Врачи + Рак и онкология

Сразу забегу далеко вперёд: я написала обращение в поликлинику, дело на контроле у руководства. Расскажу, как было, постараюсь без эмоций.

29 декабря все больницы отказались от пациента - 4 стадия, множественные метастазы. Отправили домой, выписав поддерживающие уколы. 31 декабря мы с Андреем приехали поздравить отца, в тот день у него дежурила дочь, сестра Андрея. Отец был необычайно бодр, живо болел за биатлон, блестя глазами, восклицал: "Ну, наш?! Эх, не наш...", - и нервно закидывал в рот то кусочек груши, то дольку мандарина, сидя в кресле. Андрей пошутил, что я его побила - долго собирался. Отец тут же отреагировал: "Синяков не вижу. Да иногда и полезно это!" Посмеялись. Когда кончился биатлон, отец извинился и перешёл на диван, чтобы прилечь. Мы вскоре ушли. Я преисполнилась надеждой, что он ещё поборется!

Ухудшение пошло очень быстро. Отца нельзя стало оставить ни на минуту. С ним дежурили попеременно Андрей, его сестра, его племянница, иногда подключалась я. К 9 января стало ясно, что сестре надо брать больничный, а Андрею как безработному оформить на себя пособие по уходу за человеком старше 80 лет. 1200 в месяц, но и они не лишние, когда с финансами туго. И ещё понадобилось направление в отделение паллиативной помощи онкологической больницы. Андрей пошёл за всеми этими справками в поликлинику. Участковый терапевт обещала прийти завтра, 10 января, посмотреть, что да как. И если с отцом Андрея она общалась как с пациентом с её участка, то самого Андрея в тот момент увидела впервые - это важно.

10 января пришла, оптимистично заметила, что "дедушка хорош, кожа чистая, ни пролежней, ни трофических язв. Его жизни ничто не угрожает!" А он к тому времени дышал с трудом.

От просьбы о больничном отмахнулась, мол, это всё пустое. Да и что от неё надо? Как она может выписать справку не пациенту, а родственнику? Она не знает такого. На просьбу о справке о состоянии здоровья для пособия сказала, что это не в её компетенции, надо идти к министру соцзащиты. Направление в онкологию выписала.

На следующий день, рано утром 11 января "хорошо выглядящий дедушка", жизни которого "ничто не угрожает", скончался. Скорая велела идти за справкой о смерти в поликлинику - к участковому терапевту.

Она сказала, что не будет её выписывать. Надо идти к дежурному врачу. Дежурный врач вернул Андрея опять к ней: она на работе и это её пациент. Терапевт долго разглядывала форму, потом стала уходить консультироваться к кому-то. Наконец предложила Андрею вместе с ней перейти в кабинет завотделением, чтобы уже под диктовку обоих вписать нужные сведения в нужные графы. Правда, всё же одно исправление пришлось заверять печатью: в графе "Дата" оказался некий загадочный 5-значный номер.

Похороны прошли торжественно. Чувствовалось, что заводчане, пришедшие проводить человека, с которым проработали больше 55 лет, искренне переживают его смерть, искренне соболезнуют. Это было 13 января.

14 января, в воскресенье, в выходной день, Андрею на личный мобильный телефон позвонила та самая оптимистичная доктор. Попросила помощи. У неё нет Интернета. Так пусть Андрей разместит там, в  Интернете, её объявление о сдачи её комнаты в аренду.

В своём обращении в поликлинику - кстати, там я уместилась в шесть строк - я попросила разъяснить доктору, что такое этика. На ответ не надеюсь, крови не жажду, одно лишь недоумение. Странная история, однако, товарищи...

Большинство крымских детей, умирающих от неизлечимых болезней, не могут получить симптоматического лечения: на полуострове до сих пор нет ни одного паллиативного отделения. В Севастополе есть всего две койки на весь город, в Симферополе — семь, на весь Крым — один врач, передают "Примечания". Заслышав «паллиативный больной» педиатры отказываются ехать на вызов. Облегчить угасающим детям оставшиеся дни пытаются на дому родители. Угасая рядом с ними.

