Автор - Илья Рясной, Пенсионер, Полковник полицейский
Воздух свободы
Что может быть приятнее, чем в суровых условиях военной службы повстречать земляков? Да ещё и обуть их на добрую тысячу рублей! Асланбек был счастлив беззаботной радостью человека, оказавшегося умнее других.
Это был 1988 год. Меня из Баку на целых полгода послали «батрачить» в военную прокуратуру Нахичеванского гарнизона. Было принято, когда где-то не хватало сотрудников или был дикий завал, на укрепление отправляли в командировку сотрудников из других регионов. Там мне и всучили дело беглого Асланбека. Листая страницы с допросами и постановлениями, я только и успевал присвистывать – ну бывает же такое.
Асланбек был не каким-то бараном аульным, а представителем, можно сказать, золотой узбекской молодёжи. Папаша его был шишкой в одном из районов Узбекистана. А там традиция – если ты занимаешь положение в обществе, дети твои должны получить высшее образование. Лучше в Москве, но если не получится – то и Ташкент сойдёт. Детей у бая было много, и правило он это соблюдал добросовестно – все выбились в люди.
Когда Асланбека вышибли из Ташкентского автодорожного института, пусть не сразу, через пару лет, но его приняла в свои ласковые и крепкие объятия Советская Армия. Пережив кратковременный шок перехода от вольницы и хаоса к упорядоченности и военной иерархии, новый воин оглянулся окрест внимательным взором. И понял, что, оказывается, и в армии можно жить и предаваться любимому занятию – кидать своих соплеменников. С того времени вся его жизнь была посвящена тому, чтобы устроиться получше и найти, кого надуть. А таковых оказалось немало.
В сержантской учебке он быстро поднялся в глазах соплеменников – язык русский знал идеально, мог договориться со всем - не то, что с телеграфным столбом, а даже с командиром роты. Однажды он собрал своих земляков и объявил:
- Денег вам родные много присылают. У нас в роте крадут. Дайте мне деньги на сохранение - я их передам командиру роты, он их в ящик железный положит.
Узбеки важно покивали. Собрали свои деньги и вручили Асланбеку на хранение. Наивные дети аулов и гор даже не удосужились подумать, что выпуск из учебки будет на днях, а деньги эти ещё получить надо обратно.
В общем, через три дня распределение, выпускников разослали по всем концам СССР. Те, с кем Асланбек отправился в Нахичевань, получили от него сданные на хранение купюры. А остальные – ну не срослось. Было ваше - стало наше. В общем, получите у Пушкина, или, как там у узбеков – у Навои или Омара Хайяма.
Мы кропотливо просчитали, что собрал он с земляков полторы тысячи рублей, отдал пятьсот, так что чистый прибыток составил тысячу рубликов – это при зарплате инженера в то время сто двадцать рублей.
В общем, армия оказалась не таким гиблым местом, как казалось сначала.
На новом месте службы в мотострелковой дивизии в Нахичевани ему совсем не понравилось. Его там заставляли служить. Это было глумление над его свободолюбивой натурой. И кидать как-то уже было несподручно – тебе же с людьми служить ещё полтора года, а за это время и спросить могут за твои чудачества по всей казарменной строгости. В общем, без особого успеха попытавшись ещё кого-то надуть и поудобнее устроиться, Асланбек совсем впал в уныние. И после очередных неприятностей огляделся и понял, что пора. Собрал вещички и свалил из советских Вооружённых сил.
Через несколько дней он уже был на пороге дома дембельнувшегося русского приятеля, распахивая объятия и радостно восклицая:
- Друг, как же я тебя люблю. Мне отпуск дали, так я не домой поехал, а сразу к тебе.
Растроганный «друг» несколько дней поил-кормил гостя и ностальгически расспрашивал о жизни в родной части, на что сослуживец отвечал уклончиво. Потом Асланбек состроил горестную физиономию и сказал:
- Надо в часть возвращаться, а у меня военный билет украли. Без военника на самолёт не продадут билет. Дай свой паспорт. Я куплю билет и тут же отдам.
