когда я читала ему сказки на ночь. Он усаживался в кровати, скрестив ноги, подпирал подбородок кулачком и с таким серьезным лицом слушал истории, что я порой не могла сдержать улыбки. Иногда он задавал вопросы, на удивление умные и здравые, а я с удовольствием ему отвечала. Даже несмотря на проказы Матвея, который хулиганил до тех пор, пока я не уходила. Только при маме старший елейно улыбался и лежал спокойно под одеялом, пока я читала сказки.

- Насть, а Колобок, он что – дурак? – спросил Андрей меня однажды, когда я в сотый раз перечитывала ему любимую сказку.
- Почему? – удивилась я, закрывая книгу.
- Ну, - замялся он. Затем вздохнул и пожал плечами. – От бабы с дедом ушел. Зачем он ушел?
- Баба с дедом его бы съели.
- Не, - поморщился Андрейка, чуть подумав. – Он же говорящий. Кто ж хлеб говорящий есть будет? Может баба с дедом его били, Насть? Как мама тебя…
- Потому что Настя – блядь, - оскалился Матвей. Он прыгал на кровати, но, когда увидел, что на его выкрик никто не обратил внимания, надул губы и залез под одеяло.
- Не знаю. Может и так, - хмыкнула я и, наклонив голову, посмотрела на слишком уж серьезного брата.
- А почему он зайке, волку и медведю не дался? Они же тоже его съесть хотели. А он убежал от них. Только лиса его слопала.
- Боялся их, наверное, - ответила я. – Думал, что умнее. А лиса оказалась хитрее.
- Не, - снова махнул рукой Андрей, заставив меня улыбнуться. – Баба с дедом его съесть хотели, как ты сказала. И медведь, и волк, и зайка, и лиса.
- А ты как думаешь? – тихо спросила я. Андрейка посмотрел на меня и поджал губы. – Мне правда интересно. Расскажи.
- Его все съесть хотели, Насть. А он убегал. Да устал убегать. Вот и сдался, - серьезно ответил он, по привычке подпирая кулачком подбородок. Затем Андрей вдруг посмотрел на меня и, встав с кровати, подошел ближе. А потом, не успела я удивиться, обнял. Осторожно, словно боялся причинить боль.
- Насть, а ты не убежишь? Ну, чтобы тебя тоже не съели? – спросил он. Даже Матвей замер, приоткрыв рот и ковыряясь пальцем в носу.
- Нет, Андрейка. Не убегу, - тихо ответила я, поглаживая его по спине. Андрей кивнул, шмыгнул носом и забрался под одеяло.
- Хорошо, - пробубнил он и, повернувшись к стене, зевнул. – Спокойной ночи, Насть.
- Спокойной ночи, - вздохнула я и, убрав книгу сказок на полку, выключила свет. А потом, дойдя до своей комнаты, легла в кровать и расплакалась в подушку. Как и всегда тихо, чтобы никто не услышал.

Но чем старше становился Андрей, тем более замкнутым он становился. Его эмпатию словно высосали досуха. Он равнодушно смотрел, как мама меня отчитывает, уходил в свою комнату, если крики становились громче и дело доходило до избиений, и равнодушно хмыкал, если заставал меня плачущую в ванной комнате.
Я бы соврала, если бы сказала, что ненавидела каждого члена моей семьи. Была еще бабушка Лена, мать дяди Игоря. Пусть она была мне неродной, но зато я искренне её любила и радовалась, когда мама отправляла меня к ней.

