Цитата из повести «Зеленый фургон»:
«Несмотря на однообразие обстоятельств и мотивов преступлений — все это были крестьяне, убитые на дороге из-за пуда муки, кожуха и пары тощих коней, — догадки и предположения, вводимые им в акты, отличались бесконечным разнообразием. В одном и том же акте иногда содержалось несколько версий относительно виновников и мотивов убийства, и каждая из этих версий была разработана настолько блестяще, что следствие заходило в тупик, так как ни одной из них нельзя было отдать предпочтения.
В глазах начальства эти акты создали ему репутацию агента необыкновенной проницательности. В уезде от него ожидали многого. Успехи нового начальника в этой области были тем более поразительны, что до приезда в деревню он никогда не видел покойников. В семье его считали юношей чрезмерно впечатлительным и поэтому всегда старались отстранить от похорон. Но что были корректные, расфранченные городские покойники по сравнению с этими степными трупами!»
В послереволюционной одесской милиции работали очень разные люди. Старые кадры не то, что не брались на работу, а, наоборот, разыскивались новыми для ареста. В эту новую «народную милицию» кого только не брали, главное — «из народа». Наряду с романтиками, подобными Саше (этот «романтик», правда, скрыл папу — околоточного), были и те, кто шел просто пережить голодное время, но были и те, кто шел обогащаться на чужом горе.
Судьбоносным для нашего молодого опера оказалось дело (цитируем уже судебные материалы): «Бельчанского Волисполкома, с арестом члена исполкома т. Шевченко и зав. распред. скота т. Заболотного по обвинению их в целом ряде преступлений по должности, кражах, хищениях, вымогательствах, мошенничествах…».
Среди десяти обвиняемых было восемь членов партии. Их связи оказались сильнее собранных Козачинским доказательств вины, о чем «молодого, да раннего» агента предупреждали более опытные сослуживцы. Ответные меры казнокрады предприняли, пока Александр был в отпуске. С 30 июля по 16 августа 1921 года он уже содержится под арестом, а потом его переводят в 1-й р-н (Мангеймский, где служил Е. Катаев) в немецкую колонию Страсбург (сегодня – поселок Кучурганы). В октябре же увольняют и обвиняют в дискредитации советской власти.
«Я надеялся получить благодарность, – писал Козачинский, – я считал, что оказал громадную услугу; и после бессонных ночей, после недель непрерывного труда – меня унизили, оскорбили. … Суд надо мной был жестокий и несправедливый: мне дали 3 года концлагерей без лишения свободы».
Такое определение «концлагеря» без лишения свободы означало, что осужденный являлся к 10 на работу, а по воскресеньям – к 13 часам для регистрации. Для восемнадцатилетнего Козачинского это осуждение «за справедливость» стало душевной травмой, однако вскоре он попадает под амнистию, восстанавливается и с 1 января нового 1922 года зачисляется агентом 1-го разряда в 1-й район Балтского уезда Одесской губернии.
Вот тут сложилось совсем плохо для милицейской карьеры. Саша не просто знал о пьянках, взятках, незаконных обысках и т.п. «художествах» местного милицейского начальства, но сам был принужден во всем участвовать. Позже он напишет о местном «начмиле» (начальнике милиции): «Каким-то царьком, поработившим подчиненных и население был мой начмил Ипатов, бывший извозчик, пьяница и сумасброд, не терпевший противоречий…Страшно грубый и хитрый, – он подавил меня совершенно».
И тогда Козачинский сделал крутой поворот в биографии. Бывший дезертир, сослуживец из немецких колонистов Георгий Феч, как-то сказал ему: «Послушай, Козачинский, так дальше нельзя. Ты или попадешься, или тебя живьем съедят». Феч предлагал бросить службу и поехать к нему домой в Марьяновку. Как-то в качестве взятки начальнику балтской милиции Ипатову местный мельник привёз «у временное пользование» фургон с шестнадцатью пудами муки и зерна. Козачинский понял, что именно этот фургон зелёного цвета изменит его жизнь. Взяв в подручные бывшего дезертира, немецкого колониста Георгия Феча, юный инспектор угнал фургон с зерном в сторону Тирасполя. С милицией «дезертир» навсегда покончил. Позже на просьбу судьи объяснить этот поступок Козачинский ответит: «Мне оказало услугу чувство юмора, которое играло в моих поступках чуть ли не руководящую роль».