Почему-то при общении с мошенниками у людей напрочь атрофируется логика. Дембель как-то не подумал, что если билет берёшь по паспорту, то по этому же паспорту должен и лететь… В итоге ни паспорта, ни Асланбека. Зато через некоторое время валом повалили нежданные гости. Они приходили без звонка, ставили парня мордой к стенке и защёлкивали наручники.
- За что? – сперва ещё возмущался дембель.
- Ты ещё спрашиваешь, ворюга! - восклицали оперативники угрозыска, от избытка чувств проходясь ему кулаками ему по рёбрам.
Выяснилось, что паспорт Асланбеку сильно пригодился не только для авиаперелётов. Он стал гастролировать по всему СССР, прописываться в гостиницы в номера с соседями, а когда те уходили по делам, упаковывал их вещи и съезжал вместе с ними. Естественно, получив заяву, оперативники угрозыска сразу проверяли, кто ещё жил в номере. Брали у администратора паспортные данные ворюги и направляли по месту его прописки в командировку группу захвата.
Так что круг общения у дембеля сильно расширился. После очередного «задержания», он простонал:
- Асланбек. Ну, все. Увижу – убью!
Судя по всему, вольную жизнь Асленбек вёл бурную и содержательную. Мы наложили арест на его почтово-телеграфную корреспонденцию, и стали изымать письма каких-то вполне грамотных и серьёзных людей:
«Асланбек Утабоевич, я с добрыми чувствами вспоминаю наш добрый разговор в поезде Москва-Махачкала. И напоминаю, что вы обещали посодействовать мне в приобретении автомашины «ГАЗ-24».
То есть развернулся он по полной.
Мы начали копать его прошлую жизнь. Она оказалась не менее занятной, чем настоящая. Оказывается, после того, как отец отослал его учиться в Ташкентский автодорожный институт, заплатив, как положено, за поступление приличный бакшиш, сынок быстро нашёл клуб по интересам – местных воров и мошенников. И началась красивая жизнь и лёгкие деньги. Кидалово, подделки документов. Естественно, на учёбу времени не оставалось, так что выперли его с первого же курса. Но это не мешало ему ещё два года писать письма отцу со стенаниями, как же тяжело учиться, и какие жадные преподаватели. В общем, три года родитель номер один слал ему деньги на подкуп преподавателей, чтобы те ставили на экзаменах пятёрки. Вылетело это в копеечку, но отец семейства был горд, что дитё выросло отличником.
Когда этот солидный, уверенный в себе бай приехал в Нахичевань узнавать, что же натворил его сынок и как его отмазать, мы ему все это изложили коротко и доступно. Выслушал он это так, что ни мускул не дрогнул на лице.
- Я все понял, - совершенно спокойно он, что-то просчитав про себя. – Вы не беспокойтесь. Если он объявится дома - я его убью.
Сказано это было не на эмоциях и не для красного словца, как у нас, с рывком тельняшки на груди. Это звучало скорее как окончательный приговор, бесстрастно произнесённый потомственным суровым басмачом. Вот мы и решили – беспокоиться не надо. Дома Асланбеку каюк.
Через некоторое время дезертира повязали в столице СССР, когда он собирал с граждан деньги за дефицитные стиральные машины у универмага «Москва». Препроводили на гарнизонную гауптвахту. Потом на другую. В конечном итоге он наплёл охранявшему губу земляку-узбеку, что у него важное дело на воле, иначе ему смерть, уговорил его отпустить на пару часов и ушёл с концами.
В Нахичевани что ли воздух такой был – непонятно, но почему-то у солдатиков там просыпалась страсть к мошенничеству. Другой такой затейник Витёк происходил из хорошей московской семьи с отцом шишкой в каком-то из союзных министерств. Судьба его складывалась примерно как и у Асланбека – фарцевал, воровал, с первого курса института вышибли, от суда спасла армия. И там он развернулся вовсю.
Он настолько умело запудрил всем мозги, надувая щёки и объявляя, что его родители всё могут, что командиры стали относиться к нему с уважением и опаской, а также начали строить на него определённые планы. Командиру роты он убедительно обещал, что устроит его в Академию Фрунзе, потому что папаша все может. И капитан ему выписывал постоянно всеми правдами и неправдами отпуска в Москву – ну чтобы с Академией порешать. Другим командиром он тоже что-то обещал. Обещал и ничего не делал, оправдываясь за мизерные результаты ещё более радужными обещаниями. Его кормили-поили, лелеяли. Но наконец, командиры поняли, что он никого облагодетельствовать не собирается и предложили ему вешаться, потому что последующая служба у него будет ох как нелегка.