Жила баба Лена в Блевотне – частном секторе, который давно оккупировали наркоманы, цыгане и прочий сброд. Порой я удивлялась, идя по раскисшей от дождя дороге к её домику и рассматривая другие дома: грязные, неряшливые, страшные. Домик бабы Лены был другим. Чистеньким и ухоженным. От него так и веяло теплом и уютом. Даже отмороженные блевотнинские уроды обходили его стороной, словно боялись запачкать своей скверной. К тому же бабу Лену любили.
Однажды к ней на участок залез вмазанный ублюдок и, схватив лопату у сарайчика, принялся бить стекла, орать и безумно смеяться, пугая нас с бабушкой. Через пару дней к домику бабы Лены подъехала красная шестерка, откуда выбрался пузатый мужик с черной, колючей бородой. Он обошел машину, открыл багажник и вытащил из него ночного гостя, изрядно побитого. Я тогда ночевала у бабушки и хорошо помню его лицо, хоть это и сложно было назвать лицом. Вместо него была жуткая восковая маска: глаза заплыли, кожа бурая, в страшных гематомах, а половины зубов нет. Баба Лена лишь головой покачала, когда бородатый мужик отвесил нарику поджопник и тот улетел в кусты крыжовника.
- Рома, ну что ты? – вздохнула она, подходя ближе.
- Этот к тебе ломился, мать? – вопросом на вопрос ответил мужик. У него были колючие, злые глазки, а еще от него пахло потом и чем-то тошнотворно сладким.
- Этот, этот. Что ж ты его так отделал-то, милок? – снова посетовала баба Лена, на что мужик рассмеялся и махнул рукой.
- Это разве отделал? Бурый немного, но в дверь пролазит.
- Чай будешь, Ром?
- Давай, мать, - кивнул мужик, а потом повернулся к избитому, который с трудом выбрался из кустов. – Слышь, уёба? Вставай и пиздуй к машине. В салоне стекла лежат. Приступай к работе.
- Так я же… - нарик не договорил, потому что мужик вдруг скрежетнул зубами и похлопал себя по груди. Я понятия не имела, почему избитый так перепугался, но он рысью кинулся к машине, а уже через секунду тащил в наш двор стекла и инструмент. Позже бабушка рассказала, что это за таинственный Рома посетил нас тогда. Им оказался местный торгаш «хмурым», а избитый был его клиентом, пусть и залетным.
Да, бабушку любили. Это я сразу поняла, потому что и меня в Блевотне никто и никогда не трогал. Может виной всему дядя Рома, который частенько заезжал к бабушке, а может и сама бабушка, которой никто не мог отказать. Да и как ей отказать?

Баба Лена была милой старушкой, которая словно сошла со страниц книги со сказками. Маленькое лицо, покрытое сеточкой морщин. Добрые голубые глаза и теплая, обезоруживающая улыбка. Не знаю, почему, но даже Матвей при ней переставал беситься и худо-бедно вел себя, как нормальный ребенок.
Порой мама уезжала с дядей Игорем на море, а нас отдавала бабушке. Ну а если с собой на море забирали моих братьев, то счастью моему не было предела.

- Настёна, вставай, - мягкое прикосновение к плечу. Бабушкина рука теплая и шершавая. Но я, открывая глаза, улыбаюсь. С кухни пахнет жареными пирожками, заливается соловьем на плите чайник, а на улице щебечут птицы и солнце заполняет спальню ярким, теплым светом. Первые дни самые радостные. Потому что знаешь, что не нужно нестись на кухню и мыть посуду. Не надо собирать братьев в школу и сад. Не надо бояться, что тяжелая рука мамы опустится на голову, наполняя её звоном и болью. Будет только бабушкина маленькая ладошка, которая погладит волосы. Будет улыбка, добрая и понимающая. Будет прекрасный день, потому что по-другому быть не может.
Я улыбалась, сладко потягивалась и вставала безо всякого сожаления. Нужно насладиться этими днями, пока они не закончились.