Под Тирасполем «угонщиков» задержали, а через несколько дней отправили их в Тираспольскую уездную ЧК, однако уже без «вещдоков», которые «реквизировали» по домам местные милиционеры. Это спасло Козачинского и Феча, их были вынуждены отпустить, так как все доказательства «испарились». Но местный УГРО отправил в Одессу сообщение об имеющем склонность к разбою молодом человеке красивой внешности с зелёным фургоном.
В общем, в Тирасполе «разукомплектованным» делом заниматься не стали и вернули Козачинского с Фечем назад. Козачинский по дороге сбежал, но вскоре был пойман в степи.
Из показаний Козачинского: «За время моего отсутствия Феч успел войти в соглашение с волостными властями: они, разделив между собой взятое у нас, освободили его. Стармил Яроцкий за мое освобождение требовал у меня шинель, но я, не желая давать ее, дал понять Яроцкому, что, если меня отправят в Тирасполь, то я их всех выдам, после чего документы мне были возвращены, а дело уничтожено».
Александр оказался в одиночестве в степи под мартовским дождем без лошади, без денег, по-прежнему разыскиваемый балтской милицией. «Надеясь продержаться несколько дней», он решил отправиться в с. Страсбург к своему знакомому немцу Антону Шумахеру. Тот предложил свести Козачинского с людьми, могущими помочь. Этими людьми оказались бандиты и убийцы Иосиф Бургарт и Михаил Шмальц.
И вот стоял юный Саша на распутье из трех путей: пойти под суд, умереть от голода или стать вором и налетчиком.
Скрывались разбойники в немецкой колонии, в которой грабителям симпатизировали местные жители. Женщины и вовсе были без ума от благородного красавчика, превратившегося в их представлениях в «одесского Робин Гуда».
По легенде первым делом «одесского Робин Гуда» стал налет на поезд. Из его же показаний следует, что первым «делом бандита Козачинского» была кража гусей (не отсюда ли эпизод в «Золотом теленке»?). Перед этим он восемь дней жил на хуторе, куда привезли его Бургарт и Шмальц. «Была пасха, а еды не было, и мы питались просом….Я со Шмальцем украли штук 12 гусей и индюшек из курятника Зиновия Муяк».
Этот же эпизод в изложении Шмальца: «Т.к. нам нечего было кушать, мы решили украсть гусей у гр-на Маякина… Ночью я и Козачинский отправились туда, сломали замочек от курятника и забрали несколько гусей».
В повести: «Однажды Володя возвращался с Поташенкова хутора, куда его вызывали по пустяковому делу о краже кур и гусей…Картина деревенского преступления, как всегда, оказалась скудной и невыразительной…Опустошенный сарайчик… сломанная дверка, да несколько перьев, выпавших из петушиного хвоста…»
Где-то в апреле-мае 1922 г. Козачинский познакомился с заведующим ветеринарным лазаретом (куда без него коннице?) красной 51 дивизии К. Орловым. Свел их знакомый Александру конюх лазарета, пояснив, что его начальник – бывший князь и генерал интересуется новой бандой. Орлов представился Саше чуть скромнее – бывшим полковником царской армии, но позже – начальником колчаковской контрразведки.
Встретившись с Козачинским, полковник оценил его ум и предложил стать «правой рукой» при лидере банды, которым Орлов стал сам, пополнив ее своими знакомыми из «бывших». Но на допросах, вероятно, желая уменьшить свою роль, Орлов показывал, что добровольно уступил Козачинскому лидерство, так как Александр обладал незаурядными способностями в планировании «операций».
