О, у меня появилось два подписчика! Привет, ребята, и спасибо за интерес:) Продолжаю публиковать мемуары моего дедушки "Возвращения".
Вообще-то по возрасту я - второй, по дате приобретения статуса сына - третий, но на самом деле считаю себя четвёртым сыном Василия Георгиевича, потому что я - приёмный сын.
У меня сохранилась фотография, где мы втроём: дядя Вася, Гора (его сын от первого брака) и я - пацан 5 лет. Значит, он всегда помнил о племяннике - сыне брата, замерзшего в блокадном Ленинграде.
С неделю я жил у тёти Клавы, первой жены дяди, матери моего старшего двоюродного брата Георгия. Потом дядя Вася забрал меня в Слоним в Белоруссию, самолётом.
Аэродром был в Барановичах. Помню самолёт - "Дуглас". Это было весной 1947 года. Когда я первый раз вышел из дома во двор, ординарец Василия Георгиевича погладил меня по голове и сказал: "Ты, брат, как армейское ведро - пузатый, а ручки тоненькие". Живот, действительно, распух от голода и всякой дряни, которой мы питались на Кавказе. То есть, спасли меня вовремя.
А уже летом 1947 года дядю Васю перевели во Львов. Туда мы (тётя Ира, его жена, годовалый сын Миша и я) перелетели на ПО-2. В одноместной задней кабине мы сидели втроём. Интересно было лететь над полями, над лесами; видеть всё - города, деревни, реки, дома, машины, людей...
Во Львове нас поселили в особняк по ул. Энгельса, 98, который мне показался огромным. Там была большая веранда, был второй этаж и даже две комнатки на 3-м этаже. Во дворе росла большая ель, в саду были большие каменные часы. В 1985-м году я был в командировке во Львове и заходил в дом. Ничего огромного...
К львовскому периоду относятся мои воспоминания о поездке по грибы. Ехали семьёй в открытом американском военном "Виллисе". В этой поездке ординарцу пришлось дать очередь из автомата, чтобы в лесу отогнать какую-то группу из 3-х человек с оружием. Грибов насобирали, дома нажарили, поели... Миша отравился, очень сильно болел; потом осложнения - что-то у него было вроде менингита. Возможно, именно с этого и началась его инвалидность.
Ещё помню, как дядя Вася взял меня однажды на охоту. Впечатления были неизгладимые. И кабана подстрелили, и после охоты устроили соревнования по стрельбе по летящим мишеням. Я путался под ногами и очень гордился своим новым папой.
Уже прошло около года сытой жизни; меня научили не демонстрировать аппетит, который на самом деле никак не утолялся. В конце концов, меня осмелились взять в гости. Всё было пристойно с моей стороны, но когда я увидел стол, заставленный разнообразными блюдами, то, забыв все правила приличия, с возгласом "Ёлки-палки, еды-то сколько", бросился к столу.
В школу я пошел во Львове. Пошел в первый класс. Дядя Вася усыновил меня, теперь у меня есть отец, приемный, но ведь отец. В честь первого сентября он забрал меня из школы на служебной машине. Машина трофейная, немецкая, какой-то "Опель", с дверками, открывающимися спереди назад. Машина уже подъезжает к дому. Первоклассника переполняют эмоции - как же - на машине! Распахивает свою дверку, не дождавшись полной остановки - дверка зацепляется за дерево у бордюры и отрывается. Взбучки от отца не было. Так, легкое сожаление. А, видя мои переживания, - еще и сочувствие. Здорово, когда есть отец, да еще и такой добрый!
Так началась учеба. Сейчас в памяти встают не крючочки и палочки в тетрадке, и не первая учительница, а мальчик-первоклассник каждый день поедающий большущий бутерброд с толстым слоем масла Одноклассники смотрели на него с завистью, ведь обычные родители не могли позволить своему ребенку такие перекусы в школе.
А меня в честь начала школы как и признак взросления, одели в брюки; брюки первые в жизни, настоящие, с карманами. На радостях я рук из карманов не вытаскивал, готов был есть с руками в карманах, а тетя Ира (жена отца, т.е. почти мама), чувствуя ответственность за воспитание приемыша, начала с этим бескультурьем бороться. Доборолась до того, что зашила карманы. Первоклассник был унижен, отношения ухудшились.
Через два месяца нас принимали в октябрята. Прием был приурочен ко дню седьмого ноября, красному дню календаря. Именно это число в календаре было отмечено, как поворот в устройстве государственной политики. Октябрята - это самый первый этап в воспитании будущего резерва коммунистической партии страны, обещающей народу молочные реки, кисельные берега и вообще полное изобилие обо всем. Достойные (то есть преданные и послушные октябрята) через 2-3 года переходили на следующую ступеньку идеологического воспитания - в пионеры, то есть, в дословном переводе, впереди идущие. А с 14-ти летнего возраста хорошие мальчики и девочки могли поступить в коммунистический союз молодежи (сокращённо КОМСОМОЛ). У комсомольцев (таких) был шанс с 18-ти лет попасть в ряды коммунистической партии. Стал членом партии - больше шансов продвинуться по карьерной лестнице. Но не мало было коммунистов, свято верящих в прекрасное будущее страны, когда все мы будем работать сколько хочется, а получать денег - сколько требуется. Такие идеалисты стеснялись даже думать о карьере. Они просто хорошо работали. С годами ко всем пришло прозрение, но от этого ничего не изменилось: карьеристы уже стали партийными или производственными руководителями, а идеалисты замолчали, осознав собственную наивность и доверчивость.
