Валерий Харламов великий советский хоккеист, двукратный олимпийский чемпион и многократный чемпион мира. Человек, который своим трудом вписал себя в мировую историю хоккея и спорта.
О нем написано много книг, снято несколько художественных и документальных фильмов, в которых обычно как-то вскользь упоминается о его родителях, сестре. Все сводиться к простому представлению публике, отец русский, мать испанка, ну и есть сестра. Вроде как бы и хватит на этом.
А ведь это именно те люди, которые не только видели своими глазами становление Харламова, но и внесшие значительный вклад в будущее величие одного из лучших советских хоккеистов.
Для того чтобы начать повествование надо вернуться далеко в прошлое.
В 1936 оду в Испании начинается гражданская война между Второй Испанской Республикой в лице правительства испанского Народного фронта и оппозиционной ей испанской военно-националистической диктатурой под предводительством генерала Франсиско Франко.
Сразу после начала боевых действий из Испании начинают эвакуировать детей.
Всего за два года — с 1937 по 1939 годы — из Испании было вывезено более 34000 детей в возрасте от 3 до 15 лет.
В СССР с 1937 по 1938 года, по данным Международного Красного Креста, отправили 2895 детей и подростков в возрасте от 3 до 14 лет — 1676 мальчиков и 1197 девочек.
Среди них была двенадцатилетняя Бегония Хермана Орибе Абад Бараона Арранс или как ее называли дома, Бегоня.
Сперва она с другими испанскими детьми жила в санатории “Ласточкино гнездо” в Крыму, затем их перевезли в Одессу.
Бегоня (справа) в Одесском детском доме
Там она провела несколько лет. Когда началась война, их в сорок первом эвакуировали в Саратов, а через какое-то время – в Тбилиси. В Саратове испанцы уже трудились на производстве, но там были жестокие холода – теплолюбивые и неокрепшие организмы юных испанцев не выдерживали этого, даже умерло несколько человек.
Из воспоминаний Бегони
По Волге нас везли на теплоходе. Нос корабля рассекал воду – это была река крови! Впереди нас два теплохода с детьми попали под бомбежку фашистов.
Голодали страшно, крошки хлеба не видели. Иногда причаливали у берега, чтобы загрузить арбузы. Мы набрасывались на них, а потом мучились желудком. Наши сверстники не выдерживали. Умирали. Мы собирались вокруг них и причитали:
-Вот вы счастливые – отмучились наконец
Бегоня в годы войны работала токарем на авиационном заводе в Тбилиси. «Там была целая группа, состоящая из токарей-испанцев. И лишь в 1945 году, после войны ее отправили в Москву. Бегония устроилась сначала в токарный цех, а затем стала работать лаборантом в химической лаборатории на машиностроительном заводе “Коммунар”.
На этом же заводе с 1943 года работал Борис Сергеевич Харламов.
А еще играл в заводской футбольной команде и был ее капитаном (крайний справа)
И в заводской команде по хоккею с мячом он тоже играл, где также был капитаном (пятый слева)
А также участвовал в соревнованиях по мотокроссу.
Но снова вернемся назад.
Дед Валерия, Сергей Гаврилович Харламов, трудился на машиностроительном заводе в редкой и, как бы сказали, штучной профессии краснодеревщика. Дед Сергей прошел и Первую мировую, и Гражданскую, и Финскую, и Великую Отечественную войны, но мало об этом рассказывал. В одном его легком еще со времен Гражданской оставался осколок от ранения: оперировать было нельзя.
Сергей Гаврилович Харламов
В столице Сергей Харламов познакомился со скромной и милой девушкой Натальей, ставшей его женой. Наталья Степановна родила ему пятерых детей: сыновей Николая, прошедшего всю войну и вернувшегося домой с ранениями и боевыми наградами, Бориса и Валерия и дочерей Ирину и Валентину. Бабушка Харламова родилась в Смоленске. В конце 1919 года, спасаясь от голода, она пешком пришла в Москву. Первой в семье, в 1920 году, родилась Ирина. Борис Харламов появился на свет в 1927 году.
