Серия «Самый тёмный угол»

— Залезай!

Я с трудом вскарабкался, помогая свободной рукой. Соня надела перчатки и заставила вытряхнуть в большую стелянную колбу весь снег из ладони и из кармана. Отнесла в холодильник с препаратами в своей подсобке, потом долго и тщательно оттирала мою кисть каким-то спиртовым раствором.

— Да ничего мне не будет! — устало сказал я. — Сам пытаюсь понять, почему? Или всё это какой-то театр для приезжих?

— Ну да, — ехидно ответила девушка, продолжая растирать руку. — Захарыч ноги оттяпал, чтоб дурачка городского позабавить. И все остальные тоже.

— Кто-то по пьяни не помнит, как искалечился. Может, отморозил. А кто-то, возможно, врёт. Легенду поддерживает…

Соня врезала мне пощёчину.

— Заткнись! Моя мама… Не по пьяни и не врёт!

Она отошла к доске, резко сорвала перчатки и швырнула в мусорную корзину. Я почувствовал себя виноватым.

— Прости, Сонь. Я видел твою маму. Случайно. Думал тебя застать, извиниться за снежки…

Я подошёл к ней сзади и обнял за хрупкие плечи. Девушка тяжело вздохнула:

— Это отчим мой. Пил как тварь. В один из «стальных» снегопадов мы его тащили домой, рисковали. А он вырвался, маму схватил и головой — в сугроб… Я её только вчера из больницы забрала. До сих пор снится, как у неё лицо сползает багровой маской… Как она пытается крикнуть и только хрипит… Десятки операций за три года… Кожа, слизистые, даже горло и связки… Зато живая… А алкаша этого Валентин Серафимович в город увёз. Говорил, что в милицию сдал. Больше его тут не видели. А снег…

Соня скинула мои руки, прошла в препараторскую и вернулась с микроскопом, колбой и какими-то инструментами. Надела более плотные перчатки и защитные очки. Пару минут возилась со всем этим и, наконец, поманила рукой.

Я прильнул глазами к двойному окуляру и не мог поверить увиденному. Передо мной на подсвеченном белом фоне кружились невероятно изящные и красивые снежинки серовато-стального оттенка, самых разных размеров и узоров. Именно кружились. Но не падая лёгким хороводом на ветру, а лёжа на плоском стекле и непрерывно вращаясь на месте. Ускоряясь и замедляясь, цепляя друг друга зубцами или в одиночку. Словно маленькие шестерёнки какого-то механизма. Смертельно опасного для живой плоти…

Это было необъяснимо и завораживающе, я не мог оторваться или прокомментировать. Потом заметил, что снежинки тают. Превращаются в грязно-серые капли, продолжая вращение до полного растворения.

Я, наконец, поднял голову. Соня смотрела на меня с нескрываемой насмешкой.

— Отвечу заранее: это просто вода. Грязная, с примесями разных веществ. Ничего необычного. Или, наоборот, настолько сверхъестественное, что наши реактивы не в силах это распознать. Для тела безвредна. В отличие от её ледяной формы…

— Это Объект сделал? Какое-то новое оружие?

Учительница химии пожала плечами и отвернулась, кусая губы. Воспоминания о том, что случилось с мамой, похоже, крепко выбили её из колеи.

— Сонь… — я взял девушку за руки и посмотрел в заплаканные серые глаза с покрасневшими веками — Поехали отсюда? Вместе! И маму заберём. Будем в городе жить…

— Мы часть Затворок, Юр, — тихо перебила Соня. — Я не могу. А ты уезжай, пока про это не узнали.

Она красноречиво сжала мою руку, на которой снежинки не оставили следов. В дверь класса постучали, заставив девушку вздрогнуть и отойти. Пока она уносила всё со стола в подсобку, зашёл Валентин Серафимович. Молча и пристально осмотрелся, уцепился за пару грязных следов на подоконнике. Широко улыбнулся, и смерил меня колючим взглядом:

— Юрий Вадимович-то у нас романтик! Чего так рано пришёл? Бурная ночка?

Я не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами. Директор молча кивнул и вышел в коридор. На пороге обернулся:

— Ничего не хочешь мне рассказать?

Я неожиданно вспылил:

— А вы ничего не хотите мне рассказать? Или у вас не принято приезжих предупреждать об опасности? Сами должны догадываться?

Директор поджал губы, глядя на меня, словно оценивая. Смотрелось это очень высокомерно.

— Приезжие разные бывают, — ответил он поучительным тоном. — Умные сами расспрашивают. А те, кто себе на уме, молчат и присматриваются. А мы присматриваемся в ответ.

— И что рассмотрели?

— Что некоторые радио не слушают и в метель без шапки гуляют. «Бабушке назло уши отморожу?» — Валентин Серафимович уже откровенно насмехался надо мной. — И ведь уши-то на месте. И даже пальцы.

Я почувствовал нарастающее беспокойство. Похоже, этому человеку известно всё, что происходит в селе. Оставалось прикидываться дурачком.

— Я просто успел в дом к Петру Захаровичу зайти.

«Пока снег ещё белый»

Директор наклонил голову и медленно проговорил тоном театрального судьи:

— Успел, значит? Принято. Работайте. После обсудим.

***

Обсудили мы только в конце февраля.

Это последняя и самая глубокая царапина в памяти о том роковом годе в Затворках.

За зиму я неоднократно мотался домой, к родителям. Каждый раз возникала мысль остаться в городе, но я всегда возвращался. Надеялся рано или поздно убедить Соню уехать со мной. После разговора в кабинете химии она совсем отдалилась. Мы редко виделись в школе, а вечерами девушка заботилась о маме, избегая даже переписок по СМС. Меня это тяготило настолько, что я начал курить. Тогда я ещё не понимал, что Соня стала моей первой серьёзной любовью. И последней тоже…

Ни в какие инстанции я так и не написал. Захарыч отговорил со своей прямой и бесхитростной логикой. Если всё происходило под контролем «сверху», то меня явно «заткнут». Возможно, весьма радикально. А если Москва ни при чём, то мне просто никто не поверит. Загадочный Объект в лесу, полное село инвалидов, женщина без лица, терзающие плоть снежинки-шестерёнки… За четыре месяца я и сам уже думал, не было ли всё это пьяным бредом, как тот скелет в моём сарае. Но отчего-то местные продолжали бояться снегопадов, а радио регулярно оценивало их угрозу. Перед очередной порцией стихов Есенина…

Коллеги и жители села косились недружелюбно и общались неохотно. Словно это мне теперь было известно что-то, недоступное всем остальным. Такая смена ролей поначалу даже забавляла. Валентин Серафимович смотрел холодно и мрачно, однако молчал.

«Стальных» снегопадов с той ночи в ноябре больше не было. Школьники заметно расслабились. Они по-прежнему не играли в снежки и ходили в любые осадки укутанными. Но уже не вглядывались в окна так тревожно и неотрывно. За глаза меня почему-то прозвали Роботом. А однажды Антон из шестого «Б» прямо спросил, настоящие ли у меня руки. Взяв его за пальцы, чтобы доказать живое тепло, я впервые увидел в глазах мальчика неподдельный испуг. А ведь он единственный, кто не боялся даже снегопадов.

Захарыч, к которому я иногда заходил в мастерскую или домой, советовал опасаться Валентина Серафимовича, повторяя одну и ту же мысль:

— Их власть держится на страхе. А «стального» снега давно не было. Тут ещё ты со своим «иммунитетом».

И так уж совпало, что после очередного нашего разговора директор вызвал меня к себе. Заглянул в мастерскую и махнул рукой. Я на минуту задержался во дворе школы и закурил. Нервы почему-то не успокоило, зато вызвало приступ кашля. Тогда мне казалось, что это из-за сигарет.

В кабинете Валентина Серафимовича было идеально чисто, всё разложено в строгой симметрии и практичности. Сам директор сидел во главе длинного стола, приглашая жестом присаживаться напротив. Дистанция меня обрадовала.

Валентин Серафимович долго рассматривал мои руки, лежавшие на столе, потом неожиданно сказал:

— Весна близко! Всё ещё ничего не хочешь мне рассказать?

— Например?

— Что такое этот «стальной» снег, по-твоему?

Похоже, он выбрал тактику, при которой оппонент не может предугадать ход диалога, теряет нить и становится «лёгкой добычей».

Я пожал плечами:

— Секретное оружие?

— Оружие… — прищурился Валентин Серафимович, — А в чьих руках?

— Ну точно не в моих!

Я попытался засмеяться, но смех вышел нервным. Директор так недобро уставился на мои кисти, что я поспешил сунуть их под стол.

— А этого никто не знает, — мрачно ответил Валентин Серафимович. — Даже Объект.

Он встал из-за стола и начал медленно прохаживаться по кабинету под портретом молодого президента.

— Выбросы, радио, шестерёнки под микроскопом, люди в противогазах… Всё выглядит как дешёвый фантастический триллер. Но что если Объект не генерирует этот… «снег»… а изучает? Получил откуда-то и теперь пытается контролировать? Не всегда успешно.

Мужчина резко остановился и принял очень важную позу:

— А знаешь, почему? Потому что он живой!

— Кто? — переспросил я. — Снег?

— Именно! Звучит бредово. Но я здесь живу уже очень давно. Помню самый первый «стальной» снегопад. Помню каждый из них! Изучал, наблюдал, анализировал… Чудом не пострадал. Сам по себе снег из металлов не уникален — любой астроном подтвердит. Только не для нашей планеты. И если это металл, то какой? Что-то, внеземное, метеоритное? Полностью распадается на атомы, когда тает? Допустим. Но почему эти «шестерни» столь избирательны? Одежда цела, а плоть — на молекулы?

Ответов у меня не было. Вопросы, которые задавал директор, и правда казались логичными, но почему-то мне в голову не приходили. Собеседник продолжил, важно подняв указательный палец:

— Потому что они не просто живые, но и разумные!

Он выдержал паузу, наслаждаясь моим искренним удивлением, потом вернулся в своё кресло и начал объяснять.

— Люди быстро научились бояться снега. Любого, от греха подальше. Калек становилось всё меньше, а «стальных» снегопадов всё больше. Но рано или поздно кто-нибудь всё равно попадал. По пьяни или по глупости…

— Или не по своей воле, — вставил я, вспомнив Сонину мать.

Директор подозрительно прищурился, словно уловил намёк на что-то другое, но продолжил:

— И как только стальное окрашивалось красным, «особые» снегопады прекращались. Порой — до следующей зимы. «Снег», слово хищник или древнее божество, получал свою жертву и успокаивался. Эта схема всегда работала. До сих пор…

Последние слова были сказаны с неприятным нажимом. Я посмотрел в насквозь прожигающие глаза директора. В моей груди будто тоже завертелись какие-то шестерёнки, ускоряясь и сбиваясь с ритма. Захотелось вскочить и выбежать из кабинета, но за моей спиной открылась дверь и вошёл высокий широкоплечий мужчина. Кузнец, с супругой которого директор крутил роман, если верить Захарычу. И я понял, что своим ходом мне отсюда уже не уйти. Валентин Серафимович подошёл сбоку и навис надо мной, опираясь на стол крепким кулаком.

— Поэтому спрашиваю последний раз. Ничего не хочешь мне рассказать?

Я решил блефовать.

— Ладно, вы меня раскусили. Я один из них.

