Воспоминания + США

Светлой памяти советских людей в Афгане – и 35-й годовщине вывода советских войск посвящается.

ШУРАВИ (شورى, шура – совет) – историческое название советских граждан в Афганистане. Произошло от афганского названия советских гражданских и военных специалистов, в большом количестве работавших в Афганистане с 1956 года.

Так же звали и ограниченный контингент советских войск – с декабря 1979 по февраль 1989 года выполнявших свой «интернациональный долг» перед Советской Империей. Введённых туда после Апрельской революции в самый разгар гражданской войны : исламисты против социалистов и против друг друга.

«Рука Москвы» социалист Тараки многократно обращался к Советскому правительству с просьбой срочно ввести войска для обуздании разгулявшихся сил исламизма и возникшего хаоса. Но в лучших традициях средневекового феодализма был свергнут и убит в результате дворцового переворота социалистом Амином... Утратившим доверие Москвы. Решившейся, наконец, удовлетворить просьбу товарища Тараки (посмертно).

Десантировавшиеся прямо на крышу дворца офицеры спецназа ГРУ и КГБ взяли штурмом дворец товарища Амина, ликвидировали его, и передали на афганском языке ещё одно экстренное обращение правительства ДРА к Москве с отчаянной просьбой срочно ввести войска. Что и было успешно сделано.

Сегодня нет уже той великой Страны-Империи... Но осталась память о советских парнях, честно исполнявших свой воинский долг там, куда Родина послала. Многим из них, как поётся в песне, будет вечно по двадцать.

Слово «шурави» в нынешнем Афганистане – как медаль за храбрость, звание круче генеральского, дань сентиментальности любимому врагу.

В этой стране, где война есть нормальное упражнение инстинкта, освященного обычаем, русские показали и широту натуры, и щедрость, и умение драться до конца.

Время стёрло ошибки и ненависть. Осталось уважение сродни тому, какое сильный зверь испытывает к столь же сильному. И подобие ностальгической нежности к тем, кто строил здесь госпитали и заводы, открывал школы для детей и прокладывал в непроходимых местах дороги. Кто был достойным противником и заклятым другом.

Но в современном Афганистане назвать кого-то «шурави» – всё равно что вручить ему медаль за отвагу, храбрость и мужество.

Бывшие моджахеды говорят в интервью :

«Мы думали, что победили русских, но без них с каждым днём всё хуже и хуже. Мы хотим извиниться за прошлое. Советский солдат – благородный солдат, всегда носил автомат на ремне. А эти пробираются по деревне «цепочкой» – в шлемах, в бронежилетах, оружие наизготовку».

Сами афганцы говорят, что за девять лет присутствия советские войска построили здесь новое государство с сильной армией и административными органами. А американцы и их союзники за такой же временной отрезок не смогли создать даже дееспособное правительство в Кабуле, не говоря уже об армии и административных органах.

Афганцы с горькой иронией отмечают, что русские учили их созиданию и развитию, а американцы – коррупции и воровству.

Из 40 миллиардов долларов гуманитарной помощи, заявленных международным сообществом, до Афганистана дошли только 4 ... 36 лярдов «съели мыши».

Советская ГЭС в Наглу возведена советскими специалистами в 60-х годах прошлого века. Гидроэлектростанция в Наглу по сей день обезпечивает электроэнергией Кабул и значительную часть страны.

Кабульский политехнический институт закончили строить в 1967 году. СССР подарил этот комплекс афганскому правительству и народу в знак дружбы. Памятную табличку об этом событии не тронули даже талибы. Практически вся нынешняя техническая элита Афганистана – выпускники политеха.

С самого открытия институт поддерживал тесные связи с Советским Союзом. Все направления на учебу в СССР шли через него. Кабульский политех считался элитным вузом. Он довольно успешно конкурировал с Кабульским университетом. Однако особенность политеха была даже не в том, что все преподаватели учились в СССР, а в том, что вернувшись сюда, они учили своих студентов по советским же учебникам, на русском языке.

Сейчас об этих временах преподаватели вспоминают с особой теплотой – и ждут, что российские специалисты сюда вернутся.

– Мне по работе приходится общаться с бывшими моджахедами, – рассказывает директор Российского центра науки и культуры в Афганистане Вячеслав Некрасов. – Я говорю : понятно, вы считали нас врагами, «неверными», нападали на наших солдат. Но я же своими глазами видел, как советские инженеры возводили стадионы, строили шоссе, учебные заведения, предприятия, завозились племенной скот, семена для посева, новейшая сельскохозяйственная техника.

Всё было абсолютно безплатно – для народа Афганистана. Зачем же вы именно это жгли, взрывали, разрушали, уничтожали? Чем вам мешало, что самые нищие дехкане будут сыты, а ваши дети станут учиться в современных школах?

Я никогда не получаю ответа. Моджахеды молчат, отводят глаза.
В целом на территории Афганистана было разрушено три четверти объектов, построенных Советским Союзом в дар афганскому народу.

Сейчас бывшие «воины джихада» за голову хватаются – для чего они так поступали, ведь своими же руками вогнали промышленно развитое государство в каменный век!

«Русские» пяти- и девятиэтажки с отоплением, центральным водоснабжением и канализацией в «первом микрорайоне» Кабула уцелели, стоят до сих пор. Когда-то их целыми кварталами строили здесь советские специалисты : квартиры безплатно получала афганская интеллигенция – учителя, врачи, журналисты. Здания пережили и крах «промосковского режима» президента Наджибуллы, и бои между фракциями моджахедов в 1993–1994 гг., и даже власть талибов, уничтожавших любые следы пребывания «шурави» в Афганистане.