О проблеме рассказала мать двоих маленьких детей, жительница Бахчисарая Татьяна Паршакова. Оба ребенка неизлечимо больны лейкоэнцефалопатией (поражение белого вещества головного мозга). Шестилетний Арсений ушел из жизни в начале января этого года. Его сестре Стасе сейчас 9 лет. Она больна той же болезнью. Лечения не существует — у Стаси уже отказали ноги и совсем скоро ей понадобится профессиональная медицинская помощь. Быть профессионалом в силу обстоятельств научилась сама мама, так как специализированного паллиативного отделения в Крыму нет. Хотя должно быть.

«Зачем вы к нам их возите?»

Паллиативная помощь — это подход, позволяющий улучшить качество жизни пациентов (детей и взрослых) и их семей, столкнувшихся с опасным для жизни заболеванием, чаще — неизлечимым или дошедшим до термальной стадии. Задачей паллиативной помощи является обеспечение лучшего, насколько это возможно, качества жизни пациента. Смерть в этом случае рассматривается как естественный процесс. Паллиативная медицина не имеет намерений отсрочить или приблизить ее наступление. Важные маркеры паллиативного ухода — непрерывность оказания помощи (постоянный мониторинг состояния больного), общение, поддержка членов семьи больного. Подход разительно отличается от стандартного медобслуживания.

«Я пять лет прожила с больными детьми, — говорит Татьяна. — Скорая ко мне отказывалась ехать. Они мне говорили: "Зачем вы возите к нам этих детей? Зачем вы их обследуете? Какая уже разница, если у них статус "паллиативные"? Даже у онкологии есть шанс, есть надежда. У вас надежды нет». И самое страшное, что сами дети это понимают.

Стася сейчас уже не ходит, сидит в инвалидной коляске. Пальчики пока еще двигаются, играет на планшете, кушает. Арсений не мог сам кушать простую еду, не мог жевать. Приходилось покупать Педиашур. Стасины прогнозы такие же, как и у брата. Она умирает».

По словам Татьяны, у мальчика было бы больше времени, будь на полуострове то самое специализированное паллиативное отделение.

«Или если бы были специалисты, которые бы знали его заболевание, — говорит женщина. — Их нет. Их и в России-то единицы. По паллиативной медицине в Крыму на данный момент один доктор — Ольга Мещерякова. Наши дети никому не нужны. Их здесь все боятся. Кому нужны умирающие дети? Никому».

Еще одна крымчанка, Зера Бабаева, потеряла сразу троих детей: тройняшки родились недоношенными, двое умерло сразу, третий мальчик, Асан, как и Арсений, дожил до шести лет с диагнозом гидроцефалия (водянка головного мозга).

«Паллиативные отделения очень нужны, — говорит Зера. — Мы лежали в общей палате, где условия не подходят для таких тяжело больных детей, когда твой ребенок еле засыпает, страдая от постоянной боли, и просыпается от любого шороха. А представьте, как шумно в палате с детьми.

Нужен покой, тишина, как для грудного ребенка — все самое лучшее, чтобы сгладить последние минутки жизни. Хоть немножко комфорта создать. В общую палату могут разных детей положить: лежачих, ходячих, бегающих, грудных и т.д. Это очень действует на психику и состояние здоровья ребенка, да и окружающих его детей, потому что он же плачет от малейшего движения».

Шесть коек, один полуостров

Вместо одного-двух специализированных отделений на весь полуостров в определенных медучреждениях предусмотрены койко-места. Их очень мало и они распределены по отделениям. Централизации нет.

«Есть койки, привязанные к различным профильным отделениям, в зависимости от заболевания, — говорит Татьяна. — В Симферопольской республиканской детской клинической больнице койки раскиданы примерно так: три в реанимации, часть в психоневрологии, где мой ребенок умер, и часть в соматике. Что с ними делать, непонятно. Но основная проблема в том, что к койкам не привяжешь фонды, не привяжешь меценатов. Такое финансирование направляется только отделениям. А именно благодаря частным пожертвованиям такие отделения в стране и живут».

На сегодняшний день койки для содержания инкурабельных больных финансируются из региональных бюджетов по распоряжению Минздрава РФ. Конечно, есть квоты на количество койко-мест, и ограниченный перечень отпускаемых бесплатно лекарств — фактические нужды не покрывает ни то, ни другое.

