Шостакович

Карл Элиасберг

Но когда главный дирижер Большого симфонического оркестра Ленинградского радиокомитета Карл Элиасберг раскрыл первую из четырех тетрадей партитуры, он помрачнел: вместо обычных трех труб, трех тромбонов и четырех валторн у Шостаковича было вдвое больше. Да еще добавлены ударные! Мало того, на партитуре рукою Шостаковича написано: «Участие этих инструментов в исполнении симфонии обязательно». И «обязательно» жирно подчеркнуто. Стало понятно, что с теми немногими музыкантами, кто еще остался в оркестре, симфонию не сыграть. Да и они свой последний концерт играли еще в декабре 1941 года.

После голодной зимы 1941 в оркестре осталось только 15 человек, а требовалось более ста. Из рассказа флейтистки блокадного состава оркестра Галины Лелюхиной: «По радио объявляли, что приглашаются все музыканты. Было тяжело ходить. У меня была цинга, и очень болели ноги. Сначала нас было девять, но потом пришло больше. Дирижера Элиасберга привезли на санях, потому что от голода он совсем ослабел. Мужчин даже вызывали с линии фронта. Вместо оружия им предстояло взять в руки музыкальные инструменты. Симфония требовала больших физических усилий, особенно духовые партии — огромная нагрузка для города, где и так уже тяжело дышалось». Ударника Жаудата Айдарова Элиасберг отыскал в мертвецкой, где заметил, что пальцы музыканта слегка шевельнулись. «Да он же живой!». Шатаясь от слабости, Карл Элиасберг обходил госпитали в поисках музыкантов. С фронта потянулись музыканты: тромбонист — из пулеметной роты, валторнист — из зенитного полка... Из госпиталя сбежал альтист, флейтиста привезли на санках — у него отнялись ноги. Трубач пришел в валенках, несмотря на лето: распухшие от голода ноги не влезали в другую обувь.

Кларнетист Виктор Козлов вспоминал: «На первой репетиции некоторые музыканты физически не могли подняться на второй этаж, они слушали внизу. Настолько они были измучены голодом. Сейчас невозможно даже представить себе такую степень истощения. Люди не могли сидеть, так они исхудали. Приходилось стоять во время репетиций».

9 августа 1942 года в блокадном Ленинграде Большой симфонический оркестр под управлением Карла Элиасберга (еврея по национальности) исполнил Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича. День первого исполнения Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича выбран не случайно. 9 августа 1942 года гитлеровцы намеревались захватить город — у них даже были заготовлены пригласительные билеты на банкет в ресторане гостиницы «Астория».

В день исполнения симфонии все артиллерийские силы Ленинграда были брошены на подавление огневых точек противника. Несмотря на бомбы и авиаудары, в филармонии были зажжены все люстры. Симфония транслировалась по радио, а также по громкоговорителям городской сети. Ее слышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немецкие войска, считавшие, что город практически мертв.

После войны двое бывших немецких солдат, воевавших под Ленинградом, разыскали Элиасберга и признались ему: «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну».

Источник

Для ЛЛ:
https://www.youtube.com/watch?v=JZulCoW5za4&ab_channel=ПриморскаясценаМариинскоготеатра

От посещения гуманитарных классов консерватории, где изучались литература, история, география и иностранный язык, его освободили: родители, и глубине души всё-таки не до конца веря в его музыкальное будущее, оставляли путь для «отступления» - консерваторское образование он должен был совмещать с обучением в школе. Там он проводил утро, а в полдень шагал в консерваторию (трамваи даже на центральных улицах ходили редко) - по Невскому проспекту, улице Герцена, сворачивая на набережную Мойки мимо бывшего дворца Юсуповых, оставленного владельцами.

Вечером той же дорогой отправлялся обратно - десять километров. Теплого пальто, крепкой обуви не было. Мучил голод. В консерватории выстраивались очереди за похлёбкой с кониной. Иногда привозили кислую капусту, в первую очередь для профессоров. Дмитрий забывал вкус молока, масла, яиц,- его ежемесячный паек, выдаваемый особо одарённым учащимся, составляли фунт свинины и четыре столовых ложки сахара. Развилось сильное малокровие, не переставала болеть голова. […]

Опасаясь за жизнь детей, Софья Васильевна стала подумывать об отъезде из Питера куда-либо на юг, в теплые и хлебные края.

Но Дмитрий воспротивился решительно, воспринимая даже недолгое расставание с консерваторией как непоправимую катастрофу. Талант, слишком долго, робко пробивавшийся, теперь властно требовал творческого выражения. А для этого нужны были твёрдые и основательные знания. И Дмитрий устремился к ним с жадностью, с той непреоборимой настойчивостью, которая стала отличать его во всем, что относилось к музыке, к профессии.

Вырабатывались удивительная быстрота действий, точность, внутренняя организованность, позволявшие ничего не упустить, всюду успеть. Неиссякаемые веселость и насмешливость вытекали из жизненной активности, служили инстинктивным «противоядием» от голода, уныния. Пройдёт совсем немного времени, и зерна этой активности прорастут в его музыке, возвысятся до обобщения. […]

Хотя на первых курсах консерватории в то время классов практического сочинения не было, Шостакович стал приносить Штейнбергу свои композиторские опыты: 1919 годом датировано Первое скерцо для оркестра - двадцать шесть страниц партитуры с посвящением М. О. Штейнбергу (оригинал хранится в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии), в 1920 году была показана учителю целая опера - «Цыганы» по А. С. Пушкину, написанная по всем правилам: увертюра, арии, ансамбли. […]

Таким образом, с четырнадцатилетнего возраста Шостакович сочинял музыку регулярно: именно 1920 годом он и обозначил начало профессиональной композиторской деятельности».

Хентова С.М., Шостакович в Петрограде Ленинграде, Л, «Лениздат», 1981 г., с. 22-25.