Из подъезда, опираясь на костыль, выходит старый афганец, здоровается. «Вы откуда?» – «Из России», – отвечаю я. «Хорошо, спасибо!» – радостно говорит он на моём родном языке. 60-летний Ашраф, в 80-е воевавший против СССР на стороне полевого командира Ахмад Шаха Масуда, а сейчас работающий «народным адвокатом», приглашает в гости. Он показывает шрам от осколка советской гранаты на голове и говорит: «Грудь прострелили, когда бился с бывшими союзниками Масуда, а мою ногу оторвала мина «Талибана». Наливая чай, Ашраф сокрушается: «Зачем я сражался против русских? Зря! Они строили тут дороги, мосты, больницы, школы! Я дурак! Теперь моя страна принадлежит американцам, которые просто грабят её». И это удивляет больше всего – спустя 30 лет после ухода советских войск из Афганистана в Кабуле цветёт ностальгия по временам «шурави».

* * * * * * *

Корреспондентка «Комсомольской правды» Дарья Асламова побывала в Афганистане, где царит ностальгия по советским временам.

– Дело было в горах Афганистана. Наша машина, попав в глубокую яму на разбитой дороге, так сильно накренилась, что я вскрикнула от испуга. Идиот-водитель захихикал от удовольствия и, показывая на меня пальцем, сказал: «Смотрите, она боится!» «Это ты, дурак, боишься, – оборвал его замначальника местной полиции Акрам. – Она шурави (советская). А ШУРАВИ НИКОГДА НИЧЕГО НЕ БОЯТСЯ ! »

Я раздулась от гордости, получив в награду этот почти забытый титул «советская».

Первый раз, когда таксист заблудился (в Кабуле нет ни названий улиц, ни номеров домов) и машину окружила толпа оборванцев, по которым явно плакала тюрьма Гуантанамо, я по-настоящему испугалась. «Здравствуй, шурави!» – по-русски кричали оборванцы, и я пожала десяток тёмных, как сажа, рук, тянувшихся в окно машины. Нам охотно объяснили дорогу, и на моё местное «ташакор» радостно закричали «спасибо».

Один из «моих» таксистов по имени Абдулла мог даже сносно объясняться по-русски. На вопрос, сколько ему лет, ответил неопределённо: «Сорок – сорок пять». (В Афганистане многие понятия не имеют, сколько им лет, и не придают возрасту большого значения. Дни рождения здесь не празднуются, и после долгих подсчётов люди отвечают весьма приблизительно.) Зато Абдулла чётко помнил : когда русские ушли из Афганистана, ему было двадцать.
«Брежнев – хорошо, Горбачёв – плохо», – сумрачно сказал мне Абдулла.
«Почему же?» – удивилась я.
«Брежнев был – шурави пришёл. Горбачёв был – шурави ушёл. Нехорошо».

У моего собеседника готов ответ на все политические вопросы современности : «Американцы и империализм – плохо. Социализм и коммунизм – хорошо». Я совершенно неприлично засмеялась, и Абдулла обиделся : «Зачем смеёшься?» Я извинилась. Можно только восхищаться живучестью советской пропаганды. Вот человек, столько лет не говорил по-русски, почти забыл язык. Но ты разбуди его ночью, и он тут же скажет : «Коммунисты молодцы, капиталисты подлецы».

Новая, ещё не достроенная вилла наркодилера средней руки в Кундузе. Все мы не без приятности располагаемся на дорогих красных коврах. На потолке множество лепнины, до боли напоминающей дома «новых русских» после перестройки. В ожидании хозяина все пьют безконечный чай и ведут светскую беседу.

Поскольку я «шурави» (советская), мне стараются сказать нечто приятное: «Вот у нас в Тадж-Кургане в таком-то году воевали ваши спецназовцы. Какие люди были! Здоровенные лбы! Сколько наших положили!» Все уважительно цокают языками и качают головами. Дикие натуры умеют ценить мужество, а особенно мужество врага.

– Знаешь, в нашей деревне старые моджахеды очень любят поговорить о русских. Сядешь с ними, бывало, попить чаю – и спросишь : а какими они были, «шурави» (советские)? Отвечают : о, прекрасный народ! Какие люди! С ними интересно было воевать. Вот встаёт русский солдат во весь рост, идёт прямо на тебя – и стреляет в упор. Вот это воин! И добрые, доверчивые. Прямо в разгар войны останавливают автобус и спрашивают мужчин-пассажиров : душман (враг) или дост (свой)? Скажешь «дост», и тебя пропускают. И никогда женщин наших не трогали. За это мы их очень уважали. Ах, как было хорошо в те времена! А вы, русские, хотите эти добрые сладкие воспоминания вычеркнуть из вашей памяти?!

Я уже давно привыкла, что в Афганистане старая советско-афганская война превратилась в легенду, а воины «шурави» – в героев, о которых рассказывают детям и внукам. И в этом – удивительное великодушие афганского народа, уважающего честь и доблесть врага. Но назвать такие воспоминания «сладкими»?!

– А мы до сих пор помним доброту русских, и как они здесь работали, – говорит директор Дома афганской печати Зия Бумия. – От русских остались микрорайоны с крепкими тёплыми домами, где выросли наши дети и внуки, дорога на Саланг и тоннель в горе, электростанции, даже вот это здание, где мы сидим. Правда, и мины остались. Хорошие у вас минёры. Советские мины до сих пор с нами воюют.

* * * * * * *

Нас уже давно нет в Афгане. Нет даже Страны, которая нас туда посылала. Там сейчас вместо нас американцы. Я приехал в Кандагар как представитель сопредельного государства. Ничего там за двадцать лет не изменилось. На первый взгляд. На самом деле изменилось отношение людей к нам.