На самом деле Орлов, чье прошлое так и осталось в тумане, промышлял тем, что выдавал фальшивые справки дезертирам, продавал на сторону казенных лошадей и занимался прочими схожими «акциями». Для чего ему понадобился Козачинский с «бандой» — следствие так ответа и не дало. Однако Орлов явно старался придать своей воровской деятельности некое «благородство», оттого «прожекты» краж и грабежей подавал как часть «контрреволюционного плана». Плана, напоминающего программу «Союза Меча и Орала» от «великого комбинатора».
А у юного Козачинского своих политических взглядов вовсе не было, он банально выживал в горниле гражданского конфликта. К тому же, еще не расстался с юношеским увлечением детективами Конан Дойля, Эдгара Алана По и прочей «пинкертоновщиной». Послушав пламенную агитационную речь «белогвардейца» Орлова о транспортах с оружием, связях с заграницей («Запад нам поможет!»), территориальных «пятерках» и «десятках», – Саша воспринял планы всерьез и был очарован новым знакомым. Как напишет Козачинский: «Если бы Орлов предложил мне иную программу, я пошел бы на нее».
На следствии Козачинский пересказал выступления Орлова: ««Если мы начнем это дело, – говорил он, – то должны раз навсегда помнить, что дисциплина, исполнительность и верность должны быть главными нашими лозунгами, если кто-нибудь из нас не исполнит чего-нибудь без уважительной причины, то разговор короткий: пуля в лоб, или башка долой”. … Малютин имел задание посредством связи с приходящими американскими пароходами привозить маузеры и патроны. Я лично, по его словам, должен был через Днестр переправиться в Румынию, откуда в Сербию с письмом к Врангелю, которого Орлов (по его словам) знает лично. “Вы знаете, А.В. – сказал мне однажды Орлов – что самый факт присутствия моего в России много значит”». Возможный прототип «отца русской демократии и особы, приближенной к императору», о котором Козачинский рассказал Катаеву (Петрову)?
Остальных членов банды «орлиные полеты в небеса» не вдохновляли – они просто хотели кушать. Да и сам Козачинский. выезжая в Одессу «по заданиям» главаря, там продавал не бриллианты, а казенный овес, Орлову же привозил не оружие, а табак и золото, купленные на вырученные за овес деньги. Сам Орлов больше пекся об урожае на своем участке, чем о свержении советской власти.
Пропитание худо-бедно налаживалось, но тут Орлова поперли со службы за вскрытые махинации. В отместку тот решает организовать налет на «свой» ветлазарет, во время которого «бандиты» похищают 5 лошадей. Стремясь сохранить лицо перед подельниками, Орлов додумался оставить на месте преступления издевательское письмо –«акт», что придало банальной краже идеологическую окраску и расстрельную статью.
Этот «акт», который Козачинский потом назвал юмористическим, был записан под диктовку Козачинским же и оказался скверной шуткой, «спалившей» всю «банду». Участвовавший в расследовании агент УГРО Янчар начинал службу конторщиком в Севериновке, приняв дела у Козачинского. Увидев «акт», он моментально узнал почерк своего недавнего сослуживца.
«Акт.
Года не было, месяц в небе, день той же, що й у вас, поцiлуйте в сраку нас. Було нi те, нi се, а чорт знае що. Мы, комиссия по разгрому частей 51 дивизии постановили: изъять лучших лошадей из лазарета означенной дивизии, о чем составить акт для РКИ (редкой коллекции идиотов) и красной сволочи, в чем и подписываемся.
Предкомиссии Подгоняйлов.
Члены Коний Хвiст.
Секретарь Подмахайлов».
