Воспоминания из детства + Продолжение следует

Потом возникла новая идея. В нашей коммуналке я бывал везде и знал каждый уголок. Но было одно место, которое мне было неподвластно. Это стол на кухне. Обычный стол, накрытый цветастой клеенкой. Я, в натуре, ходил под ним пешком. Под этим столом мы прятались с сестрой, когда в праздники был салют. Тогдашний салют был не тот, что сейчас. Наши окна, и окна кухни выходили во двор с фонтаном, а за забором была какая то воинская часть. На праздники выкатывались орудия и они давали залпы из всех стволов. Это метров сорок от наших окон. Не знаю, как из рам не вылетали стекла. Звуковой удар был такой силы, что казалось дом дрожит. Стол был нашей с сестрой защитой. Я знал все его болты и пятна снизу. Я не знал, что находится на нем сверху. Это была неизвестная часть квартиры, которую видят все, кроме меня. Кухня была небольшая, потому стульев в ней не было. Их приносили чтоб поесть, и уносили после еды, по этому, залезть на стул я не мог. Поверхность стола была terra incognita и я постоянно требовал меня поднять, чтоб и я увидел, что там. Ничего там такого не было, но я постоянно требовал меня поднять. Взрослым это быстро надоело, и мне оставалось лишь щупать рукой поверхность стола, чтоб узнать, хоть на ощупь, что там есть.

Однажды, к нам приехала мамина сестра из деревни. Мы с сестрой только вошли, а мать выходила из кухни. Значит, на кухне никого нет, и я могу проверить, что там на столе! На столе стояла тарелка с кипящим борщом, который мать только сварила, и пошла звать всех к столу. Я нажал на край тарелки и она опрокинулась прямо на меня. Тарелка была большая и полная. Что было дальше - не помню. Наверное я орал как ошпаренный. Помню только ненавистный запах спирта, которым терла меня мать. Говорят, что спирт помогает при ожогах. Я в это не верю, ведь кожа и так обожжена. Но тогда, меня терли спиртом, и этот запах я ненавижу до сих пор. Как ни странно, но ожога не было. Только на лбу был длинный волдырь, там прилипла капуста из борща. Зачем трогал стол? Что искал? Просто была идея...

Я был уже постарше, наступал Новый Год, а я лежал в постели с температурой, но это была не моя извечная ангина. Уже стояла елка, и я лежал прямо под ней, рассматривая игрушки. Елка была настоящая, игрушек было много. Были гирлянды, бусы, "дождик", вата и т.п. Делать было нечего, и я тупо смотрел на игрушки. Меня привлекла одна игрушка- гроздь винограда. Она была как настоящая, с зелеными листиками и прозрачными красными виноградинами. Но я заметил, что внутри каждой виноградины есть маленькая спираль. Это были маленькие лампочки. Я тут же снял игрушку с ветки и начал разбирать. Я был прав - каждая виноградина была крашеной лаком лампочкой без цоколя. Торчали только два длинных, медных проводка. То ли забраковали целую партию лампочек, и пустили их на игрушки, то ли кто то спер с завода полуфабрикат и сделал елочное украшение. Не знаю. Но у меня родилась идея включить их в розетку, чтоб виноградная гроздь еще и светилась на елке. Я уже знал, что если взять много лампочек от фонарика, то их можно включить в сеть и они не сгорят. Я разобрал гроздь на лампочки, и стал их собирать для включения в сеть. Я же не знал, что есть последовательное и параллельное соединение лампочек. Мне нужна была гроздь, и параллельное соединение подходило. Я скрутил все лампочки, оставив два конца, чтоб включить в розетку. Руками втыкать побоялся, и обвязав бинтом воткнул в розетку. Бахнуло очень хорошо, погас свет. Я не пострадал, но от вспышки ничего не видел. Пока мать с соседкой колдовали с пробками возле счетчика, я успел убрать следы взрыва. Когда прибежали узнать, что же у меня бахнуло, я притворился самым больным человеком, а бахнуло, что то на елке. Тут приехал отец, и сказал, что у него командировка в Москву, и он хочет взять меня с собой. Мать была категорически против. Все помнили, чем это закончилось для Вити Радченко. За меня просили все, но мать не сдавалась. Уж не знаю как, но отцу с сестрой удалось уговорить ее. И, хоть у меня была температура, меня закапали и забрызгали всем чем можно. На следующий день, мы с отцом уехали в Москву к родным. На удивление, я приехал уже без температуры и практически здоровым. Моя тетя Наташа, старшая сестра отца, подсуетилась. Она работала где-то в верхах, и добыла нам с Сашей, старшим братом Леши от другого отца, билеты на елки в Лужники и в Колонный зал Дама Союзов. У меня был грандиозный Новый год, и я вернулся домой полный впечатлений, вот только отец приехал очень больным, с температурой. Заразился от меня.