Днем я помогала бабушке в огороде. Мы пропалывали грядки, вырывали сорняки, а потом бабушка доверяла мне поливку. Надо было достать из сарая зеленый шланг, размотать его и подключить к крану, а потом можно и поливать, зажимая дырку на конце шланга пальцем, чтобы струя долетела до самого края грядок. И так пока бабушка не позовет обедать.
Борщ она варила наивкуснейший. К нему обязательно сало из морозилки и теплый хлеб, за которым бабушка ходила рано утром на пекарню у входа в Блевотню. Когда я заканчивала и собирала остатки борща со дна тарелки хлебом, бабушка всегда заваривала чай с душистыми травами. Волшебный чай, согревающий душу и сердце. Ну а после обеда она отпускала меня на речку, которая находилась недалеко от её домика. Отпускала спокойно, потому что знала, что со мной ничего не случится. А если и пристанет какой-нибудь залетный, так соседи сразу же отобьют у него все желание.

Речка на Блевотне странная. Узкая, неглубокая и грязноватая. Но я любила её. Любила уйти подальше от пляжа, где купались местные, расстилала полотенце и бежала купаться. Купалась долго, пока губы не синели, а потом грелась на солнышке и, улыбаясь, мечтала, чтобы этот день не заканчивался. Забавно, но именно на речке я нашла еще одного друга.
Мне было десять, когда мама с дядей Игорем решили поехать на море. Они взяли Матвея с собой, а меня сплавили бабушке, чему я была только рада. Мама была беременна Андреем и её настроение постоянно менялась, что чаще всего сказывалось на мне. Поэтому, когда мне сообщили, что я три недели проведу у бабушки, я постаралась скрыть эмоции. Однажды уже обожглась, за что получила ушат говна на свою голову и привычный подзатыльник.

- Чего лыбишься? – недовольно спросила мама, собирая чемодан. – Дома говном намазано?
- Нет, мам, - тихо ответила я, надеясь, что она успокоится. – Просто по бабушке соскучилась.
- Ага, как же. Соскучилась. Ссы в глаза – божья роса, - фыркнула мама, но быстро вернулась к сборам, не забывая ворчать себе под нос. – Лишь бы лентяйничать…

После того, как мама собрала чемодан, она выдала мне список книг на лето, велев прочитать первую десятку. Хорошо, что у бабушки большая библиотека была, но мама не знала, что эти книги я уже прочитала. За неимением других развлечений приходилось только читать, а если на мамин окрик ответить, что читаешь заданное в школе, то можно получить лишние два часа спокойной жизни. Поэтому я не спешила радоваться, состроив максимально равнодушное лицо. Ну а когда меня наконец-то отправили к бабушке, дав денег на автобус, я помчалась на остановку быстрее ветра.
Провозившись до обеда в огороде, я отпросилась у бабушки на речку и, переодевшись в купальник, взяла с собой полотенце, два пирожка с картошкой и бутылку воды.
- Ой, торопыга, - рассмеялась бабушка, когда я случайно выронила пирожок и, побелев от страха, вжала голову в плечи. – Иди, одевайся. Я соберу все.
- Спасибо, ба, - улыбнулась я. Как же сложно было привыкнуть к тому, что тебя не били, если ты что-то роняла. Но и привыкать к этому я не собиралась, зная, что все рано или поздно вернется на круги своя.

Однако, придя на речку и найдя свой укромный уголок, я удивилась, увидев там незнакомого белобрысого пацана, на вид моего ровесника. Тот лежал на зеленой травке, закрыв глаза, а мокрая кожа наглядно говорила о том, что он недавно вылез из воды.
Закусив губу, я вздохнула и, развернувшись, осмотрела берег. Но всюду, куда ни кинь взгляд, на траве загорали местные. Поэтому я плюнула и, достав из пакета полотенце, расстелила его, после чего спрятала под ним пирожки и воду.

- Привет, - я вздрогнула, услышав чуть хрипловатый, но веселый голос, и, повернувшись, увидела, что пацан сидит на травке и смотрит на меня с улыбкой.
- Привет, - осторожно ответила я, готовая схватить полотенце, пакет и убежать, если понадобится. Но мальчишка, подмигнув, отвернулся и снова лег на траву. Я немного расслабилась и, пожав плечами, скинула с себя шорты и майку, после чего с разбегу вбежала в воду. Вода была прохладной, еще не успела окончательно прогреться, но мне было все равно. Нырнув, я через мгновение всплыла и, повернувшись к берегу, увидела, что пацан снова уселся и теперь смотрит на меня. Почему-то мне стало неловко, поэтому я еще раз нырнула, а потом поплыла к берегу.