Слишком далеко в будущее я забежал, еще успею; а сейчас повторю: 1. Октябрята; 2. Пионеры; 3. Комсомол; 4. КПСС (коммунистическая партия Советского Союза).
Чтобы стать коммунистом, надо быть достойным, даже достойнейшим из достойных.
Конечно, о последующих за октябрьским этапах я пока не думал, Но октябренком стал. В честь этого события я залез в оружейный ящик отца и взял оттуда винтовочный патрон. Захотелось устроить салют в честь важного события.
Разбирать патрон уже умел. Надо медленно и упорно расшатывать, постукивая камнем по соединению гильзы и пули, и, в конце концов, она (пуля) поддастся, и можно будет ее вытащить. Высыпать из гильзы порох. Его интересно поджечь. Ш-ш-ши, вспышка и все. Остается гильза с капсюлем. На следующий день я беру в школу гильзу, гвоздь и кусок камня. На первой переменке ставлю гильзу на парту, внутрь опускаю гвоздь острием в ямочку капсюля и сверху удар камнем. Выстрел получился самый настоящий. Этим салютом я отметил вступление в октябрята. Ведь праздник, но получилось наоборот - в этот же день меня с позором выгнали из рядов октябрят. Отец в этой ситуации ничего не мог сказать, да и не захотел. На этом первый этап партийной карьеры закончился. Стаж пребывания в рядах - одни сутки.
Оружейное дело я продолжил и усовершенствовал. Научился извлекать капсюль из гильзы, благо, в оружейном ящике этих патронов было насыпано много.
Делается это так: нужна твердая деревянная палочка с плоско отрезанными концами. Нижний конец палочки опускаешь пустую гильзу, упираешь этот конец в капсюль и потихоньку постукиваешь камнем по верхнему концу палочки. Капсюль подается и потихоньку выходит из гильзы наружу. Таких капсюлей можно заготовить несколько, потом уложить их на трамвайные рельсы, спрятаться и ждать проезжающего трамвая. Едет, капсюли стреляют. Настоящая пулеметная очередь. Здорово, конечно, да и мне в этом повезло - не попался ни разу.
Так закончился первый класс. Летом отца перевели в Киев, соответственно и я во второй класс уже пошел в Киеве.
Поселили нас опять в громадной квартире по адресу: ул. Розы Люксембург, дом, кажется, 6. Сейчас в этом доме какое-то иностранное пред-ставительство.
Не так давно тетя Ира вспоминала: оказывается, за это жилье отец платил астрономическую квартплату, пока не дали в конце 1950-го года квартиру в Святошино. Оттуда родители (дядя Вася и тетя Ира) поехали в Кисловодск, где отец и умер.
Комната, где я спал, выходила окнами на улицу, по которой ходил трамвай. В темноте токосъемная дуга всегда сильно искрила зеленым загадочным светом, а колеса на повороте ужасно визжали. Именно этим трамвай притягивал меня. Скоро отцу дважды донесли, что видели сына, катающегося на трамвайной колбасе. Колбаса - это кусок железяки, торчащий из-под трамвая назад (и вперед тоже - ведь трамвай мог ходить в обе стороны). Последовала нотация, напряжение в отношениях с тетей Ирой усилилось.
Во втором классе дела пошли так, что пришлось выдирать листы из дневника. Попался я на этом легко. В подъезде стояло чучело оленя, именно под него я засовывал вырванные листы.
Однажды тетя Ира не сдержалась и огрела меня веником по спине. За что конкретно - не помню, видимо по совокупности. Оскорблённый второклассник ушел из дома. Побег длился двое суток. Гулял по городу, катался на трамвае, ночью устроился в зале ожидания на вокзале. Смотрел на жующих соседей. Они люди добрые, угощали сами, даже просить не приходилось.
Кстати, именно там, в зале ожидания, я услышал и полюбил на всю жизнь гитару и ее музыку. Мужчина и женщина - оба в шапках-кубанках, пели под гитару старые русские песни. Казацкие народные. Концерт длился долго, на гитаре мужчина играл очень здорово; а пели они и вместе, и по одному. Потом женщина прошлась по залу с шапкой - собрала честно заработанное - кто что дал.
Кончился побег тем, что пришли дяденьки военные и забрали (арестовали) меня. Это оказался патруль из военной комендатуры, который искал беглеца по описанию по просьбе отца. Возвращение домой, купание-кормежка блудного сына - детали, запомнившиеся мне на всю жизнь.
Ясно, что голодный. Первая тарелка супа улетает мгновенно. Вторая - медленнее, спокойнее - лук в супе отодвигается на борт тарелки. И тут же: "Вот видишь, какой он голодный; он уже перебирает...". Реакция отца, совершенно несвойственная его мягкому характеру: "Молчать!". Именно с этого момента я на всю жизнь полюбил лук в супе.