Звучало не слишком убедительно. Кто такие «они», я понятия не имел. Но играть пришлось до конца.

— Отпускаете нас с Соней… Софьей Максимовной в город, я высылаю вам подробности. Объект закроют, «стального» снега больше не будет.

Директор молча переглянулся с кузнецом, потом снова посмотрел на меня и вдруг расплылся в широкой ядовитой улыбке:

— Ах ты маленькое брехло!

Его кулак со здоровенной золотой печаткой врезался мне в челюсть, вытряхивая сознание.

Я очнулся, сидя на стуле в одних трусах, в полумраке какого-то длинного помещения. Было очень холодно, спина затекла, пошевелиться мешали верёвки, стянувшие тело и конечности. Челюсть болела, в голове отдавался каждый звук. В тусклом желтоватом свете лампочек тут собралась, наверное, половина села. Многих я знал, а кого-то видел впервые. Костыли и подвязанные рукава выдавали людей, пострадавших от снегопадов. Теперь все они ждали ответов. Или наказания. Виноват ли я хоть в чём-то, их едва ли интересовало.

Валентин Серафимович стоял в свободном полукруге, спиной ко мне. Большую часть пламенной речи я, кажется, пропустил.

— Так что я спрашиваю вас, дорогие сограждане, — гремел голос директора, — если снег сегодня не соберёт урожай, не возьмёт ли он через год двойную цену?

Палец оратора указал в мою сторону.

— Мы не знаем этого человека! Даже те, кому поручили узнать его поближе, мало что выведали.

При этих словах Захарыч в толпе опустил голову, а Соня, которую я разглядел не сразу, закрыла лицо руками и поспешила к выходу. Увидев знакомые ворота, я осознал, что нахожусь в своём сарае. Похоже, тот скелет мне всё-таки не привиделся… Впору позавидовать, что одежды на нём оставили побольше. Интересно, кем был мой предшественник? Его тоже не тронул снег? Или у местных традиция приносить в жертву пришлых? Горечь предательства и ужасные предчувствия навалились разом. В груди закололо.

— Мы годами страдали! — завопил Валентин Серафимович.

— Да! — отозвалась толпа.

— Чужак не страдал вместе с нами!

— Да!

— Пусть снег заберёт чужака вместо нас или наших детей!

— Дааа!!!

— Фанатики и убийцы! — усмехнулся я, как только голоса стихли, — Меня же ваш снег не берёт…

— Возьмёт, — уверенно ответил директор. — Если правильно подать.

В длинной шубе и меховой шапке он напоминал вставшего на дыбы медведя. И только сейчас я заметил в его руках снеговую лопату.

Валентин Серафимович поднял руки и помахал в сторону ворот. Снаружи послышался шум двигателя. Толпа расступилась. В сарай, впритирку по ширине ворот, медленно вползала задним ходом «ГАЗель». Вместо привычного синего тента у машины был белый рефрижератор. Грузовичок остановился в пяти шагах от меня, двигатель замолчал. Из кабины вылез человек с ещё одной лопатой, в плотном комбинезоне и защитных очках поверх лыжной шапки, скрывающей лицо. Но крупную фигуру кузнеца-рогоносца не узнать было сложно. Повинуясь жестам директора, он открыл дверцы холодильной камеры. Зрители зашептались и в ужасе попятились от машины.

Я горько усмехнулся и покачал головой. Если меня не сожрут шестерёнки, то всё сделает холод. Лучше бы я пошёл в армию…

«И летит, летит, нацеленный в висок

Самый первый снег…»

В голове пел «Сплин», пока муж и любовник Эллы Илларионовны закидывали меня в две лопаты. Если до этого я замерзал, то сейчас, под тяжёлым холодным покровом я почувствовал, что отогреваюсь. Лишь больно кололо в груди.

Когда я окончательно превратился в сугроб, из которого торчала только голова, в сарае наступила полная тишина. Мне казалось, что я слышу тихое шуршание миллиардов шестерёнок, покрывающих моё тело. Но вреда они мне по-прежнему не причиняли.

Люди смотрели, затаив дыхание. Толпа во все времена безмозгла и кровожадна. Гладиаторы, пытки, казни, трэш-блогеры и снафф-контент… «Хлеба и зрелищ!» Если шестерни всё-таки вгрызутся в мясо, эти убогие испытают экстаз? Хорошо, хоть детей не притащили. Может, у них ещё есть шанс вырасти людьми…

Валентин Серафимович был явно разочарован. Он несколько раз обошёл вокруг сугроба, остановился в поле моего зрения и прошептал:

— Кто же ты такой, ублюдок?

— Я ж говорил, — улыбнулся я. — Один из них. Из невкусных.

— Ах из невкусных, — зло улыбнулся в ответ директор. — Может, просто соус не тот?

Он резко размахнулся и лопатой ударил меня по лицу. Переносица хрустнула, в глазах поплыли цветные узоры и сделалось горячо. На серую рыхлую массу возле моей шеи закапала кровь. Снег зашипел и задымился каким-то дешёвым спецэффектом. Глаза Валентина Серафимовича готовы были выскочить из орбит:

— Начинается! — крикнул он, радостно поднимая лопату над головой.

В это время «ГАЗель» завелась и медленно поползла на выход из сарая. Освободившееся место тут же заполнили селяне с горящими хищными взглядами. И в этот момент я тоже понял, что начинается.

В груди закололо просто нестерпимо, но это, похоже, было не сердце. Как будто лёгкие наполнились жидким огнём. Или, наоборот, чем-то неистово ледяным.

«Первый снег был чище, чем мы все…»

Всё моё снежное покрывало вдруг разом поднялось в воздух, словно рой насекомых. Огромное стальное облако на секунду повисло над людьми. Я с удовольствием наблюдал, как на их лицах кровожадность сменяется ужасом. Только бы всё это чудо не улетело через крышу, оставив меня заведённым фанатикам! Но вышло иначе.

Толпа завопила. Крича и расталкивая друг друга, люди рванули к выходу, перекрытому медленно выезжающей «ГАЗелью». Десятки рук бешено забарабанили по дверцам рефрижератора. Часть роя мигом слетела вниз и ринулась в выхлопную трубу. Двигатель заглох до того, как водитель прибавил скорости. Выход оказался полностью блокирован.

— Толкаем! — заорал директор.

Напуганная толпа могла выбить машину как пробку из бутылки шампанского. Но снег пришёл за своим урожаем.

Жуткие зрелища часто бывают необъяснимо притягательными. Не хочется смотреть, но взгляд отвести невозможно. В этот раз снег не был таким избирательным. Не выискивал незащищённые участки. Он изголодался не на шутку, проникал в рукава, штанины и за воротники. Люди визжали и хрипели, фонтанировали кровавыми брызгами и оседали кучками зимней одежды. Валентин Серафимович неподвижно стоял с лопатой в руке, покрытый кровью односельчан. Он развернулся ко мне с обезумевшим лицом, размахнулся… Рой снежинок поднял его в воздух, закрутил, практически завязывая в узел, и вывалил из распахнувшейся шубы кучу лишённых плоти костей и лопату…

Я понимал, что, потеряв сознание, точно замёрзну. Но не отключиться после всего увиденного просто не смог…

***

Теперь, спустя двадцать лет, любой назовёт эти строки бредом. Да, среди моих лекарств всё больше наркотических. Но в реальности своих воспоминаний я уверен. Как и в реальности рака, доедающего мои лёгкие.

Я так и не понял, почему снег выбрал меня. Я стал для него своим, случайно вдохнув пару снежинок? Может, среди них оказался аналог пчелиной матки? Этакая «снежная королева?» Как бы то ни было, кроме меня, в том сарае не выжил никто.

Я очнулся через сутки в районной больнице, с пневмонией и лёгкими обморожениями. Узнал от врачей, что в Затворках произошла трагедия. Десятки людей сгорели при пожаре в местном ДК. Думаю, это Объект замёл следы до приезда полиции. Моё имя не фигурировало, меня никто не допрашивал. Но кто сообщил обо всём на Объект? Я хотел верить, что это Соня пыталась меня спасти. И не хотел думать, что был для неё только заданием… Больше о них с мамой я с тех пор ничего не слышал.

После репортажей о «пожаре» оставшихся жителей всё-таки переселили. Затворки остались точкой на карте и царапинами в моей памяти. Я так и не смог их залечить — ни быстро растаявшим браком, ни алкоголем, ни психотерапией. Узнав страшный диагноз, я понял, что это расплата за спасение. Когда химия и лекарства перестали справляться, я уехал в Затворки. Насовсем. Родители не возражали — наблюдать моё угасание было бы тяжелее.

Здесь вместе со мной ещё доживает кое-кто из стариков. Нет больше ни школы, ни больницы, ни магазинов. Остались только традиции.

Я проглотил россыпь таблеток и закурил, шумно выдыхая единственным лёгким. Посмотрел на часы ноутбука, потом на искрящийся белый снег за окном. Прислушался к ощущениям в груди. Похоже, угроза минимальна. Так и скажем.

Я откашлялся, пододвинул поближе томик Есенина и включил радиопередатчик.

Цепочку воспоминаний в этом странном дневнике начну с первого приезда в Затворки. Был август 2005-го. Некогда большое село, как и многие, превратилось в полузаброшенную деревеньку. Чудом здесь сохранилась «девятилетка», колхоз и даже больница. Всё это продолжало «коптить», потому что обслуживало некий Объект в лесах неподалёку.

Единственный рейсовый автобус пришлось бы ждать сутки, поэтому из райцентра меня подбросил водитель хлебного грузовика. Он же и поделился информацией. Не забыл упомянуть летающие тарелки, секретное оружие и людей в химзащите. Всё это «точно видел один знакомый». Наверное, как и рядом с любым из военных городков.

Школа, которую легко было найти по заросшей аллее от центральной площади, встретила краской, свежей древесиной и прочими запахами ремонта. Всё это в связке с летней жарой и волнением вызвало головную боль.

Директор лично повёл показывать предоставленное жильё. Высокий плотный мужчина с красным лицом и волнистой сединой напомнил Ельцина в его «лучшие годы». Но вместо специфического тембра имел густой, хорошо поставленный баритон. А тёмно-карие глаза, несмотря на широкую улыбку, неприятно прожигали насквозь. В голове всплывали два слова: «самодур» и «манипулятор». И очень хотелось, чтобы ассоциации оказались ошибочными.

Позади кирпичного двухэтажного здания школы располагался стадион. Точнее, вытоптанное футбольное поле с парой ржавых ворот и десятком деревянных лавочек. Стайка мальчишек, гоняющих мяч под не слишком цензурные крики, при виде нас затихла и поздоровалась. Валентин Серафимович строго погрозил им пальцем и повёл меня дальше, прямо через центральный круг. Я буквально спиной ощущал взгляды будущих учеников и был уверен, что они обсуждают «новую жертву». Тогда всё это казалось преодолимыми трудностями.

Сразу за школьной территорией начинались заросшие бурьяном поля. Слева вдали виднелись руины ангаров, справа скелетом какого-то динозавра торчал ржавый комбайн. Мы направились протоптанной дорожкой к одинокому деревянному домику посередине. Попутно Валентин Серафимович рассказывал:

― Тут старый Карпыч жил. При колхозе когда-то сторожем числился. Потом эту часть забросили, его переселить хотели, а он ― ни в какую. Поэтому домик и уцелел. Даже электричество есть. Лет пять назад шалили, конечно, провода резали. Вот, заново натянули к твоему приезду.