Наталья Степановна Харламова и Валерий Харламов
Семья была уважаема соседями за доброту, скромность и трудолюбие. За те самые качества, которые от деда и от отца перенял впоследствии и сам Валера. Слух о золотых руках Сергея Гавриловича вышел за пределы Коломны. В 1930-е годы для стяжки книжных шкафов его приглашали легендарные советские маршалы Буденный и Ворошилов. Основам работы с деревом он обучил всех своих сыновей. Они пилили лесоматериалы, сушили доски, обрабатывали их при минимуме лаков и какой-либо «химии». «Харламовские» шкафы ценили за то, что были они натуральными и, как говорят мастера, «дышали».
Позже за тем, как умело дед обращается с деревом, наблюдал и маленький Валера, часто гостивший у бабушки и дедушки. Сергей Гаврилович внушал внуку, что труд и терпение осилят все преграды и, как говорится, всё перетрут.
Сергей Гаврилович отлично катался на коньках. Ну а когда, еще до революции, в России появилось новое увлечение — футбол, Сергей Гаврилович одним из первых в Коломне начал осваивать эту игру. При этом сразу получил твердое место в основном составе местной городской команды. Бабушка же Валерия, Наталья Степановна, когда к ней приезжали внуки, непременно потчевала их своими любимыми блюдами. В такой атмосфере неподдельной семейной доброты и уюта провел свои детские годы Валерий Харламов.
С испанскими мальчишками Борис Харламов познакомился как только их привезли в Москву. Случилось это на Соломенной Сторожке, где жили его родители. Испанских детей разместили на старинной даче. С мальчишками Борис Харламов запускал в небо голубей, это было любимое занятие ребят до войны. Вместе они играли в любимый испанцами футбол. Борис даже выучил с десяток слов на испанском языке.
Перед самой войной Борис поступил в ремесленное училище, а в 1943 году в возрасте шестнадцати лет, стал работать на заводе "Коммунар".
Уже после войны, однажды Борис Харламов пришел в заводской клуб, который располагался недалеко от Белорусского вокзала. В клубе перед традиционным просмотром кино проводились танцы. В тот вечер рядом с его приятелем-испанцем Моноло, с которым он познакомился еще до войны, стояла группа темноволосых девушек. Все ждали, когда заиграют самое популярное танго тех лет: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
Борис решил, что пригласит на танец невысокую, стройную девушку, стоявшую чуть поодаль от подружек. Когда в динамике раздались знакомые слова тысячу раз прокрученной пластинки со знаменитым танго, он подошел к испанке:
— Буэнос ночес (Добрый вечер)! Разрешите пригласить вас на танец?
Девушка, немного смущаясь, кивнула головой. Потом Борис проводил Бегоню до общежития. Так начался их роман…
Из воспоминаний сестры Валерия Харламова, Татьяны.
Они познакомились в заводском клубе. Мама его увидала – кудрявого, в хромовых сапогах – и спросила у девчонок:
– А кто это такой?
– С механического цеха парень. Харламов, что ли.
– Ну, этот будет моим!
В тот вечер они и познакомились.
Удивительно то что Борис и Бегоня обладали абсолютно разными характерами. Борис спокойный, молчаливый. А Бегоня импульсивная, со взрывным характером. Главное было в том, что они сильно любили друг друга: он — сын русского мастера-краснодеревщика и она — дочка простого испанского шофера, о судьбе которого она по-прежнему ничего не знала.
Из воспоминаний Бориса Харламова.
Встречались тогда, когда у нее и у меня заканчивалась смена. Посидим, чайку попьем и идем гулять по московским улицам. Я приходил домой только к полуночи. Все свободное время проводил с ней. У нее был очень приятный голос, она любила петь на родном языке песни.
Так и гуляли несколько месяцев, а потом решили пожениться.
