Много лет назад я посмотрел фильм Ларса Фон Триера "Нимфоманка. Фильм еще не был снят, как прокатилась дурна слава о том, что похабный он и скандальный. Скандал и похабщина заключается в паре кадров, которые поборники нравственности могут отнести в ранг порнографии. Хотя я бы охарактеризовал эти кадры, как беспощадно откровенные, и не нашел бы эту откровенность излишней. Она там не режет глаз, не привлекает излишнего внимания, гармонирует с остальными элементами картины.
Нимфомания сначала рассматривается, как хобби, увлечение подобное рыбалке. Главная героиня рассказывает о себе, как о грешнице, а слушающий её пожилой мужчина, относящийся ко всему, сугубо с научной точки зрения, лишенный стереотипов в своих суждениях, без всяких осуждений изучает её, как врач пациента или биолог новый вид. В сущности, этот персонаж типичный современный европеец, нейтральный, любознательный, уверенный в том, что все можно решить не наказанием, а внедрением новых технологий. Не медицинских, так социальных или производственных, не допускающий, что наказание за нарушения необсуждаемых законов хоть что-то решают. Он пытается донести до неё, что угрызения её нечистой совести только разрушают её, и не решают проблемы, не делают её совершеннее.
В процессе рассказа автор сразу дает понять, что нимфомания - это психическая болезнь, возникающая в процессе воспитания. Мы видим девочку, которая ненавидит свою мать, за её холодность, недоступность, невнимание, полное отсутствие ментального контакта. Далее жуткий первый половой акт, который переворачивает все детские представления об этой стороне жизни, разочаровывает, и заставляет относиться к сексу, как к чему-то неудобному, скучному, банальному. Вскоре это представление находит выражение в чисто физиологических контактах, в попытке компенсировать низкое качество, бесчувственность продолжительностью и количеством партнеров. Все происходит на животном уровне, хотя вместо инстинкта размножения там основным мотивом является инстинкт доминирования. И при этом откровенное отрицание даже возможности каких-либо чувств. Надо сказать, что это отрицание болезненно агрессивно.
Тем не менее на фоне этого доминирования, завоевания внимания, таки возникают какие-то отношения и привязанность главной героини к одному из великого множества. Ей приходится признать, что есть в мире нечто, кроме доминирования, кроме социальной обусловленности и инстинкта размножения. Это заставляет её почувствовать неудобство и признать, что есть то, в чем она нуждается, чего она не может добиться ни от одного из целого стада своих партнеров. Тут еще страшно умирает её любимый папа, усугубляется чувство одиночества. Отношение к сексу меняется. Теперь это занятие для неё становится не средством доминирования, не продуктом потребления, а скорее творчеством, искусством, количество начинает переходить в качество. Фильм обрывается на полуслове, оставляя зрителя в ожидании второй части.
После просмотра второй части фильма "Нимфоманка" мне стало как-то холодно и в глазах потемнело. Во второй части началась самая настоящая жесть. В сочетании с чтение книги Куприна "Яма", это произвело на меня довольно-таки гнетущее впечатление. Кто-то от боли одиночества пытается убежать в оргазм, а кто-то в исследование непознанного. Если в первой части, теоретик, который выслушивает рассказ несчастной женщины, некий образ продвинутого европейца, весь такой умный, любознательный и толерантный, вызывал у меня некую симпатию. Я даже отождествил себя с ним. Но во второй части, которую я посмотрел позже, Триер берет молоток и разбивает голову этого героя, так что мозги разлетаются по всей его комнате старого холостяка, футляр, в который он спрятался от жизни. Как беспристрастно он рассуждает, как ловко оперирует своими обширными знаниями в первой части! Каким интересным человеком он кажется поначалу! Но во второй части он постепенно превращается в гнусного догматика, хотя и до последнего пытается держать фасон. Хотя, уже становится ясно, что он не вполне живой. Он признается в своей асексуальности, в которой и выражается его сугубо теоретический подход к жизни. И это целомудрие, эта фригидность выглядит, как нечто неживое и в то же время удушающее, как воротник его рубашки застегнутый на последнюю пуговицу. Он ничего не чувствует, как и эта женщина, только она отчаянно ищет, постоянно преодолевая ужас перед неизвестным, брезгливость, не смотря на раны, на боль, а он утешает себя иллюзией того, что он нашел ответ в книжке.
Чем дольше он слушает её рассказ тем больше предрассудков он обнаруживает, которые за таковые вовсе не считал. И вот, рассказ, который всех шокирует, закончен. Собравшись с духом домашний мыслитель, выносит этой женщине оправдательный приговор. Да, он нацепил на себя судейскую мантию! Хотя видно, что он ничего не принял, не понял до конца. Он был пристрастен в своих последних измышлениях. Женщина заметила это, но заключила, что ей все-таки, не смотря ни на что, было приятно просто выговориться и посмотреть на себя чужими глазами. Ей было приятно, что нашелся-таки человек, который хотя бы попытался её понять.