В разговорах с одноклассниками, я вдруг осознал одну большую ущербность моего "Я". Оказалось, что я, практически не вижу снов. За все мое детство, я видел всего два сна, цветных и коротких. Я думал, что и все вокруг редко видят сны. Оказалось, что это далеко не так. Я до сих пор, практически, не вижу снов. Выходит, что моя жизнь стала короче, чем у других почти на треть, если считать сон длиной в восемь часов. Умные книги говорят, что сны видят все, но не все их помнят. Если предположить, что я поехал в Челябинск, побродил там, а потом, приехав домой, упал, ударившись головой о косяк двери с потерей памяти, то возникает вопрос: " А был ли я в Челябинске?" Все знакомые и друзья скажут, что был, будут показывать фотки и рассказывать о поездке. Но, для меня, это будет как рассказ, как кино. Если этого нет в памяти, значит для меня этого не было. И наоборот, если я увижу сон, где я, как бы, побывал в Челябинске, то, для всех окружающих, я там не был, а для меня - был. Вся жизнь как бы записана в памяти, и для меня не имеет большого значения, реальные это воспоминания или иллюзорные. Если есть воспоминание, значит это было. Жизнь, как бы определяется объемом памяти, и мой объем, меньше, чем объем других людей. А, значит, и жизнь короче. И потому, мое отношение к снам, таким редким в моей жизни, особенное. Тем более, что в детстве их было всего два.

Оба сна были странными, оба короткими, оба без начала и конца. И оба были связаны с подземельем. В первом сне, я оказываюсь в подвале, долго пробираюсь по проходу все дальше в глубь здания, затем поворот, и я вхожу в подземный ход. Я иду по подземному ходу и... все. Сон кончается. В другом сне, я выхожу из пещеры (выход большой и широкий). На поверхности вечер, солнце уже село, но еще светло. Справа горы, а слева - вода. То ли широкая река, то ли большое озеро. А высоко в небе летят самолеты, явно военные. Большие - транспортники или бомбардировщики. И их хорошо видно, т.к. их освещает солнце, которого я уже не вижу. Но самое интересное, что крылья у них скошены не назад, а вперед. Явно, что второй сон сказочный, а вот первый был очень конкретный, и я был бы не я, если бы не решил его проверить в реальности.

Этот подвал я знал, и в нем уже бывал. Он был в соседнем доме.Подвалы тогда, это не те подвалы, которые есть сейчас. Каждый дом имел подвал. Там не было труб и коммуникаций. Подвал всегда был разделен на небольшие помещения с дверями из неплотно пригнанных досок. На каждой двери был засов с навесным замком. Помещения были довольно высокими, и общий проход тянулся вдоль всего дома, а "клетушки" были справа и слева. Подъездов в доме могло быть много, а вот вход в подвал, был всего в одном. Была и входная дверь, чаще из досок и рабицы, но она никогда не закрывалась на замок, а лишь на засов. На центральном проходе кое где был свет, в виде лампочки на коротком шнуре, и где то был выключатель. Таких лампочек и выключателей, по ходу подвала было несколько. Бывали подвалы и с двумя проходами. И в моем доме был подвал, и вход был в моем подъезде. И у нас было наше маленькое помещение с замком. Маленькая лампочка под потолком, а внутри было всякое старье. Мой разломанный велосипед, мои старые игрушки, какие то стулья, мешок с картошкой, макулатура и всякий хлам. У каждой квартиры дома был такой собственный подвал. Там было сухо и, в других домах, пахло сырой картошкой и квашеной капустой. У нас в подвале воняло котами, которых было дикое множество, воняло их мочей в такой концентрации, что слезились глаза. Воняло протухшей едой, которую им приносили бабки из моего подъезда, с верхних этажей. До сих пор помню какую то мелкую рыбу на тарелке, которая светилась в темноте, и светящиеся кошачьи глаза вокруг. Этих котов я не любил.