– Как вам живётся? – спросил я у одного из бывших известных полевых командиров.
– Воюем, – кратко ответил он.
– Ну и как противник? – спросил я.
– А, – махнул он рукой. – Это не мужчины. Они только знают – ракеты. Мужчины так не воюют. Сначала сто ракет, потом появляется один солдат. Ты выйди на поле! Один на один! Как мужчина! Покажи силу!

И помолчав, продолжил :

«Я тебе расскажу историю. Это было во время войны с шурави (советскими солдатами). Нас было сто пятьдесят человек. Нам нужно было пройти в долину. На высоте по дороге засели шурави. Мы точно знали – их там пять человек.

Мы вначале пошли напрямую. Застрочил пулемёт. Мы в обход. Там тоже нас встречает пулемёт. Мы с трёх сторон к высоте. Так нас с трёх сторон поливают пулемётным огнём. И так шесть дней! Шесть дней мы не можем прорваться в долину. Потеряли сто человек.

Наконец, на седьмой день на высоте кончились патроны. Мы добираемся до высоты. Там пятеро молодых солдат. Каждому из них двадцати ещё нет. Голодные, у них еда пять дней назад кончилась. Не пили двое суток. Еле держатся. А смотрят – волками! Готовы загрызть заживо! Я посмотрел на них, сказал: «Всё, шурави. Читайте молитву!». Клянусь всеми святыми – мы были готовы растерзать их на куски!

И все пятеро сомкнулись, взялись за руки – и встали в ряд. Мужчины! Мы их накормили, напоили, завязали раны. На следующий день дали им в руки их оружие, и я сказал: «Шурави, я хотел бы, чтобы мои сыновья были такие же, как вы. А теперь идите».

И они ушли. Но никто из них за всё время не оглянулся назад! Вот это противник! А ты говоришь – американцы...»

И я подумал : великая была Страна, которая имела таких сыновей. Которыми даже противник восхищался.

И я сказал: «Кумандон (командир), а ведь я тоже был в тех рядах. Я тоже стрелял по афганцам».

Он встал, поклонился – правда, слегка, только головой – и сказал: «Мужчина закаляется в боях. Я вижу по твоим глазам – ты воин. Иначе бы ты никогда не произнёс такие слова! И ты ещё спрашиваешь – с кем мы сегодня воюем!»

Вечная Память вам, Вечная Слава, дорогие мои ШУРАВИ !

Я вспоминаю утренний Кабул

Live on, Soviets! / Виват, Шурави! (Салам, Бача)

«Мы уходим» - ансамбль «Каскад» 1989 год

Кэтрин избавилась от беспокоивших её симптомов и была более здоровой, нежели нормальный человек. Её воспоминания о прошлых жизнях начали повторяться. Я знал, что мы приближаемся к завершению лечения, но я не знал в тот осенний день, что между тем сеансом гипноза и следующим, её последним будет пять месяцев.