Для поимки Козачинского решено было устроить засаду. Ради этого выпустили из-под стражи Орлова, на квартире которого жили Александр с матерью. Агент Дыжевский: «Орлов ездил несколько раз в разведку, пока не сказал однажды, что сегодня в 9 ч. Козачинский будет дома. Было условлено им, что в случае, если Козачинский будет дома, то он, Орлов, поставит в углу половника вилы». В «Зеленом фургоне» для того, чтобы поймать Сашку Червня, был выпущен на свободу Федька Бык. Через некоторое время он сообщил, когда и куда обязательно придет Червень; «у стены Бык должен был поставить лопату – знак того, что Червень здесь».
По красивой легенде, при попытке продать на одесском Староконном рынке лошадей, похищенных из лазарета 51-й стрелковой дивизии, главарь банды с частью своих людей попадают в засаду. Вожак пытается скрыться, отстреливается, но потом узнает в одном из оперов своего лучшего друга, бывшего однокашника по мужской гимназии № 5 и одноклубника по футбольной команде «Черное море»… Впрочем, легенду я уже описывал.
Однако, наперекор легенде, сохранился протокол задержания Козачинского.
«1922 г. сентября 13 дня. Я, агент 3 района Одуездугрозыска Дыжевский, принимая меры к розыску Александра Козачинского, сего числа прибыл вместе с милиционером Домбровским на х. Диково в квартиру ветврача Орлова, где была устроена засада.…На наш крик “руки вверх” неизвестный продолжал правую руку держать опущенной, а левую поднял. Тогда, набросившись на неизвестного и схватив его за правую руку, Домбровский вырвал у неизвестного револьвер системы “наган”, в котором оказалось впоследствии три патрона. Курок нагана был взведен. По задержании неизвестного, последний оказался разыскиваемым Александром Козачинским…»
Дело могло остаться уголовным. Но «Акт» и разглагольствования Орлова были уже «антисоветчиной», за которую ГПУ вцепилось мертвой хваткой. Хоть из материалов дела сразу было ясно, что вся эта «контрреволюция» — позерство и треп, но „палки“ силивики уже тогда „рубили на ровном месте“.
Дознание проводилось объединенными усилиями милиции и ГПУ, арестованные содержались на Маразлиевской, 40 (здание не сохранилось) и 16 декабря были перевезены в ДОПР №1 (Дом общественных принудительных работ) на Люстдорфской дороге, дом 11, над входом в который, как и в повести, было написано: «ДОПР – не тюрьма. Не грусти, входящий».
Однако как не загрустить после такого вот приговора? Одна цитата из него:
«…Ставили своей задачей борьбу с советской Властью следующими методами: разорение советских хозяйств и учреждений, посредством нападений и ограблений. Уничтожение коммунистов, нападение на слабые воинские части, организация конных отрядов для захвата части территории и посредством закардонной помощи двинуться вглубь советской республики. Завязать связь с закардонной контр-революцией, добыча оружия к той части, которая уже имелось. По этому намеченному плану часть уже проведена в жизнь, как ограбление Вет-Лазарета с оставлением пасквильного акта контр-революционного содержания и ограбление коллектива в Шеметовке, а дальнейшая деятельность была прервана т.к. группа была поймана и арестована благодаря зоркому оку пролетарской власти чем предотвращено новое пролитие пролетарской крови от рук Врагов Советской Власти» (Орфография сохранена).
С ограблением ветлазарета ясно, а что же сотворили «враги советской власти» в Шеметовке?
Из показаний Иосифа Келлера
«Мы желали взять только несколько овец, но овцы всегда идут друг за другом и едва мы взяли несколько штук, как все побежали за ними. Крафт испугался, когда увидел такую массу, и сказал, что дело не годиться»
Из показаний Карла Крафта
«Тогда забрали приблизительно 150 штук и загнали ко мне в половник. На другой день овец обнаружили чабаны, т.к. я послал своего сына к ним сказать, что овцы у меня и попали ко мне случайно. За это со стороны коллектива я получил благодарность в виде 10-ти фунтов брынзы»
Но вернул он не всех, десяток забрали себе на еду «бандиты». В итоге — похищение 10 овец и 5 лошадей суд счел бесспорной угрозой советской власти и территориальной целостности страны Советов – часть обвиняемых были признаны виновными по ст. 58 (контрреволюция) и приговорены к расстрелу, включая Козачинского.
