Знакомство с прозой Чехова тогда уже состоялось, а когда я стал читать его письма, — узнал о нравах Сретенки конца XIX века.
"Отчего у Вас в газете ничего не пишут о проституции? Ведь она страшное зло. Наш Соболев переулок — это рабовладельческий рынок", — писал Чехов издателю Суворину со знанием дела. Проституток Антон Павлович посещал регулярно. Самый фешенебельный публичный дом "Руднёвка", №22 в Соболевом (ныне Большом Головином) переулке, украшали беременные кариатиды. Вряд ли архитектор Виктор Фомичёв в 1880 году намекал на что-то такое, но — угадал. А вообще по переулку располагались больше двадцати публичных домов: Чехов очень удачно выбрал место жительства...
...и в автобиографичном рассказе "Припадок" описал впечатления студента Васильева от посещения борделя:
"Прижавшись к забору, он стоял около дома и ждал, когда выйдут его товарищи. Звуки роялей и скрипок, весёлые, удалые, наглые и грустные, путались в воздухе в какой-то хаос, и эта путаница по-прежнему походила на то, как будто в потёмках над крышами настраивался невидимый оркестр. Если взглянуть вверх на эти потёмки, то весь чёрный фон был усыпан белыми движущимися точками: это шёл снег. Хлопья его, попав в свет, лениво кружились в воздухе, как пух, и ещё ленивее падали на землю. Снежинки кружились толпой около Васильева и висли на его бороде, ресницах, бровях... Извозчики, лошади и прохожие были белы.
«И как может снег падать в этот переулок! — думал Васильев. — Будь прокляты эти дома!»
Оттого, что он сбежал вниз по лестнице, ноги подгибались от усталости; он задыхался, точно взбирался на гору, сердце стучало так, что было слышно. Его томило желание скорее выбраться из переулка и идти домой, но ещё сильнее хотелось дождаться товарищей и сорвать на них своё тяжёлое чувство. Он многого не понял в домах, души погибающих женщин остались для него по-прежнему тайной, но для него ясно было, что дело гораздо хуже, чем можно было думать. Если та виноватая женщина, которая отравилась, называлась падшею, то для всех этих, которые плясали теперь под звуковую путаницу и говорили длинные отвратительные фразы, трудно было подобрать подходящее название. Это были не погибающие, а уже погибшие. «Порок есть, — думал он, — но нет ни сознания вины, ни надежды на спасение. Их продают, покупают, топят в вине и в мерзостях, а они, как овцы, тупы, равнодушны и не понимают. Боже мой, боже мой!»
Церковь этим всем не интересовалась, и вроде никого никогда не смущало, что улица Сретенка вместе с районом называются так в честь Сретенского монастыря (сейчас у него адрес по Большой Лубянке, но раньше и это была Сретенка). Монастырь заложили в 1397 году там, где двумя годами раньше москвичи сретали (встречали) Владимирскую икону Богоматери. Великий князь Василий Дмитриевич выписал её в столицу как психологическое оружие, ожидая нападения Тамерлана.
В истории всё переплелось: и угрожающие Москве узбеки, и церковнославянский язык, и Чехов, и проститутки, и дворовые игры будущих героев, и церковь, у которой по-прежнему есть другие интересы, кроме спасения погибающих девичьих душ.
