Накануне
Приемный покой детской больницы дышал предновогодней суетой. Медсестры украшали мишурой стойку регистратуры, а в углу холла переливалась гирляндами небольшая ёлочка, украшенная самодельными игрушками маленьких пациентов. Елена Сергеевна задержалась у окна ординаторской, рассеянно наблюдая, как на карнизе собирается пушистый снег. Декабрьские сумерки окрашивали всё вокруг в глубокие сине-фиолетовые тона, придавая больничным коридорам почти сказочный вид.
– Лена, ты опять в вечернюю? – Марина из приемного покоя появилась в дверях с охапкой историй болезни. – Третий год подряд в новогоднюю ночь дежуришь. Может, хоть раз встретишь праздник как человек?
Елена Сергеевна улыбнулась, привычным жестом поправляя безупречно выглаженный халат:
– А это и есть по-человечески, Мариночка. Кому-то же надо.
– Ну да, ну да... – Марина покачала головой. – Только знаешь, что я думаю? Не в долге дело. Прячешься ты здесь от чего-то.
От этих слов что-то дрогнуло внутри, но Елена Сергеевна сохранила невозмутимое выражение лица. За двадцать лет работы она научилась скрывать свои эмоции под маской профессиональной сдержанности. Даже морщинки у глаз, казалось, залегли симметрично – словно она старалась контролировать даже процесс старения.
– Ты как всегда преувеличиваешь, – она взяла со стола стопку медицинских карт. – Просто я не люблю весь этот праздничный ажиотаж. Да и молодежи надо дать возможность с семьями побыть.
Семья. Это слово каждый раз отзывалось глухой болью где-то под ложечкой. Будто старая рана, которая никак не заживет, сколько ни прикрывай ее рабочими халатами и ночными дежурствами.
В коридоре послышались знакомые шаги – Нина Петровна, старшая медсестра, точная и надежная, как самые лучшие швейцарские часы. Она работала здесь еще дольше Елены Сергеевны и, кажется, знала о каждом сотруднике больницы больше, чем они сами о себе.
– А я вас ищу, Елена Сергеевна, – Нина Петровна присела на краешек стула. – Чайку? У меня есть имбирное печенье, сама пекла.
Это тоже было традицией – их тихие чаепития между обходами. За эти годы они почти не говорили о личном, но молчание с Ниной Петровной всегда получалось каким-то особенным, понимающим.
– Знаете, – Нина Петровна помешивала ложечкой в чашке, – я тут на днях в старых архивах копалась. Нашла ваше личное дело, когда вы только ординатуру начинали.
Елена Сергеевна замерла, не донеся чашку до губ. Тот год она помнила слишком хорошо – каждый день, каждую минуту. Помнила январский мороз, пустые коридоры роддома и свою подпись на документе об отказе – чуть дрогнувшую на последней букве.
– Такая молоденькая были на фотографии, – продолжала Нина Петровна. – И глаза... другие совсем. Светлее что ли.
– Двадцать лет прошло, – Елена Сергеевна отставила нетронутый чай. – Всё меняется.
– Не всё, – Нина Петровна посмотрела на нее внимательно. – Боль не меняется, просто прячется глубже. А может, пора уже отпустить?
Елена Сергеевна встала резко, одернув халат:
– Пойду документы подготовлю к дежурству. Спасибо за чай.
Она шла по коридору, стараясь дышать размеренно и глубоко. Новогодняя мишура мелькала по бокам золотистыми искрами, а в голове кружились обрывки воспоминаний – белые стены палаты, плач где-то вдалеке, беспомощное я не могу её оставить и жесткое так будет лучше для всех в ответ.
Тогда она верила, что поступает правильно. Молодой ординатор, без жилья, без поддержки, с неопределенным будущим – разве могла она дать ребенку то, что нужно? А потом... Потом она просто научилась не думать об этом. Работала сутками, брала дополнительные дежурства, защитила кандидатскую. Коллеги уважительно называли её трудоголиком, а пациенты – внимательным доктором. И только по ночам, особенно в праздники, когда вокруг все говорили о семье и детях, она позволяла себе думать – а вдруг всё могло быть иначе?
За окном начинал падать снег – крупный, праздничный, укутывающий город в белое безмолвие. Где-то там, в этом огромном городе, жила девушка, которой сейчас должно быть двадцать. Училась? Работала? Была счастлива? Иногда Елена Сергеевна пыталась представить её лицо, но видела только размытый образ, как на недопроявленной фотографии.
Звук шагов за спиной заставил её вздрогнуть.
– Елена Сергеевна? – молодая медсестра мялась в дверях. – Там привезли тяжелого ребенка. Семь лет, высокая температура, затрудненное дыхание...