«Я вижу резьбу», начала она. «Некоторая выполнена на золоте. Я вижу глину. Люди делают горшки. Они красные… они делают их из какого-то красного материала. Я вижу коричневое здание из какой-то коричневой структуры. Мы там».
«Вы в коричневом здании или рядом с ним?».
«Я внутри. Мы там работаем над разными вещами».
«Вы можете видеть саму себя за работой?», спросил я. «Можете описать себя, во что вы одеты? Посмотрите вниз. Как вы выглядите?».
«На мне что-то красное… длинный красный материал на мне. У меня смешные туфли, похожие на сандалии. У мен каштановые волосы. Я работаю, делаю какую-то фигурку. Это фигурка мужчины… мужчины. У него какая-то палка, жезл в руке. Другие люди делают какие-то штуки из каких-то металлов».
«Это все делается на заводе?».
«Это просто здание, каменное здание».
«Эта статуэтка, над которой вы работаете, мужчины с палкой, вы знаете кто это?».
«Нет, это просто мужчина. Он приглядывает за скотиной… за коровами. Вокруг него много статуэток коров. Мы просто знаем, как они выглядят. Это очень смешной материал, но его тяжело обрабатывать. Вечно он рассыпается.
«Вы знаете, как этот материал называется?».
«Я не вижу названия. Просто что-то красное».
«Что будет со статуэткой, которую вы сделаете?».
«Она будет продана. Некоторые из статуэток будут проданы на рынке, а некоторые будут отданы разным аристократам. Только работы лучших мастеров отдают в дома благородных людей, а те, что похуже продают на рынке».
«Вы когда-нибудь имели дело с аристократами?».
«Нет».
«Это ваша работа?».
«Да».
«Она вам нравится?».
«Да».
«Вы давно этим занимаетесь?».
«Нет».
«Вы хорошо это делаете?».
«Не особенно».
«Вы ещё не опытны в этом деле?».
«Да, я ещё только учусь».
«Понял. Вы все ещё живете со своей семьей?».
«Я не знаю, но я вижу какие-то коричневые ящики».
«Коричневые ящики?», переспросил я.
«В них маленькие отверстия с дверцами и там сидят маленькие статуэтки. Они сделаны из дерева, из какого-то дерева. Нам нужно делать статуэтки для них».
«Для чего вообще эти статуэтки?».
«Они религиозные», ответила она.
«Для какой религии нужны эти статуэтки?».
«Там много богов, много защитников… многобожие. Люди очень напуганы. Мы много чего изготавливаем. Мы и игры делаем… в игральных досках отверстия, в которые вставляются головы разных зверей».
«Вы видите что-то ещё там?».
«Очень жарко и пыльно… песок везде».
«Вода где-то есть вокруг?».
«Да, вода приходит сюда с гор». Начало этого воспоминания казалось мне знакомым.
«Люди боятся?», расспрашивал я. «Они очень суеверные?».
«Да», ответила она. «Они много чего боятся, каждый боится. Я тоже много чего боюсь. Надо себя защищать. Очень много разных болезней. Мы должны постоянно защищаться от них».
«А какие именно болезни?».
«Некоторые из них смертельные. Много людей от них умерло».
«Это из-за воды?», осведомился я.
«Да, потому что очень сухо… очень жарко, потому что боги разозлились, они нас наказывают». Она снова оказалась в той жизни, где лечили таннином. Я вспомнил религию страха, религию Озириса и Хатор.
«Почему боги разозлились?», спросил я, зная ответ.
«Потому что мы нарушали законы».
«Какие законы вы нарушали?».
«Те, что были установлены аристократами».
«А как вы можете ублажить богов?».
«Мы должны одевать и носить определенные вещи. Некоторые люди носят ошейники. Они берегут от зла».
«Есть бог, которого люди особенно боятся?».
«Они боятся всех богов».
«Вы знаете имена хотя бы некоторых из этих богов?».
«Я не знаю их имен, я только вижу их. Есть один с телом человека, но с головой зверя, другой выглядит, как солнце, а третий, как птица, он черный. Они наматывают веревки вокруг шей».
«Вы все это пережили?».
«Да, я не умерла».
«Но умерли члены вашей семьи», вспомнил я.
«Да… мой отец, а с мамой все хорошо».
«А ваш брат?».
«Мой брат… он умер», вспомнила она.
«Почему вы выжили? Вы делали что-то особенное?».
«Нет», ответила она и отвлеклась. «Я вижу что-то покрытое маслом».
«Что вы видите?».
«Что-от белое. Это выглядит почти как мрамор. Это… гипс… какой-то таз… они налили туда масло. Они им мажут головы…».
«… головы жрецов?», добавил я.
«Да».
«А чем вы занимаетесь сейчас? Вы помогаете им с маслом?».
«Нет, я делаю статуэтки».
«В том же самом коричневым здании?».
«Нет… это позже… храм…». Она заметно огорчилась непонятно почему.
«Там у вас какая-то проблема?».
«Кто-то что-то сделал в храме, и это разгневало богов. Я не знаю…».
«Это были вы?».
«Нет, нет… Я просто видела жрецов. Они готовили какое-то жертвоприношение, какое-то животное… ягненка. Их головы лысые. У них совсем нет волос, даже на лицах…». Она замолчала, медленно прошло несколько минут в тишине. Внезапно она встревожилась, будто что-то услышала. Когда она заговорила её голос стал глубоким, что свидетельствовало о присутствии Наставника.
«В этом измерении некоторым душам позволяется показываться тем людям, которые всё ещё живут в физическом состоянии. Им разрешается вернуться… только если они не выполнили какие-то соглашения. В этом измерении связь ещё позволяется. Но в других измерениях… Там вам разрешается использовать свои физические способности, чтобы общаться с людьми, которые все ещё находятся в физической форме. Есть много способов это сделать. Некоторые воздействуют на зрение людей в физической форме, показываясь им, другим разрешается двигать предметы силой своих мыслей. Вы возвращаетесь в это измерение, только если это полезно для вас, если у вас остались невыполненными определенные соглашения, тогда вам дают возможность как-то общаться с людьми, каким-либо способом. Но это все… только для того, чтобы соглашения были выполнены. Если ваша жизнь оборвалась внезапно, то это может быть причиной для возвращения в физическое измерение. Многие решают прийти сюда, потому что им позволили увидеть тех, кто ещё живет в материальном плане и очень близок к ним. Но не все на такое решаются на такое общение, для некоторых людей такая связь может быть слишком пугающей». Кэтрин замолчала и казалось, что она отдыхает. Потом она зашептала очень тихо.
«Я вижу свет».
«Он дает тебе энергию?», спросил я.
«Это, как будто начать с начала… это возрождение».
«Как люди, находясь в материальном состоянии могут почувствовать эту энергию? Как они могли бы подключиться к этому свету и зарядиться?».
«С помощью их разума», ответила она нежно.
«Но как им достичь этого состояния?».
