Ведьмы + Магия

Неомаг. Часть 3. Глава 1

Неомаг. Часть 3. Глава 2

Неомаг. Часть 3. Глава 3

Глава 4.

Прогулка к дому заняла несколько больше времени, чем Максим рассчитывал. Шёл он, не торопясь, занятый мыслями и планами на будущее, поэтому неладность происходящего почувствовал не сразу, как должен был, а за пару кварталов до своего дома. Царило в воздухе какое-то напряжение, странно сковавшее сонную улицу. Тишина и безлюдье царило вокруг, ни ранних прохожих, хоть и выходной день но всё же, ни дворников. Бродячих собак и тех не наблюдалось.

Максим сбился с размеренного шага и замер в разлитом вокруг него сером предрассветном мареве. Вскинув голову к небу, втянул носом воздух – пахло тревогой и опасностью. Он закрыл глаза, вслушиваясь в тишину вокруг себя. Тишина была нехорошей. Такая бывает перед боем – кровавым и страшным.

Мысли о Золе и их совместном будущем мгновенно вылетели из головы. В мозгу закрутились совсем другие винтики. Винтики, оценивающие сложившуюся ситуацию, и опасность, грозящую ему.

«Знал ведь – что-то должно произойти, ожидал удара, и в самый последний момент расслабился. Подумал: вот оно, случилось и не плохое, а хорошее. Кончилась плохая полоса, началась хорошая. Ан нет, шалишь, брат. Всё только начинается. Или продолжается? Не зря, нет, не зря буравил спину злой взгляд. Вот только зачем отпустили его, Максима, на сутки? Зачем? Чтобы расслабился, раскрылся, подставился? Если так, то это удалось. Или нет? Непосредственной опасности вокруг пока не наблюдается. Но она есть. Впереди она. У его дома? В квартире? Неизвестно. Но пока он в относительной безопасности. Вот именно, что пока».

Максим переступил с ноги на ногу и быстро свернул в ближайшую арку. Нечего торчать посреди улицы всем заметным столбом.

Мысли лихорадочно крутились в голове.

«Первым делом успокоиться. А то наворотишь дел в смятении, где-нибудь ошибёшься точно. Не в одном, так в другом».

Он глубоко вздохнул, урежая сердцебиение. Усилием воли заставил себя успокоиться и расслабиться.

«Так, первое – надо попасть в квартиру. Стоп. Первым делом надо узнать, кто его обложил. Если конторские – это одно. Если те молодцы из «Последнего прихода», то совсем другой коленкор выходит. Хотя вряд ли конторские, они обычные люди, и опасность от них должна исходить иная. Или у них есть собственные необычные бойцы? А может, они снюхались с сектантами. Чушь. Не может такого быть. Или, может? Чёрт, сейчас все может быть».

— Спокойно, Пётр, спокойно.

Голос, прозвучавший в его голове, был до боли знакомым, хоть наяву он слышал его давно, очень давно. Да и звать его старым, умершим с прежним человеком именем, мог только один человек.

— Дед, ты?

— А хто ж хлопец. Дзядуля.

— Откуда? — от радости на глаза Максима навернулись слёзы.

— Не о том думаешь, паря, не о том. Но так и быть, скажу. Дела свои заканчивай и ко мне дуй, сейчас пройдёшь.

На секунду Максим забыл обо всём: об опасности, ждущей впереди, о Золе, оставшейся позади, настолько он был рад Деду.

— Поможешь, Дед?

— Чем смогу – помогу, но немногим, рассчитывай только на себя. Да смотри, девку под монастырь не подведи. Дюже гарная дивчина. Понял, хлопчик?

Максим не стал спрашивать, о ком говорит Дед, и так было ясно. Золя! На сердце потеплело. Прорвёмся. Прорвемся, Дед, не ради себя, так ради неё. Он обещал.

И всё же спросил:

— Значит, она не при делах?

— Вот, дурная голова. Сам наследил, сам кашу заварил и ещё спрашивает.

Максим в момент успокоился:

— Говори.

— Ждут тебя четверо, в чёрной машине под окнами. Водитель – боец средней руки, человек обычный. Главный – маг, ведьмино отродье, так его растак, — Максим первый раз слышал, чтобы Дед ругался, — дюже крепкий. В лоб ты с ним не совладаешь, силы не те. И два нура с ним, накаченные силой до самых бровей.

— Кто они?

— Не ведаю, Пётр, сам думай. Все, бывай, закончишь с делами, жду. Девку береги, понял?

Максим кивнул:

— Сберегу.

— Но от помощи её не отказывайся. Никто тебе больше не поможет. А самки за своих самцов, что дикие кошки дерутся, если любят, конечно. Всё, с Богом!

— Дед, постой. Один вопрос.

Ответом Максиму была тишина, но он чувствовал: Дед ещё здесь.

— Дед, где ты был раньше, все эти годы, где? Когда был мне так нужен?

— Ты ведь не неразумный малыш, верно? — голос был мягким и чуточку усталым.

Через секундную паузу Дед добавил:

— Ты сам выбрал свой путь, Пётр, и сам должен был по нему пройти. До конца, Петя, до самого конца. И ты пошёл, и ты идёшь.

— А сейчас что изменилось, Дед? Что? Почему ты…

Он не закончил фразы: Дед исчез из головы. Ну да, конечно, это же второй вопрос.

Максим начал прикидывать, как поступить и как подобраться к дому незамеченным. И самое важное, как попасть в квартиру и уйти оттуда, опять же незамеченным.

Можно было, конечно, плюнуть на всё и слинять, но, но, но…

Этих, но было слишком много.

Во-первых, – паспорт, куда нынче без документов. Была у него в схроне левая ксива на левое же имя. Так, на всякий случай, сделал он себе пару лет назад запасной паспорт. Бандюган один расплатился, за, казалось бы, безнадёжно пропавшую «Инфинити», которую Максим благополучно нашёл, правда, уже в Гулистане.

Во-вторых – деньги. Лежали они у него в том же тайнике – полторы сотни тысяч наших деревянных, опять же на всякий случай. Плюс сберкнижки на предъявителя и дебетовые карточки на разные имена.

И третий пункт, может быть, самый важный. Лежал у него, там же, где документы и деньги, амулет. Тот самый, с которого начался непредусмотренный маятник, из-за которого, в свою очередь, закрутилась петрушка с соседями, вылившаяся в поиски девочки Инны и дальнейшей схваткой за неё. Соседи, кстати, спешно переехали. Как только чёрт этот похотливый из больницы выписался, так и переехали. Максим тогда проследил, куда, чтобы быть уверенным, что с девочкой всё в порядке. Всё с ней было хорошо. Отчим её сделался тихим и пришибленным. Из колледжа уволился, работать устроился сторожем ночным, на небольшую строительную базу.

Максим прочертил в голове маршрут скрытного приближения к дому. Затем прикрыл глаза, наращивая вокруг себя защитные щиты. Через пару минут он сам себе стал напоминать неторопливую черепаху, настолько толстым вышел панцирь, окруживший его.

Максим прошёл арку насквозь и нырнул в кусты, окружавшие дом, и тут же остановился.

«Придурок, это ж надо столько на себя навешать, да теперь любому мало-мальски сильному магу его обнаружить, что раз плюнуть. Это ж всё равно, что на танке посреди города переть. Эти, небось, нити внимания во все стороны раскинули. А тут он – раз такой, весь в белом, на коне, д’Артаньян, бля. Вот он я, вороги разлюбезные. Да любой щуп, наткнувшись на такую броню, враз хозяина проинформирует, что поблизости кто-то прячется. Прикинуться надо простым обывателем, усталым, чуть под хмельком, этаким хозяином жизни, возвращающимся под утро из кабака или стрип-клуба. Так и поступим».

Максим начал сдирать с себя броню защиты, а потом слой за слоем накидывать все те эмоции и чувства, что обуревают простых граждан, пьяных и довольных собой и жизнью. Скрывая под этой луковичной шелухой свою натуру.

«Так, пьяная горчинка, нет, сначала – довольное собой ЧСВ, поверх наглая самоуверенность, вот тут с краю добавим нотку напыщенности, тут кислятину похоти, и лёгкую терпкость озабоченности деньгами. Сверху накинем чуток презрения к стоящим ниже себя, а вот здесь раболепия перед теми, кто тебя выше. Подбавим немного, нет, пожалуй, лучше много, самодовольства. Подкинем уверенности в себе и своих силах, как-никак хозяин, бля, жизни. А вот теперь можно накинуть на весь этот кокон горечь опьянения. Накинули. Вот так хорошо».

Максим осторожно выглянул из-за угла соседнего дома. Всё было, как и сказал Дед. Чёрная «Волга». Четыре фигуры за тонированными стёклами. Вот только не чувствовал он их, хотя щуп чужого внимания легко задел его и... И прошёл мимо, не заинтересовавшись персоной Максима. Сработала маскировка.

Люди и нелюди сидели в машине, не шевелясь, словно мёртвые. Максим опасался смотреть на них прямо, боясь привлечь к себе внимание. Он фиксировал происходящее краем глаза.

Минута прошла, за ней другая, третья. Максим собрался уходить, мимо этих не проскользнёшь, как сидевший на водительском месте пошевелился. Вылез, бесшумно прикрыв за собой дверь, закурил.

Человек, нуры не курят, и на мага этот крепыш в короткой кожаной куртке и высоких армейских ботинках был похож, как Максим на балерину. Курил боевик, спрятав огонёк сигареты в кулаке, как курят зеки или армейцы. Докурив, крепыш раздавил бычок каблуком и, обойдя машину, что-то сказал в приспустившееся стекло. Максим разглядел в салоне породистое лицо с крупным носом и аккуратно подстриженной русой бородкой.