Еще будучи под следствием, в марте 1923 г., Козачинский начинает сотрудничать в ДОПРовских изданиях «Голос заключенного» и «Жизнь заключенного», а со временем становится фактическим редактором газеты, организует в ДОПРе футбольную команду, вообще становится местной достопримечательностью. Одесские литераторы Э. Багрицкий и С. Бондарин даже устроили именно из-за него экскурсию в одесский ДОПР для своих московских гостей – М. Голодного и М. Светлова.
Приговор для всех подельников был отменен Верховным судом по кассационным жалобам осужденных. В определении от 13 сентября 1923 г. сказано: «Ни одним обстоятельством по делу ни на предварительном следствии, ни на судебном следствии наличие 58 ст. УК не доказано».
По уголовным статьям Козачинский досидел два года, а в 1925 году его амнистируют. Парню тогда всего 22, он возвращается в город, в котором родился – в Москву.
До Александра, в новую столицу новой, советской страны перебирается и Евгений Катаев. Там он с товарищем и земляком Ильей (Иехи́ел-Лейбом) Файнзильбергом работают репортерами в газете «Гудок», живут впроголодь.
Желая помочь младшему брату, уже известный писатель Валентин Катаев нанимает обоих подработать на него «литературными неграми» — расписать текст сатирического романа по катаевскому сюжету о «великом комбинаторе». Прочтя полученный результат, «мэтр» уверяет молодежь, что он им не нужен и отказывается от авторства. Но с одним условием: «Двенадцать стульев» должны быть посвящены ему.
Петр Катаев с сыновьями Валей и Женей, Одесса, 1910 год
Чтобы не путали со знаменитым старшим братом, автором повести «Белеет парус одинокий», Евгений Катаев берет псевдоним «Петров» (по имени отца). Илья Файнзильберг – выбирает краткий псевдоним «Ильф». Оба вскоре становятся самыми известными советскими юмористами.
А что Козачинский? Бывший одесский гимназист-футболист-опер-бандит работал в одной газете «Гудок» с бывшим одесским гимназистом-футболистом-опером Катаевым-Петровым. Второй туда «по блату» устраивает первого. Позже Александр переходит в другое издание и становится ведущим журналистом «Экономической жизни».
В 1938-м Евгений Катаев (Петров) наконец уговорит друга написать повесть об их бурной юности. В ней Женя узнаваем в Володе Патрикееве, Саша — и в конокраде Красавчике, и в Володе Патрикееве.
Так в конце 1938 года появился великолепный «Зеленый фургон», который с того времени прокладывает свою бессмертную колею. Кроме этой повести, перу Козачинского принадлежит всего несколько рассказов о летчиках и знаменитый «Фоня», из которого в народ вошла крылатая фраза «И тут Фоня увидел вэщь!» (вор крадет из картинной галереи самое «ценное» — огнетушитель). Повесть, рассказ – и Козачинский, как и Катаевы, и Ильф, и Багрицкий, и многие другие мастера «одесской плеяды», навсегда входят в золотой фонд русской литературы.
Да, наши друзья оба уйдут из жизни на сороковом году жизни почти одновременно, с разницей в полгода. Наследственная болезнь Козачинского прогрессировала, в 41-м его не берут в армию, а в начале 43-го он умирает в эвакуации в Новосибирске.
Советские писатели Шолохов, Фадеев, Петров (Катаев) у маршала Конева, 1941 год
Зато повесть о юности Евгения и Александра живет и будет жить, в том числе на экране. С «Зеленым фургоном» уже навсегда связаны не только судьбы одесситов — прототипов главных героев, но и судьбы актеров экранизаций повести.