«Им нужно очень сильно расслабиться. Вы можете обновиться через этот свет… через свет. Вам надо основательно расслабиться и не тратить энергию, а обновлять её. Вы её обновляете во время сна». Она была в состоянии повышенного осознания, и я решил этим воспользоваться, чтобы расширить свои познания.
«Сколько раз вы перерождались?», спросил я. «Все эти жизни вы прожили здесь, в этой среде, то есть на земле или где-то ещё?».
«Нет», ответила она, «не все здесь».
«В каких ещё измерениях или в каких местах вы ещё были?».
«Я не закончила то, что мне нужно сделать здесь. Я не могу двигаться дальше, пока не переживу то, что должна, а я пока не пережила то, что мне положено. Здесь ещё будет много жизней… чтобы выполнить все соглашения и оплатить все долги, которые у меня есть».
«Но вы хорошо продвигаетесь», заметил я.
«Мы все всегда хорошо продвигаемся».
«И всё же, сколько вы жизней прожили на земле?».
«Восемьдесят шесть».
«Восемьдесят шесть?».
«Да».
«И вы помните все эти жизни?».
«Когда это будет нужно, я смогу их вспомнить». Мы вспомнили или фрагменты, или основные части из десяти или двенадцати жизней и в последнее время она вспоминала одни и те же жизни. Очевидно, ей не зачем было вспоминать оставшиеся семьдесят пять или около того. Она действительно очень далеко продвинулась в выздоровлении, хотя и с моей помощью. А её дальнейшее выздоровление с этого момента может не зависеть от воспоминания прошлых жизней. Её выздоровление в будущем возможно и от моей помощи не будет зависеть. И тут она снова зашептала.
«Некоторые люди входят в астрал, с помощью наркотиков, но они не могут понять того, что они переживают, тем не менее им разрешают туда заходить». Я не спрашивал её о наркотиках. Она учила, делилась знаниями, вне зависимости от того, спрашивал я её конкретно об этом или нет.
«Разве вы не можете использовать свои экстрасенсорные способности для самолечения?», спросил я. «Мне кажется, что они все больше и больше развиваются».
«Да», согласилась она. «Это важно, но важно это ни сколько здесь, сколько в других измерениях. Это часть эволюции и роста».
«Важно для вас и для меня?».
«Важно для всех нас», ответила она.
«И как можно развивать эти способности?».
«Вы их развиваете через отношения с людьми. А некоторые с помощью высших сил, которые возвращаются сюда с большими знаниями. Они ищут тех, кому нужно развиваться и помогают им это делать». Она надолго затихла. Покидая состояние повышенной осознанности, она начала вспоминать ещё одну жизнь.
«Я вижу океан. Я вижу дом на побережье, он белый. Корабли пребывают и уходят из порта. Я чувствую запах морской воды».
«Вы находитесь там?».
«Да».
«Какой дом?».
«Маленький. С какой-то башенкой наверху… окна, из которых можно видеть море. Там какой-то телескоп, он из латуни, из дерева и латуни».
«Вы смотрите в этот телескоп?».
«Да, я наблюдаю за кораблями».
«А чем вы занимаетесь?».
«Мы сообщаем о торговых судах, когда они пребывают в порт». Я вспомнил одну её прошлую жизнь, когда она была моряком по имени Кристиан, которого ранили в руку во время морского сражения.
«Вы моряк?», спросил я, чтобы убедиться в этом.
«Я не знаю… возможно».
«Вы можете посмотреть, во что вы одеты?».
«Да. В какую-то белую рубаху, коричневые короткие штаны и туфли с большими пряжками… Я буду моряком позже, а сейчас ещё нет». Она могла заглянуть в свое тогдашнее будущее, однако этот взгляд в будущее заставил её перескочить в то время.
«Мне больно!», она морщилась и корчилась в агонии. «У меня очень болит рука!». Она действительно была Кристианом, и она снова переживала то морское сражение.
«Там был взрыв?».
«Да… пахнет порохом».
«С вами все будет в порядке,» уверил её я, зная каким будет исход.
«Так много людей погибло!». Она всё ещё была взволнована. «Паруса порваны… часть левого борта взорвана». Она осматривала повреждения корабля. «Нам нужно починить паруса. Они должны быть в порядке».
«Вы поправились?», спросил я.
«Да. Очень трудно шить ткань парусов».
«Вы можете работать даже раненой рукой?».
«Нет, но я смотрю за другими… паруса. Они сделаны из холста, какого-то грубого холста, потому их очень трудно шить… Много людей погибло. Сколько боли!». Она поморщилась.
«Что случилось?».
«Рука болит!».
«Заживет ваша рука. Продвиньтесь вперед во времени. Вы снова ходите по морю?».
«Да», она сделала паузу. «Мы в Южном Уэльсе. Мы должны охранять береговую линию».
«А кто на вас нападает?».
«Думаю, что это испанцы… у них большой флот».
«Что дальше?».
«Я просто вижу корабль. Вижу порт. Там много лавок. В некоторых лавках делают свечи. Там есть лавки, в которых они покупают книги».
«Да. А вы когда-нибудь были в книжном магазине?».
«Да. Я очень люблю книги, они чудесны… Я вижу много книг. Красная книга историческая. Там все написано о городах… о землях. Там есть карты. Я очень люблю эти книги… Там есть ещё магазин, торгующий шляпами».
«Там есть место, где вы пьёте?», я вспомнил, как Кристиан рассказывал по эль.
«Да, там много таких лавок есть», ответила она. «Там подают эль… очень темный эль… с каким-то мясом… вроде бараниной и хлеб, очень большую булку. Эль ужасно горький. Я могу его попробовать. У них и вино есть. У них длинные деревянные столы…».
Я решил назвать её по имени и посмотреть на реакцию. «Кристиан», сказал я многозначительно.
Она ответила громко и без колебаний. «Да! Чего вы хотите?».
«Где ваша семья, Кристиан?».
«Они в городе, который находится по соседству с портом, в который мы зашли».
«А кто есть в вашей семье?».
«У меня есть сестра… сестра Мэри».
«А где ваша женщина?».
«У меня её нету. Просто женщина в городе».
«Ничего особенного?».
«Нет, просто женщина… Я вернулся из плавания. Я участвовал во многих сражениях, но остался цел».
«Вы состарились…».
«Да».
«Вы были женаты?».
«Думаю, что да. У меня кольцо».
«А дети у вас есть?».
«Да. Мой сын тоже пойдет в море… Там кольцо, кольцо с ладонью. Эта ладонь что-то держит. Я не могу рассмотреть, что именно. Кольцо в виде ладони, которая что-то сжимает». Кэтрин начала давиться.
«Что-то не так?».
«Люди на корабле заболели… это из-за еды. Мы съели какую-то испорченную пищу, соленую свинину». Она продолжала давиться. Я попросил её перенестись во времени вперед, и она прекратила давиться. Я решил, что нет необходимости в том, что она ещё раз пережила сердечный приступ Кристиана. Она была уже достаточно измучена, и я вывел её из транса.