Бородатый что-то ответил водителю, и тот быстрым шагом скрылся в парадном, в том, в котором находилась квартира Максима.

«Проверить отправился? Может, с обратной стороны в окно влезть? Не вариант, без шума окно не откроешь, да и эти могли сигналки поставить на окна и двери».

Максим дождался, пока крепыш выйдет из квартиры и усядется за руль, и, обойдя дом, аккуратно потрогал щупом окна: да нет – вроде чисто. Город постепенно просыпался. Пора уходить, и чтобы попасть в квартиру, придумать что-то иное. Был вариант звякнуть в полицию и сообщить о подозрительных личностях, тусующихся возле дома. Но он понимал: это не вариант. Маг, находящийся в машине, мог просто сунуть им какую-нибудь липовую ксиву, или не липовую. Мог отвести доблестным служителям закона глаза, а мог сделать так, что приехавший на место наряд вовсе бы и не заметил, что возле дома стоит машина.

Максим отказался от этой заманчивой мысли ещё по двум причинам. Первая и самая банальная: он не мог позвонить, мобильного у него не было, а телефонных будок в городе он давненько не видал. И вторая: звонком он бы выдал себя, что называется, с головой. Маг сразу бы просёк, что Максим знает, что за его квартирой следят, и начал бы предпринимать другие действия. И только Бог знает какие, или точнее чёрт, или кому он там служит. Как один из вариантов развития событий – мог перебраться в его, Максима, квартиру, чтобы подождать хозяина в относительном комфорте. Почему он сразу так не сделал, Максим не знал, возможно, осторожничает.

План действий созрел у Максима сразу, как только он отошёл на приличное расстояние от дома, там он старался сильно не фонить усиленной мозговой активностью.

«Как Дед говорил? От помощи Золи не отказывайся. Значит, не откажемся».

Такси он поймал быстро. О цене с водителем договорился также быстро. Такси рвануло, Максим откинулся на подголовник заднего сиденья и, прикрыв глаза, собрался ещё раз прокрутить в голове неожиданно возникнувший план, но в голову нахально и упорно залезло воспоминание восьмилетней давности.

_________________

Максим Лотов.

Восемь лет назад…

Сказать, что Максим остался недоволен своей встречей с мастером «Кокю», было бы неправдой. Встреча эта оставила двойственное впечатление. С одной стороны, он ушёл, несолоно хлебавши, а с другой – короткое столкновение, а никак иначе назвать произошедшее Максим не мог, обогатило его новой информацией.

Во-первых, он раньше как-то не задумывался над тем, что есть ещё люди, помимо Деда и Пелагеи Дмитриевны, обладавшие даром. Слова Деда, сказанные им вначале его обучения, он благополучно пропустил мимо ушей.

Во-вторых, его сильно удивило и озадачило то, что сила, оказывается, бывает не только внутри человека, но и вне его.

С этого момента он начал искать людей, так или иначе, провозглашавших себя магами, волшебниками, колдунами, да и просто экстрасенсами.

Вторым, кого он посетил, был мастер и отец-основатель системы «Велесова сила». Могучий дядька с окладистой бородой и наголо бритой головой. Тоже заезжий, но уже из глубин Алтайского края.

То, что он не болтолог Максим понял ещё на его лекции, сумбурной, но познавательной. Не понравилось Максиму, что он слишком давил на окружающих своей харизмой, подавляя людей и заставляя их подчиняться. Делал отец-основатель это неосознанно, было видно, что он не до конца осознаёт свою мощь и не совсем знает, что с ней делать. Для себя Максим решил, что никакой он не отец-основатель, а просто ученик, притом недоучившийся, но, без сомнения, талантливый. Не исходило от алтайца той уверенности и спокойствия, что были характерны для Деда. Быть учеником ученика Максим не желал, тем более что, пощупав его, он решил – пожалуй, при желании справится с ним, с трудом, но справится. Причём неважно, в рукопашной схватке или как-то иначе.

С того момента Максим принялся ходить на все семинары как заезжих товарищей, так и тех, кто практиковал в их городе. Кого он только не повидал. И практикующих биоэнергетику – последователей Рейха, и Лоуэна, и практиков телесно-ориентированной психологии. Общался с поклонниками Карлоса Кастанеды и с теми, кто обещал научить управлять снами. Видал экстрасенсов как стихийных, так и практикующих по каким-либо системам, коих оказалось не счесть числа.

Посещал магов, ведунов, колдунов. Чёрных, белых, серых и радужных. Даже одного шамана, реального, между прочим, но тот, увидев Максима, наотрез отказался, о чём либо говорить с ним. Максим, собственно, и не настаивал, шаман ему не понравился.

Перевидав массу так называемых эзотериков, он убедился, что большинство из них – шарлатаны и баблосшибатели с доверчивых кумушек и экзальтированных дамочек.

Попадались ему, правда, и действительно сильные личности с реальным, не книжным, знанием и силой. Но и с этими он больше одного раза не общался. Кто не знал, как научить управлять силой (хоть обещал научить) и сам только учился. Кто не мог, кто просто не хотел.

Были люди, наделённые откровенно бесовским даром, которые могли научить, но с такими Максим сам не стал бы связываться.

В этих своих походах он познакомился с местной элитой экстрасенсорного сообщества. Образовавших «Академию открытия естественных возможностей человека». Основателями и главными академиками была та четвёрка, что не смогла найти Инну – Нестор, Матрёна, Иван Васильевич и Катя. Да, Катя. Та, что могла стать для него близким человеком, но, увы, увы...

Он увидел рекламу (всё в той же газете «Для не спящих душой»), приглашающую всех желающих посетить открытый урок в Академии и бла-бал-бла. Максим из любопытства зашёл, и первым, кого он увидел, была Катя, как к ней почтительно кто-то обратился – Катерина Ивановна. Стройная брюнетка с васильковыми глазами. Увидел её, и в сердце что-то дрогнуло. Той ночью ему в первый раз не снилась семья.

Девушка взглянула на него и что-то зашептала проходившей мимо Матрёне. Та заинтересованно взглянула на Максима, а после лекции подошла и попросила задержаться на минутку, задержка эта вылилась в долгий разговор.

— Молодой человек, — начала Матрёна осторожно, когда он остался с четвёркой наедине, — э, вы знаете о своём даре?

— О каком из? — поинтересовался Максим, глядя, впрочем, не на неё, а на Катю.

— У вас их много? — ехидно поинтересовался из угла Иван Васильевич.

— Я весь состою из талантов, — Максим решил поддержать игру, на плюгавого человечка он даже не посмотрел. Тем более что сразу, как пришёл, осторожно пощупал всех и теперь примерно понимал, с кем имеет дело.

Все они, за исключением Васильича были неплохими людьми, хоть и от них шёл негатив (но Максим давно смирился с тем, что слышит от людей только плохое) и действительно хорошими экстрасенсами.

— Я имею в виду ваш талант «нюхача».

Максим озадачился:

— А поподробнее.

Все находящиеся в комнате переглянулись.

Первым подала голос Катя. Надо сказать, что голос у неё был чертовски приятный:

— Матрёна, имеет в виду, что у вас…

— Максим, — не очень вежливо прервал девушку Максим, ему хотелось посмотреть на её реакцию. Он ещё до лекции почувствовал её интерес к себе, и не только как какому-то там таланту.

— Меня зовут Максим, и можно на ты.

Он по-прежнему смотрел только на неё и отметил, что от девушки начали исходить волны возбуждения.

— Да, Максим, — голос девушки чуть осип, и она откашлялась, — у вас, то есть у тебя, есть талант находить вещи.

— Вот как? — притворно удивился он, заметив, как поморщился Нестор.

Он, видимо, раскусил его игру, как, впрочем, и Матрёна.

— Максим, к чему эта игра, — укоризненно сказала она.

— И, правда, я веду себя как дурак, — Максим почувствовал себя неловко, — давайте начнём разговор сначала.

— Меня зовут Максим, и я действительно могу находить вещи, только я не знал, что это называется «нюхачеством», — он улыбнулся.

Все улыбнулись его шутке. Все, кроме Ивана Васильевича, он лишь скривился.

«Вот ведь хорёк мелкий. Конкурента, что ли, чует?».

— Вы, я так понимаю, тоже обладаете подобным даром, в смысле вещи находить, — он замолчал, ожидая реакции на свои слова.

— Кто вещи, кто людей, — подал голос, до этого молчавший Нестор.

Максим пожал плечами:

— Вы не беспокойтесь, я вам конкуренцию составлять не буду, и клиентов отбивать тоже, если вы этого боитесь.

Иван Васильевич фыркнул из своего угла:

— Клиентов он нам отбивать не будет, тоже мне… — он не закончил.

— Нет, нет, — откликнулась Матрёна, — наоборот, я вижу у тебя, Максим, сильный дар. Мы хотим предложить тебе работать с нами.

Максим был удивлён таким предложением:

— Я, если честно, не думал о подобном.

— А зря, Максим, — Катя чуть подалась к нему, он почти физически ощущал исходящее от неё тепло.

— Я подумаю, — Максим встал, показывая, что разговор закончен, — а пока разрешите откланяться.

Он пошёл к выходу, но на пороге обернулся и, глядя только на девушку, произнёс:

— Катя, разрешите пригласить вас на ужин. Там вы мне всё подробно расскажете. Об Академии, о работе. Согласны?

Девушка, молча, кивнула…

Неомаг. Часть 3. Глава 1

Неомаг. Часть 3. Глава 2

Глава 3.