По разному сложились эти судьбы. К примеру, Юрий Тимошенко (Тарапунька из знаменитого комедийного дуэта «Тарапунька и Штепсель»), игравший в первой экранизации 1959 года сельского милиционера Грищенко, ушел в 1986 -м из жизни, окруженный почетом, достатком и всенародной славой. Так «клята оккупацийна влада комуняк» над украинскими артистами «знищалась».
А вот «сельский милиционер» фильма — 1983 года Борислав Брондуков после десятилетней болезни умер при «незалежной» в 2004 году в нищете и забвении. Жена Екатерина вспоминала: «Мы были совсем одни. Врачи к нам не приходили — в Быковню далеко ехать, только названивали и спрашивали, как дела. Пару раз приезжал тогдашний директор киностудии им. Довженко Николай Мащенко. Появлялись какие-то бандиты, но не грабили нас, а оставляли деньги».
В целом, экранизация 1983 года собрала целое созвездие знаменитых советских артистов: помимо Брондукова — Дмитрий Харатьян ( в роли Володи Патрикеева – прототипа Евгения Петрова), Регимантас Адомайтис, Александр Демьяненко («Шурик» гайдаевских фильмов), Константин Григорьев, Эдуард Марцевич, Виктор Ильичев… Даже закадровый текст читала советская «мегазвезда» Армен Джигарханян.
Трагически окончилась жизнь Александра Соловьева — актера, сыгравшего в 1983 году прототип своего тезки — Александра Козачинского. Если бы не «Зеленый фургон» и узнаваемость в нем «Красавчика» — даже труп артиста мог остаться неопознанным.
По официальной версии, перед Новым, 2000 годом, Соловьева без сознания, с черепно-мозговой травмой обнаружил на московской улице случайный прохожий. Милиция оформила неизвестного в институт Склифосовского. Там 1 января Александр и скончался от кровоизлияния в мозг. Опознали тело только через двадцать дней, когда работник морга заявил, что умерший похож на Красавчика из «Зелёного фургона». Друзья хотели захоронить урну с прахом на Новодевичьем кладбище, но ее забрала Ирина Печерникова, с которой Соловьев жил в последние годы.
Эту неординарную актрису многие зрители помнят по Донне Анне («Каменный гость»), Зинаиде Засекиной («Первая любовь»), учительнице английского из «Доживем до понедельника», маме Кати из «Двух капитанов».
Ушли прототипы «Зеленого фургона», ушли некоторые актеры, игравшие в его экранизациях. Но история «Зеленого фургона» продолжается. Несомненно, каждое новое поколение по-разному воспринимает его героев. И все же приключенческая романтика повести о дружбе подростков в наши лихие времена вновь актуальна.
Сейчас Одесса опять оккупирована, на этот раз – американцами через бандеровских коллаборантов. Пусть пока янки и не позируют, подобно австро-венграм вековой давности, на Приморском бульваре, пока еще оккупационной администрации хватает надсмотрщиков из местных «туземцев», за «печеньки» и юморные посулы «аграрной сверхдержавы» готовых радостно скакать и сжигать одесситов заживо.
Новым оккупантам в банановой (вернее, — в «гэмэошной») колонии не нужны: ни новые одесситы Глушко с Королевым (который учился в той же гимназии № 5) для космоса, ни новые Козачинский с Катаевым для литературы. Тем более, — для русской («оккупационной») литературы. И вот в здании бывшей Одесской мужской гимназии № 5 теперь «Аграрный университет»
Куда без него стране, спикировавшей из космоса в собирательство? Впрочем, любой украинский «университет», как и вся украинская «освита», предназначены, главным образом, для насильственной украинизации — «впаривания» никому не нужных предметов: искусственной «литературной мовы» и сказочной «истории бандерлогов».
Однако новые народные таланты Одессы уже родились, наступит «момент истины» — пробьет их время. «Зеленый фургон» на бандеровской «штрафплощадке» не удержать, он еще проложит новую колею для новых поколений. 80 лет для вечного „транспортного средства“ — не срок! В новый путь!