Например, в Крыму в список жизненно необходимых лекарств, которые бесплатно предоставляет медучреждение, не включен цитохром – препарат, выводящий молочную кислоту, скапливающуюся в организме. Здоровый человек ощущает от скопления молочной кислоты боль (крепатура после физических нагрузок, например), но организм ее постепенно выводит, и боль исчезает. У некоторых больных, в частности, у больных лейкоэнцефалопатией, кислота сама не выводится.

Родителям Арсения приходилось покупать лекарство самостоятельно, как и специальное питание для нежующих детей. Все это стоит немалых денег – уходило около 50-100 тысяч рублей в месяц, иногда больше. По словам Татьяны, огромную помощь оказали волонтеры организации «Сердце Севастополя» и ее руководитель Анастасия Макеева.

В 2010 году Минздрав впервые заявил о создании первой в России системы паллиативной помощи детям. Тогда министерство пообещало в течение трех лет организовать детские хосписы в 74 регионах страны и  подготовить нормативную базу для развития этой сферы.

Согласно действующему законодательству, паллиативная медицинская помощь оказывается бесплатно в рамках программы государственных гарантий. Согласно госпрограмме РФ «Развитие здравоохранения», принятой в 2012 году, к 2020 году власти планировали в каждом субъекте РФ создать учреждения паллиативной помощи детям из расчета не менее 2 коек на 100 тысяч детского населения.

Если учесть, что по официальным данным на 1 января 2017 года в республике Крым насчитывалось 339 тысяч человек моложе трудоспособного возраста (дети и подростки), то выходит, что на весь регион предусмотрено всего 6-7 коек. Именно столько сейчас есть в вышеназванной симферопольской больнице на ул. Толстого. Еще две — в Севастополе, сообщили в местном «Центре охраны здоровья матери и ребенка». И это катастрофически мало.

К сожалению, нам не удалось связаться с главой севастопольского горздрава Антоном Бахлыковым и министром здравоохранения РК Александром Голенко, чтобы уточнить перспективы развития паллиатива на полуострове. Оба не берут трубку.

По словам специалистов, сейчас в паллиативной медицинской помощи нуждаются более 40 тысяч детей по всей России. Но места для них нет – не предусмотрено ни квотами, ни властями регионов, которые должны организовывать, а также финансировать из бюджета субъектов педиатрические хосписы. В декабре прошлого года внештатный специалист Минздрава по паллиативной помощи Диана Невзорова сообщила, что во всей России функционирует всего 610 детских паллиативных коек. Не отделений, подчеркнем. Коек. В 19 регионах страны детские хосписы вообще отсутствуют.

«Детские хосписы открыты лишь в трех городах: Санкт-Петербурге, Казани и Краснодаре. Доступности практически нет», —  говорила Невзорова в декабре. К сожалению, положить в такое учреждение ребенка из другого региона очень сложно. Для этого необходимо запрашивать разрешения у департамента здравоохранения того субъекта, где размещен желаемый хоспис, сообщила специалист московского благотворительного фонда «Детский паллиатив» Наталья Савва. И местные здравоохранительные органы такие разрешения выдают редко – мест не хватает даже для своих, местных детей.

Примеры успешно действующих в РФ детских паллиативных учреждений подтверждают слова Татьяны Паршаковой — жизнеспособны лишь отделения, финансируемые из частных денег, фондов, не отягощенные излишней бюрократией, которая неизбежна при подключении госсредств. Государственно-частного партнерства в случае с здравоохранением в России не выходит.

Одно из таких успешных паллиативных учреждений работает в Омске. Это благотворительный центр помощи детям «Радуга», финансируемая полностью за счет частных пожертвований. Как рассказал директор «Радуги» Валерий Евстигнеев, ему удалось создать детский хоспис европейского образца. Свою работу он начал совсем недавно.

«Подобных учреждений в России не существует. Я был практически во всех хосписах страны и в других регионах, в том числе в Москве и в Питере, чиновники и врачи вообще не понимают, что такие учреждения необходимы. То, что мы делаем, —  это крохи, и ситуация в целом по стране катастрофическая», —  добавил глава фонда.