Максим осторожно приоткрыл форточку, стараясь не скрипнуть петлями. Сунув в рот папиросу, он чиркнул спичкой, и та, зло заскрипев и треща серой, загорелась. Звук, прозвучавший неожиданно громко в тёмной комнате, заставил его беззвучно выругаться и оглянуться на девушку. Не проснулась ли? Золя спала, обхватив рукой подушку и выпростав из-под одеяла ногу. Он залюбовался её матовой, в свете уличного фонаря, кожей. Девушка совсем по-детски зачмокала во сне губами и сильнее прижалась к подушке.

Максим глубоко затянулся и, выпустив в форточку сизую струю дыма, прижался к холодному стеклу лбом.

К соседнему дому подошла группа подростков и, повозившись немного, устроилась на лавочке. Через минуту до него донёсся гитарный перебор, и высокий девичий голос запел:

Приходи ко мне

У меня есть дом

В доме есть камин и вино

Приходи ко мне

У меня есть пять

Стеллажей, забитых кино

Приходи ко мне

Приноси цветы

Приноси росу на губах

Приноси рассвет

И охапки звёзд

Остывающих в руках

Приходи ко мне

Я буду ждать тебя…

Он закрыл глаза и вздрогнул, когда его обхватили нежные руки. Заслушавшись, он не заметил, как к нему подошла Золя.

— Хорошо поёт.

Она обняла его за талию, крепко прижавшись щекой к его лопаткам. Спиной он чувствовал её восхитительную маленькую грудь, ягодицами – мягкую нежность живота, а бедро щекотали коротко подстриженные волоски внизу живота.

Приходи ко мне

Будем жечь камин

И считать прохожих в кино.

Приходи ко мне

Будут на губах

Высыхать роса и вино.

Приходи ко мне

Будем танцевать

И встречать рассвет на окне.

Из цветов и звёзд

Сложим новый день

Просто приходи

Ко мне...[1]

— Я всё-таки разбудил тебя, прости, — мягко произнёс он.

— Я не спала, — она потёрлась щекой о его спину.

— Ага, и не чмокала во сне, как маленькая девочка.

— Не-а, не чмокала.

Девушка за окном пропела последнюю фразу, и до них доносился лишь лёгкий перебор струн.

— Просто приходи ко мне… — эхом повторила Золя последнюю строчку. — Ты так и не рассказал мне, откуда у тебя мозоли на костяшках.

— Расскажу, — Максим затянулся и отправил за окно скуренную до гильзы папиросу, — вот только докурю. — Он выцарапал из пачки ещё один цилиндрик «Беломора». — Ты иди в кровать, простудишься.

— Не простужусь, я закалённая. А ты кури и рассказывай, мне нравится так стоять.

— Хорошо, — дым глубоко проник в лёгкие.

Ему самому нравилось так стоять, чувствуя кожей обнажённое тело девушки. Ещё в прежней жизни, до аварии, Ольга иногда, вот также – прижавшись всем телом, обнимала его, жаль, это было очень редко. До свадьбы они почти не ночевали вместе. Потом жена, Оля была беременна на четвёртом месяце, почти всё время проводила в больнице на сохранении. А то время, что она проводила дома, была или сонной, или раздражённо-капризной. А рождения дочери и последовавшие за этим беспокойные ночи не сопутствовали проявлению нежности – выспаться бы.

Он прикрыл глаза и начал рассказ с самого начала – армии, женитьбы, аварии и заканчивая его уходом от Деда.

Рассказ занял три с половиной «Беломорины». Четвёртую он не смог докурить – во рту горчило от табака, а в комнате стоял характерный запах институтской курилки.

Максим замолчал, с отвращением выкинул недокуренную папиросу и только сейчас почувствовал, что его спина мокрая.

— Ты плачешь? — Он повернулся к девушке и, обхватив её голову ладоням, приблизил её лицо к своему. — Не надо, та жизнь в прошлом, прожита и забыта. Не плачь, Пётр давно мёртв, а Максим – совсем другой человек.

Девушка беззвучно замотала головой и уткнулась ему в грудь. Он подхватил Золю на руки – её била мелкая дрожь, а кожа была ледяной. Но что было причиной этой дрожи – его рассказ или холодный воздух, струящийся из открытой форточки, – Максим не знал.

Он отнес девушку на кровать, укрыл одеялом и собрался пойти в ванную, но она не отпустила его руки:

— Не уходи.

В этих двух коротких словах было столько страха и тоски, что по его плечам пробежали мурашки.

— Что ты, малыш, я только умоюсь и почищу зубы, табаком нестерпимо воняет.

— Нет, — она ещё крепче уцепилась за его руку.

— Что?

— Не уходи, я хочу тебя таким.

И добавила, совсем тихо, почти беззвучно:

— Возьми меня.

По его телу пробежала дрожь. Он откинул одеяло и накрыл её своим телом.

Золя спала, свернувшись калачиком и прижавшись спиной к его боку. Максиму опять хотелось курить. Он шевельнулся, намереваясь встать, но девушка, почувствовав движение, развернулась и, обхватив его рукой, крепко впилась пальцами в бок.

Прошептала сквозь сон:

— Это правда?

— Что именно? — спросил Максим, хотя прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Ты слышишь всё, о чём думают люди?

— Да, если снимаю щиты или во время маятника.

— Значит, ты и меня читаешь?

Вопреки его ожиданиям, в голосе Золи не слышалось страха.

— Нет, мне кажется, это неправильно, — осторожно сказал Максим.

— Не хочешь знать, что я думаю?

Голос девушки становился всё тише и тише.

— Нет, не хочу.

— Боишься, что я плохо о тебе думаю?

— Нет, просто не хочу.

— Посмотри.

— Что?

— Посмотри в меня.

— Зачем?

— Просто посмотри. Сейчас, один раз, а потом больше никогда. Хорошо? Обещаешь?

— Хорошо. Обещаю.

— Я тебе верю.

Он посмотрел.

Ничего, кроме любви и нежности, в ней не было. Он словно купался в море во время дождя. Вокруг плескалась любовь, а сверху бесконечным потоком лилась нежность.

— Посмотрел?

— Да, — у него перехватило горло.

— Хорошо, — Золя потёрлась щекой о его грудь, — не уходи ладно?

— Конечно, я никуда не уйду.

— Бедненький, — голос, совсем сонный и тихий.

— Что? — не расслышал он.

— Это так больно слышать, о чём думают другие.

Золя засопела, рука её чуть расслабилась на его боку.

— Спи, — прошептал он, — милая, спи.

Он позволил себе лёгкое давление на её сознание, чтобы быстрей заснула и крепче спала. Максим осторожно обнял девушку за плечи, ткнулся носом в пахнущие ромашкой, и, он улыбнулся, скуренным им табаком, волосы. Золя ещё теснее прижалась к нему, что-то прошептав во сне, как ему показалось, ласковое и успокаивающее.

Максим улыбнулся – девочка моя. Спать несмотря на весь их любовный марафон, ему не хотелось. Наоборот, он был бодр и расслаблен, как никогда за последние месяцы.

Воспоминания, как всегда, пришли неожиданно, просто хлынули на него водой из разрушенной плотины и, закрутив в своих мутных водах, унесли в прошлое.

  _________________________

Максим Лотов.

Восемь лет назад…

Пётр Викторович Свержин умер и был похоронен на старом кладбище вместе с родителями, женой и новорождённой дочерью. А на свет появился Максим Александрович Лотов, того же года рождения, но уже никогда не имевший ни жены, ни детей.

Переезд в другой район города, почти что пригород. Небольшая пластическая операция, изменившая форму носа и линию скул. Смена причёски и можно, при случайной встрече со знакомыми, ссылаться на странную похожесть, на человека, с которым его спутали. Так просто. Главное – поменьше бывать в тех местах, где его хорошо знали, благо таких мест было немного.

Максим не опасался встречи со знакомыми из прежней жизни. Он здорово изменился за год пребывания у Деда. Вырос сантиметров на десять, хоть, казалось – в его возрасте это нереально, и потяжелел, против его обычных семидесяти килограммов, на пятнадцать тренированного мяса.

Закончив с упокоением одного человека и возникновением на его месте другого, Максим заскучал. Ещё не была куплена его новая квартира. Жил он в приобретённой по случаю даче, находившейся в заброшенном дачном кооперативе, который чудом сохранился на окраине умирающего промрайона.

Максим продолжал тренировки, но они были не целью, а скорее средством, одним из, конечно, для достижения цели. Вот только цели как таковой не было. Надо было чем-то заниматься, но чем? При его деньгах, удачно размещённых в акциях, облигациях и депозитах, работать было глупо. Да и не представлял он себя работающим. Кем? Дизайнером, на которого учился? Манагером или продавцом? Нет.

Вести разгульную жизнь провинциального плейбоя? Нет, это точно не для него, сильна была память об уроках, прочно вбитых в него Дедом и Пелагеей Дмитриевной. Да и не с его даром такая жизнь.

Раздумья его не продлились долго, ровно до первого маятника, о котором его предупреждал Дед. Лёжа в приступе всепожирающий боли, Максим наметил для себя цель. Как минимум – совладать со своим даром и прекратить маятники, как максимум – перестать слышать негатив, исходящий от людей.

И вот однажды попалась ему в руки газетёнка. «Для не спящих душой» называлась. Посвящалась она экстрасенсам, магам, волшебникам и прочим эзотерикам и любителям так называемого духовного самосовершенствования.

Заинтересовала его статейка о японской системе самосовершенствования и исцеления «Ками-но-реку». Что в переводе с японского означало Божественная сила. Ниже статьи было приглашение на семинар, с последующей инициацией на первую ступень столичного мастера.

Максим, недолго думая, отправился на встречу.

Оказалось, таких любопытных, как он, было предостаточно. Человек тридцать собралось в актовом зале центрального ДК. Что интересно, представителей обоего пола было примерно поровну. Среди женщин превалировали дамы бальзаковского возраста, но мелькнуло несколько молодых лиц и парочка совсем юных. Возраст мужской части посетителей также не отличался разнообразием, от сорока и выше, да присутствовала парочка крепких парней, не намного старше его самого.