Хорошо, что подземный ход был не в нашем подвале! У меня не было фонарика, но были спички, потому, что я пироман, и постоянно жег костры. Видно на меня подействовали посиделки с друзьями сестры у нас во дворе. Спичка горит не долго, и надо успеть найти очередной выключатель света, который даст возможность пройти дальше, если есть лампочка. В раннем детстве я жутко боялся темноты. Я тупо не спал по ночам, надеясь если что, воспользоваться алюминиевой саблей и детской двухстволкой. Я засыпал на рассвете, и отсыпался днем в садике, где мы спали на улице.

Когда стал постарше, то стал бояться не темноты, а взрослых людей. Спускаясь в подвал, я очень боялся столкнуться со взрослым человеком. Никогда не шел туда, если видел горящий свет. Каждый поход в подвал, был как квест, со страхами от выскакивающих, ни от куда, котов и паутины, поисков выключателей и длинной дороги в темноту. Но дорогу я знал из своего сна, и она была точной, до мелочей. Я узнавал запоминающиеся двери и замки на "клетушках". Наконец, путь был разведан и пройден. Да, был поворот, который я видел во сне, но кончался он стеной. Я стучал по стене обломком кирпича, надеясь найти пустоту. Ничего нет, монолит. Я был очень разочарован. Такой четкий сон, практически с планом, и вдруг такой облом. Но, пока я проходил этот квест, я видимо заразился подземными поисками. Я хотел еще. Убедив себя, что в моем сне не было четкого определения подвала, и, возможно, такой же подвал существует еще где то рядом. Я стал мелким диггером в старинном центре города. Подвалов была масса, и я, постепенно создавал карту подземелий в моей голове. Это было увлекательно. Я никому не говорил о своих подземных рысканьях, даже сестре. Эти подземные походы были как наркотик, но вела меня мечта найти подземный ход. Я чувствовал, что он где то рядом.

Многие подвалы в домах вдоль Рымарсккой были соединены между собой. Некоторые переходы между ними были закрыты на замок, но, я находил ключи, которые хозяева прятали рядом с дверью. Я мог войти в подъезд дома на Рымарской, а выйти из подъезда совсем другого дома уже на Сумской, но подземного хода нигде не было. На перекрестке короткой улицы Грабовского и Сумской, был гастроном, прямо на углу. Этот кусок Сумской, центральной улицы Харькова, был выложен брусчаткой, и однажды, прямо напротив гастронома грузовая машина провалилась в подземный ход, большой и выложенный изнутри кирпичом. У этого хода был полукруглый сводчатый потолок. Машину вынули, а ход залили бетоном и восстановили брусчатку. Никто даже не подумал его исследовать. Я лазил в десятках метров от этого хода! Значит, ход все таки есть, и видимо не один! Я с новым рвением пустился на поиски. Я начал проверять не только подвалы домов. Я понял, что ход может начинаться обычным люком на дороге или во дворе. Конечно, я малой, и поднять такой люк не смог бы. Думаю, это уберегло меня от попадания в канализацию. Правда, канализационных люков в Харькове было не так много. Канализация, как я узнал позже, проходила на глубине около 80-ти метров. Харьков один из не многих городов с такой глубинной канализацией. Но были люки и поменьше. Один я нашел на перекрестке Рымарской и Сумской, на стороне парка Шевченко. Люк был с какой то рукояткой, прямо на тротуаре. Я туда полез. Это оказалась огромная железнодорожная цистерна, полностью закопанная в землю. Подземного хода не было.