– Иду, – она развернулась, привычно сбрасывая груз воспоминаний. Сейчас было не до них. Впереди ждала длинная новогодняя ночь, и она должна быть собранной. Должна быть просто врачом – как всегда, как все эти годы.
Встреча
В приемном покое было шумно. Молодая женщина в расстегнутой куртке пыталась успокоить девочку на смотровой кушетке, та слабо постанывала, запрокинув голову. Растрепанные светлые волосы разметались по подушке неровным нимбом.
– Температура сорок, началась одышка... – докладывала дежурная медсестра, но Елена Сергеевна уже не слышала. Она смотрела на маленькое лицо, обрамленное спутанными прядями, и чувствовала, как земля уходит из-под ног. Такие же волосы, такой же чуть вздернутый носик... Даже родинка над верхней губой – точь-в-точь как у неё самой.
– Документы на ребенка готовы, – голос Марины донесся словно издалека. – Маша Северова, семь лет. Поступает с подозрением на вирусную пневмонию.
Маша. Машенька. Когда-то, в те короткие дни между рождением и отказом, она тоже думала назвать дочь этим именем. В честь своей бабушки – единственного человека, который, может быть, понял бы и поддержал её тогда. Но бабушка умерла за год до этого, оставив Лену совсем одну.
– Доктор? – встревоженный голос Нины Петровны вернул её к реальности. – Вы побледнели...
– Всё в порядке, – голос прозвучал хрипло. – Готовьте противовирусные и жаропонижающие. И анализы, срочно!
Мать девочки схватила её за рукав:
– Доктор, спасите Машеньку! Она единственная у меня... Я сама её растила, без мужа, без помощи...
Эти слова ударили под дых. Елена Сергеевна осторожно высвободила рукав халата, стараясь не встречаться взглядом с молодой женщиной. Сколько ей? Двадцать восемь? Двадцать девять? Почти как ей самой тогда... Только она справилась. Выдержала, вырастила, не отказалась.
– Разместите ребенка в седьмой палате, – распорядилась Елена Сергеевна, привычно пряча эмоции за профессиональной маской. – И начинайте интенсивную терапию. Я сейчас подойду.
В ординаторской она позволила себе несколько минут слабости. Прислонилась лбом к холодному стеклу, разглядывая падающий снег. Вот и встретились – прошлое и настоящее, мелькнуло в голове. Словно кто-то нарочно подстроил это дежурство, эту девочку, так похожую... На кого? На ту, которую она никогда не видела?
– Елена Сергеевна, – Нина Петровна деликатно кашлянула за спиной. – Анализы готовы.
В глазах старшей медсестры читалось понимание. Конечно, она помнила – была здесь, когда молодой ординатор Лена Соколова вышла из декретного отпуска раньше срока. Помнила её потухший взгляд и то, как она бросалась в работу, словно пытаясь что-то доказать – себе? другим? Богу?
– Тяжелый случай, – Елена Сергеевна просматривала результаты анализов, стараясь сосредоточиться на цифрах и показателях. – Похоже на начало осложнений. Будем делать рентген и готовить капельницы.
– А мать? – осторожно спросила Нина Петровна.
– Может, пусть побудет с ребенком? В такую ночь...
Елена Сергеевна покачала головой:
– Нельзя. Состояние слишком тяжелое. Пусть ждет в коридоре.
Но пока она шла по коридору, в голове пульсировало:
– А тебя кто-нибудь ждал? Хоть раз за эти двадцать лет?
Кризис
К десяти часам вечера состояние Маши резко ухудшилось. Температура держалась на критических цифрах, начались проблемы с дыханием. Елена Сергеевна не отходила от палаты, периодически проверяя капельницу и прислушиваясь к хриплому дыханию девочки.
В коридоре мать меряла шагами пространство между окном и кадкой с фикусом. Елена Сергеевна видела её каждый раз, когда выходила из палаты – осунувшуюся, с покрасневшими от слез глазами, но упрямо держащуюся. Что-то в этой женщине – в её упорстве, в готовности стоять всю ночь под дверью – вызывало одновременно восхищение и глухую боль.
– Присядьте, – не выдержала Елена Сергеевна, выйдя в очередной раз. – Так вы сами свалитесь.
Женщина покачала головой:
– Не могу. Как она там? Можно мне к ней?
– Нельзя пока. Мы делаем всё возможное.
– Знаете, – женщина судорожно сжала в руках телефон, – я ведь тоже хотела отказаться от неё. Тогда, в роддоме. Было так страшно – одной, без мужа, без денег...
Елена Сергеевна замерла. Сердце пропустило удар, потом заколотилось быстро-быстро.
– Но потом она посмотрела на меня – вот так, знаете, будто насквозь видит. И я поняла – не смогу. Умру, но не брошу. И знаете что? Ни разу не пожалела.