Я запланировал еженедельный визит Кэтрин на конец дня, потому что он обычно затягивался на несколько часов. Она выглядела так же умиротворенно, как на прошлой неделе. У неё был телефонный разговор с отцом, во время которого она, опустив некоторые подробности, сказала, что прощает его. Никогда я ещё не видел её такой безмятежной. Я восхищался скоростью её выздоровления. Это было редкостью, чтобы пациент с таким уровнем тревожности и фобиями выздоравливал так драматично. Но, конечно, Кэтрин была необычной больной и терапия с ней была уникальным случаем.

«Я вижу фарфоровую куклу на камине». Она быстра вошла в состояние глубокого транса. «Там ещё книги по обе стороны камина. Это комната в каком-то доме. Там ещё подсвечники рядом с куклой и портрет маслом… портрет мужчины. Это его…». Она рассматривала комнату, а я спрашивал, что она видит.
«Какое-то покрытие на полу. Это похоже на… похоже на звериную шкуру… да, шкуры какого-то зверя лежат на полу. С права две стеклянные двери… которые ведут на веранду. Там четыре ступенчатые колонны перед домом. Четыре ступени вниз. Они ведут на тропинку. Вокруг большие деревья… Там несколько лошадей на лужайке, на них уздечки и они привязаны к столбикам».

«Вы знаете, где это?», спросил я. Кэтрин глубоко вздохнула.
«Я не вижу названия», прошептала она, «но год, год должен быть где-то здесь. Это восемнадцатое столетие, но я не… там деревья и желтые цветы, очень симпатичные желтые цветы!». Её почему-то отвлекли эти желтые цветы. «Они так чудесно пахнут! Они сладко пахнут, эти цветы… странные цветы, большие цветы… желтые цветы с черными пятнами в центре». Она замолчала, судя по всему, удерживая внимание на цветах. Я вспомнил поле подсолнухов в Южной Франции и спросил её о климате.
«Климат весьма умеренный, но совсем не ветрено. И не жарко, и не холодно». У нас совсем ничего не получилось в плане определения места нахождения. И я попросил её вернуться в дом, подальше от восхитительных желтых цветов. Я поинтересовался у неё, чей портрет висит над камином.
«Я не могу… Я продолжаю слушать Аарона… да, его зовут Аарон». Я спросил, владеет ли он этим домом. «Нет, владелец дома его сын, а я его работница». Оказалось, что она опять была служанкой. Она почему-то ни разу не рождалась какой-нибудь знаменитостью, вроде Клеопатры или Наполеона. Все, кто сомневается в реинкарнации, включая и меня, ученого с большим стажем, почему-то убеждены в том, что, если и люди и прожили раньше какие-то жизни, то обязательно это были жизни известных людей. Теперь я оказался в необычном положении, когда реинкарнация была научно доказана прямо в моем кабинете на кафедре психиатрии, и мне открылись вещи намного интереснее, нежели реинкарнация.

«Моя нога очень…», продолжала Кэтрин, «очень распухла. Она очень болит. Такое ощущение, что её мне отрезали. Очень болит нога. Это лошадь меня лягнула». Я попросил её оглядеть себя.
«У меня каштановые кудрявые волосы. На мне женская шляпка, которая называется капот, она белого цвета… и на мне синее платье, и передник поверх него… фартук. Я юная, но уже не ребенок. Но у меня ужасно болит нога. Как же это случилось! Жуткая боль!». Было видно, как её лицо искажалось от боли. «Подкова… подкова. Эта лошадь попала мне по ноге своей подковой. Это очень, очень злобная лошадь». Её голос становился мягче по мере того, как боль в её ноге утихала. «Я чувствую запах сена, в сарае. Там другие люди работают в конюшне». Я спросил, в чем заключается её работа.
«Я прислуживаю… прислуживаю в большом доме. Так же я помогаю доить коров». Я хотел больше узнать о хозяевах.
«Жена достаточно полная и выглядит очень неряшливо. И там ещё две дочери… Я их не знаю!», прибавила она, сильно недовольная моим вопросом о том, встречала ли она кого-то из них в своей настоящей жизни. Я спросил её о её собственной семье в восемнадцатом веке.
«Я не знаю, не вижу их. Я никого не вижу рядом». Я спросил, живет ли она там. «Да, я живу здесь, но только не в главном доме, а в очень маленьком… Этот дом построили для нас. Там ещё куры. Мы собираем их яйца, они коричневые. Мой дом очень маленький… белый… там только одна комната. Я вижу мужчину. Мы живем вместе. Он очень кудрявый и голубоглазый». Я спросил, женаты ли они.
«Нет, в их понимании брака, нет». Родилась ли она там? «Нет, меня привезли в поместье, когда я была совсем маленькой. Моя семья была очень бедной». Казалось, что она и её сожитель были не очень близки. Я направил её дальше, к следующему значительному событию в этой её жизни.

«Я вижу что-то белое… белое с множеством ленточек… Должно быть это шляпка. Это шляпка капот с перьями и белыми лентами».
«На ком эта шляпка? На…» Она раздраженно перебила меня.
«Конечно, на хозяйке дома!» Я почувствовал себя немного глупо. «Это свадьба одной из её дочерей. Все имение принимает участие в праздновании». Я спросил её, не видит ли она газету на этой свадьбе. Мне очень хотелось узнать точную дату.
«Нет, там нет никаких газет и ничего похожего». Трудно было с документацией в той жизни. «Вы видите себя на этой свадьбе?», спросил я. Она быстро ответила громким шепотом.
«Нас там нет. Мы можем только видеть, как люди туда приходят и уходят оттуда. Слуг туда не пускают».
«Что вы чувствуете?».
«Ненависть».
«Почему? К вам там плохо относятся?».
«Потому что мы бедные», ответила она мягко, «мы привязаны к ним. У нас всего так мало, по сравнению с их богатством».
«Вы когда-нибудь покидали поместье? Всю жизнь там прожили?».
Она ответила с сожалением. «Я всю жизнь живу здесь». В её голосе чувствовалась печаль, ведь её жизнь была трудна и безнадежна. Я попросил её продвинуться до момента её смерти.
«Я вижу дом. Я лежу в постели, на кровати. Они дают мне что-то попить, что-то горячее, пахнущее мятой. Тяжесть в груди. Тяжело дышать… У меня болит в груди и спина тоже очень болит… Плохая боль… трудно говорить». Она дышала быстро и неглубоко из-за сильной боли. Через несколько минут агонии её лицо обмякло, тело расслабилось и дыхание стало нормальным.