Но Витёк и это предусмотрел. Он тут же симулировал какую-то болезнь и завалился в госпиталь. Там он начал в том же стиле обрабатывать врачей. Мёртвой хваткой вцепился в армянина – старшего лейтенанта, служившего дантистом. Арсенал испытанный – у меня папа большой начальник, он тебя в аспирантуру устроит. В общем, охмурил Витёк зубодёра и, соскучившись по дому, стал подбивать его на поездку в столицу.
- В аспирантуру тебя устрою в Московский мед, - гипнотизировал Витёк. - Я там все ходы-выходы знаю. Видик могу по дешёвке купить. Шмотки. Ты главное денег побольше бери.
Та же ситуация – отключка критического мышления, взамен активизация способностей к тактическому планированию – в результате каким-то чудом рыцарь бормашины выписал командировку в Москву и себе, и Витьку, и поехал обезжириваться.
Кафешка та была как раз на Октябрьской площади, как раз напротив здания МВД СССР, в девятиэтажном кирпичном доме, где сейчас «Шоколадница». Там армянин последний раз и видел Витька.
- Давай две с половиной тысячи рублей, - сказал жулик. – Видеомагнитофон принесу. Отличный. «Сони».
Дантист как все армяне толк в «Сони» знал, и расценки представлял. Заявленная цена была божеской, по тем временам видики стоили почти столько же, сколько машины, и не найти их было. Поэтому дрожащими от предвкушения пальцами он отсчитал две с половиной тысячи рубликов.
Витёк небрежно сунул купюры в карман и бросил:
- Сейчас буду.
И вот у дантиста ни «Сони», ни Витька, зато куча неприятностей. Как отвечать на вопрос, куда он солдата и за каким лешим попёрся с ним в Москву?
За это дело я ухватился, поскольку выдалась возможность побывать дома, прихватил этого армянина. С дантистом мы шарились неделю по Москве – по всем кабаками и злачным местам, где бывал Витек. Ставили на уши официанток, метрдотелей. Слышали от них:
- Был недельку назад. Когда будет – не знаем. Но позвоним в милицию обязательно.
И не звонили, стервочки.
Жена Васька нас успокоила:
- Да не бойтесь, он больше никого не побеспокоит. Он сейчас в Прибалтику поедет, и будет там переходить границу.
Общался я и с КГБ по его поводу, узнал много интересного о незаконных валютных операциях Витька. Так тогда его, сволочь, мы и не нашли.
Что стало с ними? Союз как раз разваливался. И приходило время, когда подобные специфические способности стали вдруг жутко востребованными. Так что не удивлюсь, если они и всплыли где-то как весьма уважаемые люди…
Мой адрес Советский Союз
Сколько же я насмотрелся самовольщиков и дезертиров – страшно представить. В нашей Военной прокуратуре Бакинского гарнизона работал конвейер по распределению этих свободолюбивых личностей по дисбатами, исправительно-трудовым учреждениям и психушкам. Наверное, девяносто процентов уголовных дел в нашей конторе было именно по ним.
В Баку в 1984 году в рамках новой структуры управления войсками была образована ставка южного направления, которой подчинялись Северо-Кавказский, Закавказский и Туркестанский военные округа, а также Каспийская военная флотилия. сороковая армия, воевавшая в Афганистане. В столице Азербайджана и её окрестностях началось грандиозное строительство. Возводили тщательно замаскированные командные пункты, уникальный вычислительный центр, обладавший какой-то невероятной степенью защиты, штабные комплексы, целые районы жилья для военных. Такое ощущение, что перед развалом Союза на эти стройки в Азербайджане решили ухнуть как можно больше средств и ресурсов. После развала СССР из возведённых объектов России, понятное дело, не досталось ничего, да она и не просила. Для строительстве всего этого роскошества был создан целый УИР – управление инженерных работ, с подчинявшимися ему Управлениями начальника работ – УНР. В них входило множество разбросанных по Азербайджану стройбатов, тысячи и тысячи военных строителей.