- Ты бабы Лены внучка? – спросил он, когда я уселась на полотенце и достала бутылку воды.
- Ага. А ты откуда знаешь? – поинтересовалась я. Мальчишка рассмеялся, чисто и беззаботно, и я неожиданно рассмеялась в ответ.
- Так я через три дома от неё живу, - ответил он. Я, пользуясь моментом, внимательно его рассмотрела. Высокий, коренастый, загорелый. Руки длинные, а лицо детское и наивное. Глаза зеленые, как трава, на которой он лежал. Но куда сильнее меня поразила его улыбка. Она была доброй, в отличие от улыбок остальных жителей Блевотни. Те улыбались скупо, пряча зубы, а глаза настороженно следили за каждым твоим движением. Мальчишка же улыбался просто так. Потому что ему хотелось улыбаться.
- Как тебя зовут? – спросила я.
- Ваня. А тебя?
- Настя.
- Будем знакомы, - улыбнулся он и я улыбнулась в ответ.

Ну а через полчаса мы уже болтали, как давние друзья. Ванька рассказал, что живет в Блевотне с рождения, папка его металл грузит на вокзале, а мама полы моет в школе. Я, неожиданно для себя, тоже рассказала ему о своей семье. За исключением самого сокровенного.

- Получается, что у тебя уже братка есть и еще один на подходе? – спросил он. Я кивнула в ответ. – Круто. Я бы тоже хотел братку, а мамка против. Говорит, что меня хрен прокормишь, куда еще один рот.
- Веселого мало, - вздохнула я, вспомнив истерики Матвея. – Никогда не знаешь, кого мама родит.
- Это да, - согласился Ванька, а потом замолчал, когда я достала из пакета пирожок. Мне хватило взгляда, чтобы увидеть, КАК Ванька смотрит на мой пирожок. Казалось, что он вообще его впервые видит.
- Держи, - улыбнулась я, протягивая ему пирожок. Ванька мотнул головой и демонстративно сморщил нос, но тут же сдался, когда я вытащила из пакета второй.
- Спасибо, - ответил он и не успела я моргнуть, как он проглотил пирожок, не жуя, и погладил себя по животу. – Ох, баба Лена вкусные пирожки делает. На Пасху всегда к ней ходим, да на колядки тоже. Хорошая она.
- Очень, - кивнула я. – Ты обсох?
- Ага, а что?
- Погнали купаться.
- Погнали, - рассмеялся Ванька и мы, хохоча, бросились к речке.

Теперь, если меня отправляли к бабушке, я радовалась вдвойне, потому что в Блевотне меня ждал Ванька. Так же, как и меня, он принял и моих братьев. Его не смущали ни проделки Матвея, ни закрытость Андрейки. Ванька никогда не позволял себе лишнего, даже если Матвей начинал кидать в него говном или грязью. Усмехнется, погрозит пальцем, вытрет грязную майку и забудет через секунду. А вот маму мою он побаивался.
Когда Ванька впервые с ней столкнулся, то сразу же получил в лицо поток говна, потому что не справился с велосипедом и нечаянно влетел в забор бабушки. К его несчастью, у калитки стояла мама. Она как раз приехала к бабушке за закрутками и заодно меня забрать, а Ванька спешил попрощаться.