Если бы все кончилось только подозрениями, зрителю, во всяком случае мне, было бы гораздо хуже. Триер это понял и пожалел меня и мне подобных, не закончил фильм тем, что обретенный впервые в жизни друг, желает ей спокойной ночи и уходит в другую комнату. Он тут же возвращается все в белой рубашке, с наглухо застегнутым воротником, но уже без штанов с половым органом наперевес и намерением сделать все свински быстро, напрямую, неуклюже. И этот аргумент, когда его спрашивают, что ему надо! Он именно просит, говоря, что ей-то что, со столькими она это делает, и ему тоже попробовать хочется.
Крушение иллюзии обретения друга, то есть человека, с которым у неё было нечто большее чем игра "входит-выходит" было столь оглушительным, что она его убивает. Она не смогла убить бывшего мужа, с которым на первый взгляд у неё было много общего. Но то, что она убила этого теоретика, показало, что у неё с ним появилось больше общего, чем ребенок и много лет знакомства, совместной жизни, множество половых актов.
Триер подобрался к определению близости, будь то, любовь, секс, дружба. Он показал эту близость, как разговор, длившийся пару часов. А так же показал отсутствие этой близости в жизни женщины, которая постоянно занималась сексом. После того, как теоретик, толерантный и образованный, способный поняти и оправдать, вернее объяснить и принять все, желает этой женщине спокойной ночи и уходит зрителю все становится ясно. Какая поучительная и образовательная история! Вот оно что! Вот он рецепт счастья! Идем и смастерим его! И тут он является с сарделькой в руке и ищет, куда бы её запихнуть! И все рушиться! Какая близость, ничего не было, кроме интеллектуального метеоризма, трансляции хлама информации, которой забита голова этого человека, так же, как его квартира книгами. Он все знает и ничего не может. И его совершенно не тяготит жизнь личинки, жизнь в капсуле, в коконе. Он все понимает, но ничего не чувствует. Он все понимает, но ничего не принимает. Он силен в теории, но на деле - только животное, неодушевленное животное, которому нечем сближаться. Альфа-самец, самолюбие которого было задавлено комплексами.
И тут же мне вспоминается персонаж Куприна, репортер Платонов. Он сидит в публичном доме, наблюдает то, что там происходит, его тошнит от того, что он видит. Набожные и почтенные мужи, которые любят своих детей, жен, являются к доступным за деньги женщинам, чтобы по скотски присунуть. Что они ищут? Чего им не хватает? Да как раз того, чего у них нет с их женами, с детьми, с друзьями, на что они не способны, что должно находиться внутри, но они это ищут снаружи, следуя простому рецепту. Просвещенные студенты, революционеры, доценты, патриоты и богомольцы, все они вскакивают и дрыгаются, как кролики, подсознательно таская надежду на то, что вот-вот они что-то почувствуют, что-то появится настоящее в их жизни. Эта жажда выбрасывается, они словно наркоманы, получают заменитель наркотика. Насыщения они попрежнему не чувствуют, но чувство голода притупилось, после того, как чего-то пожевали, поели земли, поели навоза, которым не насытиться. И они не едят ничего, кроме этого навоза, они не могут ничего, кроме него переварить, они приспособлены питаться только этим эрзацем.
Проституция - ужас, проституция - грязь! Нимфомания - болезнь! Нимфомания - безумие! А лицемерие, ханжество, ложь, притворство - это нравственность, это мораль! И самая большая грязь - это не сами отчаянные попытки что-то найти, не открытость, а умелая игра в эту открытость, в то время, как открывать-то и нечего. Этот Платонов заступается за проституток, помогает им, пытается к ним относиться, как к равным, и в этом его неискренность. Он сам говорит о том, что они в своем развитии остались на уровне детей. Он говорит, что ему скучно слипаться с ними, как с мухами. Но в этом как раз и сквозит неопытность автора, Куприна. Это взгляж стороннего наблюдателя. Чтобы написать действительно страшную книгу, ему следовало воспользовться, проституткой за деньги, а так же сблизиться с ней, насколько это возможно. Да и самому не мешало бы побывать в их роли, то есть, хотя бы на содержании у состоятельной женщины. Глубже, глубже в микромир, товарищ! Иначе не выйдет страшной книги!
Посмотрев этот фильм, я вспомнил свои взаимоотношения с женщинами. Многие назвали бы их нимфоманками, то есть больными людьми. И мне пришла в голову та мысль, которую Триер не досказал. Подобные женщины, как и похотливые мужчины в большинстве своем так же не способны открыться, а если им это и удается, то дать возможность открыться другому, им точно не под силу. Выговориться еще не так сложно, как выслушать другого, да выслушать не только головой и оправдать, используя энциклопедические знания, а принять сердцем, то есть безоговорочно простить все, отдав себя без остатка, не требуя возвращения долга с процентами.
