В детстве папа играл со мной в Большого Уха. Я играл роль Волчонка, а Большой Ух учил меня слушать мир. Всегда летом или ранней осенью. Отец работал вахтами, и почему-то вахта всегда выпадала на позднюю осень, зиму и весну. Я помню зимой мне особенно сильно его не хватало. Мы с мамой жили в крохотной хрущёвке на окраине города. Я вечерами смотрел на дорогу: ветер раскачивал одинокий фонарь, тени играли, а я представлял, что сейчас одна из теней окажется папой, но настоящим, живым и тёплым. Зимой играть в Большого Уха сложно - только и слышно, что свист и завывания ветра. Помня заветы отца, я рисовал истории. Вот смелый казак летит на своём коне по полю. Конь быстр - разрезает воздух, а грива будто поёт, развеваясь, у неё своя особая мелодия: беззвучная, тайная, моя. Громко свистит казак, подбадривая коня. Но пронеслись они, остались снова только я и ветер.
А летом...летом папа возвращался. Вечерами мы сидели на веранде. Вслушивались. Я научился играть совсем хорошо. И теперь уже папа играл роль волчонка. Но если я смотрел на папу, то слышал только своё сердце, так быстро и громко оно билось от того, что он наконец рядом. Тогда я отворачивался и из-за всех сил слушал. Уши мои росли, росли, становились огромными...и вот, я слышу крик совы, а если совсем постараться, то даже лёгкое шуршание лапок убегающей от неё мыши. Я слышу шум дороги - огромные машины идут по ней плотной вереницей, иногда я мечтаю, будто это шумит море. Я слышу как падают с кустов перезревшие ягоды черники, как осторожно ступает по болоту лось и кочки с чавканьем проседают под его копытами. Я слышу скрип коромысла у старого, общественного колодца и топот детских ног по просёлочной дороге. Я слышу шорох приближающегося дождя и песни соседней деревни. Жаль поют они не про медуз.
Я умел хорошо играть в Большого Уха. Но я был всегда готов отдать это свое умение, чтобы папа больше не уезжал. Я готов был отдать даже все свои карандаши, барабан и красный велосипед. Я был готов вообще не слышать, лишь бы чаще видеть папу. И когда уши мои вырастали такие огромные, что я мог обнять ими весь мир, я хотел повернуться к папе и укрыть его, но боялся оглянуться, потому что мне всегда казалось, что папа уже исчез.