Директор выразительно посмотрел на меня. Наверное, ожидал, что я проникнусь благодарностью и не сбегу в самом начале сентября. Я молча дёрнул дверную ручку. Оказалось не заперто. Жара набирала обороты, но в пыльном полумраке жилища было прохладно. Старая ветла в палисаднике удачно затеняла ржавую крышу. Удивительно, что дерево, как и сам дом, до сих пор не ушли на дрова. Тянуть газ в такую глухомань едва ли планировали.

Малюсенький коридорчик вёл в кладовку, засыпанную углём. В полумраке на чёрных глянцевых камешках плясали яркие солнечные пятна.

― Крыша местами как решето, ― задумчиво кивнул директор. ― Поправим. С ремонта школы что-нибудь выделим.

Единственная жилая комната не обманула ожиданий. Пожелтевшие обои, маленькая печка в углу, умывальник с разбитым зеркалом, крепкий старый шкаф, круглый столик у одинокого окна и, внезапно, больничная койка. Видя моё удивление, Валентин Серафимович пояснил:

― У Карпыча диван был. Столетний, продавленный. На нём и помер. А нашли только дней через… Нда… Вот, заменили, чем смогли. Не сомневайся, кровать новая. Больница у нас в порядке, может себе позволить.

Я сбросил объёмную сумку на пол и с удовольствием расправил плечи. Директор хлопнул меня по спине и бодро сказал:

― Располагайся! Если что ― обращайся. По предметам не помогу, математик всё-таки. В остальном — всегда рад.

― Спасибо, ― неуверенно проговорил я.

Немного коробило из-за того, что меня даже не спросили, подходит ли мне жильё. Из удобств имелась только электроплитка на подоконнике. Однако качать права с первого дня казалось неразумным.

На выходе Валентин Серафимович обернулся и посмотрел на меня с нескрываемой иронией:

― Ну что, Юрий Вадимович, потянешь три предмета? Хотя придётся. Сам понимаешь, коллектив маленький. Зато часы, нагрузка. Завтра ждём на работу. Молодец, что устроился с августа. С ремонтом поможешь и сам освоишься.

Директор вышел в изрядно уже разогретое утро, оставив неприятный осадок. За пять лет обучения и практики я привык к обращению на «вы» и по имени-отчеству. Как от учеников, так и от преподавателей. А тут с порога бесцеремонно «тыкают». Я понял, что всё ещё ближе к мальчишкам, от которых хотел отгородиться столом, чем к новым своим коллегам…

Подумав немного, я поднял сумку и снова повесил на плечо. Надо было где-то найти надёжный замок.

***

Каждое событие, повлиявшее на моё нынешнее состояние, словно кошачья лапа, оставляло царапину в памяти. Новая отметина появилась довольно быстро. Кое-как привыкая к выделенной жилплощади, я начал ходить на работу. Первую неделю занимался ерундой, вроде протирания плафонов и перетаскивания тяжестей. Дети и их родители, помогавшие с ремонтом, были приветливы и настраивали на оптимистический лад.

В конце второй недели директор отрядил меня в помощь учителю технологии. Пётр Захарович, или просто Захарыч, оказался стереотипным трудовиком. Даже трезвый раскачивался при ходьбе, за что ученики прозвали его Морячком. Походкой и сизым носом он действительно напоминал персонажа «Деревни дураков». Однажды кто-то пришил к берету учителя рыжий помпон, чем вызвал громкую брань и швыряние инструментов. Теперь Морячок на время стал моим начальником, и я искренне боялся не сдержать при нём улыбки.

Весь день мы сортировали школьную мебель, отправляя размалёванные ручками парты в ремонт или на дрова. Пару кособоких стульев мне разрешили забрать. Захарыч был строг и молчалив, словно присматривался к чужаку. Ближе к вечеру я отпросился отнести стулья домой, заодно зашёл в продуктовый. Пить водку в жару не хотелось, поэтому я взял две бутылки портвейна. Глаза старого педагога заблестели, но он мастерски изобразил равнодушие. Лишь нехотя махнул рукой:

― Плесни, раз принёс.

После пары стаканов трудовик заметно оттаял. Начал расспрашивать обо мне и о моих планах на будущее, то и дело усмехаясь и качая головой, как полагается мудрому наставнику. О себе говорил неохотно, всё время переводя разговор на других.

Важных моментов в общении было два. Я не ошибся в оценке директора. По словам Захарыча, он «мнил себя царём», которому неплохо бы «поправить корону шерхебелем». Что такое шерхебель мне, гуманитарию, было неизвестно. Но звучало обидно. Также выяснилось, что у Валентина Серафимовича роман с молодой учительницей начальных классов Эллой Илларионовной. Вспомнив, как она красила лавочки во дворе, порхая в лёгком голубом сарафане, я невольно позавидовал директору. И пожалел детей. Язык же сломать можно! Элла Илларионовна… Словно перекличка пастухов на альпийских лугах… А ещё у неё был суровый и крепкий муж-кузнец. И однажды директор так «дозвездится», что Захарыч всё этому кузнецу выложит. Вот тогда-то головы и полетят. Буквально…

Разливая остатки второй бутылки в мятые железные кружки, трудовик повторил, наверное, в пятый раз:

― В общем, Элку не трожь!

Я с серьёзным видом покачал головой:

― Даже глядеть на неё не буду.

― Ну глянуть-то можно, почему же, ― Захарыч подозрительно прищурился. ― Или ты из «этих»?

― Да не дай бог! Мне просто… химички больше нравятся! ― отшутился я.

Трудовик задумался и тихо проговорил:

― Да, Соня хорошая девочка. Только присмотреться к ней надо.

Уже поздно вечером, запирая мастерскую, Пётр Захарович кинул мне вслед:

― Ехал бы ты отсюда, Юра! Пока можешь.

Я махнул рукой и шатаясь ввалился в помещение школы. Открыто. Значит, кому-то ещё дома не мёдом намазано. Я подошёл к стене и сфокусировал взгляд на стенде «Наши учителя». Вот тут, скорее всего, влепят моё фото. Прямо рядом с некой Софьей Максимовной. Надо же, какое совпадение… Это к ней, что ли, присмотреться надо? Мой рот невольно расплылся в глупой пьяной ухмылке.

Про химичек я ляпнул просто так. Теперь с фото над подписью «учитель химии и биологии» на меня смотрела худощавая конопатая девушка. Я был убеждён, что рыжие делятся на два типа: яркие-красивые и блёклые-незаметные. Середины не бывает. Софья Максимовна оказалась, на мой взгляд, из откровенно блёклых. Но настоящая красота часто скрывается внутри. Да и поживёшь тут в одиночестве…

Толком не помню, как я дошёл до дома. По пути через поле даже с кем-то здоровался. Свежекупленный амбарный замок придавал моей халупе иллюзию защиты. Ввалившись в комнату, я плюхнулся на один из школьных стульев у стола. Подпёр голову руками и долго смотрел в окно. Начинало темнеть. Вдалеке, через заросшее поле и жиденькие посадки, белело здание школы. На первом этаже горел одинокий огонёк. Я вынул из кармана джинсов телефон ― простую дешёвую «звонилку». Ни звонков, ни СМС. Никому я не нужен. Может, и хорошо?

Я впервые в жизни почувствовал себя свободным. Всё студенчество завидовал приезжим однокурсникам. Никто им не указ. Гуляют и спят, где хотят и с кем хотят… А они завидовали нам, местным, сытым и не думающим о деньгах… Теперь я такой же приезжий. Сам себе хозяин. Захочу ― нажарю сейчас картошки. Или пойду в магазин и куплю чего-нибудь вредного и вкусного. Или возьму ещё портвейна и уйду на всю ночь шляться по лесу. Может, костёр разведу, искупаюсь в реке. Позвоню своей бывшей часика в два ночи… А может, курить начну. Хотя нет. Денег жалко.

Я вдруг понял, что до сих пор не изучил толком свои владения. Ведь кроме кособокого деревянного туалета позади дома имелся двор. Пока ещё не совсем стемнело…

Отдельного выхода во двор не было. Я полюбовался с крылечка гнилым палисадником с зарослями крапивы. Поднял голову на сыплющие листвой ветви старого дерева. Помахал рукой огоньку в здании школы и пошёл обходить дом справа.

Забор почти полностью растащили, как и большинство сараев. Уцелело лишь одно длинное строение из шлакоблоков — какой-то ангар или гараж. На воротах висел наглухо проржавевший замок. Пришлось сходить в угольную кладовку за топором. Алкоголь и не слишком умелые руки заставили повозиться и погреметь. Кроме обломков провалившейся местами крыши, внутри не было ничего. Однако меня заинтересовало нечто на полу у дальней стены. В нос ударил запах застарелой гнили. Придётся вычистить всё как следует.

Мой телефон имел бонус в виде фонарика. Включив его, я осторожно шагнул в глубину сарая. У дальней стены валялись какие-то деревяшки и тряпки. Я собрался уже выходить, но что-то тревожно кольнуло внутри. Направив свет на ворох разноцветной ткани, я подошёл ближе. В голове неприятно застучала кровь. Из-под тряпок выглядывало нечто, напоминавшее кости человеческой руки. Ветка? Я шумно выдохнул и разгрёб тряпьё. Фонарик высветил желтоватый череп с остатками светлых волос ― таких же, как у меня…

Я поспешно выбрался наружу и убежал в дом. Зачем-то подпёр дверь изнутри одним из стульев. Долго сидел на другом, положив топор на колени и не зажигая свет. Резко протрезвевшая голова пульсировала болью и паникой, подбрасывая исключительно мрачные варианты.

Проворочавшись в постели остаток ночи, я уснул только с рассветом. Недолгий беспокойный сон принёс ещё больше головной боли. Благо был выходной. Я вышел из дома ближе к обеду. Солнце уже припекало, но меня била крупная дрожь, подкреплённая похмельем. Я постоял несколько минут у порога, щурясь на школьное здание вдалеке, потом развернулся и пошёл во двор.

Здесь я остановился, соображая, паниковать мне или радоваться? На воротах сарая висел здоровенный ржавый замок. Значит, вчерашнее мне привиделось? Или просто приснилось? Ну не настолько я был пьян! Да и топор, который обычно лежит на куче угля в кладовке, валялся неподалёку. Что же здесь происходит?

Я подобрал топор, вернулся в дом и поставил чайник. Сидя за столом, пытался собраться с мыслями. Решил пока никого ни о чём не расспрашивать. Понаблюдать. Если на меня хотят повесить что-то нехорошее, лучше не втягиваться в эту игру как можно дольше.

***

Самое насыщенное событиями воспоминание относится к началу ноября. Нет смысла описывать начало моей педагогической деятельности. Каждый молодой учитель наступает на схожие грабли, а остальным это не интересно. Главное, что за школьной суетой случай во дворе задвинулся куда-то далеко. Его забросало тряпьём, как тот самый скелет в сарае, который мне, возможно, привиделся. Или школьники разыграли, подбросив пособие из кабинета биологии. Чем дольше я жил здесь, тем больше находил отговорок не проверять сарай.