Что такое стройбат? Чтобы было понятно – туда, как в анекдоте, призывали зверей, которым оружие страшно давать. А попросту – малообученных детей гор и степей, ранее судимых, а также олигофенов в степени лёгкой дебильности, которых по существовавшим правилам нельзя было призывать в обычные части. Так что контингент там собирался соответствующий. Это в зависимости от национального состава было что-то вроде банды батьки Махно или басмаческого отряда.
- Проведите с ними воспитательную работу, - просил меня как-то командир роты стройбата, притащив за ухо особенно беспокойного военного строителя. – Он плохо себя ведёт.
Я глянул в личное дело нарушителя и задался закономерным вопросом – а как может себя вести человек с тремя судимостями?
- Ну, готовься, на четвертую ходку, - сказал я.
Проняло на некоторое время.
Нравы там царили часто диковатые, план по валу требовал экстремальных мер. И бежали оттуда военные строители сотнями.
Бежали, правда, изо всех частей, но у стройбата тут конкурентов не было.
В середине восьмидесятых началась широкая кампания за борьбу с неуставняками в армии. У нас ещё в институте создалась иллюзия, что несчастные солдатики бегут из-за неуставных отношений, издевательств. Тем более действительно случаи в войсках были совершенно дикие. В Группе войск в Германии и где-то на Севере были факты, когда деды экспериментировали, насколько может похудеть молодой, так что солдатики умирали от дистрофии. Ну и побои, даже убийства – всё было. Были и срывы, когда молодые, заступив в караул, крошили из автомата сначала «дедушек», а потом на кого Бог пошлёт. Так что у нас была иллюзия – бегунки это жертвы.
- Все это бред, - опустил меня с небес на землю матёрый помощник прокурора. – Запомни, никогда не верь самовольщикам. Они всегда врут.
В подтверждение привёл историю прохвоста, который так складно врал о его притеснениях, что его вместо трибунала переводили из одной части в другую. А когда выяснилось, что все враньё, он свалил в очередной раз. И вся прокуратура ощущала себя лохами.
Девяносто процентов бежали вовсе не от каких-то зверство и побоев. А зачем бежали? Ну, потому что хотелось. Их свободный нрав никак не вписывался в строгие рамки армейской реальности. И тянуло туда – к горизонту, где на зелёных тучных полях возлегают рядом львы и агнцы. Короче, дикое ощущение дискомфорта от армейской регламентации и желание послать все это к такой то матери приводило к тому, что однажды, воткнув в землю лопату, как винтовку в стойло, служивые отправлялись в бега. Они были похожи на какую-то полуразумную форму жизни, существующую больше инстинктами и неосознанными порывами. Больно тебе, неуютно – бежать прочь. Запахло едой и сладким – двигай туда. Стремись туда, где тепло и мухи не кусают. Долг, дисциплина, ответственность – это все абстрактные понятия, которые находятся вне сферы их осознания.
У меня создавалось ощущение, что некоторые военные строители вообще не понимали, где очутились. Жил себе он, пас коз, приехал большой человек на машине – военком. Взял за шкирку – и на призывной пункт. А потом одели бедолагу в форму, вручили лопату и говорят – копай. Зачем копай, почему копай. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор. И старшина-шайтан ругается и дерётся. А пойду-ка я отсюда!
Вообще, по традиции для выполнения плана военкомы в Средней Азии гребли всех подряд - хромых, глухих. Как в гражданскую войну. Приходилось увольнять людей пачками после таких призывов.
Один наш следователь говорил:
- Вот смотри, выкини нас в город без денег и документов, ты на второй день взвоем как волки от голода, а на третий попадёмся милиции. А эти образины годами где-то бродят, воруют, побираются, добрые люди их кормят-поют. Живут, как хотят.
Действительно – жили, как хотели, благо желания у них были по большей части незатейливые. Одно время у нас в обвинительных заключениях фигурировала стандартная формулировка: «самовольно покинул часть, праздно проводил время». Потом нам руководители сверху пояснили, что праздно проводить время - это загуливать в кабаках с бабами. А жить в подвале и питаться объедками – это называется проводить время по своему усмотрению.