Максим с любопытством осматривался по сторонам, хваля себя за то, что ещё до прихода на семинар нарастил на себя дополнительные щиты, такая эмоциональная буря царила в зале. Но даже сквозь них нет-нет, да и пробивались волны мыслей, эмоций и чувств людей. Для себя он отметил, что они были не только негативные. Среди этих смешивающихся между собой и закручивающихся вокруг него волн проскальзывали тонкие струйки нетерпения, любопытства, ожидания, предвкушения, надежды и даже радости.

Наконец, к возбуждённой толпе вышел мастер с подручными. Худой, бледной девушкой с сонными и какими-то бессмысленными глазами, сплошь увешенной браслетами, кулонами и фенечками; и крепким мужчиной средних лет, с цепким взглядом и не раз перебитым носом.

Да и сам столичный гость произвёл впечатление на Максима: высокий, прямой, как палка, но не закостенелый, а движущийся, словно перетекающая по гладкой поверхности капля ртути. Максим усмехнулся про себя, заметив сбитые костяшки на руках и характерные мозоли на рёбрах ладоней. Явно этот дядя не нуждался в телохранителях, и сам при случае мог уронить на пол почти любого.

Мастер шёл сквозь собравшихся в зале людей, как нож сквозь масло, рассекая их своей силой и уверенностью. Люди подавались в стороны, образуя перед ним коридор. Уверенность и сила исходили от него. И ещё что-то, природу чего Максим понять не мог. Проходя мимо Максима, мужчина на миг приостановился и окинул его внимательным, проникающим казалась в самую душу, взглядом. Защита Максима хрустнула, но выдержала. Максим, в свою очередь, выдержав напор чужой, незнакомой силы, слегка приподнял щиты, скользнув тонкой ниточкой внимания в сторону мастера.

В зале воцарилась тишина, вокруг них возник круг напряжения такой силы, что ничего не понимающие люди физически ощутили его и в страхе замерли, не зная, чего ожидать. Краем глаза Максим увидел, как напрягся мужчина, сопровождающий мастера, как сжались его кулаки и напружинились ноги, а анарексичная девушка, сбросив себя сонной вид, впилась в Максима, в один момент потерявшими всякую бессмысленность, глазами.

Несколько секунд мужчины стояли, скрестив взгляды. Потом синхронно, в знак уважения перед силой другого, склонили головы и разошлись. Мастер направился в сторону сцены, а Максим начал проталкиваться сквозь толпу к выходу.

Заезжий мастер был абсолютно непроницаем для Максима, словно вокруг него высилась бетонная стена. Только вот эта защита была выстроена не самим человеком, а чем-то, находящимся вне его, какой-то силой, суть которой Максим, за короткий миг встречи понять не смог. Он явственно видел толстую, словно поливочный шланг, нить, уходившую от его головы вверх. Можно было, конечно, остаться, чтобы разобраться в происходящем, но голос в голове, так похожий на голос Деда, явственно произнёс:

— Уходи.

И Максим ушёл.

Самое интересное, отметил Максим, столичный гость тоже не смог пробиться сквозь его, Максима, защиту, хоть и старался. Это было приятно. Он точно знал, что щиты воздвигал сам.

Уже потом, спустя пять лет, он рассказал об этой встрече Исатори Кано и спросил, что это за «Божественная сила». На что тот, помолчав, неохотно ответил:

— Сила мёртвых, — и добавил, глядя чуть в сторону, — это Максиму, не плохо и не хорошо, это просто есть. Но это не мой путь, не путь моего клана и не путь моих учеников.

Больше он никогда не говорил на эту тема, да Максим и сам не задавал ему вопросов по поводу «Ками-но-реку»…

 _________________________

Максим вынырнул из глубин памяти и, убедившись, что Золя крепко спит – дышала девушка глубоко и ровно, и уже не цеплялась за него – рука, лежавшая поперёк его груди, была расслабленной, осторожно выбрался из кровати. За окном было темно, по его внутренним часам до рассвета оставалось пара часов.

Одевшись и царапнув на бумажном: «Жди к обеду, будем праздновать», он бесшумно выскользнул из номера.

Очутившись на улице, Максим вдохнул полной грудью свежий и холодный ноябрьский воздух. Такси он ловить не стал, решил прогуляться пешком, за час до дома он доберётся, и за это время постарается разобраться в своих чувствах к девушке и вообще в сложившейся ситуации.

[1] Евгения Рыбакова - Ко мне.

Неомаг. Часть 2. Глава 1

Неомаг. Часть 2. Глава 2

Неомаг. Часть 2. Глава 3

Неомаг. Часть 2. Глава 4

Неомаг. Часть 2. Глава 5

Неомаг. Часть 2. Глава 6

Неомаг. Часть 2. Глава 7.1

Неомаг. Часть 2. Глава 7.2

Неомаг. Часть 2. Глава 8

Неомаг. Часть 3. Глава 1

Глава 2.

Он смотрел на девушку со странным и загадочным именем Золя, слегка прищурясь, в глаза нахально лез едкий дымок от зажатой меж пальцев папиросы. Ещё при входе в ресторан он спросил, какой выбрать зал – для курящих или нет.

На что девушка осторожно поинтересовалась, курит ли он.

— Я сама не курю, даже ни разу не пробовала, а папа, — она произнесла это папа с нежностью и грустью, из чего он заключил, что папы, скорее всего, нет в живых, — папа дымил как паровоз, и дым меня не раздражает, даже немножко нравится, если, конечно, не слишком сильно накурено.

Так, они и оказались на втором, для тех, кто дымил этаже. Девушка удивительно мало ела, и неожиданно быстро опьянела, хоть заказал он лёгкое Южноафриканское. Было видно – пить она не умеет.

Золя рассказывала о своей периферийной жизни. Максим слушал девушку краем уха, машинально фиксируя в памяти вехи её жизни. Катая в пальцах рюмку с водкой, он размышлял – сколько ей лет? На вид года 22–23, по поведению и двадцати нет. А вот если заглянуть в серую бездну, прячущуюся за пушистыми ресницами, да непросто заглянуть, а, не испугавшись, нырнуть в самую глубину, то можно обнаружить спрятанный на дне омут чувств. Причём не такие, какие он ожидал увидеть в молодой очаровательной девушке. И даже не такие, какие он обычно обнаруживал в людях, стоило ему приподнять щиты.

За напускной весёлостью Золи он обнаружил печаль, тоску, грусть и боль. Но боль не режущую, как от предательства, и не бьющую наотмашь, как от обиды или оскорбления; а какую-то отстранённую, словно бы сглаженную и привычную, каким бывает привычный вывих, или хроническая болезнь, с которой смирились и даже вроде как перестали замечать.

Поверх всего этого была разлита тонкая плёнка надежды, надежды на лучшее, светлое, хорошее, как было когда-то, когда-то давно – но было, было. Эта плёнка, видимо, и глушила дурной выплеск, обычный для негативных чувств. Хотя, что значит негативные чувства? Бывает ведь и злобная радость, и светлая печаль.

Вот и печаль её была такой, какой она бывает, когда счастливое детство проходит и человек вступает во взрослую жизнь. Тоска была тоской по покинутому дому, в который обязательно вернёшься. Грустила Золя, как человек, расставшийся с кем-то близким, но точно знающий: новая встреча впереди. Даже боль девушки была как от больного зуба – стоит его вырвать, и она уйдёт и вскоре забудется, как плохой сон.

Не было в чувствах Золи негатива. Он точно это знал, так как пару раз осторожно касался девушку вниманием, приспуская свою защиту. И впервые это ему понравилось – шло от Золи тепло и расслабляющее спокойствие. С таким в своей жизни он сталкивался лишь несколько раз. Первый раз, когда жил у Деда. Похожий фон шёл от Пелагеи Дмитриевны и самого Деда. Второй и третий раз нечто подобное шло от Да Вэя и Исатори Кано.

В голове, мешая наслаждаться общением, глубоководным кракеном, шевелилось: не подстава ли эта встреча? Уж больно всё складно получилось.

Максим ещё с конца сентября чувствовал себя неуютно. Казалось, следит за ним кто-то. Кто-то или что-то? Вцепившись масляными, цепкими паучьими лапками в спину. И не скинуть, не сбросить этот пристальный и враждебный взгляд. И это чувство лишало его покоя, заставляя дёргаться и выходить на улицу затемно и кружить по городу в тщетных попытках хоть краешком глаза увидеть того, кто преследует его. Он, то подолгу бродил по городу, сворачивая в проходные дворы, и петлял, как заяц, убегающий от лисы, по узким улочкам заречной части. То нырял в метро и ехал в верхний город, где просиживал в кафе, кофейнях и ресторанчиках по несколько часов кряду, пытаясь высмотреть в посетителях и в мелькающих за окнами прохожих своих преследователей. Но, то ли «топтуны» были на голову выше его, в умении скрывать своё присутствие, то ли это была игра воображения и разыгравшаяся паранойя.

…Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят…

Поняв всю тщетность попыток увидеть преследователей в городе, он начал выбираться на природу. Сначала в городские парки и кладбища, а потом и за город. Но и там он чувствовал пристальное внимание. Максим забирался в самые глухие, насколько это возможно в пригородных лесах, места и там скидывал с себя щиты, оставаясь ментально голым, словно младенец перед враждебным миром. Раскрывался и раскидывал вокруг себя невидимые нити внимания, пытаясь нащупать того или то, что следит за ним. Он всё больше утверждался в мысли, что затылок его сверлит враждебным взглядом именно что-то, а не кто-то, не человек. Что-то враждебное и злобное.