Государственно-частное притворство

Паллиативные учреждения нужны не только детям, но и их родителям. Нельзя сбрасывать неизлечимо больного ребенка исключительно на родительские плечи.

«Мы в 97-м году открылись, в ушедшем году [фонду] исполнилось 20 лет, — говорит Евстигнеев. — Очень много помогали больным детям, в том числе тем, которых невозможно вылечить. Мы обратили внимание, как страдают их семьи. Они распадаются, как правило, мужчины уходят, были случаи, когда мамы добровольно уходили из жизни от безысходности. Когда ребенок получает статус паллиативного, его из больниц вышвыривают. Они портят статистику. Вылечить невозможно, а содержать невыгодно, поэтому родителей заставляют забирать домой. Эти дети на глазах гаснут и сохнут. Они не могут кушать, у них отсутствует глотательная функция, истощаются. Это на том этапе, когда перестают приходить педиатры. Все, как только ребенку дают статус паллиативного — его, считай, списали со счетов. Зачем на него тратить ресурсы и время?

Посмотрев на все это, мы открыли паллиативный центр самостоятельно, и уже 4 года работаем в выездном формате по региону. На сегодняшний день у нас 114 семей, которых мы курируем, обеспечиваем оборудованием. У нас есть своя газета, съемочная группа – доносим о проблеме народу, и стабильно приходят пожертвования. Кто-то дает тысячу, кто-то сто тысяч».

По словам Евстигнеева, основная проблема в том, что региональные власти попросту не обращают внимания на проблему.

«Тут срабатывает русский менталитет. Зачем помогать, если помочь нельзя? Никто не думает о семье. Властей нет рядом с такими семьями».

По словам Евстигнеева, государственного финансирования его фонд не получает и живет только за счет частной благотворительности.

«Никаких субсидий мы от государства не получаем, - говорит специалист. – От грантодателей мы тоже отказались, это сложный механизм отчета, время дороже. Меценатов как таковых мало. Деньги дают люди – кто-то меньше, кто-то больше. Мы стараемся прозрачно показывать все траты: вы в реальном времени можете отследить, куда пошли ваши пожертвованные 10 рублей, все показываем. Ежемесячно предоставляем отчеты, печатаем в своей газете. Шестой год подряд получаем золотые и серебряные сертификаты конкурса годовых отчетов. Такого нет даже у «Подари жизнь», нет у Хабенского, нет в Русфонде. Отчетов нет нигде, либо они завуалированы.

Нам люди верят и жертвуют. У нас в день даже без кассы, по безналу проходит до 200 платежей. Кто по 10 рублей, кто по 500, бывает по 100 тысяч. Бывает звонит телефон, номер не определен, не знаю кто это. «Валерий Алексеевич, есть срочные дети? Я сотку скину». Приезжаю, смотрю – 100 тысяч пришло».

Евстигнеев также рассказал, что в прошлом году команда специалистов фонда проходила паллиативное обучение в Германии для работы в новом детском хосписе. В нем все заточено под семью, говорит специалист.

«У нас все усилия будут направлены на сохранение семьи, чтобы они не распадались, чтобы не опускали руки, не отказывались от возможности родить еще ребенка, - рассказывает омич. - У меня лично уже есть трое крестничков от таких пар. На тот тяжелый момент, когда был паллиативный ребенок, «Радуга» была рядом – помогала, поддерживала, провожала. В этот трудный момент ответственнее и ближе нас у семей не оказалось. Согласитесь, никакая больница не будет так поддерживать. Мы бы, конечно, очень хотели бы поделиться своим опытом, чтоб его перенимали и другие регионы. Дети умирают дома в страданиях, муках на руках у родителей. Это неправильно».

Автор: Нина Авдеенко, "Примечания". https://medrussia.org/12780-komu-nuzhni-umirayushhie-deti/

(фото предоставлены родителями)

Еще обучаясь в университете, я удивлялась, как много всяких болезней, напастей и неприятностей случается с человеком. Помнится, тогда мне было странно, как при таком количестве проблем на одно человеческое существо мы умудряемся дожить до своих лет и даже родить здоровых детей.

https://medrussia.org/12697-12697/

Нам чертовски повезло. Всем нам - мне и вам, способным читать и осознавать написанное здесь.