В то утро у меня было особенное настроение. Я увидел в окно, что серую пустошь с торчащими костями сухого бурьяна красиво припорошило белым.

«…Самый первый снег был самым чёрным,

Он летел, не зная, где ему упасть…»

Умываясь у допотопного рукомойника, я напевал под нос строчки, которые всегда приходили на ум в таких случаях. И чуть не обосрался от неожиданности, когда перемотанная изолентой коробка на стене зашипела. До сих пор я не знал, что радио работает, считая просто деталью старой обстановки. Наверное, точка транслировала только сообщения местной станции.

— От администрации Затворок, — проговорил невнятный мужской голос. — Угроза минимальна. С Объекта предупреждений не поступало. Работы и занятия не отменяются. Рекомендуется слушать эфир, сохранять спокойствие и бдительность…

На последнем слове диктор несколько раз запнулся, будто был пьян уже с раннего утра. А после долгой паузы вдруг начал читать «Берёзу» Есенина. Я застыл с полотенцем на шее, глазея на радио и пытаясь понять этот странный перформанс. Диктор дочитал последние строки, в динамике щёлкнуло и затихло.

В школе, неожиданно для середины недели, собрали общую линейку. Валентин Серафимович долго напоминал всем о важности исследований, проводимых на Объекте, и о его роли в жизни села. За три месяца я так и не понял, чем занимается эта организация. Коллеги не рассказывали, а я не расспрашивал. Ненавижу ситуации, когда ты один не в курсе чего-то, известного остальным. Они начинают ощущать себя причастными к Очень Важному Знанию, смотрят снисходительно, перемигиваются и перешёптываются. Детский сад! Хоть и под вывеской школы… Речь директора я почти не слушал. Рассматривал веснушки на щеке стоявшей неподалёку Софьи Максимовны. Важно ли для нас обоих, что мы дважды просыпались в одной постели? Морячок был прав: стоило только присмотреться.

В итоге дети и взрослые разошлись по классам с максимально озабоченными лицами, а я так и не уловил сути собрания. Наверное, дежурная благодарность главному спонсору школы.

Из-за линейки, отобравшей время первого урока, на второй пришли сразу два шестых класса. Целых одиннадцать человек. Я любил историю и старался каждое занятие сделать нескучным. Школьники это ценили. Кроме девятиклассников, которым было интереснее вывести молодого учителя из себя. Однако на этот раз меня, кажется, не слушал никто. Все, даже отличница Таня, напряжённо высматривали что-то в окнах. Я за холодными стёклами не видел ничего необычного. Школьный двор с клумбами, футбольная площадка, дальше — пустынное поле, где торчала моя одинокая хибара. Всё это было слегка припорошено снегом, большая часть которого уже растаяла на солнце. Редкие снежинки кружились в воздухе.

— Насыпал бы уже как следует, — сказал я с улыбкой. — А то и в снежки не поиграть.

В следующую секунду я вздрогнул и пожалел о своих словах, потому что одиннадцать пар глаз уставились на меня. Во всех читались недоумение и страх. Пожалуй, даже суеверный ужас… Таня вскочила из-за парты перед учительским столом и без спроса выбежала в коридор. Дверь за ней медленно закрылась, заглушая гулкий топот и рыдания. В классе стояла тишина, дети по-прежнему смотрели на меня. Я почувствовал, что начинаю поддаваться какой-то иррациональной панике, откашлялся и спросил:

— Ребят, а в чём дело? Я что-то не то сказал?

Ученики продолжали молчать, но их взгляды опустились в тетради или вернулись к окнам. Наконец, Галя, обычно шумная и весёлая, ответила на удивление тихо:

— У Тани просто дедушка…

— И бабушка! — резко перебил её сосед по парте Антон.

Парнишка дерзко и иронично сверлил меня чёрными глазами. Совсем как директор… Внутри начало закипать то самое мерзкое ощущение непричастности к чему-то общему. Захотелось как-то сломать наглеца, заставить всё объяснить…

Тишину резко взорвал хрип старого динамика, висевшего под потолком. Кажется, все, кто был в классе, подпрыгнули в этот момент. Больше никаких звуков не последовало, просто проверка системы. Эта неожиданность дала разрядку накопившемуся напряжению. Кто-то из детей засмеялся, некоторые начали тихо переговариваться. Всё вокруг постепенно входило в привычную колею.

На остаток урока я задал письменную работу и вышел проветриться. Отдельные снежинки продолжали меланхоличный танец в воздухе.

Я обошёл здание и оказался на одной из центральных улиц посёлка. Здесь не было ни души. Даже рынок в паре кварталов, шумный и многолюдный в эти часы, непривычно молчал. Сегодня какой-то особенный день? Или у местных некие суеверия насчёт первого снега?

В памяти всплывали сюжеты о деревенских сектах и древних культах. Словно сараи, полные скелетов… Что если прямо сейчас завалиться к директору и потребовать объяснений? Или дальше наблюдать и выжидать? Что в моей ситуации более рискованно? А может, все тайны я выдумал? В сарае нет ничего, кроме гнилого тряпья, а детей просто выбила из колеи неожиданная линейка?

Оставшиеся уроки прошли в менее напряжённой атмосфере. Снег окончательно растаял, земля после полудня практически высохла. На улицы Затворок вернулась прежняя вялая суета.

На футбольном поле меня догнала Таня.

— Юрий Вадимович, извините, что я с урока убежала, — девочка виновато кусала губы, рассматривая потёртые кроссовки. Её щёки были ярко-красными.

— Я просто… знаете… — она вдруг подняла голову и посмотрела мне в глаза с какой-то мольбой. — Уезжайте отсюда! Пока снег ещё белый…

Я открыл было рот, но Таня уже бежала обратно к школе. В голове снова зазвучал хрипловатый голос Васильева:

«Первый снег был самым красным,

Я не знал, где кровь, а где вишнёвый сок…»

Дома я долго ходил по комнате, не разуваясь и не снимая куртки. Это что за намёки? «Пока снег ещё белый…» А потом что? Окрасится моей кровью? Да пошли вы все на хер, ясно?!

Я открыл дверцу шкафа, куда в отсутствие холодильника складывал и продукты. Вытащил из-под стопки футболок начатую бутылку самогона. Вылил в глотку мерзкую тёплую жидкость, с трудом отдышался и пошёл в кладовку за топором. Вдогонку мне со стены захрипело и защёлкало радио, но слушать Есенина никакого желания не было.

Во дворе алкоголь подействовал. Я развеселился и почувствовал злобный азарт. «Ща я вас выведу на чистую воду, суки! Лоха городского нашли?!»

Замок слетел с первого же точного удара обухом. Я рванул на себя створку ворот, зачем-то держа наготове топор. Фонарик в этот раз не требовался, солнце было ещё высоко. Лучи удачно попадали внутрь сарая через вход и дыру в крыше. Куски шифера валялись на прежнем месте. Я прищурился, пытаясь рассмотреть получше. Удивлённо хмыкнул и двинулся в глубину помещения.

У дальней стены было пусто. Никаких скелетов, никаких тряпок. Подсуетились, сволочи? Или всё-таки ничего не было?

Вернувшись в дом, я чувствовал себя опустошённым. Словно лишился какой-то важной цели. За окном начинало смеркаться, и снег наконец-то повалил крупными хлопьями. Телефон в кармане куртки, которую я до сих пор не снял, пиликнул об СМС. От Сони:

Izvini,pribolela,lyagu rano.:-*

Я печально усмехнулся и таким же экономным транслитом накнопал ответ:

Vyzdoravlivaj!

Выходит, с приятным походом в гости сегодня тоже не сложилось…

До позднего вечера я допивал самогон под вчерашнюю жареную картошку. Света не включал, в темноте приятно потрескивала печка. Дешёвый кассетник жужжал заунывными метал-балладами, усиливая атмосферу зимней безнадёги. К снегопаду подключился порывистый ветер, поэтому снаружи уже порядочно намело. Луна слабо просвечивала сквозь густую пелену, и выпавший снег отливал какой-то стальной серостью. В изрядно захмелевшей голове снова и снова звучал голос девочки. «Пока снег ещё белый…» Выходит, опоздал?

Дальнейшее вспоминаю урывками.

Помню, как напялил куртку и вышел на улицу. Остановился на пороге, глубоко вдыхая морозный воздух. Снежинки сразу облепили кожу лица, приятно покалывая разгорячённую плоть. Я резко закашлялся и чуть не блеванул, потому что вдохнул снежинку размером с кулак — так мне показалось. На миг мои лёгкие будто наполнились жидким азотом, и я представил, как грудная клетка от кашля рассыпается на осколки. Пьяные фантазии… Вытерев мокрое от снега лицо, я поплёлся в сторону села.

Помню, что ноги сами привели к дому Сони. Я несколько раз заходил сюда на чай, и дважды уходил только утром. В тёмном квадрате окна над её кроватью виднелся маленький огонёк. Экран телефона? Легла пораньше, а сама переписывается с кем-то?! Ах ты…

Ревность или пьяная дурь заставили меня зачерпнуть пригоршню снега, скомкать снежок и звонко бахнуть им по стеклу. Огонёк потух, а занавеска зашевелилась. Со злобным смешком я слепил новый снаряд, больше прежнего. Но не успел замахнуться, как что-то больно ударило меня по затылку. Я с трудом удержался на ногах и повернулся. Передо мной стоял человек, закутанный с ног до головы. Старая армейская шинель, валенки, драная шапка, толстые меховые варежки. Даже лицо незнакомца было наглухо замотано пуховым платком.

— Ты… кто? Ты… чего? — только и смог выговорить я заплетающимся языком.

— Жизнь спасаю! И ей, и тебе, мандюк!

Хриплый недовольный голос нельзя было спутать ни с чем. Захарыч схватил меня за воротник и бесцеремонно поволок по дороге. Жил он в паре домов от Сони. Я был не в силах сопротивляться, поэтому ковылял за трудовиком, стараясь не падать.

Захарыч заставил меня прямо в холодном коридоре разуться и раздеться до трусов. Обмёл голову от снега лохматым веником, долго с подозрением осматривал мокрые ледяные руки и лицо. Потом грубо впихнул в натопленную избу, где меня тут же развезло окончательно.

Я проснулся около пяти утра на матрасе, брошенном на голый деревянный пол. Голова трещала, во рту и желудке стояло мерзкое ощущение, но бывали похмелья и хуже. Трудовик храпел на старом диване, накрытый драным лоскутным одеялом до подбородка. Под толстой тканью его силуэт казался каким-то коротким. Поджал ноги в коленях, что ли? Ответом стали два деревянных протеза на полу у дивана. Вот тебе и Морячок…

Я с трудом поднялся, чувствуя, как звонко шумит в голове. Подошёл к лавке у печки, где стояло ведро воды. Зачерпнул бурой от чая кружкой, выпил всё залпом и наполнил снова. За окном, прикрытым плотной шторой, было неожиданно светло, хотя для рассвета ещё рановато. Я понял, что шумит вовсе не в голове, а снаружи. Отодвинул ткань в сторону и оцепенел.

Вся округа, насколько хватало обзора, была заполнена одинаковыми зелёными фигурами. Десятки людей в химзащите суетились в ярком искусственном свете. Ходили по улице, проникали во дворы, залезали по лестницам на крыши. Жители никак на это не реагировали. Ни света в окнах, ни собачьего лая… Я попытался вспомнить, видел ли я в Затворках собак или кошек, и не смог. На зелёных спинах, словно ранцы, крепились объёмные баки, от которых в руки змеились гибкие шланги со странными наконечниками. То ли опрыскиватели, то ли пылесосы… Последствий снегопада на земле становилось всё меньше.