Еще один люк я нашел во дворе нашей школы, на самом краю двора. Он тоже был небольшим, и поддев его металлической трубой, я смог его открыть. Вниз вела вертикальная железная лестница, вся покрытая ржавчиной. Внизу было большое помещение без перегородок, просто стены, пол и потолок. Пол был земляной, а может это была грязь. Несколько бетонных подпорок под потолок и больше ничего. Подземного хода не было. Я думаю, это было хранилище воды, на какой то чрезвычайный случай. Поиски затянулись, и я постепенно охладел к идее найти подземный ход. А он был, и вход в него был рядом с поликлиникой моей матери. В интернете показан был вход, который я тогда не нашел. А жаль.

Через несколько лет, нас всем классом повезли в Святогорский Монастырь. Он был вырублен в меловой горе на высоком берегу Донца. Нам выдали свечки и мы полезли в подземелье. Опять подземелье! Ходы были узкие, с черными закопченными потолками. Некоторые ходы были со ступеньками, но большинство наклонные. Иногда, вдруг, появлялось окно (просто дыра в стене) через которое было видно Донец и левый пологий берег. А я все лазил, и думал, что найду пещеру из второго сна. Правда, на улице был день, и во сне, я был выше, а, значит, время второго сна еще не пришло. А в первом сне, я действительно был маленький. Пещеру в Святогорске я так и не нашел.

Через много лет, я искал информацию о самолетах с обратной стреловидностью крыла, из моего второго сна. Такие действительно есть, но их очень мало. Ладно, с самолетами сбылось, но пещеры то нет!

Это все очень загадочно, но пещеру я нашел. Через много лет. Это была не пещера (саму пещеру я во сне не видел, я видел лишь широкий выход), это был автомобильный тоннель на трассе Адлер - Сочи, по дороге из Адлера. И это было не озеро, а море. Я специально приехал туда вечером, на закате, и долго смотрел, стоя спиной к тоннелю. Долго там стоять нельзя, может появится охрана, но место было то самое. Правда не было самолетов, которые во сне летели в сторону Турции. Не хотелось бы, чтоб этот сон сбылся, т.к. во сне, я прятался в тоннеле от бомбардировки и ракетного удара.

Шли домой, сестра ревела, а я был доволен, что меня не "сдали" в секцию. Тала продолжала кататься и однажды сильно ударилась попой об лед. Но, кто в детстве не падал? Все прошло и забылось, но оказалось, что у нее, при падении, треснул копчик и началось нагноение. Я был маленький, и не знал, кто засек это, наверное мать. Процесс видимо развивался стремительно и нужно было делать операцию. Не знаю, до сих пор, почему, но операцию решили делать у нас дома. Может сестра была не транспортабельная и боялись, что гной прорвется в кровь и будет сепсис? Не знаю. Знаю одно, наша комната, в коммуналке, превратилась в операционную.Все завесили белыми простынями. Наркоза тоже не было. Сестра очень боялась, и потребовала, чтоб я был с ней рядом. Меня завернули в белую простыню, и завели в "операционную". Тала держала меня за руку, а я, наверное, был бледнее простыни. Я никогда не боялся своей крови, а вот чужую не переношу. Плохо помню, что делали врачи. Помню только эмалированный таз с кровью и гноем, бинты и вату в крови. Сестра держалась молодцом, не то, что я. Мне было, наверное, хуже чем ей. Когда все закончилось, меня отпустили, и я долго сидел на улице, и боялся, что меня стошнит.