Но есть и другая категория граждан, причем, что естественно, довольно многочисленная. Это те самые, кому не повезло. Те самые, кто поймал жуткие недуги либо внутриутробно, либо сразу после рождения, либо в более позднем возрасте. Но и среди этих несчастных есть те, кому повезло больше и те, кому меньше. Есть те, кто в полной степени осознает свою неизлечимость либо неизлечимость своего родственника, страдает, проходит стадии умирания и горя (которых, напомню, пять по Кюблер-Росс), и, по итогу, более или  менее мучительно умирает. Так вот: этим людям относительно повезло.

Я же поведу речь о тех, кому не повезло совсем, поскольку с ними приходится сталкиваться гораздо чаще.

С экранов телевизоров, мониторов компьютеров, бигбордов, реклам в общественном транспорте на нас смотрят их печальные, полные мольбы глаза. Хотя, вероятно, это нам так хочется думать - про печаль и мольбу. Разумеется, большинство из них - дети, и они слабо понимают, что с ними происходит. Зато это  понимают взрослые, создавшие все эти плакаты и видеоряды. Думают, что понимают.

"Маленькой Алевтиночке с нейробластомой 4 стадии с прорастанием везде срочно нужна операция в Израиле". " Поможем Демиду со злокачественной опухолью ствола мозга пройти курс лечения в Швейцарии". И тому подобное. Мы все это видели.

Разные люди, разные  семьи, схожие диагнозы, единственный исход.

Все эти крики о помощи раньше вызывали горькую усмешку, а теперь - досаду и раздражение.

Родственники проходят те же стадии горя и умирания, что и сами умирающие. И то, что мы видим  - третья из пяти.

Возможно, я прошла бы те же стадии, что и они. Продала бы квартиру, расставила ящички для сбора средств в крупных торговых центрах, писала бы слезливые посты про бешеные тысячи евро, за которые нас согласилась лечить единственная клиника на юге Германии, но... Так уж вышло, что я врач. И как врач, я прекрасно понимаю, что рак в запущенной стадии - приговор. И умирают от него везде: и в России, и в Штатах, и в Гваделупе. Не верите мне - обратитесь к официальной  статистике. Не верите ей - смотрите  сопливые околомедицинские сериалы западного производства. Там любят обсасывать эту тему. Рак на последних стадиях - это всегда смерть, более или менее мучительная. Это всегда боль. Это всегда страдания.

И мне искренне жаль тех, кто питает иллюзии, что в Израиле смерть перестанет быть смертью.

Терминальные стадии заболеваний это маркеры близкого завершения земного пути. И врачи во всех странах это понимают. Если умирающего согласились взять на лечение, то лишь потому, что горе и идущая с ним рядом надежда всегда были прекрасным бизнесом.

Посему лучшее, что вы можете сделать для умирающего ребенка - это дать ему умереть. Ослепленные почти несуществующим шансом, люди забывают, что их тяжело больной близкий человек умрет, а им придется жить дальше. Где жить, если жилье продано во имя Швейцарской Клиники? На что жить, если ближайшие пару десятков лет им придется работать на раздачу долгов? Об этом не думается, так же как и кажется кощунственным вопрос, желали бы  любимые умирающие им такой участи.

Все, что вы можете - это быть рядом, пока они умирают. Все, на что вам  стоит потратить деньги - это на адекватное обезболивание (а это не так дорого, как курс бесполезного лечения в Западной Клинике). Свозите умирающего ребенка к морю. Закажите для умирающей матери концерт ее любимой музыки. Исполните мечты, которые возможно исполнить. Позвольте умирающим видеть вас, пусть и несчастными, но не за гранью разорения. Дайте им понять, что они оставляют вас не в самой тяжелой ситуации.

И, ради всего святого, дайте им умереть. Это право так же неприкосновенно, как и право на жизнь.

Автор: Маргарита Алексеева, лор-врач

Наконец мне сделали биопсию и я забрала позавчера результат. Самые долгие и непонятные 2 с половиной месяца в моей жизни. 2 недели ожидания результатов прошли как в тумане - всё как во сне, лишь бы поскорее 20е число и узнать что к чему.