«Мне надо покинуть мое тело». Её голос стал хриплым и громким. «Я вижу чудесный свет… Люди идут ко мне. Они пришли мне помочь… Я чувствую сильный свет…». Затем последовала долгая пауза.
«У вас есть какие-то мысли о той жизни, которую вы только что покинули?».
«Уже поздно думать. Сейчас я просто чувствую покой. Это время блаженства. Человек должен утешиться. Душа… душа находит здесь покой. Здесь уходят все телесные боли. Душа спокойна и безмятежна. Чудесное ощущение… прекрасно, будто солнце вечно сияет над вами. Свет такой яркий! Все происходит от этого света! От него исходит энергия. Душа сразу же тянется к нему. Он притягивает её, как магнит. Это прекрасно. Это источник силы, который все исцеляет».
«У него есть цвет?».
«Он многоцветный». Она сделала паузу, отдыхая в этом свете.
«Что вы сейчас испытываете?», рискнул я спросить.
«Ничего… просто умиротворение. Вы со своими друзьями. Все они здесь. Я вижу много людей, некоторые из них знакомые, некоторые нет. Все мы там ждем». Она ждала, минута прошла очень медленно, и я решил как-то все это ускорить.
«Я бы хотел кое-что спросить».
«Кого?», спросила Кэтрин.
«Кого-нибудь, вас или Учителей», уклонился я от прямого ответа. «Я думаю, что понимание этого нам поможет. Можем ли мы выбирать время и разные обстоятельства нашего рождения и смерти? Мы можем выбрать нашу ситуацию? Можем ли мы выбрать время нашей смерти и следующего рождения? Думаю, что если мы это узнаем, то это поможет нам избавить вас от многих ваших страхов. Есть ли там кто-то, кто может об этом рассказать?». В комнате стало холодно. Когда Кэтрин снова заговорила, её голос стал более глубоким и резонирующим. Я никогда раньше не слышал такого голоса, это был голос поэта.

«Да, мы выбираем время нашего воплощения и смерти. Мы знаем, когда достигаем того, ради чего нас сюда отправляют. И мы знаем, когда наше время истекает и, когда пора принимать смерть, потому что вы уже больше ничего не можете в ней получить в этой жизни. Когда у нас есть время, мы должны дать нашим душам отдохнуть и наполниться энергией и после этого можно будет воплотиться снова. А те люди, которые колеблются, которые сомневаются в том, что им снова нужно возвращаться в физическое состояние, могут потерять свой шанс выполнить в этом состоянии то, что они должны сделать».

Я с самого начала был полностью убежден в том, что это говорит не Кэтрин. «Кто говорит со мной?», умолял я ответить. «Кто это рассказал?».

Кэтрин ответила знакомым шепотом. «Я не знаю. Чей-то голос очень… кто-то, кто все контролирует, но я понятия не имею о том, кто это. Я могу только слышать его голос и передавать вам то, что он говорит».

Она так же знала, что эти знания исходят не от неё, ни от её подсознания, ни от её бессознательного, даже не от её высшего сознания. Она просто как-то слышала эти слова или мысли кого-то очень загадочного, кого-то, кто «всё контролирует». Таким образом появился ещё один Учитель, отличавшийся от другого, или других, от которых мы получили послания полные мудрости. Это был новый дух с характерным голосом и стилем, поэтичный и безмятежный. Этот Учитель говорил о смерти без колебаний, хотя его голос и мысли были пропитаны любовью. Чувствовалось, что любовь настоящая и теплая, хотя она была отстраненная и всеобъемлющая. Чувствовалось блаженство, но не эмоциональное и ни к чему не обязывающее. Было ощущение отстраненной любви, некой любящей доброты, далекой, но хорошо знакомой.

Шепот Кэтрин стал громче. «Я не верю в этих людей».
«В каких людей?», осведомился я.
«В Учителей».
«Не верите?».
«Мне не хватало веры. По этой причине моя жизнь была такой трудной. Я ни во что не верила в этой жизни». Она спокойно оценивала свою жизнь в восемнадцатом веке. Я спросил её, чему она научилась в той жизни.

«Я многое узнала о гневе и обиде, о том, что бывает, если скрываешь свои чувства от других людей. Так же я поняла, что не могу управлять своей жизни. Я очень хотела управлять, но не могла. Я должна верить в Учителей. Они выведут меня, но я им не верила. Я чувствовала себя обреченной с самого начала. Я не видела ни в чем ничего приятного. Мы должны верить… у нас должна быть вера, а я только сомневалась. Я выбрала сомнения, а не веру». Она замолчала ненадолго.
«Что вы должны и что я должен делать, чтобы сделать себя лучше? Наши пути похожи?», спросил я. Ответил тот Учитель, который на прошлой неделе говорил о состоянии комы и силе интуиции. Голос, стиль и тон отличались от обеих Кэтрин и от мужского поэтического голоса Учителя, который говорил через неё только что.

