Николай треснул яйцо на скворчащую сковороду и снова расстроился. Большое красное пятно неоформившимся птенцом плавало посреди желтка, а белок плеснул на стенку перегретой сковороды, налип и придется соскабливать в яичницу эту пригорелую корочку.
С вечера Таня неплотно захлопнула холодильник и молоко, слегка кислое, теперь портило вкус БлюБурбона. По новостям как бы невзначай отметили падение запрещенного биткоина на тринадцать порядков.
"День маленьких пиздецов." - подумал Николай.
На протяжении трехсот лет в такой день - день маленьких неудач и подстав - Николай продлял себе жизнь самым нехитрым способом. Он залупался на смерть, планировал расстаться с жизнью прямо тут и сейчас. И, естественно, каждый раз получал по носу от мироздания. Рыцарь, которому Николай обоссал коня в этот день, говорил что-то вроде "Гуляй, братиш, мы байкеры, убогих не трогаем". Стражник-гвардеец, которому Николай, подкравшись, отвешивал смачного пендаля поворачивался, немигающе долго смотрел Николаю в глаза, отвечал "А я вас вот, знаете, понимаю" и шел писать заявление по собственному, и возглавлял очередной народный комитет против огласки пыток. Кирпич, который Николай, найдя на стройке подбрасывал со всей силы в небо и ловил головой - рассыпался об темечко мягкой подушкой сухого непресованного навоза.
В день маленьких пиздецов, в эти странные сутки, когда ничего не значащие неудачки в своем лебедином танце сингулируют массой в дыру тотального невезения, мироздание отрицало любые начинания Николая. Не отпускало его, не слушало, снова сжимало в горсти, поднимало, смеялось, да ты еще не жил, говорило, смеялось, снова над головой разжимало пальцы, подкидывая от щедрот Николаю еще лет двадцать-тридцать-пятьдесят жизни, молодости, отсутствия страха смерти.
Николай выбрал место повыше, долго наблюдал, как плевки летят между опор в землю, иногда лапаемые потоком разгоряченного ветра, иногда шлепающиеся в брызги об опору, выдохнул и прыгнул.
"Похоже, сегодня самый обычный день. Прост все мы стали излишне чувствительными с этой новой этикой" - успел печально обнаружить Николай, прежде чем его сознание уступило место впавшему в буйство и истерию зверю, рвущему в кровь ногти с пальцев, судорожно дергающему конечностями и бьющему по воздуху всем телом Николая. Обреченному животному сознанию, стремящемуся вырваться из трущей и давящей в шею шершавой, безжалостной петли