- Долбоеб что ли? – ругнулась она, выронив пакет с моими вещами. Мне предстояло тащить две сумки с закрутками, которые были куда тяжелее пакета, но маму это, как обычно, не волновало.
- Простите, - стушевался Ванька, слезая с велосипеда. – Колесо в яму попало.
- Носиться не надо, как угорелый. Шмель-чи в жопу ужалил? - буркнула мама, поднимая пакет с земли. Ванька кивнул и робко улыбнулся.
- А Настя дома?
- А тебе чего от неё надо? – окрысилась мама и прищурила глаза.
- Просто попрощаться. Она же уезжает сегодня, - вздохнул Ванька, от волнения пощипывая седушку велосипеда пальцами.
- Ой, попрощаться, - рассмеялась она. – Жених что ли?
- Нет, - покраснел мальчишка. – Просто друг.
- Ага. Просто друг. Знаем таких друзей. Лыбятся, а потом херой своей в лицо тычут…

Я видела и слышала их разговор. Как раз стояла у окна, дожидаясь, пока бабушка вытащит из погреба банки с соленьями. Стояла и давилась слезами, потому что видела, как Ванька вжимает голову в плечи, как садится на велосипед и медленно катит в сторону речки. Вздохнув, я покачала головой и, вытерев мокрые глаза, помогла бабушке вылезти из погреба. Мама еще долго припоминала мне Ваньку.
- Узнаю, что ебешься с кем, удавлю! – мрачно сказала она мне вечером, когда мы приехали домой. Откуда десятилетней девчонке знать, что такое «ебешься»? Но я знала. С мамой быстро всему учишься. Даже если не хочешь.

*****

Как только я пошла в школу, то мама, как она всегда говорила, «начала готовить меня к жизни». Расшифровывалось это просто: я должна была носиться по дому, как Золушка. Поначалу список домашних обязанностей был небольшим, но с каждым днем он разрастался все больше и больше. Если же я что-то делала не так, сразу же следовало наказание. С этим было строго.
- Через пиздюлину всегда быстрее доходит, - сказала мама, когда я, заливаясь слезами, смотрела на прожжённую утюгом дыру в своей школьной блузке. Только плакала я не из-за блузки, а из-за того, что мама отхлестала меня шнуром от утюга. Кожа на спине вспучилась и горела, но маме, как обычно, было плевать. На этом она не успокоилась и положила на гладильную доску мою юбку. – Вперед и с песней. Пока не научишься.

Ну а когда родился Матвей, а потом и Андрей, список обязанностей увеличился. Теперь мне необходимо было учитывать и братьев. Уроки начинались в восемь утра, но я вставала в шесть. Неважно, болела или нет. Исключений не было. Сначала я шла на кухню и ставила чайник, потом шла в туалет и умывалась. К тому моменту чайник закипал, и я отправлялась будить мелких. Андрей вставал без проблем, только потормоши за плечо, а вот Матвей скулил, отбрыкивался, мог резко выбросить кулак и ударить в глаз, но услышав, как ворочается в кровати мама, тут же поднимался с гаденькой ухмылкой и шел в туалет.
Пока братья умывались, я наливала им чай, не забывая о том, чтобы разбавить кипяток холодной водой. Делала два бутерброда с колбасой и сыром, а себе намазывала на хлеб масло. Мама считала, что девочке нельзя есть колбасу и сыр, иначе она вырастет жирной. Поэтому я и завтракала куда скромнее братьев. Конечно, мысли о том, чтобы сделать себе нормальный бутерброд, были, однако я до одури боялась, что мама заметит. Поэтому с тоской смотрела, как братья уминают бутерброды с колбасой и сыром, а потом приступала к своему куску хлеба с маслом, иногда посыпая его сахаром, пока никто не видит.
После завтрака я одевала братьев, собирала рюкзак, и мы выходили из дома. Первым делом заводили Андрея в садик, а потом шли в школу. Иногда я опаздывала, если Матвей начинал беситься. Он мог упасть на асфальт, а потом ревел белугой, отказываясь идти в школу. Отчим смеялся и называл это «асфальтной болезнью». Со временем я приноровилась закидывать брата на плечо и, под смешки прохожих, тащила в школу.

Продолжение в комментариях к посту.