Вечером мне не показалось: снег действительно был не белым, а каким-то стальным. Оттенок не исчезал даже в лучах прожекторов, светивших из кузова грузовика. Выходит, местные боялись не зря? И что теперь будет со мной? Я в ужасе посмотрел на свои дрожащие пальцы, приложил ладони к лицу. Кажется, пока всё в порядке. Страшная догадка заставила обернуться на протезы Петра Захаровича. Трудовик проснулся и молча смотрел на меня в полумраке. Потом тихо произнёс:

— Всё правильно, Юра. Сучий снег мои ноги схавал.

Я сел на лавку рядом с ведром и уставился на старика:

— Как схавал? Кислота, что ли?

— А хер его знает, — развёл руками Захарыч. — В восьмидесятые, когда всё затрещало по швам, всякое случалось. Вот и на нашем Объекте чего-то бахнуло. Выброс какой-то. И снег выпал вот такой же, «стальной». Кто сдуру влез, тот поплатился. Многие калеками стали. Военные тогда по-человечески поступили. Всем лечение за счёт государства. Больницу тут осовременили. Село — на особый контроль. До сих пор поля наши и пищекомбинат на Объект работают. «Взаимовыгодное сотрудничество»… А может, им просто подопытные нужны. Выбросы-то до сих пор случаются. Каждую зиму. И кто-нибудь обязательно влезет. Особенно приезжие. Тебе вот чудом свезло.

Взгляд трудовика стал каким-то чересчур пристальным, отчего мне стало не по себе. Я отвернулся, допил вторую кружку воды и спросил:

— А уехать нельзя, что ли?

— Куда? — печально усмехнулся Захарыч. — Тут либо инвалиды, либо неудачники, нигде не пригодившиеся. Знаешь, сколько в нашей школе учителей с дипломами? Ты да Сонька. Может, директор ещё. Остальным деться особо некуда.

Я вскочил и нервно заходил по комнате. Остановился у окна, наблюдая за жутковатыми зелёными фигурами.

— А минобороны что? Неужели переселить вас не могут? Это же зона отчуждения какая-то! Ведь уже не девяностые!

— Охолони, парень, — перебил старик. — Думаешь, один ты такой умный? В девяностые оборонка сама выживала, как могла. Война, развал, коррупция… Может, Объект Кремлю уже и не принадлежит. Частник какой-нибудь выкупил. Экспериментирует теперь.

— Знаешь, Захарыч, — решительно ответил я, — поеду на выходных в город, напишу в администрацию президента! И никакой Объект мне не помешает!

— Объект… — грустно покачал головой трудовик. — Для него мы тля мелкая. Ему достаточно нас подкармливать. А вот местные царьки... Им любые перемены не в масть. Вся их власть на страхе и опасности держится. И Серафимыч наш среди них самый влиятельный.

Мы ещё много говорили в то утро. Захарыч признался, как глупо стал калекой. Вышел пьяный по нужде, в фуфайке и трусах. Обратно — поскользнулся и вырубился на пороге, ногами наружу. Ночью пошёл «стальной» снег. Очнулся уже в хирургии. Потом долго осваивал протезы. Горд, что обходится без коляски. Пускай лучше дразнят за походку. С него не убудет.

Я узнал, сколько местных пострадали в разные годы, сколько приезжих поплатились за свою самоуверенность. Кому в Затворках можно доверять, а кто преданнее других «шестерит» Валентину Серафимовичу. В речи трудовика то и дело проскакивали жаргонные словечки, но спрашивать о возможном тюремном прошлом я не решился.

«Уборщики» разъехались только в начале восьмого. После двух кружек крепкого чая от завтрака я отказался. Морщась от холода, напялил валявшуюся в коридоре одежду и вышел на улицу. Небо обещало ясный морозный день. На земле от ночного снегопада не осталось практически ни следа. Только затоптанная множеством ног мёрзлая слякоть и следы больших колёс намекали на то, что «стальной» снег не растаял самостоятельно.

Я подумал, что неплохо бы извиниться перед Соней за ночное хулиганство. Тем более, её дом был совсем рядом, и она уже точно проснулась. Зайдя на покосившееся крылечко, я постучал в дверь несколько раз. Потом подошёл к окну, в которое бросался снегом, и попытался разглядеть что-то за занавесками. Меня коробило от двух вещей сразу. Ночью я мог разбить окно и впустить этот чёртов снегопад... Если бы не Захарыч… А второй момент — в доме явно кто-то был. Силуэт, сидевший за столом, не оставлял сомнений, что меня просто игнорируют. Тогда уж пусть выгонит, но услышит, что мне действительно жаль.

Я вернулся на крыльцо и нащупал рукой под карнизом запасной ключ. Оказавшись в чистом уютном коридорчике, я тщательно вытер ноги и дёрнул дверь жилой половины. Свет не горел, в комнате стоял приятный полумрак. К знакомой душноватой атмосфере прибавились новые запахи. Напоминало какие-то лекарства и старомодный парфюм. Женщина, сидевшая спиной к двери, проговорила странным свистящим шёпотом:

— Сонечка? Ты вернулась? Забыла что-то?

— Здравствуйте, — сказал я как можно мягче, стараясь не напугать. — Извините, я думал, Соня ещё дома.

— Юрочка! — радостно прошептала женщина, встала из-за стола и повернулась ко мне.

Лица у неё не было. Сплошная бугристая маска из множества шрамов и швов, соединявших островки гладкой кожи. Только лишённая губ прорезь рта, которая, кажется, пыталась мне улыбнуться. Я остолбенел и просто смотрел неотрывно на это несчастное существо. Судя по редким рыжим волосам, это была мать Сони. Меня окончательно накрыла паника, когда я представил, что она всегда была здесь. Тихо сидела в соседней комнате, пока мы тут… О, господи… Чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота, я поспешно выскочил из дома.

Пока ещё белый (часть 2)

Я окинул взглядом «панельки», обступившие двор. В них почти не осталось светящихся окон. Одно, на пятом этаже нашего дома, мерцало разными оттенками. У кого-то поздняя вечеринка, или просто раскрашивают серые будни новогодней гирляндой. И почему я не боюсь, например, высоты? Я поднялся с лавочки и тронул магнитным ключом замок домофона. Как будет, так и будет!

В квартире стояла тишина и словно чего-то не доставало. Пока я снимал обувь, стараясь не шуметь, до меня дошло: запаха! Той особой смеси ароматов, которая получается в процессе вечерних процедур Алины. Все эти маски-крема-бальзамы и прочее, что супруга наносит на лицо и тело после душа. Тревога прокралась сквозь темноту прихожей и зацепила ногой ударную установку в моей голове, резко разбудив музыканта… Я включил свет и почти пробежал через зал в нашу спальню. Конечно же, она была пуста. Как и вся квартира. Проверил сообщения ― ничего. Никаких записок на столах, никаких намёков на форс-мажор, ничего! Пока я пытался дозвониться Игорю, взгляд зацепился за что-то белое на полочке для ключей в прихожей. Визитка. «Победим страхи вместе! Психотерапия доктора Семиразова»…

Семь раз отмерь…

Забыв о соседях и позднем времени, я заорал в телефон, бессмысленно пытаясь перебить гудки:

― Игорь, ответьсукасрочно!!!

***

Через полчаса мы с бывшим оперативником уже перетряхивали загородный дом Сболтиных. Естественно, там всё было чисто. Ни подвала, ни зловещих сараев на участке, ни запертых комнат на чердаке. И никаких намёков на то, где искать самого хозяина. Пока Игорь обзванивал старые связи и поднимал на уши весь район, я сидел в потёртом кресле посреди комнаты и пялился на полку с книгами. В основном это были разные медицинские справочники и энциклопедии. Стену рядом украшали старые фотографии. Вот ублюдок довольно улыбается с красным дипломом в руках у стен медучилища. Вот он с весёлыми портнихами разматывает рулон ткани. На шее, как всегда, извивается зелёная змея, чьи движения я уловил даже на статичном кадре. Вот он в халате врача. А вот ― более раннее фото. Школьный выпускной? Женщина рядом ― вероятно, его мать… Неожиданно я подскочил, словно ужаленный. Дыхание резко перехватило. Мать! Её-то лицо мне точно было знакомо! Как же мы раньше этого не поняли!

Игорь, шуршавший стопкой квитанций в ящике стола, поднял голову:

― Ты чего? Вспомнил что-то?

― Газ не выключил… Машину дашь?

Муж Людмилы посмотрел на меня с явным недоверием, но ключи всё-таки бросил. Я на удивление ловко поймал их двумя руками и выбежал в свежий предутренний холод. Дышать стало легче, но паника не отпускала. И врать я не умел. Ну и хорошо. Надеюсь, Игорю хватит ума проследить за мной и не вмешиваться раньше времени. Сболтину нужен я, он годами преследует именно меня! Алина ― всего лишь приманка. Но ей не поздоровится, если всё пойдёт не так, как он запланировал…

Я завёл старую «Ниву», лихорадочно вспоминая основы вождения. На права я до сих пор не выучился, избегая возможных медкомиссий. Но в детстве мне, как и всем мальчишкам, давали иногда порулить. Воспоминаний хватило, чтобы рывками тронуться с места и двинуть машину в сторону центра. Я пытался продумать план действий, но в голове была такая же пустота, как на безлюдных в этот час улицах. Ну и к чёрту! Главное ― не опоздать!

Ряд магазинчиков недавней постройки сиял окнами, отражая уличные фонари. Только швейное ателье темнело чуть в глубине, словно затаившийся для прыжка хищник.

Или змея…

Здесь я впервые встретил выродка вместе с его матерью. Та самая портниха в возрасте, недовольная бледным выпускником, запутавшимся в наушниках. Много лет под её присмотром сын зарывал среди тканей и ножниц свой талант хирурга. Кроил, резал и шил, мечтая делать всё это с живой плотью. Место должно быть особенным для него. В своём расследовании Игорь поставил крест на мастерской, где Сболтин перестал появляться, как только похоронил мать. Однако в старинных зданиях бывают очень обширные подвалы.

Я заглушил машину, неуклюже заехав передними колёсами прямо в клумбу. Выскочил, не закрывая дверцы, и остановился уже на выщербленных бетонных ступенях. Конечно же, на входе сигнализация! Игорь предупредит своих, но первой приедет охрана и может всё испортить…

Я свернул и побежал в темноту дворика, огибая здание слева. У старинного дома, как это часто бывает, сайдинг украшал только «лицо». Задняя и боковые стены мрачно темнели бурым вековым кирпичом. Вот и пожарный выход! А ещё… Двор плавно спускался вниз, на добрый метр ниже уровня улицы. Невысокий фундамент фасада превращался с обратной стороны в целый полуподвал с окошками. И решёток на них, к счастью, не оказалось. Как и сигнализации. Ублюдок, конечно, услышит звон разбитого стекла. Но он ведь и так меня ждёт! А вот лишних участников представления пока не нужно.