Всё лучше, чем я думала. Обычная эктопия. Но ВПЧ 16 типа делает ее опасной для меня - высок риск развития онкологии. Сегодня я была на консультации у онколога-гинеколога в платной клинике. Отношение совершенно хамское и свинское. Началось всё с бестактного вопроса о том, почему я со своим партнером еще не завела детей. Кому какое дело, извините? Мне на данный момент хватает других проблем, нет желагия рожать ребенка в стрессе, а потом разрываться между ним, мамой и теткой. А закончилось общение с врачом тем, что я никто и звать меня никак, потому что посмела возразить ему насчет одного из моментов предыдущего моего лечения. Ну ладно, пойду разбираться со своей эктопией в обычную ЖК, где мне сделают то же самое прижигание, но бесплатнр. И не придется выслушивать гадости про себя. Хотя сейчас терзает мысль найти еще одного онколога-гинеколога, чтобы он провел процедуру. В общем, пока не могу определиться.

У мамы и тетки начались последствия химии... Болят и крутит все кости, тяжело ходить. У мамы МРТ в середине января, я очень переживаю и боюсь. Ей предложили еще раз прокапать химию, хотя опухоль по августовским результатам уменьшилась и метастазы дальше не разошлись. Но от золедронки начался некроз челюсти, пришлось удалить нижнюю восьмерку. Химик и онколог сказали, что этот процесс не будет развиваться, если перестать капать этот препарат. И никто не говорит что делать с болящими костями. Только назначают обезболивающие и кальций с витамином Д. По анализам кальций у мамы в пределах нормы. Но всё равно что-то не то.

Очень боюсь думать про время. Сейчас из-за работы у меня получается редко бывать у мамы, раза 3-4 в неделю. И я снова физически ощущаю как время быстро бежит. Стараюсь себя успокаивать, но плохие мысли всё равно лезут в голову. Прошел уже целый год после курса химии. И такое ухудшение состояния... Понятно, что это естественное течение жизни, но это моя дорогая и любимая мамулечка...

Фух, остается надеяться, что с окончанием полярной ночи и прекращением капельниц золедронки маме станет легче. Она никогда не жаловалась, но сейчас каждый день говорит, что болят кости. Но тем не менее мы уже начали планировать совместный отпуск =)

За уникальную операцию доктор получил премию Перельмана.

Торакальный хирург Евгений Левченко только что вышел из операционной. Сегодня у него были две операции. Оба случая — рак пищевода. «„Торакс“ по-латински — грудная клетка. Всё, что есть злокачественного в грудной клетке — наша специализация, — говорит доктор. — Чаще всего это опухоли лёгких и пищевода. Операции очень длительные, травматичные. За целый день выполнишь одну — выжатый, как лимон».

https://medrussia.org/11692-khirurg-iz-sankt-peterburga/

Евгений Левченко — заведующий торакальным отделением НМИЦ онкологии им. Петрова. Он оперирует уже более 20 лет. За плечами — около полутора тысяч операций. Однажды пришлось простоять у хирургического стола 18 часов подряд: операция прошла успешно.

Премия — жизнь

Премия им. Перельмана занимает почётное место в кабинете Левченко. Но главную награду по итогам операции получил не он, а пациентка, считает хирург. Эта премия — жизнь.

Уникальная операция прошла в 2009 году. Пациентка — 17-летняя девушка с четвёртой стадией рака. Впервые она заболела в 13 лет: появилась опухоль на ноге. Врачи поставили страшный диагноз «остеосаркома». Девочка прошла через множество циклов химиотерапии, в итоге ногу пришлось ампутировать. На этом страдания ребёнка не закончились, метастазы пошли в лёгкие: 28 в правом, 42 — в левом. Практически обречённая пациентка.

«С эмоциональной точки зрения, пожалуй, это была самая сложная операция, — вспоминает Евгений Левченко. — Удалить 70 метастазов для торакальных хирургов технически при определённом опыте нет большой проблемы. Трудность в том, что есть ещё микрометастазы. Значит, будет рецидив. Я всю жизнь оперирую злокачественные опухоли. Если мне скажут: „я удалил 42 метастаза“, однозначно отвечу: был 43-й, который ты не нашёл».