Супруги Харламовы на Первомайской демонстрации
До свадьбы, жених и невеста «оставались при своих»: Борис Харламов жил с родителями на Соломенной Сторожке, Бегоня — в заводском общежитии на Тверской-Ямской улице.
Борис и Бегоня хотели расписаться еще в 1947 году, но им не давали этого сделать поскольку у Бегони был только вид на жительство, она считалась «лицом без гражданства». И это при том, что она уже находилась в положении.
Схватки у Бегони начались в ночь с 13 на 14 января 1948 года после того, как они с супругом в компании друзей в заводском клубе накануне вечером отпраздновали Старый Новый год. Бегоня даже пыталась танцевать. Подпевала подружкам.
Пришли домой, и супруга, схватившись за живот, поняла, что вот-вот родит.
Борис боялся, что они не успеют в роддом. К счастью, выручили друзья. Увезла в роддом Бегоню не «скорая помощь», а испанец по имени Монхе, который работал шофером на заводской служебной машине.
Друг семьи Монхе и маленький Валера Харламов
Из воспоминаний Бориса Харламова.
Я вышел на улицу. “Скорая” уже уехала. Помню, что на улице было очень холодно. Метро не ходило еще. Я взял ее вещи, небольшой сверток, закрутил в узелок. Меня вскоре задержала милиция. Я был в отцовской шинели без погон, больше похож на дезертира. Спрашивают документы. “Какие документы?” — отвечаю им. “Тогда пошли в участок”, — говорят милиционеры. Слава богу, думаю про себя, сейчас хоть согреюсь, а когда метро откроется, я и уйду. Пришли в участок, милиционеры спросили: “Что у тебя там внутри свертка?” Я говорю им: “Посмотрите сами, там вещи жены, она сейчас рожает в больнице”. Достал документы, которые, конечно, были у меня, показал их милиционерам. “А чего же раньше не сказал?” — возмущаются они. Я улыбнулся и ответил: “Метро-то в шесть утра открывается, погреться у вас хотел”. Они посмеялись, спросили, родился ли у меня кто-нибудь. Я им ответил: “Жду, пока еще нет”. — “Тогда желаем вам мальчика”, — сказали милиционеры, напутствуя меня.
О том, что он стал отцом, Борис узнал в десять часов утра, когда позвонил в роддом. Дежурная отрапортовала, что Бегоня родила мальчика. Имя придумывать было не нужно. Супруги заранее решили, что если родится мальчик, то его назовут Валерием — в честь брата Бориса и легендарного летчика Чкалова.
Маленький Валера Харламов
Брак Бориса и Бегони зарегистрировали только после рождения Валеры. В начале февраля.
Для Бегони однако, ничего не изменилось по части документов, она все также являлась лицом без гражданства.
Из воспоминаний сестры Валерия Харламова, Татьяны.
Хорошо помню, как мы с братом и мамой ходили каждые три месяца отмечаться на Колпачный переулок. Очереди выстаивали. Для нас с Валеркой это мукой было – на одном месте подолгу оставаться. А паспорт матери дали только в шестьдесят первом.
В первые годы маленький Валерик, как его называли в семье, рос хиленьким и слабым. Те самые испытания, через которые он будет проходить всю жизнь, начались у него в самом раннем детстве. Болел он действительно много. «Цеплялись» к нему и корь, и скарлатина, не говоря уже о многочисленных простудах.
В 1949 году появилась на свет сестра Валерия, Татьяна.
Валера и Таня Харламовы
Мы вообще были с ним очень дружны с юных лет. Как иголка с ниткой, так и мы были с ним. Всюду, всегда вместе. Несмотря на то, что я его младше, в детстве я была его физически здоровее. И выше его, и помощнее. Ему попадало от родителей за меня. Мне никогда не попадало. Мы жили в коммунальной квартире, у нас был стол посередине комнаты. А попадать могло только от мамы. Она была темпераментная женщина, и чуть что (это, наверное, у всех испанцев) она быстренько снимала тапок и с тапком гонялась за ним вокруг стола. Этим бегством мы всегда спасались. Много такого веселого было у нас.