Подобрав толстую палку в кустах, я высадил стекло и расчистил раму от осколков. Если что-то осталось и распорет мне брюхо ― плевать! У нас же тут целый, мать его, доктор! Если честно, я не слишком надеялся выйти оттуда живым. Лишь бы с Алиной всё было в порядке. Сыграет свою роль приманки, и Сболтин её отпустит. Обязан, сука, отпустить! Или…

Не задумываясь об этом «или», я протиснулся в узкий тёмный проём. До пола оказалось неожиданно далеко, я приземлился весьма неуклюже и подвернул ногу. Вытащил из кармана куртки телефон и зажёг фонарик вспышки. В сети мне часто попадались видео от доморощенных конспирологов. О плоской Земле, фальшивой Австралии, загадочных объектах и существах. Были среди роликов и те, что заставляли хоть немного усомниться в официальной истории. Уж больно гладко укладывались в их версию некоторые странности. Разглядывая высокие своды подвала, напоминавшего полноценный этаж, я почти поверил в забытые катаклизмы и засыпанные города. Но ломать голову над этим было некогда. Осмотрев просторное помещение, заставленное вдоль стен сгнившими ящиками, я толкнул тяжёлую металлическую дверь. Глаза резануло ярким освещением длинного коридора. Стены здесь были такими же голыми и кирпичными, пол ― бетонным, а двери ― тяжёлыми и стальными. Похоже, я нашёл ту самую «больничку», о которой говорил безрукий Саныч. Пытаясь подавить нервную дрожь во всём теле, я шагнул к первой двери. Наверняка, Алина была где-то здесь, и лучше бы найти её поскорее.

За дверью оказалась маленькая камера с железной койкой и столиком, заваленным пустыми шприцами и обрывками бурых бинтов. Скомканная простыня и матрас также были покрыты тёмными пятнами, а разорванная подушка валялась в дальнем углу. Стены зловещей палаты окутывала мягкая звукоизоляция. Бомж рассказывал о добровольных пациентах «доктора». Возможно, бывали и не совсем добровольные.

Одну за другой я открывал незапертые двери, наблюдая примерно одинаковую картину. В четвёртой по счёту на кровати спал человек. Кожа иссохшего бородатого лица так сильно обтянула кости черепа, что мужчина казался мумией. Тощая левая рука свисала, почти касаясь грязного пола кончиками длинных ногтей. В нос мне ударил удушливый запах немытого тела и испражнений, заставив невольно закашляться. Человек открыл глаза и посмотрел на меня безумным взглядом, от которого стало совсем жутко. Тощая рука ожила и бешено замахала в мою сторону, стаскивая на пол грязное одеяло. Оказалось, что это единственная оставшаяся конечность. Культи обеих ног уже основательно поджили, а вот с правой рукой было плохо. Обрубок явно гноился, и от зашитой раны по остатку плеча змеились бугристые тёмные вены. Пересохшие губы бедолаги разошлись, но рот выдал только невнятное хриплое мычание. Видимо, языка он тоже лишился. Я зачем-то похлопал себя по карманам, словно надеясь найти бутылку воды. Виновато развёл руками, но решил хоть как-то оправдаться:

― Тебя спасут! Сюда уже едут…

Человек замычал ещё громче и замотал головой. Он хватал себя тощими узловатыми пальцами за шею, шлёпал ладонью по лицу, вытаращив на меня воспалённые глаза, полные мольбы. Мне окончательно стало не по себе, потому что я понял, чего он хочет. Чтобы я его прикончил…

Я выскочил в коридор, хватая ртом воздух, и вдруг заметил впереди движение. Одна из дверей открылась, из-за неё показалась голова в зелёной медицинской шапочке и маске. Показалась почему-то на уровне пояса, словно тип за дверью сидел на полу. Я на секунду оцепенел. Если это Сболтин, у меня появился шанс… На что? У него, наверняка, есть скальпель. Или другой инструмент. А у меня? Я покосился на дверь, за которой мычал несчастный ампутант, вспоминая, что было на столике. Может, швырнуть столиком? Долгая секунда закончилась, неизвестный выскочил в коридор и побежал. Я почувствовал, как меня накрывает паника. Это был не Сболтин. Кто-то из его подручных ― ведь хирургу на операции необходимы ассистенты. А этот, похоже, одновременно являлся пациентом. Обе ноги у человека отсутствовали. Он удалялся по коридору, ловко перебирая мускулистыми руками, подметая бетонный пол зелёной тканью форменной робы. Сейчас он доложит хозяину обо мне… Хотя встреча и так неизбежна, позже или раньше ― какая разница? Лишь бы с Алиной всё было…

Сердце вдруг резко начало сжимать. Словно старая знакомая ― зелёная змея ― пробралась в грудь и обвила его своими мерзкими кольцами. Я медленно подошёл к палате, из которой сбежал ассистент, и заглянул внутрь. Змея тут же запустила зубы в трепещущее предсердие, сбивая ритм и вызывая обжигающую боль.

На кровати лежала Алина. Белые волосы разметало по подушке, глаза были закрыты, макияж грубо размазан, на лице виднелись ссадины и синяки. Моя девочка сопротивлялась. Но увы… Очки лежали рядом, на столике, вместе с браслетом, который я подарил ей на годовщину. Я смотрел на очертания любимого тела, накрытого простынёй, и осознавал, что его мало. Гораздо меньше, чем должно быть. На белой ткани начинали проступать четыре влажных тёмно-красных пятнышка… Всё сделали грубо и наспех… Но как же так…

Я уселся на пол и зарыдал в бессильной злобе. Ведь это за мной ты следил, сука! Меня ты измерял все эти годы! При чём тут она?!

Что-то загудело, прорываясь сквозь горестную пелену, окутавшую рассудок. И снова. И снова. Я поднял голову, смазывая ладонями влагу, застилавшую глаза. На столике у кровати лежал и вибрировал мобильник. Дешёвая кнопочная «звонилка». Лицо моей супруги начало подёргиваться. Из приоткрытого рта послышался тихий стон. Меньше всего на свете я хотел, чтобы она очнулась прямо сейчас! Я поспешно вскочил с пола, сгрёб чёртов телефон и выбежал в коридор, прикрыв за собой дверь. На экране вместо вызова светилось напоминание с коротким текстом. Не слишком понимая, зачем это делаю, я выполнил инструкцию ― нашёл диктофонную запись и включил.

«Правда, она теперь идеальна?» — бодро и немного заискивающе спросил Сболтин.

Пока я с пересохшим горлом пытался выговорить проклятия в его адрес, голос продолжил:

«Не отвечай, это же запись. Хочу объясниться перед личной встречей. Игорь толковый опер ― ты многое обо мне знаешь. Но надо, чтобы ещё и понимал. С самого детства я мечтал стать хирургом. Пожалуй, после того, как мне оперировали аппендицит. В этом мы с тобой коллеги. В палате был мальчик с ампутацией ноги. Все его жалели, а он смеялся и фантазировал. Как с новым протезом будет похож на пирата или на робота. Или как будет носиться на коляске наперегонки с велосипедистами. И я понял, что это совсем не страшно, а удивительно! Как мама резала и сшивала ткани, так же можно поступать с живой плотью! В первом классе по заданию «Кем хочу стать, когда вырасту» я нарисовал доктора с большим топором и целую кучу рук и ног. Маму тогда вызвали в школу, потом она долго плакала. Но я не забыл свою мечту и для начала отучился на фельдшера. Хотел поехать в медакадемию, но увы… Швейная мастерская стала моим личным болотом… Но я не отступился! Много читал. Посещал семинары. Особенно повлиял на меня один профессор. Настоящий гений, но чересчур радикал. Ему пришлось уйти в тень, настолько его не поняли. Доказывал, что дополнительные части тела могут раскрыть потенциал мозга. Говорят, продолжает пришивать людям всякое. Даже себе… Я же, напротив, уверен, что надо всё лишнее отсечь! Тогда включится механизм компенсации. Как у слепых обостряются прочие чувства, так же и мозг, который не отвлекается на управление телом, способен на большее! Телекинез, телепатия, иные скрытые возможности! То, что сегодня кажется мистикой. Но я докажу. Не зря практикуюсь…»

Меня, наконец, отпустило оцепенение, в котором я стоял и слушал весь этот бред. Тряхнув головой, я сунул мобильник в нагрудный карман куртки и пошёл к двери в конце коридора, за которой скрылся безногий ассистент. Голос Сболтина продолжал что-то бубнить о раскрытии потенциала, «Голове профессора Доуэля», разных учёных. К чёрту! Я толкнул металлическую дверь. Оказалось заперто. Размахнулся и как следует грохнул по ней подошвой ботинка.

БАХ!

«…Ник Вуйчич родился таким, поэтому прокачал только харизму. А если бы он лишился рук и ног в сознательном возрасте…»

БАХ!

«…скульпторы отсекают у камня всё лишнее, получая шедевры…»

БАХ!

«…как твоя Алина…»

БАБАХ!

— Сука… — прошептал я, без сил прислонившись к неподдавшейся двери. Дыхание сбилось, нога гудела, словно под электрическим током.

— Ну, погоди…

Шатаясь, я побрёл по коридору обратно, заходя в камеры и пытаясь сдвинуть с места койки. Все оказались намертво прикручены к полу. Кроме одной.

«…докажу всем, особенно профессору Свенгольцу, что я был прав…»

Я отмахнулся от нудного жужжания из кармана и всмотрелся в лицо пациента с единственной рукой. Кажется, он понял, что его ждёт, и, готов поклясться, это была улыбка… Я накрыл человека валявшимся на полу одеялом. Железная кровать на колёсах оказалась тяжелее, чем я думал. Но это даже к лучшему. С грохотом мы преодолели порог и откатились в самое начало коридора. Я приводил в порядок дыхание и словно целился. Потом зачем-то спросил, не глядя в глаза несчастному:

— Готов?

Боковое зрение уловило, как тощая рука поднялась и показала мне большой палец. Знакомого мычания не последовало. Ну и славно.

Я схватился за металлическое изножье койки и покатил её по бетонному полу, набирая ход. Грохот колёс оглушал, а коридор тянулся нескончаемо долго. Словно нас проглотила огромная каменная змея. Ничего, сейчас выплюнет! На последних метрах я выжал из своих ног всё возможное и заорал.

Койка врезалась в дверь, сминая и вышибая её наружу вместе с кирпичами вокруг. Я налетел диафрагмой на перекладину и рухнул на пол, шумно пытаясь вдохнуть. Когда лёгкие, наконец, приняли воздух, а в ушах перестало звенеть от навалившейся тишины, я с трудом поднялся на ноги. Не хотелось думать, что весь этот гвалт разбудил Алину. Потом, всё потом! Возможно, мне удастся её успокоить… Пассажир моего стенобитного орудия чудом не вылетел из постели. Теперь он лежал почти поперёк. Кровь из расколовшегося черепа заливала и без того грязное бельё, но лицо показалось мне спокойным и счастливым. Он ведь хотел этого? Я не злодей! Меня резко вырвало прямо на скомканное одеяло.

Перебравшись через завал из стали и кирпича, я обнаружил, что дверь вела в другой коридор, под прямым углом уходящий влево. Кажется, за пределы здания я уже давно вышел. Выходит, подземные коммуникации старинных городов ― не выдумки?

Голос Сболтина, всё ещё звучавший из кармана, неожиданно вернулся в моё сознание.