Операцию провели методом изолированной химиоперфузии — это модернизированная запатентованная методика НМИЦ онкологии им. Петрова. Во время операции пришлось «выключить» лёгкое из общего кровообращения и наладить в нём собственное, локальное, с циркуляцией высокой дозы химиопрепаратов.

«Концентрация цитостатиков в таких операциях в сотни раз выше, чем при высокодозной химиотерапии, — говорит хирург, — чтобы убить нереализованные ещё метастазы. Затем в течение получаса лёгкое промывается от цитостатика и включается обратно в общее кровообращение. Сама методика — очень сложная. К нам на эти операции приходит перфузиолог, встраивает аппарат искусственного кровообращения в лёгкое».

Прошло уже 8,5 лет, у девушки 100% ремиссия. Она занимается кройкой и шитьём, приезжает обследоваться. Как-то перед научным конгрессом Евгений Левченко попросил её сфотографировать свой рентгеновский снимок лёгких — хотел показать коллегам. Она сделала фото на просвет окна.

«Я первый раз смотрю — испорченный снимок, что-то пёстрое на фоне, — отмечает хирург. — Присмотрелся — а там цветущий яблоневый сад за окном. И понял, что не прав. Мы рассматриваем пациентов с точки зрения снимков, но если разобраться, за этими снимками — жизнь».

«Я не видел спонтанных ремиссий»

Рак таит в себе немало загадок. Врачи и специалисты до сих пор не могут объяснить все механизмы его возникновения. А в народе ходят мифы, что онкология лечится травами, заговорами, «вредная химия» — ни к чему. Можно услышать истории о чудесном исцелении. Типичный сюжет: пациент, от которого отказались врачи, одним прекрасным утром просыпается совершенно здоровым.

«Я не видел спонтанных ремиссий, — говорит Евгений Левченко. — Готов поверить, что всё рассосалось и ушло, если мне покажут гистологическое заключение. Часто все эти случаи „исцеления“ связаны с плохой диагностикой. Есть рентгенологические признаки — вроде бы рак лёгкого или ещё чего-то, но не было уточняющей диагностики. А может, это была доброкачественная опухоль? Подкрепить веру в спонтанное выздоровление я не готов. Веру в такие чудеса внушают знахари, которые просто зарабатывают на чужом горе».

Периодически с такими пациентами приходится сталкиваться. Как правило, они или их родственники не верят в традиционную медицину, доводя ситуацию до критической.

«Сегодня показывали на пятиминутке пациента с раком кожи, — рассказывает Евгений Левченко. — Опухоль уже на глазницу начала переходить. А так „не беспокоило“. У него опухоль с кулак — как не беспокоила? Пациент приехал из какой-то глубинки. Примочки, травы, скорее всего, прикладывал, пробовал лечиться сам. Беспросветная безграмотность. Это плоскоклеточный рак кожи, как только он появился, можно было иссечь со 100% вероятностью излечения. Не знаю, что делать... Как донести эту мысль: если рак на ранних стадиях, это практически всегда излечимо?».

Сейчас поддаётся лечению рак простаты, на ранней стадии — рак молочной железы. Регулярные обследования нужно проходить после 50 лет. Если есть факторы риска — наследственность или лучевая нагрузка — то раньше. Если форма наружная — например, изменила цвет родинка, практически со 100% вероятностью можно вылечиться. Мужчины чаще всего страдают от рака лёгких, причина — курение. В последние годы около 30% пациентов стали составлять женщины, никогда не курившие. Экологическая обстановка вносит свою лепту. Но медицина даёт людям надежду.

«С каждым годом и химиотерапия, и хирургия прогрессируют, — отмечает Левченко. — 20 лет назад герминогенная опухоль была приговором, сейчас — 90% выживаемость. Когда я пришёл в медицину, если видел пациента с остеосаркомой, метастазами в лёгкие, это вызывало только сожаления. Сейчас мы не можем исцелить всех, но часть пациентов вытягиваем из рук „костлявой“. Хотя бы на несколько лет. По раку лёгкого: в конце прошлого века пациент с таким диагнозом жил максимум 12 месяцев. Сейчас дошло до 30 месяцев. В онкологии 5 лет без прогрессирования считается выздоровлением».