Да, усмотрение у них было разное. Один дезертир несколько месяцев жил в лесу и питался чем Бог пошлёт, а в конце освоил диету из сосновых шишек. Когда мы приехали осматривать его лёжку, там была целая гора ореховой шелухи, сложенная в горочку – как белка нагрызла.
На гауптвахте, в СИЗО, в войсковых частях – везде я вспоминаю допросы, допросы, допросы этих самых бегунков. Некоторых приходилось допрашивать в экзотических местах. Я ещё неделю смотрелся в зеркало, пытаясь различить, не пожелтели ли мои зрачки, когда два часа допрашивал клиента в гепатитном отделении больницы. Военный строитель за три дня странствий умудрился подхватить гепатит и потерять кисть руки – её обрезало сцепкой вагонов, когда он перелезал через железнодорожное полотно.
Бежать из стройбатов обычно начинали обычно с приходом тепла. Эти вольнолюбивые натуры просыпались с приходом тепла, как ящерицы, у них возвращался интерес к жизни и обуревала неудержимая охота к перемене мест. Зачем идти, куда, почему – не важно.
- Ты зачем ушёл? Тебя били? – долдоню я угрюмому звероватому туркмену.
- Никто не биль! – гордо отвечал он.
- Зачем бежал?
- В Красноводск хочу,
- Ты в Красноводск ехал? Ты же в другую сторону направлялся.
- В другую.
- А зачем бежал?
- В Красноводск хачууу!
Вот и весь разговор. Хочется. Это самое хочется могло быть совершенно разным. Кому-то хотелось домой. Кому-то от пуза пожрать. Кому-то - к девкам.
Один самовольщик был – тот умудрился свалить за два месяца до демобилизации, потому что девушка написала, что выходит замуж за другого. Это был один из немногих случаев, когда парня было жалко до слез – он весь был какой-то правильный, дисциплинированный, и человек нормальный по жизни. Но закон суров…
Были умильные истории в стиле Ромео и Джульетты. Один любвеобильный балбес из стройбата спутался с девкой, которая была за кражи «на химии» – то есть на принудительных работах на стройках народного хозяйства. Полюбили друг друга неземной любовью. В итоге он смылся со своей части, она - со своей «химии». Месяца два околачивались по стройкам и подвалам, срывая заветные плоды любви с древа Мироздания. Повязали в итоге обоих. Он во всем признавался и каялся, но требовал, чтобы ему дали новый адрес его телки. С адресом как-то не получилось, в результате чего дезертир закатил на заседании в суде истерику и начал нести такое, признаваясь чуть ли не в убийстве Президента США Кеннеди, так что дело грозило прийти на доследование. Ко мне прибежала испуганная адвокатша:
- Он совсем свихнулся. Дайте ему этот адрес. Иначе ему лет десять дадут!
Адрес мне удалось все же узнать, и безумец успокоился.
В общем, дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону. Он поехал в дисбат, а она за нарушение режима на зону. Интересно, срослось у них дальше?
Другие Ромео и Джульетта – молдаванин и азербайджанка. Он сбежал из части, прибился на какую-то овечью кошару в горах, сошёлся с дочкой хозяев. Потом его задержали, и родственники-азербайджанцы всем аулом приехали его отмазывать. Помню и эту его девчонку – молоденькую, тоненькую, сиимпатичненькую и ни бельмеса по-русски не понимающую. Впрочем, он тоже по-русски почти не говорил, и кроме своего молдавского ничего не знал. Как они общались – непонятно. Наверное, на языке любви.
- Она его жена, - говорил отец семьи, тыкая в свою дочурку.
- Жена, да? – спрашиваю я.
- Да. Жена.
- А это кто? – я показываю ему справку, из которой следует, что дезертир уже женат в своей Молдавии.
- Этого не может быть, - качает головой бабай, злобно косясь в сторону молдаванского Дон Жуана. – Он муж моей дочери. А та жена не при чём…
Впрочем, многие бежали не от того, что хочется, а от того, что надо.
- Кем до армии был? – спрашиваю я.
- Берейтора, - гордо объявляет самовольщик.