«И главный вопрос: почему именно ты? Всё просто. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Я обожаю резать, но всегда строго соблюдаю подготовку: ровно семь измерений тела! С пациентами бывает легко, они не сопротивляются. Но ты задал трудную задачу! Мы шли к её решению долгие годы! Поэтому только ты способен мне помочь. Ты сам этого захочешь, поверь! Тебе нужно…»

Я выхватил телефон из кармана, изо всех сил швырнул его об стену. После недавней феерии грохота этот хруст показался жалким и беспомощным. Я решительно двинулся по коридору навстречу ненавистному любителю резать. По пути попадались двери, но я почему-то был уверен, что самая важная будет последней. Так и вышло ― коридор привёл в кабинет с кучей хирургических плакатов и пособий по стенам, шкафом, набитым папками, рабочим столом и старым ноутбуком. Людей внутри не оказалось. Из кабинета выходила другая дверь на противоположной стене. Я тихо подошёл и прислушался. Скрип резины, шуршание ткани, позвякивание металла и ещё какой-то странный звук. Словно два или три человека шлёпают ладонями по кафельному полу. Я вдруг понял, кто может издавать такие звуки и почему. И если этих безногих ассистентов там несколько… Меня охватила паника. Наверное, я слишком шумно рванулся от двери, потому что за ней всё резко стихло. Я оглядывался в поисках тяжёлого предмета, но, кроме ноутбука и книг, на глаза ничего не попадалось. Снова послышалось мерзкое шлёпанье, которое точно будет преследовать меня в кошмарах. Однако, звук удалялся. Где-то хлопнула ещё одна, пока что невидимая, дверь, и наступила тишина. Чёртов лабиринт коридоров и дверей! Я толкнул ту, у которой прислушивался, пытаясь унять дрожь во всём теле.

Глаза ослепил резкий холодный свет после мягкого кабинетного полумрака. Небольшая круглая палата оказалась самой чистой и оснащённой из всех. Вместо бетонного пола и поролоновых стен ― кафель, вместо грубых коек ― какое-то продвинутое медицинское ложе. Рядом ― стерильный столик с кучей разнообразных инструментов. А на самой кровати лежал на спине полностью раздетый мужчина. Да, это был Сболтин. Теперь я, наконец-то, смог рассмотреть и запомнить каждый миллиметр этого неуловимого лица! Закрытые глаза и подключенная аппаратура подсказывали, что его самого готовили к операции. Почему именно сейчас? Что из произошедшего сегодня было задумано, а что пошло не по плану? Всё это какой-то абсурд… Хотя…

Я двинулся к столику, рассматривая инструменты. Блики красиво и притягательно мерцали на холодном металле. Некоторые, вроде скальпелей и зажимов, выглядели знакомо. Другие, похожие на пилы и долото, самим видом намекали на предназначение. Были совсем экзотические и странные. Возможно, что-то из этого подпольный хирург разработал самостоятельно. Значит, любишь резать, мразь? Значит, всё лишнее надо отсекать? Чувствуя смесь ярости, отвращения и какого-то незнакомого хищного триумфа, я схватил самую здоровенную и зловеще выглядевшую железяку. Что-то, напоминающее сразу топор мясника и мачете с изящным изгибом. Тут же, на белой ткани, покоился тяжёлый деревянный молоток.

Сжимая в руках рукояти «топора» и молотка, я медленно обходил тело Сболтина по кругу, вглядываясь в спящее лицо. Как же мне хотелось в этот момент просто, одним ударом, расплатиться с ним за всё! За страхи и унижения, за эту маниакальную слежку, за искалеченную Алину! За несчастных бездомных и чёрт знает кого ещё… Но отрубить голову такому чудовищу было бы слишком гуманно. А полиция… Засунет его в психушку. Может, в тюрьму, откуда он выйдет лет через десять за хорошее поведение. Будет давать интервью какой-нибудь скандальной журналистке за большой гонорар. Напросится помощником к тому профессору. Или продолжит собственную практику… Я остановился и неожиданно для себя широко улыбнулся:

― Раскрыть потенциал, говоришь?

Лезвие «топора» с первого же удара молотка вошло в плечевой сустав, словно в мясную тушу. Брызнула кровь. Обратной дороги не было.

***

Я возвращался по коридорам подземной хирургии в странном отрешённом спокойствии. Руки, лицо и одежда были напрочь заляпаны багровым и липким, но меня это совсем не волновало. Главное дело всей жизни, возможно, только что было сделано. Мой личный демон пал. Возможно, ассистенты успеют его спасти. Остановить кровь, обработать, зашить и всё такое. Но навредить никому этот обрубок больше не сможет. Пусть развивает телепатию, мразь! На секунду я снова почувствовал прилив непривычной злобной радости. Лишь где-то в глубине царапалось маленькое и горькое сомнение: не вышло ли всё именно так, как он задумал? Не стал ли я в итоге послушным хирургическим инструментом? Думать об этом было некогда, ведь меня ждала Алина.

Я стоял у её кровати и не понимал, что теперь делать. Девушка всё ещё была без сознания. Как она вынесет то, что с ней сотворили? Как мы будем жить дальше? Я боялся смотреть на её лицо. Боялся момента, когда откроются большие светлые глаза и недоумение в них сменится болью и ужасом…

Сейчас супруга напоминала мою бабушку как никогда. Особенно остаток жизни, когда старую учительницу сковал паралич. Два года, до самой своей кончины, бабушка жила у моих родителей. Отец тогда справился, справлюсь и я! Но справится ли сама Алина?

Имелась ещё пара вариантов ― одинаково жутких и невероятных. Я сел на пол рядом с кроватью, вынул из кармана смятый листок блокнота, подобранный в кабинете маньяка. Уставился на него, пытаясь сосредоточиться и уловить хоть какую-то… Подсказку свыше? На бумаге мелким, но разборчивым почерком было написано имя. «Лев Ибрагимович Свенгольц, профессор медицины». Дальше почтовый адрес в какой-то глухомани. Тот самый гений, который, по словам Сболтина, любит пришивать людям всякое. Даже лишнее… Ещё один чёртов маньяк? Жив ли он до сих пор? Какую цену он потребует за то, чтобы вернуть Алину… в изначальный вид? Что если она станет всего лишь очередной подопытной?

Моя отрешённость сменилась, наконец, каким-то паническим возбуждением. Такое бывает иногда на пороге чего-то очень неприятного и неизбежного. Сердце колотилось всё быстрее, словно поднявшись в самую глотку и пытаясь прорваться через трахею. Я резко вскочил с пола и, уже не пытаясь сопротивляться дрожи, уставился на усечённый силуэт любимой женщины под простынёй. Багровые пятна на месте рук и ног расползлись до внушительных размеров, почти соединившись в странный рисунок.

Что же лучше? Продать душу исчадию Тьмы, или самому стать таковым? Скомканная бумажка выпала из дрожащих пальцев. Я медленно и осторожно вытянул подушку из-под неподвижной женской головы, всё ещё не решаясь взглянуть на любимое лицо. Лучше запомню его таким, каким оно было ещё вчера. Запомню навсегда…

***

Алина вышла из палаты, едва не споткнувшись стройными ногами о порог. По щекам бежали слёзы, которые она бездумно размазывала по лицу вместе с частью косметики. Настолько шокировало всё, что навалилось в последние пару дней. Особенно Андрей. Он всегда был странным, но теперь…

Через минуту девушка уже сидела в кабинете главного врача психиатрии вместе со старым знакомым. Доктор тактично удалился, оставив их наедине. Игорь протянул Алине стакан воды, с сочувствием вглядываясь в измученное красивое лицо. Наконец, спросил:

― Узнал он тебя?

Девушка кивнула, изо всех сил пытаясь не зареветь в голос.

― Он… Улыбался. И грозил пальцем. Мол, зря я пришла. Мол, он всё сделал правильно, и мне так было лучше… Игорь, он правда думает, что задушил меня?

Бывший оперативник мрачно кивнул:

― Увы. Сболтин какую-то несчастную подобрал. Похожа на тебя, как родная сестра. Я сам обалдел, когда нашли. Проститутка или бездомная ― по базам до сих пор глухо. Но ты не переживай, мы её смерть тоже на того ублюдка спишем. Я подсуечусь. Андрюха останется чист. Лишь бы он в себя пришёл. Ты с доктором говорила?

Алина кивнула, крепко зажмурилась и тихо, безнадёжно заскулила. Игорь опустил голову:

― Понятно. Но, будем надеяться всё-таки. Самого Сболтина, кстати, не нашли. Море крови, следы странные повсюду. Словно на четвереньках кто-то ползал. Ладони, ладони… И колёса. По коридору ― на выход, а дальше ― как сквозь землю. Хотя только что из-под земли, казалось бы…

― Это я виновата! ― неожиданно твёрдым и злым голосом перебила девушка.

От беспомощности и плача не осталось и следа, это снова была строгая изящная учительница с холодным взглядом из-под больших очков.

― Я ему не верила, считала параноиком. Даже ты ему верил больше, хоть вы не так уж близки…

― Ну, ― развёл руками Игорь, ― мне просто было интересно. Необычный загон у него. Хотелось доказать, что он это всё выдумал, если честно. А ты ни при чём. Тебя Сболтин умело спровадил из дома.

― Развёл как идиотку! ― отмахнулась Алина. ― Могла бы перезвонить маме, уточнить. Нет, помчалась как угорелая! Сказали, что она в тяжёлом состоянии, в областном центре, я и… Четыре часа ― туда, потом обратно… Номер-то и правда больничный был. А ведь Андрей предупреждал, что этот гад в больницу имеет доступ… Ну почему всё так?

Игорь пожал плечами и, чтобы сменить тему, раскрыл папку, лежавшую перед ним на столе. Множество листов бумаги, разрисованных одинаковыми зелёными змейками.

― Опера наши передали, а им ― доктор. Андрей их постоянно малюет. Может, зацепка, где Сболтина искать?

Алина посмотрела на рисунки и горько усмехнулась:

― Или зелёная змея добралась-таки до парнишки. Который просто хотел новый костюм.

Первое воспоминание относится годам к пяти, когда меня осматривали в поликлинике. Среди прочего поставили к полосатому столбику и сказали что-то вроде: «Посмотрим, Андрюша, насколько ты вырос!» Я закатил такую истерику, что крупной медсестре пришлось крепко держать меня неприятно пахнущими руками. В какой-то момент она разозлилась, больно стукнула по макушке деревянным бегунком и рявкнула:

― Теперь навсегда останешься метр десять!

Надо ли говорить, что моей любви к процессу это не прибавило? Весь остаток дня я болтался по пустырю, лупил палкой крапиву и в слезах бубнил под нос разные числа. Лишь бы спутать, забыть, выкинуть из головы мой рост! Считать и писать я уже немного умел, но не цифры или буквы выжигались в моём воображении. Надо мной нависал кривой и узловатый столб, расчерченный багровыми линиями, за которым маячило неприятное лицо медсестры, каркающее одну и ту же фразу:

― Метрдесятьметрдесятьметрдесятьметрдесять!!!