Однажды, вернувшись из школы, Валера подставил под дверь швабру. Думал, что мне ударит по лбу, когда я войду. На его беду, вошла мама. Ох и долго же он бегал от нее по квартире.
Борис Сергеевич поставил Валеру на коньки в пять лет, регулярно точил их для сына, у него для этого был специальный станок. Юркого, быстрого Валерку, который, несмотря на свой маленький рост, хорошо стоял на коньках, быстро приняли в свою компанию мальчишки на дворовой площадке. С ними он проводил свободное время, когда немного подрос и взял в руки клюшку.
Первую клюшку Валере сделал папа. Пожертвовал для сына старой доброй клюшкой, которой сам играл в хоккей с мячом. Пришлось подрезать ее, подстругать, а затем предстояло самое сложное — выгнуть крюк. Этим «инструментом» Валера забьет во дворе много «шайб», которыми первое время служили консервные банки. А воротами — два ранца, школьные сумки.
Из воспоминаний Валерия Харламова.
Моим первым тренером был отец, Борис Сергеевич, слесарь-испытатель одного из московских заводов. Он возил меня, пятилетнего, с собой на соревнования заводских команд, давал мне, чтобы я не замерз, коньки. Ботинки были настолько велики, что я надевал их прямо на валенки. Отец не опекал меня, когда я вставал на коньки: на льду я чувствовал себя уверенно.
Из воспоминаний Бориса Харламова.
Сам я играл в русский хоккей и Валерика всегда брал с собой в выходные дни, когда матчи городского первенства проводились. Я, значит, в поле гоняю, а он за воротами катается себе в удовольствие. И во дворе он катался охотно и помногу.
Тем временем Бегоня на долгое время потеряла связь с родными: она знала лишь то, что ее отец-республиканец подвергался гонениям франкистов, а мама даже сидела в тюрьме. В 1956 году у испанцев, которые были перевезены в СССР до войны, появилась возможность вернуться на родину. Этим занимался Красный Крест. Желание уехать изъявили многие. Причем мужчин-испанцев отпускали домой с русскими женами. А испанских женщин, которые вышли замуж за русских, — без мужей. Уезжала насовсем и близкая подруга Бегони — Мария.
Решение поехать на побывку на родину предков пришло сразу после того, как Бегоня получила весточку из Испании. Тут надо сделать небольшое отступление: во время эвакуации один из автобусов из Бильбао с детьми-испанцами разбомбили. Родителям Бегони сказали об этом. Они оплакивали своего единственного ребенка и для себя «похоронили» дочь. Однако от испанцев, которые первыми вернулись на родину по линии Красного Креста, спустя многие годы они узнали о том, что дочь жива. И сразу связались с ней по телефону.
Однажды вечером Бегоня со слезами на глазах рассказывала мужу о том, как соскучилась по родному Бильбао. О том, что помнила родителей только двенадцатилетней девочкой. Наконец выдержала паузу и сказала, что хочет поехать в Испанию и показать родные места детям. Валере только что исполнилось восемь лет, Тане семь. Наступила гнетущая тишина… И этот вопрос, которого они избегали — а сможет ли Борис поехать в Испанию навсегда, Бегоня все-таки задаст мужу поздним вечером. А отец будущей звезды мирового хоккея лишь улыбнется в ответ: «Какой из меня испанец…» Договорились об условном «сигнале»: Бегоня даст весточку с условной фразой, и Борис обратится с просьбой в Красный Крест о возвращении детей на родину. Только в этом случае семья смогла бы воссоединиться вновь.
Семья Харламовых перед отъездом мамы с детьми в Испанию. Сентябрь 1956 года.
Из воспоминаний Бориса Харламова.
