Петр Кириллович вдовеет.
Сегодня – как раз тридцать девятый день, ещё день и – всё.
Можно жениться. Только не на ком!
- Сам батюшка сказал мне на отпевании: я тебе, Кириллович, разрешаю – сорок дней скорби, а потом – женись. Мужики, они как помидоры – в одиночку быстро портятся, - добавляет он хитро, выставляя миски с мёдом.
Всё семьдесят лет своей жизни Пётр Кириллович прожил в Берёзках, здесь родился, женился, работал, нарожал дочек. И помер бы здесь, но не может – молодой ещё, рано.
Жениться бы!
Супруга его, Наля, взяла и померла.
Ни с чего!
Попарилась в субботу в бане, поставила чайник, села на табурет у окна и сказал:
- Иди уже ты, Кириллович, а я пока чаю заварю.
Пока Петр Кириллович мылся она и померла. Сидя, на табурете, ни с чего.
Меня и ещё четырех бездельников-госсужащих занесло в отселённые Берёзки комиссионным ветром. В смысле – в составе комиссии. По выплате компенсации за петракирилловича дом. Даже из любопытства никто бы сюда из нас не приехал: напрямую, не по бездорожью, а линейкой по карте, до Чернобыля здесь не более ста километров. Зона.
Петр Кириллович совершенно лысый, но удивительно хорошо сохранившийся мужичок, даже язык не поворачивается назвать его «дедом». В милицейских штанах и гимнастёрке (один из зятей – милиционер, снабжает) он шустро принимает высокую комиссию, которая приехала из райцентра осмотреть дом и назначить компенсацию.
В Берёзках он один-единственный житель. В похозяйственней книге так и написано «Один проживающий».
Дом, за который государство заплатит не мерянные деньги – хорош; кирпичный, с пристройками, рубленная баня, гараж, сараи и сараюшки, погреб с погребней, теплица, собранная из окон соседних домов.
Петр Кириллович – хозяин, свой и два соседних огорода огорожены заборами-крепостями из половой доски позаимствованной в пустых домах:
- От кабанов и волков, - улыбаясь белыми и ровными, как чеснок, зубами, объясняет он нашему водителю.
Вслед за комиссией по усадьбе ходят две упитанных и ленивых дворняги, для компании.
Хозяйства у Петра Кирилловича практически нет.
Так, по мелочи – пчёлы, три поросёнка (надо же куда – то бульбу девать), два десятка кур (для яичек), дворняги – раскормленные вчерашним борщом и самопеченным хлебом. И внучкин подарок – «сильно страшный кот».
Показывая комиссии совершенно без эмоционального сфинкса, лежащего на вышитой петухами подушке на высокой металлической кровати с кружевным подзором, Пётр Кириллович добавляет:
- Он «пастеризованый», легчанный – как поросёнок, из хаты выпускать нельзя. Пропадёт.
Петру Кирилловичу очень одиноко последние тридцать девять дней.
Поговорить ему совершенно не с кем, кроме дворняг и «пастеризованого» кота.
Была, правда, почтарка с ликвидаторской пенсией, автолавка с хлебом и металоломщики – гопники, вывозящие всё, что видят, в ближайшую Россию, минуя блок-посты, древними, партизанскими тропами.
Вот он и решил – сдать дом государству и переехать в райцентр. А там - обязательно жениться.
Он угощает нас мёдом с магазинным хлебом – Наля-то померла, печь некому. И изо всех сил предлагает нам сало с мясными проростинами, огурчики-помидорчики – всё со своего огорода, Наля-покойница сажала.
Всё свежее, своё – со стронцием, цезием, кадмием и полонием.
И даже приносит из погреба (холодильника в доме нет) медовуху, самогонку из сот, в запотевшей четвертной бутылке. Крайне заинтересованный рецептом медовухи водитель нашего УАЗика Виктор тут же угощается «с собой» поллитрой.
- А я выпью, - говорит Петр Кириллович, - с хорошими людьми – грех не выпить.
И, выпив стопку, рассказывает нам, что выпивает он всю жизнь каждый день, но «трошки» - стопку в обед, под борщ, потом они с Налей-покойницей ложились отдыхать. И две стопки под ужин – «с устатку».
Петру Кирилловичу крайне приятно наше вынужденное общество, а особенно - женское.
А особенно - Анькино.
Анька-землеустроительница (обязательный представитель в комиссии по выплате компенсации) дважды разведённая двадцативосьмилетняя дура в поиске третьего мужа. Поиск заставил её вырядиться в зону отчуждения в самый провокационный из нарядов – джинсы размера «можно только стоять» (в УАЗике она полулежала на заднем сидении) и полосатую маечку с V-образным вырезом. Бюстгальтеров Анькиного размера Милавица не шьёт – не знает такого размера, что-то вроде «5+». Поэтому Анька так и ходит – без бюстгальтера.
Везде.
Встречая у ворот высокую районную комиссию Пётр Кириллович – остолбенел, какая красота!
И что бы не показывал нам и не рассказывал – периодически терял нить разговора, как только в поле зрения ему попадали задние карманы на Анькиных джинсах или полосатая маечка.
После обеденной стопки медовухи Пётр Кириллович рассказывает нам, о том, что он ещё мужчина – хоть куда, не смотря, что лысый. И горько сожалеет о том, как некстати померла Наля и как бы ему хотелось лечь отдыхать прямо сейчас, на кровать с кружевным подзором и вышитыми петухами подушками.
(Мёд, свежий воздух и стронций – видимо, крайне способствуют сохранению мужской силы.)
Провожая нас до УАЗика, Пётр Кириллович, порозовевший от стопки медовухи, с признаками явного мужского интереса к полосатой маечке с V-образным вырезом на милицейских брюках, решается спросить:
- А вы замужем? – у грудастой дуры-Аньки.
- Нет, ещё, - кокетливо щебечет Анька, опуская двух официальных и N гражданских мужей.
Кокетничает она со всеми мужчинами, включая «пастеризованного» сфинкса.
- А зря! – эмоционально и убедительно говорит Пётр Кириллович, - Замуж идти надо, особенно - за хорошего мужика. Пока берут. Я вот хоть и лысый, а - годный, и пенсия у меня хорошая – ликвидаторская.
Доброе и щедрое государство заплатило компенсацию за принятый на баланс дом Петра Кирилловича. Как обычно – без учета месторасположения и износа, по цене столичной однушки с ремонтом.
Петр Кириллович поделил деньги с дочками пополам, и за свою половину он купил отличнейший дом в райцентре. С газом и водой, на улице-однобочке, у леса. И переехал туда вместе со «страшным пастеризованным котом», двумя дворнягами и пчелками. Трёх поросят в город Петр Кириллович перевозил уже в виде сала (с проростинами).
И - начал жениться.
Я случайно встретила Петра Кирилловича спустя год, в местном универмаге, где пыталась купить себе зимнюю куртку.
Петр Кириллович был не узнаваем – джинсы, кепка, горящие глаза.
Он носил в примерочную осенние кашемировые пальто – всех цветов, туда-сюда.
А из примерочной, капризный и совсем молодой женский голос командовал:
- Нет, Петюня, не то! Принеси мне снова синее, с манжетами.