Отголосок событий в Светловоздвиженске?

Может – да, а может – нет. Он там славно проредил верхушку секты, и хоть до Магистра не добрался, но самую мощную колдунью силы лишил. Правда, о том, как это произошло, он без стыда вспоминать не мог, вот только иного выхода у него не было. Если только убить Альбину, но этого он не хотел. Да и оперативники из конторы почти всех, кто находился в секте, захватили. Так что «Последний приход» стал напоминать не мелкоячеистую сеть, способную спеленать матёрого зверя, а рваный невод, в котором не запутается и самая маленькая рыбёшка. Но как бы далеко, в силу его возможностей, конечно, ни простирались нити внимания, обнаружить он ничего не смог.

Всё это время, чувствуя на затылке незримо давящий взгляд, нынче утром он проснулся ещё до рассвета, от какого-то смутного чувства утраты и тяжёлой, гулкой от пустоты головой. Он долго курил, глядя в тёмное окно на пустой двор, и никак не мог понять, что же его так беспокоит. Пока с удивлением не обнаружил, что взгляд, взявший его спину в снайперский прицел, исчез. Максим привык к нему, как человек долго несущий груз настолько привыкает к тяжести на плечах, что перестаёт замечать её, а когда груз пропадает, не сразу это замечает, а после удивляется непривычной лёгкости.

Что-то готовится. Не зря кто-то или что-то, так долго расшатывавшее почву под ним, давившее на него, заставляющее дёргаться пойманной на крючок рыбой, нервничать и предпринимать действия, совершая при этом ошибки, вдруг отступило. Видимо, Максим, не предпринимавший никаких активных действий, кроме попыток увидеть преследователей, своим бездействием заставил незримого наблюдателя изменить тактику.

Поняв это, Максим швырнул недокуренную папиросу в приоткрытую форточку и отправился в душ. Освежившись и заполнив пустоту в голове чашкой кофе, он собрался на свою привычную прогулку по городу. В этот раз он для разнообразия решил побродить по собственному району.

Повинуясь внутреннему импульсу, вместо удобных и привычных джинс и кроссовок он тщательно отгладил давно ненадёванные чёрные брюки и до блеска начистил туфли. А футболку и подбитую мехом куртку сменил на джемпер с высоким горлом и приталенное пальто.

И вот сейчас, сидя в полутьме ресторанного зала, Максим смотрел на Золю сквозь голубоватый дымок сгорающего табака. Смотрел, как шевелятся её, что-то рассказывающие, покрытые бледной помадой губы. Видя мелькающие в улыбке ровные зубы, он мучительно решал, что значит эта встреча. Подарок судьбы, наживка конторы или злая игра силы, что так внимательно наблюдала за ним?

Максим глубоко затянулся и, затушив окурок в пепельнице, вдруг заметил, что девушка молчит, и, судя по всему, уже продолжительное время. Он поймал взгляд Золи, странно выжидательный, словно она от него чего-то ждала. Каких-то слов, действий? Без проникновения в сознание девушки он никак не мог понять, чего она хочет. А шарить в голове Золи он не хотел. Ему казалось это вмешательство нечестным и каким-то грязным, что ли. Тем более он решил для себя, что их встреча всё-таки случайна. Ничего случайного в этом мире, конечно, не бывает, но и на старуху бывает проруха.

Так что оставалось выяснять, чего же девушка хочет обычными способами, как это делают большинство людей. Он, конечно, мог внушить ей всё что угодно, любое чувство: от дикой, необузданной страсти и ненависти до банального отвращения, но Максим не хотел этого. Странно, он вдруг понял, что устал быть один. Устал быть одиноким волком, ни от кого не зависящим, но и не несущим ни за кого ответственность. Ему вновь захотелось почувствовать тепло и искренность другого человека. И не только получать душевное тепло, но и дарить его.

Максим поймал себя на мысли, что ему хочется прикоснуться к девушке, что было более чем странно, учитывая, что он не выносил прикосновений. Он поэтому и не любил борьбу и всяческую возню в партере, а предпочитал бескомпромиссный кулачный бой или короткие и жёсткие заломовые техники.

Он осторожно, кончиками пальцев, погладил Золино запястье, отметив про себя, какая у неё мягкая кожа. Золя, вопреки его опасению, не отдёрнула руку, наоборот, провернула ладонь в его руке, и их пальцы переплелись.

— Какая у тебя здесь кожа, — она провела кончиками коротких ногтей по костяшкам среднего и указательного пальцев, — что это?

От её прикосновения по его спине побежали мурашки, словно через нервы пропустили слабый заряд электрического тока. От пальцев девушки шли до невозможности приятные, вибрирующие токи тепла.

— Мозоли, — голос у него сел, и слово вырвалось из горла вороньим граем.

— Откуда такие? — Золя продолжала нежно гладить его ладонь.

— Это долгая и местами грустная история, — он вымученно улыбнулся.

— Расскажи, а то я про себя всё рассказала, а о тебе ничего не знаю.

Максим, во время беседы думавший о своём, но машинально фиксирующий её рассказ в глубинах памяти, мгновенно восстановил всё, что она говорила.

______________________

Взгляд из-под ресниц.

Золя.

Первый и главный свой удар от жизни, принёсший ей разочарование в этой самой жизни и кровоточащую рану на сердце, Золя получила в десять лет. Этих ран потом будет столько, что сердце её к двадцати пяти нынешним годам должно было покрыться жёсткой коркой шрамов. Оно и покрылось. Но плёнка эта была тонкой, как ледок на лужах в первую морозную ночь, и всё, что надо для того, чтобы она исчезла без следа – это немного тепла и внимания.

Она, как сейчас помнила тот осенний день, наполненный тёплым светом бабьего лета. Старенькое кладбище, охапки багряных листьев под ногами и запах, идущий от них. Удушливый, мерзкий запах разложившейся лиственной плоти. Казалось, он пропитал её всю: волосы, любимую курточку, подаренную отцом, чёрные траурные колготы и резиновые сапожки. Он потом долго преследовал её, прячась под кроватью, подкарауливая за углом по пути в школу, скрываясь за дверцами кухонных шкафов и белом, холодном нутре холодильника. И куртку свою, розовую, с капюшоном и ремешком резинкой, она больше не могла надевать. Пахла она смертью, и, казалось, стоит её надеть и она также – палой листвой, ляжет на землю, чтобы больше не встать.

А пока она шла за гробом отца и всё вспоминала случай двухгодичной давности. Они тогда поехали в столицу края отдавать его наброски в типографию, а автобус, старый, раздолбанный «Лиаз», нестерпимо мотался на плохой дороге и ужасно вонял солярой.

Её, тогда восьмилетнюю, на середине дороги здорово укачало, и отец с трогательной и беспомощной улыбкой на бородатом лице скручивал из листов ватмана кульки, в которые её тошнило.

Золю выворачивало наизнанку, а папа гладил её по плечам и шептал что-то ласковое и утешающее. А когда всё в ней закончилось, и она в бессилии уткнулась лицом в его куртку пахнувшую краской, олифой и немножко спиртным, папа рассказал ей сказку, от которой она заснула, счастливо улыбаясь.

Больше всего на свете она любила отца, даже больше мамы. Пускай эта величина была меньше толщины волоса, но всё же была, хоть девочка ни за что на свете не призналась бы в этом. Любила его вечно растрёпанные волосы, жилистые худые руки с навсегда въевшейся в ладони краской. Бородатое лицо и щербатую улыбку с зажатой в уголке рта беломориной.

Она могла бесконечно долго сидеть в его студии, так он называл пристроенную к дому веранду, и наблюдать, как он резкими, уверенными мазками рисует свои картины. Девочке нравилось наблюдать за его лицом, отражающим всю палитру чувств, бушующих в нём в этот миг. Вот он яростно грызёт клок бороды, засунутый в порыве злости в рот, руки крутят кисти – в картине что-то не складывается; но миг – и лицо озаряется улыбкой, и руки вновь мелькают над холстом. И на загрунтованном полотне появляется озарённый солнечным светом луг, а в углу появляется тонкая женская фигура, так похожая на фигуру матери.

Ещё больше она любила моменты, когда отцу удавалось продать в столичном городе картину, и он возвращался домой нагруженный подарками и с гордостью вручал обрадованной матери мятые купюры. Мать счастливо улыбается и нежно прижимается к отцу, а он, сграбастав сначала её в охапку, а потом и Золю, заливисто хохоча, кружил их по комнате.

Счастье кончилось, когда отец, склонившийся над никак не получающейся картиной, вдруг странно захрипел, схватился за грудь и, страшно, марионеткой у которой злой кукольник обрезал нити, повалился на пол.

После похорон отца девочка словно впала в летаргический сон. Она плохо спала и плохо ела, стала рассеянной. Оценки в школе, ранее блестящие, стремительно поползли вниз.

Спасла её и вывела из ступора мать, но не участием и заботой, любовью и нежностью, а своим, казалось, ещё большим горем. Никогда не отличавшаяся особенной страстью к мужу, и временами бывавшая холодно отстранённой от него (много лет спустя Золю поняла – было между ними что-то такое, что подточило их любовь) она вдруг осознала всю свою любовь к нему. И это осознание и сознание того, что теперь уже никогда она не сможет обнять его и поговорить, сломало её.

Она, словно цветок, опалённый морозом, вся как-то поникла, перестала следить за собой и дочерью. По утрам еле-еле собиралась на работу, весь день проходил как в тумане, а вечерами, кое-как приготовив ужин, усаживалась перед окном и молча, смотрела в тёмное стекло невидящими, направленными вглубь себя глазами.

Золя, приходя из школы, через силу ужинала, а частенько, посидев над тарелкой, вываливала её содержимое в мусорное ведро и шла к себе. В комнате она, не раздеваясь, валилась на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, беззвучно плакала, а под закрытыми веками крутилось кино из прежней, счастливой жизни.