Это наше прощальное фото. Сентябрь пятьдесят шестого. Накануне отъезда моих в Испанию. В тот момент мы с женой понимали – семья наша может разъединиться навсегда.
Попробую объяснить, что же с нами происходило. После смерти Сталина в отношении испанцев, эмигрировавших в Советский Союз в 1936 году – во время гражданской войны в Испании, – было установлено правило: захочет человек вернуться на свою родину, чинить препятствия не будут, но если в течение двух лет в Союз он обратно не приезжает, то дорога сюда ему закрыта навсегда. Отчего раньше-то шлагбаум не поднимали? Вроде как слышал я: мол, после окончания войны в сорок пятом правительство Сталина заявило: «Мы принимали детей у республиканцев, вот им и вернем». А генерал Франко-то оставался у власти.
Я видел, я чувствовал, что Бегоня очень рвалась повидать родителей, в особенности отца, к которому была привязана с детства. А тут молва прошла – испанцы могут вернуться к себе. Ну как я мог этому воспрепятствовать?!
Так мы с Бегоней и порешили: она с детьми едет на родину, а дальше видно будет.
Все оформление отъезда велось по линии общества Красного Креста. В первый раз после войны испанским детям разрешили поехать в родную страну. Нервы нам не трепали, волокиты с документами что-то и не припомню. Никаких «хождений по мукам» у нас с Бегоней не было.
А вот проводы помню.
Я ведь поехал на поезде до Одессы, откуда мои на корабле «Крым» отплывали до берега испанского. Ходил по всем вагонам и прощался с испанцами – друзьями, знакомыми и незнакомыми. Душевно было. Весело и грустно разом. В том поезде были пограничники, которые до кучи осмотрели мой нехитрый багаж. Увидели букварь, учебники, которые хотел передать детишкам. А там везде Ленин да Сталин. Пограничник предупредил, чтобы я этого не делал. Ну да ладно, поглядим, как, что.
Всю ночь шла посадка-погрузка на пароход «Крым». Огромный. Белоснежный. Я таких и не видывал. А там как было: ступил на палубу – и ты уже за границей! Целый пароход испанцев был. Я попросил позвать жену, а детей велел не будить. Бегоня вышла ко мне, спустилась по трапу. Обнялись. Поцеловались трижды. По русскому обычаю. Какие-то слова.
Ну я тут под это дело и обращаюсь к пограничникам: вот, дескать, детишкам учебники хочу передать – дозволяете? А они: да пожалуйста, батя. Я их в авоську положил и передал супруге.
На душе было у меня как-то путано, не верилось, что расстаемся навсегда. Не хотелось мне в это верить.
Корабль исчез в морской дымке. Я постоял-постоял и поплелся в город. На выходе из порта разговорился с незнакомым пожилым испанцем, жителем Одессы: «Я тут уж который день провожаю пароходы. Как на работу в порт хожу».
Еще помню, провожал я позже Гомеса – футболиста московского «Торпедо».
А тогда покатил я на поезде обратно в Москву. Вагоны были почему-то пустыми.
За окном мелькали наши просторы. Не представлял себе, что больше не увижу самых близких мне людей. Но как-то готовился и к худшему.
Из воспоминаний сестры Валерия Харламова, Татьяны.
Жили мы в Бильбао – главном городе испанских басков. Приехали в сентябре. А всего пробыли там восемь месяцев.
Языкового барьера у нас с братом вообще не было. Мы же с детства жили в общежитии испанцев, а потом в большой коммуналке, где среди соседей тоже были испанцы: с русского мигом переходили на испанский, а затем так же легко в обратную сторону. Но в целом у Валеры разговорный был получше, чем у меня. Щебетал только так!
Поселились, ясное дело, у дедушки Бенито с бабушкой Антонией – у маминых родителей.
Очень даже обеспеченными людьми они были. И наследство кое-какое им досталось, и сам дед работал, и на него работали. Какой-то бизнес имел, что-то с электричеством связанное.