То есть в выездном цирке он служил помощником дрессировщика лошадей и дело это сильно любил. Низкорослый питекантроп, весть татуированный, воровал с детства и общался исключительно с блатными. За кражи по малолетке загремел в спецшколу – это такая тюрьма для детишек, не достигших возраста уголовной ответственности. На свободе проиграл три тысячи рублей в карты. И смылся от долгов в армию. Там его принял с распростёртыми объятиями бакинский стройбат.
Но братва не пожалела времени и денег. Приехали к нему в Баку справится, как ему служится, не впадлу ли военную форму таскать, а заодно ласково так осведомились:
- Про должок не забыл? Гляди, скоро счётчик начнёт щёлкать.
Берейтор вздохнул, собрал вещички и отправился добывать деньги.
В Баку тогда была Биржа труда – так называли местечко в центре города, где собирались бродяги и лишенцы со всего Союза. Туда приезжали покупатели и нанимали их на различные работы. Берейтор сперва попал в услужение к богатому цветоводу. Собирал в оранжерее гвоздики. Вырвать гвоздичку и положить её в корзинку стоило, кажется, пять копеек. А нагнуться лишний раз он не боялся. Так что заработала очень неплохо. Потом устроился класть фундаменты. В итоге с долгами он рассчитался полностью, а потом попался милиции.
Я его оттащил на стационарную психэкспертизу, которую проводили циничные тётки-психиатры.
- За что в спецшколе пребывал? – спросила председатель комиссии – суровая тётка средних лет.
- Так кур воровал.
- А из армии чего бежал?
- Из-за долгов.
Председательша усмехнулась – мол, какие у пацана долги.
- Сколько должен был?
- Три тысячи.
Писхиаторша чуть не поперхнулась, а потом посмотрела на него с уважением…
Многие бежали, наворотив дел по месту службы.
Рота в стройбате состояла в основном из азербайджанцев. Но надёжей и опорой у командования были двое наивных и честных русских уголовников. Такие здоровенные лоси-молотобойцы из русской глубинки. И вот однажды комроты, поддав водочки из-за ощущения тоски и безнадёги, одолевшей его в чужом краю, объявляет им:
- Я домой. Вас за себя оставляю, а вы вечерню проверку проводите.
Эти двое к обязанностям своим относятся добросовестно. Начинают строить роту с помощью доброго мата и ласковых пинков. Азербайджанцы, возмущённые таким произволом и притеснениями, начинают бунтовать, за что огребают получают заслуженных люлей. Тут на сцене появляется главный азербайджанский батыр и заступник – кандидат в мастера по боксу, и начинает качать права:
- Вы никто. И вам вообще конец.
Тут один из молотобойцев раззуживает молодецкое плечо и засвечивает боксёру в ухо. Тот на то и боксёр, чтобы уметь укорачиваться. Подныривает под удар. А кулак тем временем по инерции летит дальше и въезжает по черепу второго молотобойцы. Тот как подкошенный падает на пол. Потом он мне на допросе говорил:
- Это меня табуреткой кто-то ударил. Кулаком так ударить невозможно.
Ну я промолчал, что это его случайно друган так укатал. А тот об этом тоже скромно умалчивал.
В общем, драка, разбор по понятиям. Кардинальными силовыми средствами эти двое под кровати всю роту загнали! Потом хватанули водочки, решили, что за такой разор их теперь обязательно посадят и решили хоть напоследок гульнуть по просторам родной страны. Рванули на свободу с нечистой совестью. По дороге на нервяке определили в больницу двух докопавшихся до них местных милиционеров. И странствовали по городам и весям, пока не отловили…
Обычно у нас с раннего утра кто-то из следователей брал портфель и ехал в военную комендатуру гарнизона брать объяснения с задержанных комендантскими и милицейскими патрулями уклонистов.
Плац губы. Маршируют замордованные заключённые. В центре, руки в карманы, стоит солидный мужик в дорогущем белом плаще. Вид у него как у проверяющего инспектора. Тогда почему без формы? Может, из какой-нибудь общественной организации? Они тогда как раз начали входить в моду на волне гласности и перестройки.