Так тянулось почти до Нового года. В последний учебный день, сбежав с новогоднего школьного вечера, она до самого темна бродила по заснеженному городу.
Не осознавая, что делает, она посетила все места, где любила бывать с отцом и матерью. И парк в самом центре, и откос над рекой, где они летом любили устраивать пикники. Побывала в старом городе с булыжной мостовой и застроенном, купеческими, ещё дореволюционными, особняками. Дошла даже до старенькой водонапорной башни, на самом краю города, которую так любил рисовать отец.

— Понимаешь, доченька, эта башня, как тебе объяснить… Сколько её ни рисуй, никогда не получится одинаково, она всегда иная. Ты, Зи, посмотри, какая она странная, разная. То загадочная, то весёлая, а то и страшная…

У башни начиналось небольшое поле, за которым расположилось кладбище, на котором был похоронен отец. Девочка постояла на его краю, всматриваясь в темневшие деревья и могилы между ними, и, внезапно сорвавшись с места, опрометью бросилась домой.

Мама, как же она в своём горе, могла забыть о ней. Мама, мамочка, мамуля…

Золя влетела домой, торопливо скинула сапожки, бросила, промахнувшись, пуховик на вешалку и, не сняв шапки, ворвалась на кухню.

Мама сидела, как все последние месяцы, у окна, на табурете сделанном отцом и им же раскрашенном полевыми цветами. Золя видела её сгорбленную спину, волосы, выбившиеся из пучка на затылке и отражающиеся в оконном стекле, абсолютно сухие, но какие-то мёртвые глаза.

— Мама, — одними губами прошептала девочка и, упав на колени, уткнулась лбом ей в живот.

Слёзы, с подвыванием и всхлипами, потоком хлынули из неё. Мать, поначалу безучастно сидевшая, положила ей сухие ладони на затылок, никогда до этого не плакавшая, даже на похоронах отца, вдруг сдавленно взвыв, заплакала навзрыд, как плачут дети.

______________________

Максим отвёл глаза. Что он делает? Пора завязывать с этим. Кроме неприятностей, он этой девочке ничего не принесёт. Она и так получила слишком много ударов от жизни, чтобы ещё и он причинял ей боль.

— Да, Золя, — невпопад сказал он, — мне кажется, нам пора.

Максим осторожно высвободил руку из мягкой ладони девушки.

— Пойдём, время позднее, а у меня завтра важное дело.

— Как сегодня днём? — в  голосе Золи сквозила неприкрытая обида.

— Нет, девочка.

Он жестом подозвал официанта. Золя, нервно подхватив сумочку быстрым шагом, направилась к выходу. Максим, взглянув на счёт, расплатился. Бросил взгляд на оставленный на столике букет и пошёл догонять девушку.

Нагнал он Золю уже в дверях. Она торопливо завязывала поясок пальто.

— Подожди, — он прихватил её за локоть, — Золя, не кипятись, ты же ничего про меня не знаешь.

Она резко обернула, красивые губы подрагивали, в глазах блестели слёзы. Было видно, что она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Пальцы нервно теребили ремешок сумочки.

Максим вдруг понял, что сейчас произойдёт, и приготовился отступить от Золи на шаг, но внезапно понял, что не хочет этого. Наоборот, он хочет шагнуть ей навстречу и обнять её. Поэтому, когда Золя порывисто шагнула к нему, обхватив его голову руками, и, привстав на цыпочки, прижалась тёплыми, пахнущими виноградом губами к его губам, он остался на месте.

Чему быть, того не миновать.

Максим подхватил Золю на руки, она доверчиво опустила голову на его плечо, и шагнул к выходу. Метрдотель шустро открыл перед ними дверь и, судя по лицу, собрался подмигнуть Максиму, но, встретившись с ним взглядом, резко передумал.

Максим с девушкой на руках шагнул в холодный воздух вечернего города, мотнул головой ближайшему такси. Водитель всё понял. Подрулив ко входу, он выскочил из машины и  распахнул перед ними дверцу.

— Куда? — флегматично поинтересовался таксист, когда они угнездились на заднем сиденье.

Максим собирался назвать адрес, но Золя опередила его, торопливо выпалив свой. А потом всю дорогу они молчали, потому что, целуясь, говорить неудобно.

Уже на лестнице он снова подхватил Золю на руки. Они так и ввалились в номер. Вещи разлетелись по комнате испуганными птицами. Его чёрное пальто нежно обхватило рукавом её кремовое, брюки переплелись с юбкой, а блузка запуталась в свитере.

Она была страстной, нежной и податливой…

Она была тёплой и мягкой…

Она была неопытной…

Она была девушкой…

Она была…

12% англичан утверждают, что разговаривали с привидениями, или душами умерших. Вот такая забавная статистика.

Последнюю ведьму англичане умудрились осудить в 1944 году. Согласно закону о колдовстве королевский суд приговорил Хелен Дункан к девятимесячному тюремному заключению.

Англия в буквальном смысле выстроена на чертовщине. Только в этой стране можно встретить столько призраков «цветных» леди: «Серая дама» из замка Гламис, «Белая» из Тауэра, «Коричневая» из Рейнем-Холла, «Зеленая» из замка Стирлинг, «Голубая» из Килберна. Про троллей, оборотней, орков и других гоблинов я даже вспоминать не буду.

Особое место в английской истории и культуре занимают реальные ведьмы, занимавшиеся явным, или тайным ведовством, или вымышленные, такие как Минерва Макгонагалл.

История этой несчастной ведьмы-полукровки променявшей жизнь с любимым мужчиной на работу в магическом министерстве поразила сердца десятков миллионов читательниц и даже читателей.

Минервой девочку назвали в честь римской богини мудрости, справедливости, закона и побед. Так же «Отмеряющая» была и богиней войны, которая в отличие от Марса покровительствовала не кровавым схваткам, а наукам о боевом искусстве и воинам наделенным полководческим талантам.

Макгонагалл родилась в семье ведьмы и магла. Мать девочки Изабель влюбилась в немагического парня Роберта и наплела ему что учится в удаленном интернате для девочек расположенном в таком гиблом месте что даже у Джека Стэплтона окажись он там не поднялась бы рука выгнать из дому собаку Баскервилей.

Только после рождения дочери Изабель рассказала мужу, что на самом деле она дипломированная ведьма, которую угораздило влюбиться в человека не знавшего магии даже на уровне циркового фокусника. В постели «ведьмочка» творила такое волшебство, что Роберт простил ей многолетнюю ложь и одарил супругу еще двумя очаровательными ребятишками.

В 11 лет Минерва как когда-то и ее мама отправилась на поезде «Хогвартс Экспресс» в старейшую магическую школу. На голове этой талантливой девочки волшебная шляпа подзависла и после пятиминутных раздумий, отправила ее на факультет «Гриффиндор».

Минерва стала лучшей ученицей, а потом и деканом этого факультета. Руководительница «Гриффиндора» с гневом говорила своим ученикам: «Дом Годрика Гриффиндора пользуется уважением всего мира уже десять столетий, и я не допущу, чтобы вы за один вечер опорочили это имя, ведя себя, как плоховоспитанные, малосоображающие грубияны».

Однажды во время каникул Минерва, как когда-то ее мама втрескалась по уши в простого магла Дугала Макгрегора. Парень ответил ей взаимностью, но когда он сделал возлюбленной предложение она вспомнив судьбу ее талантливой родительницы прожившей жизнь вне мира магии, ответила потенциальному жениху отказом выбрав вместо семейного счастья карьеру в «Министерстве магии».

В безжалостной организации управления «Английским Магическим Сообществом» сексапильная ведьма вскружила голову Элфинстоуну Урхарту, вскоре сделавшему девушке предложение, и посланному ей по хорошо известному всем волшебникам адресу.

В годы «Первой магической войны» (1971-1981гг.) Минерва узнала о смерти Дугала и всей его семьи безжалостно изничтоженной под корень. Волшебница считала, что если бы она отказалась от карьеры ради счастья с влюбленным в нее маглом, он остался бы жив.

31 октября 1981 года Темный Лорд варварски расправился с Джеймсом и Лили Поттер. Заклинанием «Авада Кедавра» он попытался уничтожить их сына Гарри, но получил в ответ такой недетский магический рикошет, что лишившись всей своей силы, провалился под землю.

Окрыленный падением «Того-Кого-Нельзя-Называть» Элфинстоун Урхарт набравшись смелости, сделал Минерве новое предложение. В этот раз волшебница ответила согласием.

Книги Джоан Роулинг тесно переплетены с английской мифологией берущий начало от легендарного седобородого Мерлина, волшебника и наставника короля Артура. Отступая перед всепобеждающим светом Христианства древние друиды передали часть своей силы, восприимчивым к магии женщинам, ставшим первыми ведьмами на островах.

Своей покровительницей чернокнижницы выбрали Гекату, богиню преисподней, магии и колдовства. Ведьмы, наделенные тайными знаниями, лечили людей, скот, боролись с засухой, возвращали в семью загулявших мужей, дарили бесплодным женщинам счастье материнства.

На «Островах» относительно спокойно относились к колдуньям и колдунам при условии, что своей магией они не наносили вреда королевским особам, их подданным, посевам и скоту.

Самой известной английской ведьмой и поныне остается Фея Моргана, единоутробная сестра короля Артура. Ученица Мерлина, она мечтала о рыцаре Мордреде, а он дни и ночи напролет думал о супруге своего короля красавице Гвиневре.

Доведенная до крайней степени отчаянья, зараженная безответной любовью Моргана постепенно возненавидела короля, королеву, и ослепленного страстью воина. В ярости колдунья подослала к Мерлину озерную фею Нимуэ, околдовавшую волшебника, узнавшую все его тайны и погрузившую его в вечный сон.