Жили мы не в квартире – в хоромах барских! После московской-то коммуналки это означало, считай, попасть в графский замок… Хотя и в той нашей огромной комнате с видом на автодорожный институт нам с братом вольготно жилось.
Там, в Бильбао, на первых этажах зданий располагались магазинчики, бары, гаражи, склады. А люди жили выше. Наша квартира была на втором этаже с выходом в патио – внутренний тенистый дворик. Всего было семь комнат. Больше, чем вся наша коммуналка в Москве! Мы с братом в первые дни с широко открытыми глазами перемещались по дедовским владениям, но к хорошему, как известно, быстро привыкаешь. Одна комната – специально для хранения продуктов: овощи и фрукты в красивых плетеных корзинах, на деревянной перекладине на крючьях висят аппетитные окорока – бабушка заходит туда и срезает нам с Валерой огромные тонкие ломти для бутербродов, фирменное изделие испанской гастрономии – хамон называется. В той же кладовой были корма для собак – дедушка же на охоту ходил и держал двух красавцев-сеттеров. Мама – в одной комнате, Валера – в другой, я – в третьей, спальня маминых родителей, столовая, кухня.
1957 год. Бильбао (Испания). Бегоня Харламова с детьми и своими родителями
Адаптировались мы в школе легко. Но я легче, чем брат. Там как заведено было: зашел в здание, классы для девочек налево, для мальчиков направо, а двор для прогулок – общий; пришел в школу – надо помолиться, на большой перемене – тоже изволь молиться, после занятий – снова молиться. Ну а что поделать, католическая же страна.
Валера ходил во второй класс. Успеваемость нормальная была, а вот молиться ни в какую не желал. Да и не знал толком, как там что принято по католическому обряду. Всем только мешал. Ну, его классный руководитель раз огрел линейкой по рукам, другой, третий. В Испании это считалось в порядке вещей, дозволялось так наказывать школьников за непослушание. А Валерка-то ничего дома не рассказывал, терпел и терпел, но как-то за ужином мама заметила следы на руках от этой линейки. Назавтра, еле сдерживая праведный гнев, помчалась в школу. Разобралась скоренько. Больше Валеру Харламова из Советского Союза не трогали и молиться не заставляли.
Отдыхали мы в Бильбао просто замечательно! То с мамой куда-нибудь выбирались – живописные окрестности, холмистый рельеф, да и по самому городу, уютному и чистенькому, приятно было прогуляться, то сами находили себе развлечения. Брат в футбол гонял до одури, друг его закадычный спустя годы дорос до основного вратаря «Атлетика» из Бильбао! А я все прыгала через скакалку. Там-то все иначе – обязательно… поют при этом. Вместе с Валеркой на роликовых коньках учились кататься, в диковинку же было, ведь в Союзе о них и слыхом не слыхивали, появились они, кажется, только в горбачевскую перестройку. Еще любили мы гулять в районе заброшенных шахт: заросли ежевики, помню, там были; полудикая природа. Вольницей для нас, москвичей, это было.
Бенито с Антонией душой прикипели к нам – к внукам. Других же родных судьба раскидала по белу свету, а тут единственная дочь с детьми приехала из далекого и непонятного Советского Союза, приехала насовсем, приехала жить и воспитывать своих сына и дочь. Я всегда сопровождала бабушку в церковь и молилась там как положено. А Валерка повсюду с дедом мотался – и по служебным делам, и просто так на машине покататься. Дед даже поворотники при поворотах не включал, потому что внучек высовывал ладошку из открытого окна и показывал водителям, куда Бенито собирается совершить маневр. И ничего – все четко проходило, никаких дорожных происшествий не было. В городе Бильбао так девятилетнего Валеру Харламова и прозвали – русито. Сидели в уличных тавернах и с улыбками показывали рукой на дедовский «лимузин»: «Вон, смотрите, Бенито снова со своим русито разъезжает!» Дед очень хорошо играл на гитаре и пел замечательно. Горожане часто собирались в таверне только для того, чтобы услышать деда. А еще русито танцевал и показывал фокусы. Фокусы какие – с картишками в основном. Газету рвал на части и враз собирал ее вместе. На Новый год – именно в этот праздник баски гуляют на улицах и в тавернах, а Рождество непременно встречают дома – братишка заработал большущий поднос пирожных и даже денежек принес. Уж и наелась я до отвала.