«В сущности, пути всех людей одинаковы. Все мы должны научиться определенным отношениям друг с другом, пока находимся в физическом состоянии. Некоторые из нас принимают все это быстрее других. Благотворительность, вера, надежда, любовь… мы должны узнать об этом очень много, и продолжать узнавать новое. Это не просто вера, не просто надежда, не просто любовь, есть много вещей, из которых эти понятия состоят. Есть множество вариаций, чтобы это выразить. И мы можем только слегка коснуться этих тем во время одной жизни…».

«Религиозные люди продвинулись дальше всех остальных, принеся свои клятвы целомудрия и послушания. Они отдают так много, не прося ничего взамен. Другие только требуют воздаяния за свои благодеяния и ищут оправдания своим неблаговидным поступкам, если не получают за свои добрые дела награды и поощрения, которые они так хотят получить. Воздается только за то, что сделано не ради награды, не ради воздаяния… сделано бескорыстно».
«Я этому не научилась, не поняла этого,» добавила Кэтрин своим мягким шепотом.
В какой-то момент меня смутило слово «целомудрие», но потом я понял вспомнил, что корень «цел» может значить не совсем половое воздержание, а чистоту в широком смысле этого слова.
«… Не злоупотреблять», продолжала она. «Всё, что делается без меры, всё, что слишком… невоздержанность… Вы поймете. Вы действительно это поймете». Она сделала паузу.

«Я пытаюсь», добавил я, а затем решил сосредоточиться на Кэтрин. Полагая, что Учителя ещё не ушли. «Что мне надо делать, чтобы лучше помочь Кэтрин справиться с её страхами и беспокойством, и выучить её уроки? Я все делаю правильно, или мне надо что-то делать иначе? Следует ли мне следить за определенной областью? Как я могу помочь ей лучше?».
Ответ последовал от Учителя – поэта. Я наклонился вперед на своем кресле. «Вы делаете то, что правильно, но это для вас, а не для неё». В очередной раз сообщение гласило о том, что всё это больше для моей пользы, а не для Кэтрин.
«Для меня?».
«Да, всё, что мы говорим, нужно именно вам». Он не только говорил о Кэтрин в третьем лице, но ещё и сказал «мы», это означало, что там действительно присутствует несколько Духов Учителей.
«Могли бы вы назвать свои имена?», спросил я и тут же поморщился от того, насколько банален был мой вопрос. «Я нуждаюсь в руководстве, мне так много нужно ещё узнать».
Ответ был просто любовной поэмой, песней о моей жизни и смерти, прочтенной нежным и мягким голосом, в котором чувствовалась отстраненность всеобщего духа любви. Я слушал это с благоговением.

«Вас направят со временем… со временем. Когда вы достигнете того, ради чего вы были посланы, когда ваша жизнь будет окончена, но не ранее. У вас ещё очень много времени впереди… много времени».
Я был в смятении и в то же время испытывал облегчение и был очень рад, что он не рассказал мне все слишком подробно. Кэтрин забеспокоилась и её шепот стал совсем тихим.

«Я падаю, падаю… пытаясь найти мою жизнь… падаю». Она глубоко выдохнула, и я сделал то же самое. Учители ушли, а я думал о чудесных, очень личных посланий из очень духовных источников. Последствия были ошеломительными. Свет после смерти и жизнь после смерти, то, что мы выбираем, когда мы рождаемся и когда умираем, уверенное и безошибочное руководство Учителей, то, что жизни измеряются усвоенными уроками и выполненными задачами, а не количеством прожитых лет, милосердие, вера, надежда, любовь, то, то главное делать благое не ожидая за это награды, бескорыстно – и все эти знания были для меня! Но с какой целью? Для каких достижений я был послан?

Драматические послания и события, которые обрушились на меня в моем кабинете, вызвали глубокие перемены в моей личной и семейной жизни. Мое осознание постепенно преобразовывалось. К примеру, когда я ехал с сыном на бейсбольную игру в его колледже, мы застряли в огромной пробке. Автомобильные пробки всегда меня раздражали, а тут мы могли опоздать на пару периодов игры, но я осознавал, что отнюдь не раздражен. Я даже не винил в этом нескольких неопытных водителей. Мои мышцы были расслаблены, я не выплескивал свое раздражение на сына, мы просто провели в время, разговаривая друг с другом. Я понял, что просто хочу провести выходной с Джроданом, смотря игру, которая нам обоим нравится. И наша общая цель провести время вместе, а если я буду раздражаться и злиться, то выходной будет испорчен для нас обоих.

Я смотрел на своих жену и детей и задавался вопросом о том, были ли мы раньше вместе, делили ли мы друг с другом испытания, беды и радости, были бы мы нестареющими, если бы было так? Я почувствовал, как я сильно и нежно люблю свою семью. Я осознал, что все их недостатки – это мелочь, это совсем не важно, а важна только наша любовь друг к другу. Я даже заметил, что я не замечаю собственных недостатков, пока пытаюсь быть самим совершенством и держать все под контролем, пытаясь впечатлить окружающих. Я понял, что мне это не нужно, а главное то, что я чувствую внутри.

Я был очень рад тому, что могу поделиться этими мыслями с Кэрол. Мы часто беседовали после ужина и разбирали все мои ощущения и реакции во время моей работы с Кэтрин. У Кэрол был аналитический ум, и она была очень реалистичной. Она знала о том, как я скрупулезно обрабатываю и анализирую всю информацию, исходящую от Кэтрин и часто она должна была играть роль адвоката дьявола, чтобы помочь мне посмотреть на все это максимально объективно. Мы вместе добывали критические доказательства того, что Кэтрин действительно открывает великие истины. И Кэрол всегда разделяла все мои радости и опасения на этом пути.