По другой легенде находясь в подпитии, Артур изнасиловал Моргану, и она родила от брата Мордреда, которому Мерлин напророчил что, возмужав, он разнесет королевство в щепки. Артур узнав, что «опасный» ребенок появился на свет в мае, приказал собрать всех новорожденных «майских» детей посадить их на корабль и затопить его в открытом море. Слуги в точности исполнили повеление своего господина. В морской пучине погибли все младенцы кроме Мордреда, спасенного своей обесчещенной матерью.

Возмужав Мордред ненавидимый другими воинами был посвящен своим отцом в рыцари Круглого стола. Однажды этот недопаладин рассказал дорогому папочке, что его обожаемая женушка Гвинерва наставлявшая ему рога с Ланселотом Озерским, бежала с любовником во Францию.

Отставив на хозяйстве «верного» Мордреда рогоносец бросился в погоню за неверной женой и оскорбившим его честь рыцарем. Как только бастард узнал, что отец с поисковым отрядом отплыл за море, он не мешкая захватил в королевстве власть.

Известие о государственной измене заставило Артура поспешно вернуться на родину. Королевские войска встретились с мятежниками на Каммланском поле. Армии замерли в ожидании приказа своих командиров, гадюка, подосланная кем-то из волшебниц, укусила одного рыцаря, тот вскрикнув, выхватил меч и враги сшиблись друг с другом.

Мордред подлым ударом смертельно ранил отца, но и сам рухнул сраженный копьем короля. Моргана с помощью магии перенесла тяжелораненого брата на сказочный остров Аваллон, где он спит богатырским сном, в ожидании того дня, когда ему предстоит спасти Англию от смертельной угрозы.

«Лафа» для английских ведьм закончилась 19 мая 1536 года, именно в этот день напротив Белой Башни в лондонском Тауэре была обезглавлена Анна Болейн вторая супруга Генриха VIII Тюдора самого сексуально озабоченного английского короля. Причиной казни стало заявление монарха, что нечестивая женщина, используя колдовство, принудила его к браку с ней.

Шесть лет спустя король подписал «Закон о волшебстве, ведовстве, колдовстве и магии», согласно которому «ведьмы и ведьмаки «осужденные на его основании теми, кто наделен властью и правом выслушивать и принимать решения по уголовным делам, должны нести наказание смертной казнью, с потерей и отчуждением принадлежащих им земель, собственности и движимого имущества, как в случае уголовного преступления, согласно общим законам английского королевства, а также утратой духовного сана и убежища».

Он даже отложил свой ежегодную поездку в Китай и скрепя сердце, заставил себя написать письмо Да Вэю, с извинениями и торжественными обещаниями обязательно приехать в следующем году. Вот только он не был уверен, что приедет. Он теперь вообще ни в чём не был уверен, но и обидеть старенького учителя он тоже не мог. Вот и терзала Максим странная маета, взявшая его в свой плен, опутавшая руки и ноги странным бессилием. И не было сил – душевных и физических, чтобы разорвать эту невидимую паутину. Он смирился с этим и просто ждал, когда всё само разрешится, или в сложившейся ситуации появится новый фактор, который качнёт чашу весов в ту или иную сторону.

Как говорил Дед:

— Нет большей глупости, делать шаг вперёд, когда не знаешь, что делать. Надо остаться на месте, осмотреться и подумать, а лучше сделать шаг в сторону, чтобы взглянуть на ситуацию со стороны…

Как там называл его Иван свет Петрович – неомаг? Скорее уж – недомаг.

Может, это кризис?

Кризис?

Кризис среднего возраста?

Говорят, он нагоняет рано или поздно всех представителей мужского пола. Может быть. Скорее всего. Он не знал, но завод, двигавший его по жизни, кончился. Может, пришло время вновь искать Деда? Да, пожалуй. Сейчас он был готов продолжить когда-то начатое, а потом брошенное. Да где найдёшь Деда? Где же его найдёшь…

Вот, видимо, и появился тот самый фактор, который он так долго ждал. Ждал и дождался.

Он медленно-медленно шёл к девушке, не сводя с неё взгляда. Она, не замечая этого, растерянно изучала радужный колер винных этикеток. В сомнении протянула руку к одной бутылке, не доведя тонких пальцев, замерла, передумав, потянулась к другой. Осторожно высвободила тёмное стекло из полета, всмотрелась в этикетку.

— Не берите его. Это дрянь, а не вино.

Она вздрогнула, бутылка столового вина выскользнула из пальцев и, подчиняясь силе тяжести, стремительно рванулась к псевдомрамору пола. Девушка слабо ойкнула ей вслед. Максим оказался проворней гравитации, нырок, и он подхватил бутылку у самого пола.

— Извините, — он смотрел прямо в серо-зелёные глаза, — я напугал вас.

— Это вы меня извините, — бледные её щёки слегка порозовели, — я такая неловкая.

— Вы просто задумались, бывает, а я вас напугал, ещё раз извините, — он слегка поклонился ей, ставя бутылку обратно на стекло полки. — Только это вино и впрямь скверное, не берите его. Гадость редкостная, да ещё и порошковое.

— Вы его пробовали? – голос, как ломкий звук хрустального бокала – высокий, с едва уловимой хрипотцой.

Он покачал головой.

— Достаточно взглянуть на этикетку, чтобы понять, что внутри – пойло.

— Что с ней не так.

— Всё просто: чем хуже содержимое, тем ярче и привлекательней обёртка.

— Правда?

— Правда, — он улыбнулся неподдельному удивлению в её голосе, — вы разве не замечали, что плохое обычно рядится в яркое и красивое?

— Да? Не замечала.

— Вы просто слишком молоды.

Его взгляд скользнул по её рукам. Ни колец, ни браслетов, лишь гладкая, матово отсвечивающая в свете люминесцентных ламп кожа изящных кистей.

— Вы мне льстите, желая со мной познакомиться? — глаза её потемнели, и вся она напряглась, как человек в ожидании удара. — Тогда напрасно я на улицах не знакомлюсь.

— Нет, — и уточнил, — нет, не льщу, к тому же мы не на улице. А если хотите купить вино, берите вот это, — он указал на красное Калифорнийское.

— Это и вправду так плохо?

— Правда.

— Жаль, я не люблю сухие вина.

— Возьмите тогда вот это, — он ловко выдернул из полета бутылку Чилийского полусладкого, — оно и лёгкое и…

Максим всмотрелся в этикетку:

— Имеет приятное послевкусие, плотный и насыщенный виноградный аромат.

Девушка рассмеялась:

— Говорите, разбираетесь, а сами этикетку читаете.

Напряжение чуть отпустило её, и это было хорошо.

Он кивнул:

— Разбираюсь, но не люблю.

— Почему?

— Почему не люблю? – уточнил Максим.

— Нет, это понятно, почему люди не любят что-то. А вот почему разбираетесь не любя, это было бы интересно узнать. Обычно бывает наоборот: что любят, в том и разбираются.

— Ну, — задумчиво протянул Максим, — у меня, так сказать, классическое воспитание… — он замолчал, не зная, как продолжить.

— Интересно, — девушка уже не стояла к нему вполоборота, и это тоже было хорошо, — значит, умение разбираться в вине входит в программу образования?

Он кивнул.

— Позвольте узнать, что ещё входит в эту программу?

— Вам, действительно интересно?

Девушка пожала плечиком:

— А зачем бы мне тогда интересоваться?

Максим усмехнулся:

— Я с ходу могу придумать десяток причин для этого.

— Ну-ка, ну-ка, — она лукаво сощурилась.

— Например, из вежливости, — Максим задумался, пытаясь придумать, по какой ещё причине можно интересоваться мнением незнакомца.

— Дальше, — поторопила она его.

— Э, — в задумчивости протянул Максим, — из нежелания обидеть собеседника.

— Не пойдёт, — девушка рассмеялась, — это почти что пункт первый.

— Тогда не знаю, — сдался Максим.

Ломкий, хрустальный смех:

— А говорили, десяток.

— Преувеличил, — покаянно развёл руками Максим.

— Так что там входит в программу классического воспитания?

— Я вам отвечу, если вы ответите на мой вопрос.

— Не надо мне выкать, — с видимым возмущением воскликнула девушка, — я не так стара, как выгляжу.

— Вы не выглядите старой, скорее наоборот.

— Опять комплимент? — девушка чуть склонила голову к правому плечу.

— Нет, констатация факта.

— А почему же ты ко мне на вы?

Это её – ты, вышло легко и не выглядело грубостью, хоть Максим был старше девушки лет на десять, если не больше.

— Это тоже часть классического воспитания — незнакомым людям говорить вы.

— А ведь и верно, я не знаю, как тебя зовут, а ты – меня. Исправим. Золя. — она протянула ему руку.

Своё имя девушка произнесла с ударением на первый слог.

«Золя, Золя. А если вот так – Золя»

— Золя? — Переспросил он, осторожно пожимая прохладные пальчики. — Интересное имя. Уж не в честь ли Эмиля Золя?

— Ты его читал? — казалось, изумлению девушки, не будет границ. — Ну, надо же…

Максим кивнул и открыл рот, собираясь представиться, но девушка перебила его:

— Постой, постой, дайте угадаю, это тоже часть классического образования?

— Что именно? Читать?

— Нет, нет, — она снова улыбнулась, — этим сейчас никого не удивишь. Я имею в виду, читать не мейнстрим, типа Пелевина, Прилепина, Лукьяненко и иже с ними, а Золя, Ремарка. Может, ты и Маркеса читал?

— Читал. И Пелевина с Лукьяненко читал. Прилепина, кстати, тоже.

— И как?