В таком духе прошел еще один год. В конце концов, третий класс закончился. Этим летом мы всей семьей отдыхали на речке Буче под Ирпинем. Там я, разбегаясь для прыжка в воду, споткнулся и проехался коленками по камешкам и песку. Свез до крови. А на речке в этот раз я был один. Там, чужой мужчина помог мне советом - промыть ссадины собственной мочой. Помогло отлично, и опыт остался на всю жизнь. А познакомились мы так:
Загораю. Подходит дяденька, спрашивает:
- Как вода?
Отвечаю:
- Хорошая.
- Ну, пойдём, нырнём?
Мне это льстит, как же - на равных!
-Конечно.
-А плавать умеешь?
-А как же!
На самом деле не умею, но знаю, что здесь не глубоко. Ныряем вместе, а дно ушло куда-то вниз, глубже. Молча ползаю по дну, пытаюсь вылезть на мелководье. Дяденька понимает причину задержки, вытягивает меня...
Загораем, беседуем; он расспрашивает, я рассказываю. Становимся друзьями.
На следующий день он рассказывает о том, что он служит, т.е., работает в Суворовском училище и предлагает мне поступать туда, стать в будущем офицером Советской Армии, достойным преемником профессии отца. Этим же вечером дома я попросил отдать меня туда. Позже, уже в училище, оказалось, что дяденька - мой командир роты.
Вот так я и стал суворовцем. Дядя Вася (я уже стал иногда называть его папой) одобрил мой выбор: к тому времени он уже перенёс инфаркт, и не был уверен, что ещё раз я не останусь сиротой. На следующий год, 8 июля 1951 года, он умер от сердечного приступа.
На похороны приехал наш старший брат Георгий. Отец звал его Горой. Мы, я и тетя Ирины дети Миша и Вася, никогда с ним вместе не жили. Но связь с ним от случая к случаю держали (чаще это были какие-то ЧП) и называли также Горой.
Когда хоронили отца, он приезжал (тогда он жил со своей мамой в Москве), съездил в суворовское, встретился с начальником училища, поговорил обо мне.
Не знаю, насколько этот разговор сказался на моей суворовской судьбе, но училище удалось закончить благополучно.
А Гора стал ученым физиком и где-то лет через двадцать опубликовал свою теорию вселенского разума, в которой утверждал, что Вселенная - один механизм, и все, буквально все в этом механизме взаимосвязано. В те годы понять эту теорию большинству было не под силу. Сейчас же не знаю о большинстве, но я с этой теорией согласен и, вроде, даже немного понимаю ее.
Вася тоже ученый. Доктор наук. И тоже занят чем-то очень непонятным для меня - теоретическая физика.
Миша всю жизнь был на группе по инвалидности, но работал всю жизнь до пенсии и умер, как и отец, от сердечного приступа.
После смерти отца наши отношения с тетей Ирой стабилизировались. Году к 1954-му я уже понимал, что родней ее у меня на свете никого нет.
7 лет она была в курсе моих дел в училище, всё, что случалось у меня там, она принимала близко к сердцу, ни разу не попытавшись напомнить кому-либо, что я для неё, по сути, никакой даже не родственник. А дела мои в училище чаще почему-то оборачивались не в мою пользу. Тем не менее она всегда становилась на мою сторону, то есть оказывалась единственным человеком, понимающим обстоятельства того или иного происшествия, выпадавшего на мою долю.
Через 7 лет, когда училище было закончено, в нашей роте были комиссованы (то есть, признаны негодными к офицерской службе) человек 30 близоруких выпускников. Среди них оказался и я.
Тётя Ира, мать двоих моих братьев, предложила мне остаться с ними и поступать в ВУЗ в Киеве. Я, понимая, что ей будет не по силам тянуть троих, поблагодарил и отказался.
Так я оказался в Донбассе, в Артёмовске, поступил в техучилище и стал буровиком.
Когда женился в неполные 19 лет, тётя Ира дала мне всё, что необходимо из вещей, мебели, посуды, одежды, чтобы я мог обустроить жильё и начать семейную жизнь. С того времени я жил своей жизнью, своей семьёй; наши связи поддерживались на уровне телефонных звонков и встреч в случае моих приездов в Киев. Наши отношения с тётей Ирой длились 60 лет. И прекратились они в связи с её смертью в 2006 году.
Вместе мы прожили три года. И все три года дядя Вася всячески подчеркивал равноправия трех сыновей, Несмотря на то, что я своим поведением частенько выводил из себя тетю Иру - его жену, то есть мою маму. Ведь большую часть времени я был с ней.
Чем дальше, тем больше я ценю этого человека, которая всю себя отдала детям. Другого тепла я не видел, поэтому часть его, доставшаяся мне, - самое дорогое в моей жизни, а она осознала, что теперь она - самый родной для меня человек. Я почувствовал это изменения в отношении и понял, что ближе и у меня на свете никого нет.
На этом кончилось мое короткое детство. Началось отрочество, а точнее - взрослая военная жизнь протяженностью в длинных семь лет.