В палате тревожно запищал монитор. Елена Сергеевна бросилась внутрь, на ходу отдавая распоряжения медсестрам. Показатели падали, дыхание становилось всё более поверхностным. Начиналась самая страшная борьба – борьба за каждый вдох.
– Готовьте кислород! – скомандовала Елена Сергеевна, вводя препараты. – И реанимационную бригаду на телефон.
Руки действовали четко, отработанно, но внутри всё дрожало от страха. Только не это, только не сегодня, не с ней... Словно сама судьба испытывала её, подсовывая самый страшный вариант искупления.
В коридоре надрывно всхлипывала мать. Елена Сергеевна слышала, как Нина Петровна пытается её успокоить, но слова долетали обрывками:
– Врач опытный... Лучший педиатр... Справится...
Лучший педиатр. Она столько лет строила эту репутацию, словно пыталась доказать что-то – себе? миру? той девочке, которую оставила? Скольких детей она вылечила, скольким помогла... Но разве это могло заменить ту единственную, родную?
– Маша, девочка, держись, – шептала она, протирая влажной салфеткой горячий лоб ребенка. – Мама ждет тебя, слышишь? Она не уйдет без тебя, не бросит...
За окном куранты начали отбивать полночь. Новый год наступал под писк медицинской аппаратуры и тревожный шепот в коридоре. Где-то в городе гремели фейерверки, а здесь, в больничной палате, шла тихая, упорная борьба за жизнь.
Рассвет
Первый луч солнца нового года скользнул по больничной палате, высветив бледное лицо на подушке. Маша спала – первым спокойным сном за эту бесконечную ночь. Температура спала, дыхание выровнялось. Кризис миновал.
Елена Сергеевна сидела рядом, не в силах оторвать взгляд от детского лица. Усталость навалилась разом, но уходить не хотелось. Казалось, если сейчас встать, разорвется что-то важное, хрупкое, только-только нащупанное в душе.
– Доктор, – мать девочки неслышно проскользнула в палату. – Можно я посижу с ней?
Елена Сергеевна кивнула, поднимаясь. Ноги затекли от долгого сидения, в висках стучало.
– Присаживайтесь. Самое страшное позади.
Молодая женщина опустилась на стул, осторожно взяла дочь за руку. По щекам текли слезы, но она улыбалась – светло, счастливо.
– Спасибо вам, – прошептала она. – Я видела, как вы всю ночь... Даже присесть не ушли.
– Это моя работа, – привычно начала Елена Сергеевна, но осеклась, поймав понимающий взгляд.
– Нет, не просто работа. Вы смотрели на неё... как мать.
Что-то надломилось внутри от этих слов. Елена Сергеевна почувствовала, как предательски защипало в глазах.
– Я... мне нужно идти. Осмотр в других палатах.
Она быстро вышла, но не в коридор, а в ординаторскую. Села за стол, достала из ящика старую фотографию – единственное, что позволяла себе хранить из той, прошлой жизни. Молодая женщина с испуганными глазами прижимала к груди медицинский диплом. Тогда ей казалось, что этот диплом стоил любой жертвы.
– Чай остыл, – Нина Петровна поставила перед ней свежую чашку. – Тяжелая была ночь?
– Да нет, – Елена Сергеевна спрятала фотографию. – Обычная. Рабочая.
– И все-таки она что-то изменила, верно?
Елена Сергеевна подняла глаза на старшую медсестру. Сколько она знала? Догадывалась? Понимала?
– Знаете, Нина Петровна... Я, наверное, возьму отпуск. Давно собиралась заняться одним делом... Поисками.
– Давно пора, – просто ответила та, словно ждала этих слов все двадцать лет.
За окном занимался рассвет первого дня нового года. Снег перестал, и небо расчистилось – светлое, новое, как чистая страница. Где-то там, в этом огромном городе, жила девушка, не знающая своей настоящей матери. Елена Сергеевна не знала, простит ли она её, захочет ли встретиться. Не знала, имеет ли право появляться в её жизни спустя столько лет. Но впервые за два десятилетия она чувствовала, что должна хотя бы попытаться.
В коридоре послышался детский смех – кто-то из маленьких пациентов уже проснулся и радовался подаркам под больничной ёлкой. Елена Сергеевна улыбнулась, чувствуя, как внутри растворяется застарелая боль, уступая место чему-то новому – может быть, надежде?
– С Новым годом, Елена Сергеевна, – Нина Петровна тронула её за плечо. – Пусть он принесет вам то, чего вы так долго ждали.
– С Новым годом, – эхом отозвалась она, глядя в окно, где на фоне рассветного неба кружилась одинокая снежинка – хрупкая, но упрямо летящая к своей цели.