— Олди лучше. — Не выдержав, Максим рассмеялся.

Девушка чуть подалась к нему и заговорщицким тоном, чуть понизив голос, сказала:

— Я тоже так считаю. Так как тебя зовут?

— Максим.

— Теперь мы знакомы, и ты перестанешь мне выкать?

Максим согласно качнул головой. Признаться, он был удивлён этому странному перевоплощению из симпатичной, но слегка зажатой девушки, в этакого рубаху-парня. Чудно. Приоткрыться бы и тронуть Золю щупом. Но по опыту Максим знал: если он это сделает, то тут же рванёт от неё на четвёртой скорости, хлебать дерьмо мало кому приятно, а что так оно и будет, он знал точно.

— Перестану, Золя, теперь перестану. Так ты будешь брать это вино?

— А какое тут ещё хорошее.

— Можно вот это – Австралийское, оно более лёгкое.

— Тогда возьму Австралийское, — она тряхнула головой.

Он улыбнулся:

— Рад, что смог помочь, до свидания.

— Как, до свидания? – удивлённо воскликнула Золя.

Он видел, что удивление девушки непритворно. И что по самому краю ломкого хрусталя пробежали трещинки обиды и огорчения.

— Видишь ли, Золя…

— Зачем ты ко мне подошёл, Максим? – трещинка обиды в голосе стремительно ширилась в глубокий провал.

— Честно?

— Конечно.

— Не знаю. Увидел тебя… — Максим чуть шевельнул пальцами в воздухе. – Красивую, одинокую, какую-то потерянною и подошёл.

— Ты женат? — неожиданно спросила девушка.

Максим удивился так, что даже не стал скрывать этого.

— Нет, к чему этот вопрос?

Золя, не ответив, отвернулась от него. И Максим, видя лишь краешек щеки и дрожащий уголок рта, не сразу он понял, что девушка еле сдерживается, чтобы не заплакать.

— Ты знаешь, почему я выглядела потерянной и одинокой?

Максим покачал головой и, чуть приоткрывшись, потянулся к Золе ниточкой внимания. Готовясь, в случае потока негатива, тут же отгородится от неё привычными щитами. Странно, но прятаться ему не пришлось, от девушки веяло лишь свинцом печали с тонким привкусом огорчения и режущей солью разочарования.

— Подожди, — оборвал он, готовую что-то сказать девушку, — дай-ка я угадаю. Ты… Нет, тебя обидели. Даже не так, не обидели – огорчили. Отказом. Да. Ты что-то хотела сделать, но тебя отвергли, не со зла, а так – мимоходом. И с мужчиной это не связано, никакой любовной истории. Что-то другое.

Он поймал недоумённый взгляд Золи:

— Я прав?

— В общем и целом.

Они молчали, в задумчивости обозревая винную галерею.

— Так что с тобой случилось?

Он смотрел в её глаза, взгляд был затуманен, как у человека, принимающего какое-то решение. Она тряхнула головой, словно решилась на что-то.

— Понимаешь, у меня сегодня день рождения…

Золя внезапно замолчала, Максим подождал немного, ожидая продолжения, но девушка молчала. Тогда он осторожно сказал:

— Поздравляю.

— Да нет, дело не в этом. Понимаешь, я не отсюда, в смысле не из этого города. Приехала на учёбу. Я бухгалтером работаю, шеф нашей фирмы послал меня на курсы, трёхнедельные. Я поначалу обрадовалась, у нас город в принципе небольшой, делать после работы особо нечего, вот я и думала, поеду, развеюсь, может, новые знакомства заведу, а то у меня в нашем городке как-то всё сложно, не так всё.

Девушка потёрла тонкую складку, пролёгшую между аккуратных бровей.

— Но знаешь, и здесь всё как-то не задалось. Группа вроде у нас нормальная, и ровесниц моих много, но общение с ними у меня не сложились. Все по интересам разбились, а я вроде как не у дел. Представляешь, они даже живут по двое, трое, а мой шеф не поскупился, оплатил мне одноместный номер.

Она мучительно подбирала слова. Хоть Максим всё уже и так понял – белая ворона, в любом коллективе такая есть. В школе это явно выражено, вплоть до издевательств – физических и моральных, в институте чуть менее, в рабочем коллективе ещё более сглажено. Но всё равно такой человек есть. Его никогда не дослушивают до конца, перебивают, с мнением почти не считаются, на совместные посиделки не приглашают и сваливают на него всю черновую работу. И неважно, насколько человек умён, интересен и симпатичен, но вот становится он парией, и всё тут. Как говорится – судьба.

— А у меня день рождения сегодня, я решила девчонок пригласить, не всех, конечно, только тех, с кем у меня более или менее отношения наладились. А они все отказались, и знаешь, вроде причины у всех важные: у кого билет в театр, у кого свидание. А вот смотрю я на них и вижу – врут. Мнутся, трутся и врут, глаза отводят и врут. Может, они мне бойкот объявили, как ты думаешь?

Максим пожал плечами, он не знал, что ей сказать, он всегда терялся, когда надо было кого-то утешать, не умел. Да и давненько у него не было общения в подобном ключе.

— Только вот за что? Я же им ничего плохого не делала. Вот я и решила: ну чёрт с ними, пойду куплю вина и в одиночку напьюсь.

— Не советую.

— Что?

— Я не советую пить в одиночестве, это ещё никогда не решало проблем, поверь – это я хорошо знаю.

— Да? А ты не похож на пьющего в одиночку, — она обвела его внимательным взглядом.

— Это потому что ты плохо меня знаешь.

— Всё лучше, чем одной в комнате сидеть и от тоски умирать.

— Может быть, Золя, может быть.

Максим проводил девушку до кассы, возле которой уже маялось несколько покупателей.

— А теперь извини, я вспомнил – мне надо срочно закончить одно дело.

Он шутливо прижал два пальца к виску:

— Я вынужден тебя покинуть.

Максим резко развернулся и направился к выходу, спиной ощущая разочарованный и полный обиды взгляд девушки. Он вовсе не хотел обижать Золю, просто голове созрел план, а время, с учётом людей, собравшихся перед кассой, было мало.

Золя вышла из супермаркета, нагруженная бутылкой вина и мыслями о короткой, но необычной встрече. Что надо было этому странному незнакомцу? Прилично, на её взгляд, даже шикарно одетому. Чёрное, тонкого кашемира пальто, меж лацканов которого выглядывал свитер цвета слоновой кости с высоким горлом. Идеально отглаженные брюки, о складку которых, казалось, можно порезаться. Он ей даже понравился.

Девушка печально улыбнулась своим мыслям, поначалу она испугалась, когда незнакомец бесшумно возник рядом. Так что даже выронила бутылку, которую внимательно изучала. Мужчина же ловко, одним молниеносным движением, перехватил её у самого пола, чем избавил Золю от унизительного объяснения с контролёром зала. Большой, он не был похож на качков, мелькающих на экранах телевизоров, он скорее походил на матёрого кабана-секача. В детстве она видела одного такого на лесной заимке деда. Зимой, когда приезжала навестить его в новогодние каникулы. Зверь вышел к огромным охапкам сена, дни стояли снежные и морозные, и он, видимо, оголодал. Золя была поражена его мощью и грацией, такой неожиданной для вполне, казалось обычной хрюшки, пускай и дикой.

Так вот, Максим напомнил ей того зверя из далёкого детства. Веяло от него спокойствием и надёжностью, как от Ялтинского волнореза, непоколебимо стоявшего под напором разбушевавшегося моря.

Сначала она испугалась, затем заинтересовалась им, а потом он ей понравился, до такой степени, что она от смущения начала нести околесицу: с этими – ты, вы. А после она разоткровенничалась с ним, и, чуть было, несмотря на строгое воспитание, не решилась пригласить его к себе, просто посидеть, поговорить, может быть, немного выпить. Наивная простота. Кстати, такая мысль – пригласить его к себе, закралась ей в голову сразу, как только они разговорились, и она поняла: её тянет к этому мужчине. Тянет с силой, с которой стремятся металлические опилки к магниту. Золя, поняв это, испугалась и отмела такую откровенную мысль. Это было немыслимо – пригласить к себе малознакомого мужчину. Тогда немыслимо, а теперь она жалела об этом. Время упустила, а он взял и ушёл, да так неожиданно, что она и опомниться не успела. Хотя вроде клеился к ней. Нет, поправила она себя, не клеился навязчиво и дёшево-пошло, а проявлял интерес, вполне себе интеллигентно и даже умно. А может, оно и к лучшему? Не хватало ей уличных знакомств со странным, пусть и чертовски обаятельным мужиком.

Стеклянные двери мягко сомкнулись за спиной, и Золя шагнула с высокого пандуса на мостовую, забранную вычурной брусчаткой. Девушка была столь занята своими грустными мыслями, что не увидела тормознувшей перед ней машины.

Заметила она её только тогда, когда выкрашенная в канареечный цвет дверца с чёрными шашечками распахнулась, и взгляду предстал начищенный до зеркального блеска ботинок.

Взгляд Золи скользнул выше. Прошёлся по отутюженной брючине, чернильным полам пальто, высокому горлу свитера и уткнулся прямо во внимательные глаза Максима.

Они молча смотрели друг другу в глаза. Он – слегка отрешённо, с грустью, плещущейся на дне серых глаз, она – с хорошо спрятанной тоской и надеждой, лучиками, пробивающейся из-под густых ресниц.

Они молчали, и молчание длилось и длилось, пока его хрупкую пелену не разбил сдавленный кашель водителя. Они одновременно разорвали контакт глаз, и мужчина достал откуда-то из-за спины, из просторного салона такси, огромный букет роз.

— С днём рождения! — только и произнёс Максим.

— Спасибо! — только и ответила Золя.