Господи, каких только душещипательных и диких историй я не наслушался на этой губе. Вот передо мной псих, дезертировавший за две недели до дембеля, потому что у него начались глюки, будто его завербовала американская разведка, и теперь ему нужно перейти границу для обучения в разведшколе на территории Ирана. Сняли его погранцы в поезде с планами перехода границы. А вот идиот, который сумел пробраться в аэропорту в грузовой отсек самолёта и был снят оттуда перед самым взлётом.
Я удивился, когда в кабинет ко мне завели очередного пойманного дезертира – им оказался тот самый «белый плащ».
Выяснилось, что он совершил ДТП с тремя трупами и смылся из войсковой части. Несколько лет занимался подпольным водочным бизнесом, заматерел, закрутел. И однажды на свадьбе приятеля его сцапала милиция.
- Я знаю, кто меня заложил. Я ему ещё устрою, - с угрозой пообещал он.
В глазах его читалась мечта опять уйти в бега. А мечты нередко сбываются.
Следующим утром нас вызвали на гауптвахту разбираться с ЧП. Оказалось «белый плащ» уболтал начальника караула-лейтенантика - наплёл, что ему в тюрьму, но перед этим надо попрощаться с любовью всей жизни. Опять тот же эффект – когда мошенники начинают работать, мозги у жертв полностью выключаются. Этот хмырь пообещал лейтенанту за его доброту душевную принести блок «Мальборо». И идиот-офицер распахнул врата...
Встречались совершенно уникальные типы. Из Москвы по этапу пришёл один такой. Захожу в камеру для допросов СИЗО, передо мной сидит весь татуированный урка.
Оказывается, он мой ровесник. Просто пока я учился и служил, он всё это время сидел за кражи и другие преступления перед личной и государственной собственностью.
- Вышел в очередной раз. Мне в тюрьме неплохо было. Я там уже карьеру начал делать. В авторитете. И вдруг военком приходит – давай в стройбат… Он чего, глядя на меня, правда думал, что я служить буду? – цинично хмыкает вор.
Служил он не очень долго – дня три по прибытии в часть. А потом ушёл, солнцем палимый, вдаль, в зелёном обмундировании военных строителей. Когда его поймали, он уже был упакован по высшему разряду, в импортные дорогущие шмотки. Средь бела дня милиция его взяла, когда, выпятив челюсть, он у Трёх вокзалов в столице выворачивал карманы у двоих пацанов-спортсменов, находившихся в ступоре от его напора и наглости.
Общаться по делу с ним было приятно, в отличие от узбеков, которые никогда не признаются, сколько бы доказательств в отношении них не было. Прочитав обвинение, он с карандашом прошёлся по нему:
- Так, это признаю, тут у вас все доказано. Тут у вас доказухи нет – я в отказе. Это признаю… В общем, пишите.
Как-то общий язык мы с ним быстро нашли. Состряпал я ему очередное обвинение. Но поджимали в связи с этапированием срока содержания под стражей, продлиться я не успевал, поэтому изменили ему меру пресечения на наблюдения командования.
- Это у меня срок прерывается? – возмутился уркаган.
- Да не боись, всё зачтётся, - заверил я его.
- Ну ладно, - он подписал бумаги.
Под наблюдением он пробыл аж четыре дня. А потом махнул ручкой и отбыл в неизвестном направлении.
Интересный был тип, умный. Помню, разговаривали с ним о перспективах нашей страны.
- Слушайте, этот бардак добром не кончится, - говорил он. – Мне пятерик за кражу дали. А сейчас пацаны со мной сидели – им трёшку за грабёж и разбой. Ну, это разве правильно? В Бутырке в камере телевизор стоял. Ну, это ни в какие рамки. Угробят этой добротой нашу страну.
Пророк был прямо. Часто его вспоминаю…
Бывали совершенно абсурдные истории. У нас за мордобой сидел дезертир. С первого места службы он слинял. Как-то умудрился легализоваться. Его призвали во второй раз. И в части начали донимать – мол, ты молодой. А он – я молодой? Да я уже служил – и хрясь в челюсть.
Кстати, бывало нацмены служили в армии по два раза – за себя и за брата, который только женился, и ему в армию нельзя.
Продолжение следует