«Бывают необъяснимые вещи»

«Мы, онкологи, работаем на территории смерти. Старушка, так скажем, уже метки поставила, — говорит хирург. — Наша задача эти отметины либо смыть, либо дать ещё время. Мы словно стоим и пытаемся выловить людей из этой реки, которая их уносит, кого-то удаётся выхватить. Дать им возможность побыть ещё на этом берегу».

Евгений Левченко признаётся: есть вещи, которые сложно поддаются рациональному объяснению. Например, если он уже пошёл в операционную, ни за что не повернёт назад. Казалось бы, суеверие, но это правило хирург не нарушает. Медсёстры в операционной говорят: упал пинцет — надо тщательно следить за свёртываемостью крови.

«Когда уже не к кому обращаться — молюсь господу богу. Когда уже всё, что ты можешь, знаешь, умеешь — сделал», — рассказывает Левченко. Так, много лет назад во время операции у пациента остановилось сердце. Хирург взял его в руки и начал прямой массаж: «Нужно сдавливать сердце ритмично, с такой силой, чтобы пульсовая волна доходила до периферии, создавать нужное давление. Проходит 30 минут. 40 минут. На 50-й минуте стал читать про себя „Отче наш“, меня когда-то мама научила. Анестезиологи начали уходить из операционной со словами: „Чудес не бывает“. А я качаю и читаю „Отче наш“. И вдруг сердце начинает биться. Кричу анестезиологам — а ну, обратно!».

Утром хирург зашёл в реанимацию без особой надежды: 50 минут сердце не работало нормально, неизвестно, хватило ли мозгового кровообращения? «Пациент сидел на койке и читал „Роман-газету“. Я прямо запомнил это название: „Роман-газета“. Где он только её взял? — вспоминает Левченко. — Пациент спрашивает: „Почему на меня все так странно смотрят?“ Я ответил: ну кто ж их знает, всё хорошо!».

Спустя какое-то время Евгений Левченко узнал от медсестры: перед операцией она брала кровь на анализ у того больного, и он ей сказал: «Ты сейчас берёшь кровь у меня, но я пойду и не вернусь».

«Пациент не должен с таким настроением идти на операцию, — считает торакальный хирург. — Если он не настроен оперироваться, я никогда не уговариваю. Есть вещи, которые мы не можем озвучить. Возможно, он на уровне подсознания чувствует: что-то может случиться. С другой стороны, были пациенты, казалось бы, безнадёжные, но они так хотели жить, настаивали на операции. И они живут».

Йога и зелёный чай

«Есть такая притча у буддистов. Как-то человек убегал от тигра, добежал до края обрыва и увидел внизу ещё одного. Он прыгнул и схватился за сук. Дерево стало ломаться. И вдруг он заметил ягоду, дотянулся и съел. Прочувствовал, что это самая вкусная ягода в жизни. Когда мы даём пациенту 6, 12 месяцев, год, 5 лет, ощущения вкуса жизни совсем иные», — считает хирург. Поэтому своё душевное равновесие Евгений Левченко поддерживает не только философией, но и с помощью йоги. Начал заниматься ею в армейские годы. «Не всегда хватает времени, но в целом медитация действительно помогает ясности ума», — говорит хирург. Ещё одна отдушина — зелёный чай.

«Могу дать совет: зелёный чай надо хранить в морозилке, поскольку он продолжает ферментироваться. Чтобы он сохранил свои вкусовые качества, не должно быть доступа кислорода», — рассказывает Левченко. В рабочем кабинете он хранит небольшой набор для чайной церемонии, а дома — настоящую коллекцию разных сортов. Но главное увлечение хирурга всё же его работа.

«Когда я прихожу на операцию, у меня может болеть спина, но я становлюсь к столу, и время останавливается. Только когда я заканчиваю, спрашиваю — сколько времени прошло? Один этап идёт за другим, операция за операцией. Когда приходят бывшие больные через несколько лет, или звонит пациентка и говорит: „Сегодня 15 лет, как вы прооперировали папу, он попросил найти вас и сказать огромное спасибо, у него всё хорошо“ — это даёт силы».

Автор: Елена Воложанина, Аргументы и Факты