Тала довольно быстро поправилась, а моя нелюбовь в конькам еще больше укрепилась. И, пока сестра болела, меня, во дворе, "пасти" было некому, и я возомнил себя великим химиком. Конечно, что такое химия я не знал, но я знал, что такое клей, и хотел изобрести "супер клей". Зачем, на кой ляд он мне сдался? Не знаю. Конечно, я не знал ничего в органической химии, но у меня было хорошее обоняние, и я по запаху искал ингредиенты для клея. Я считал, что чем ядовитее запах, тем лучше. Я лазил по мусорке в постоянных поисках. Делал пробные замесы, меняя составы и наполнитель. Я действовал как алхимик, но алхимики искали философский камень, а я смешивал песок с различными компонентами, опираясь на свое обоняние. Некоторые смеси твердели, некоторые нет. Наконец, я посчитал, что знаю состав, я почти опустошил свои запасы химии, слив все в одну стеклянную банку. Перемешал все, и посчитал, что клей готов. И что с ним делать? Что склеивать? Как проверить, что же получилось? И я, мелкий дебил, додумался просто разбить банку на бетонной плите, которая обрамляла ступеньки в наш подъезд. Я даже не думал о том, что кто то будет убирать мои художества. У меня шел эксперимент, и я ни о чем другом и не думал. Вечером, я разбил банку с супер клеем в углу, на плите. Потом садик и поездка к Раче. Лишь через несколько дней, мне удалось, без свидетелей, изучить результат. Клей кто то пытался оторвать и отбить ломом. Были видны повреждения на поверхности, и клей отлетал с кусками бетона. Видимо, кто то просто отбил куски банки от клея, а пятно осталось. Через много лет, приезжая проведать свой старый двор, я пошел посмотреть, не осталось ли пятно. Его не было, как не было и бетонной плиты, на которой я его разбил. Все поменялось. Результат моих "изысканий" мне не известен, как и не известен состав.

Пришла осень, и я стал школьником в школе, которая была рядом с нашим двором. Рядом со школой, когда то жила Людмила Гурченко, и ходила в ту же школу, что и я. Правда, когда я пошел в школу, она ее давно закончила. Она не жила в моем Самеровском переулке. Она жила на спуске Кравцова, но Харьковские нацисты мой переулок переименовали ее именем. И мою школу имени поэта Грабовского, стих которого я до сих пор помню полностью, переименовали ее именем. Все это я узнал потом, а пока, я ходил в первый класс. Пришла зима, но Тала уже не бегала на каток, а я катался только на лыжах. Одним воскресным днем я взял лыжи и пошел кататься. Тупо ездить по двору мне надоело, и я решил прокатится с "горки". "Горка", это крутой спуск под 45 градусов. Мой двор находился на крутом берегу одной из "дохлых" речек, которые протекали в городе. Их было три, и раньше они были полноводными, но в моем детстве были похожи на сточные канавы. Когда то, на этом высоком берегу была крепость, которую осматривал Петр первый перед Полтавской битвой. Сюда он намеревался отступать, ежели чего. С этого крутого спуска рядом с бывшей крепостью, я и решил скатиться. Светило солнце, лежал нетронутый блестящий снег и я надел лыжи. Сейчас, я неплохо катаюсь на горных лыжах, но, я специально приходил в эту "дырку" между домами, чтоб посмотреть на спуск. Даже сейчас я бы с него не поехал. Короткий, крутой, с деревьями. Но, тогда, без тени сомнений я ринулся вниз. На что рассчитывал я тогда, на простых беговых детских лыжах - не знаю. Я, вдруг, резко упал на спину, как мне показалось от удара, и дальше я летел вниз уже лежа на спине, и врезался в железный забор. Я сидел, упираясь коленями и головой, в меховой шапке, в ржавый металл забора. Сидел и думал, все ли у меня в порядке? И где мои лыжи, если я сижу вплотную к забору? И почему я упал на склоне? Вопросы решал по очереди. Я цел и невредим. Легкий вес и теплые шмотки помогли не пострадать. Лыжи, оказывается, на мне, только они с другой стороны забора торчат, а я пробил в заборе две дыры. Снял лыжи и пешком полез на гору по своим следам. На середине спуска нашел причину падения. Кто то привязал веревку между двумя деревьями, и она была не для белья. Учитывая мой малый рост, и что ударила она меня ниже подбородка, это была ловушка, для таких как я фри райдеров. Веревка была белая и прочная. Я ее не заметил. Проснулось мое благоразумие, и я больше с этого спуска не катался. Я нашел другие. Но, этот безумный спуск был не единственной моей безумной идеей. Еще будучи в садике, я уговорил отца переделать мой трех колесный велосипед в двухколесный, и гонял на нем по двору. Это, естественно, мне тоже скоро надоело, и я начал придумывать, как усложнить мои покатушки. Я строил из кирпичей и металлолома специальные препятствия, которые брал на велике с разгона или подпрыгивая на нем. После катания, я разбирал и прятал в кустах преграды, а потом снова их восстанавливал. Конечно, мне доставалось, но велику доставалось больше. Я, таки, сломал переднее колесо, и обод лопнул. Отец отвез его на завод. Его там заварили, но я вновь сломал его через неделю. Запасного колеса не нашли, и я остался без велосипеда, причем надолго.