Однако маме нашей было как-то не по себе. Не сразу это она ощутила, наверное, месяца три-четыре минуло. Ее душевное состояние все ухудшалось. За нами откровенно, даже не пытаясь это скрывать, следили, контролировали буквально каждый шаг, вплоть до того, какие радиостанции слушаем по вечерам. Кто-то из вернувшихся из Союза терпел, привыкая к такому безропотно, а кто-то мучился, его организм отторгал такую жизнь – будто в клетке. Почти все мужчины из числа тех, кто прибыл в Испанию на пароходе «Крым», оказались потом в тюрьме.
Мама еще со времен своего детства до эмиграции в СССР привыкла резать правду-матку, невзирая на лица; могла, особенно если что-то больно заденет ее, идти до конца, борясь за справедливость.
Это недовольство наряду с душевным дискомфортом накапливались, накапливались – и, наконец, уже по весне мама не выдержала и написала папе весточку: «Прошу тебя, Боренька, забери нас отсюда! И – поскорей, ради бога».
Отец быстренько оформил необходимые документы по линии Красного Креста с требованием вернуть детей.
А нам, детям малым, мама, плотно закрыв дверь своей спальни, сказала просто и решительно, тоном, исключавшим возражения: «Дети, мы едем к нашему папе. Домой возвращаемся. В Москву».
Возвращались мы долго. Ехали на поездах. Сначала отправились во Францию. Из-за того, что в те годы в Испании не было советского посольства. В Париже месяц жили у маминой тетушки. Ничего в памяти от тех дней не отложилось.
Мы с Валерой жили ожиданием встречи с Москвой. Помню только, как медленно и нестерпимо тягуче поезд катит вдоль перрона Киевского вокзала.
Мы с братом визжали от радости, завидев в окошко отца, – выбежали к нему, он стиснул в объятиях сына, опустил его на землю и, глядя мимо меня, спросил: «А где ж Таня-то?!» Не узнал меня. Ладно, повзрослела – уезжала с челочкой, а вернулась – и все на пробор.
Из воспоминаний Бориса Харламова
Я как телеграмму получил – поезд такой-то, вагон такой-то, – прямиком на завод побежал отгул брать. Ясное дело, мои мать с отцом прознали о таком событии. А было это под Пасху, точно помню, что под Пасху.
Отец-то мой отродясь на такси не катался, а тут аж ЗИМ заказал! Как-никак, внук с внучкой на родину возвращаются, они ведь тоже не ведали, доведется свидеться с ними когда-нибудь али нет. Ну, дед Валеркин, правда, так разволновался, что перепутал и прикатил сначала на Курский вокзал. Но с запасом прикатил и потому успел вовремя на Киевский.
Я по перрону шел – ноги меня то сами несут, а то подкашиваются. Волновался жуть как. Встретились. Они как из вагона-то вышли, меня счастье переполнило. Обнялись. Поцеловались.
Домой на Ленинградский проспект на ЗИМе подруливаем. Поднимаемся к себе. Батюшки-светы – а стол-то наш огромный накрыт скатертью-самобранкой! Оказалось, что матушка моя все, что состряпала к Пасхе, сюда и притащила. Ключи же у нее от нашей комнаты были, само собой. Я еще, помню, сбегал в ближайший магазин и купил маленькие такие бутылочки шампанского. Для женщин, сами понимаете.
Конец первой части
Источник 1
Источник 2
Источник 3
Источник 4
Источник 5
Источник 6