Мы говорим с ним обо всем на свете: о том, что на самом деле нам совсем не хочется взрослеть и ходить в школу, о том, что иногда хочется так далеко спрятаться в лес, чтобы тебя долго не могли найти и о том, что с белками невозможно договориться.
Роберт, например, понимает, что счесанные коленки стоят того, чтобы взлетать на качелях так высоко, как только позволяет веревка, потому что в какой-то момент ты видишь свои ноги на фоне верхушек деревьев. Ты чувствуешь ветер, бьющий в спину. Ты веришь, что можешь летать. Ты раскрываешь широко руки и на несколько секунд становишься самой прекрасной птицей на свете.
Крик родителей о том, что нужно держаться руками, заглушает твой визг восторга. Чувство полета заглушает боль в коленях. Вот к чему мы с Робертом в итоге пришли.
На несколько часов я забываю с ним о любых своих печалях, а когда солнце начинает садиться, я иду собирать цветы для мамы и с огромным букетом бегу домой, чтобы посмотреть, как мама опять будет кружиться с букетом и опять говорить, что, оказывается, это ее самые любимые цветы.
Но, случается, что даже самый продуманный план может сработать так, как будто над ним совсем не думали. Сегодня вышло именно так.
Сегодня оказалось, что цветы дома совсем никому не нужны, а потом моя собственная мама дала мне понять, что еще несколько дней не будет говорить мне "доброе утро" от всего сердца, потому что я забыла сказать, что куда-то ухожу, и они искали меня всей деревней.
А я ведь так и хотела, но когда-нибудь потом, а не сегодня, и как-нибудь, чтобы все в конце обнимались от радости, а не кричали, что хотят, чтоб глаза меня больше не видели. Мама спрашивала, довольна ли я и просила меня сделать выводы из случившегося.
Я была не довольна, а выводы мои таковы: иногда мы не до конца придумываем свои мечты, и они знают, как нужно начинаться, но не знают, чем заканчиваться, поэтому обязательно во время мечтаний нужно доводить дело до конца.

- Подожди секунду, - папа шепотом вытаскивает меня из моих мыслей и просит остановиться посреди темной улицы. Мы с папой идем к соседям показывать меня и говорить, что со мной всё хорошо, чтобы они не беспокоились, что я насовсем потерялась. Сначала мы просто смотрим друг на друга и слушаем тишину, а потом папа вытирает мне слезы, и с разных сторон деревни начинают шуметь сверчки.

Я забываю плакать и слушаю, как смешно они поют.

Старенькая бабушка из дома напротив встречает меня с конфетами и говорит, что мама сердится, потому что испугалась, а не потому, что не хотела, чтобы я возвращалась, и я решаю, что ей можно верить. Конфеты клубничные.

На всякий случай мы с папой решаем сделать несколько дополнительных кругов по деревне, потому что папа хочет, чтобы мама уже точно успокоилась, когда мы вернемся домой.
Когда нам думается, что опасность мне уже не грозит, мы возвращаемся к дому. Всю дорогу я думаю только о том, что в следующий раз с Робертом нужно обсудить правильное окончание истории про прятание в лесу.  
Если бы не конфеты и сверчки, это окончание мне бы, наверное, совсем не понравилось.