Родители были уверены, что я просто дурачусь от недостатка внимания. Однако не знать рост своего ребёнка и не хвастаться перед другими взрослыми ― это нарушение всех возможных традиций. После того как я выскоблил отметки на дверном косяке, переломал все линейки в доме и едва не добрался до папиной финской рулетки, семья затеяла более хитрую игру. Меня, как бы случайно, фотографировали на фоне обоев в клеточку, лесенок на детской площадке и соседских «Жигулей». А если снимали с кем-то из друзей, то ставили нас спиной к спине, словно боксёров с плаката. Лишь годам к десяти я начал что-то подозревать.

***

Крупный скандал случился перед школьным выпускным. Время было непростое, однако бабушка категорично заявила, что внук «интеллигентов в пятом поколении» не пойдёт на такое важное мероприятие в чём попало. И выдала большую сумму на пошив костюма. Все мои возражения разбивались о бетонную стену родительского решения, из которой там и тут торчали острые арматурины:

― Не позорь нас, Андрей!

― Пора повзрослеть!

― Положим тебя в психушку!

Я совсем отчаялся, поэтому против последнего аргумента не возражал. Наоборот ― пусть уже доктор скажет им, что я по-настоящему болен! А может, даже и вылечит. Но психиатр признал меня нормальным, а с уникальной фобией посоветовал бороться обычным методом ― встречать свои страхи лицом к лицу. Поэтому в назначенный день, наглотавшись валерьянки, я пришёл в швейную мастерскую.

Пошив одежды располагался в обшарпанном вековом здании. Весь центр нашего городишки состоит из таких. И почти все они в девяностые обрастали вывесками магазинов и услуг разной степени легальности. Рядом со старой советской надписью «Ателье» пафосно мерцало алым неоном «Казино» ― крохотный зал игровых автоматов, арендующий угол дома. У входа постоянно тёрлись мутные личности, заряженные дешёвым пойлом из пивнухи через дорогу. Ходить мимо в одиночку было боязно даже днём. Однако валерьянка с инъекцией безнадёги перед предстоящей пыткой имели сильный успокаивающий эффект. Бритый налысо парнишка в спортивном костюме вырос передо мной на бетонных ступенях и начал стандартную процедуру:

― Слышь, братан, есть сигаретка?

Я вытащил пачку, которую носил специально для таких встреч, хотя сам не курил. Собеседник затянулся и расплылся в фальшиво дружелюбной улыбке:

― А мелочью не богат?

Я помотал головой, глядя на серую дверь «Ателье» с тоскливой обречённостью. Лучше лишиться пары зубов и всех бабушкиных денег, чем заходить в эту чёртову дверь.

― А чё припёрся тогда? ― логично рассудил собеседник, к которому уже подтянулась поддержка.

― Мерки снимать, ― ответил я тихо.

Лицо лысого скукожилось в гримасу непонимания, но один из друзей дёрнул заводилу за плечо:

― Да пойдём! Не видишь, он это… Ну его нах, короче.

Путь был свободен, но никакого облегчения я почему-то не испытал.

Внутри оказалось чисто, не слишком светло, и странно пахло. Даже не знаю, с чем сравнить этот запах, но я решил, что так должно пахнуть во всех швейных мастерских. С плакатов на стенах смотрели красотки в устаревших нарядах советских времён. Напротив входа расположился длинный прилавок, заваленный рулонами ткани. Ещё больше свёртков лежало позади, на полках. Там же была дверь в помещение мастерской, откуда зловеще стрекотала швейная машинка. Я старался быть максимально тихим и невидимым, мечтая затеряться в окружающем полумраке и простоять незамеченным до закрытия. Но из задней двери уже показалась немолодая женщина в очках:

― Здравствуйте, что хотели?

― Костюм. Выпускной. Здрасти, ― выдавил я севшим голосом.

Из-за спины начальницы вынырнул молодой человек лет двадцати с широкой улыбкой. Лица я толком не рассмотрел, потому что на его шее шипела и извивалась зелёной змеёй портняжная измерительная лента… Конечно, мне это только показалось. Я задал один из самых идиотских вопросов в своей жизни:

― Мерить обязательно?

― А как без этого? ― удивился подмастерье. ― Семь раз отмерь, один раз отрежь!

Он весело подмигнул и достал из кармана блокнот с карандашом. Сердце заколотилось в голове так оглушительно, что я, наконец, вспомнил о маленькой заготовленной хитрости. Озвучив инструкцию бабушки о фасоне и ткани костюма, я попросил паузу и долго распутывал дрожащими пальцами наушники кассетного плеера. Пожилая портниха презрительно фыркнула и удалилась в мастерскую. Пусть думают, что хотят. Там, где не справляется валерьянка, поможет музыка. Да, мерки будут неизбежно сняты, цифры ― неумолимо записаны. Но хотя бы я их не услышу. Это как операция под местной анестезией. Безумно страшно и некомфортно, но ничего не ощущаешь. Почти…

В тот день я понял две важные вещи. Во-первых, никаких больше выпускных костюмов! Куда бы я ни поступил! Во-вторых, здорово иметь родственников в военкомате. Мне заранее выдали «военник» и забыли о моём существовании, избавив от всех возможных медкомиссий. Даже не знаю, во сколько моей семье это обошлось. Я с детства был худым и абсолютно не спортивным, а на бегу заметно прихрамывал. Возможно, что-то было не так с моими ногами, и меня бы в любом случае забраковали. Вот только ноги пришлось бы измерять…

***

В следующий раз я встретился со своим страхом через много лет. За плечами уже был местный вуз по неприбыльной специальности и с десяток разных работ. Кое-как налаживалась личная жизнь. Когда дело дошло до оформления брака, я вспомнил известный стереотип. О том, что выбирают жену, похожую на мать. В моём случае, скорее, на бабушку ― умную, строгую, но красивую преподавательницу из города на Неве. Алина тоже работала педагогом, тоже была худенькой изящной блондинкой в больших очках. И тоже заявила мне, что я не пойду в чём попало на такое важное мероприятие. Помню, я с трудом сдержал смех. Очень хотелось добавить про «интеллигентов в пятом поколении».

О моей особенности будущая супруга знала. Поначалу, конечно, подшучивала и играла в психолога. До первой своей истерики на даче при виде маленького мышонка. После этого мы договорились больше не обсуждать чужие фобии.

Свадьба ― дело и вправду незаурядное. Да и мне самому было интересно, не притупился ли страх с возрастом. Ведь с самой школы не выпадало случая это проверить, только разговоры и воспоминания. Алина вызвалась сопровождать меня к портному, потому что любила всё контролировать. Ну и для поддержки, наверное, тоже.

Мы так никуда и не уехали из родного городка, и та самая швейная мастерская располагалось по прежнему адресу. Только старинный дом закатали в безликий бежевый пластик. Советскую вывеску «Ателье» заменили названием какого-то цветка, а на двери появилась наклейка с режимом работы. Внутри немного осовременили, добавили освещения и тихой фоновой музыки. За длинным прилавком улыбалась симпатичная рыжеволосая девушка. Выслушав мои пожелания, она позвала кого-то из мастерской, дверь в которую располагалась в привычном месте. Вышедший худощавый мужчина лет тридцати в старомодных очках и с большими залысинами на голове показался смутно знакомым. Но, как и в тот страшный день моей юности, всё внимание сразу же захватила зелёная змея, обвивающая тонкую шею… Я слишком самонадеянно не принял успокоительных. И теперь чувствовал, что задыхаюсь, а все вокруг смотрят только на меня. Ведь я превратился в подростка, который в ужасе пялится на безобидный портняжный метр и пытается распутать наушники онемевшими пальцами. Я чуть не подпрыгнул, когда моей руки коснулась чужая. Алина! Мой спасательный круг.

Пока я с закрытыми глазами пытался расслышать любимую песню сквозь оглушительный грохот сердца в ушах, моя невеста объясняла мастеру, какой требуется костюм. При каждом прикосновении портного к моему телу я изо всех сил старался не отскочить или не ударить ни в чём не повинного человека. Не поддаться искушению вырвать из его рук чёртову зелёную гадину и затягивать её узлом на тощей шее, пока они оба не сдохнут!..

Откуда вообще в моей голове такая дичь?! В конце концов, я давно уже вырос! Снимаю квартиру, хожу на работу, живу с женщиной. Я не ребёнок! Своих пора заводить. Что за отец из меня выйдет, если продолжу бояться такой глупости? Я почувствовал, как панику вытесняет злость и какой-то хулиганский азарт. Да к чёрту!

Я открыл глаза и уверенно посмотрел на портного, царапавшего в блокноте карандашом. Зелёной змеи поблизости видно не было. Наверное, где-нибудь в тёмном углу заглатывает несчастного юношу, который просто хотел выпускной костюм… Я тряхнул головой и дёрнул за провод на груди, освобождая слух. Наушники повисли в руке, электрогитары в них зажужжали обиженными шмелями. Портной повернулся ко мне и вопросительно поднял брови. Неужели это был тот самый подмастерье из девяностых? Собственно, почему бы и не спросить? Я улыбнулся, открыл было рот и поймал боковым зрением что-то лишнее на своём левом плече. Дождавшись поворота головы, зелёная змея разинула пасть и вцепилась в моё лицо. Я почувствовал, как яд проникает прямо в мозг, отключая все ощущения и звуки, кроме скрипа карандаша по бумаге.

Цифры!

Которые

никто

не должен…

знать…

В тот день я впервые в жизни потерял сознание.

***

Очнуться от обморока ― довольно забавное ощущение. Только что ты стоял, и вдруг лежишь, а вокруг тебя какая-то суета, у окружающих встревоженный вид, хотя ничего не произошло. Правда затылок почему-то болит. Отходить от наркоза ― совсем другое дело. Ты, вроде, и не полностью отключался. Просто попал ненадолго в иное измерение. Здесь пространство, свет и звуки каким-то образом делятся на кубы разного размера, но тебе это нравится. Пробуешь собрать из них что-то знакомое, пока не начинает получаться. Хотя, скорее всего, ощущения у каждого свои.

Аппендицит прихватил меня за неделю до тридцатилетия. Я не фанат больниц, где с детства любят всех измерять, поэтому тянул до последнего, убеждая жену и себя, что просто съел чего-нибудь. Дотянул до критической температуры, поездки на скорой и операции под общей анестезией. Но не столько этим запомнились мне больничные приключения.

Пока моё сознание ещё играло в кубики, я то ли пару минут, то ли целую вечность забавлялся звучанием своего голоса. Кажется, этот эффект называют «реверберацией» ― когда звук наслаивается сам на себя много раз, неистово вибрируя. Слышится одновременно и жутко, и притягательно. Вдруг я понял, что на мои фразы кто-то отвечает. Когда, наконец, кубики сложились в плавно вращающийся белый потолок, я начал осматриваться. В палате, кроме моей, была ещё пара занятых коек. Надо мной склонился некто в белом халате. Лицо украшали стерильная маска и очки, сдвинутые на высокий лоб. Мужчина ― вероятно, анестезиолог ― начал задавать мне стандартные вопросы и показывать пальцы. Мои ответы он записывал в какой-то бланк на потёртой планшетке, одобрительно кивая головой. Закончив процедуру, он пожелал всем здоровья и направился к выходу. Моя койка была в дальнем от коридора углу, под окном. У самой двери доктор обернулся и посмотрел на меня:

― Да, кстати. У вас правая нога немного короче. На два с половиной сантиметра. Наверное, поэтому не служили? Я в карточку запишу.

Он похлопал по нагрудному карману халата, откуда выглядывала пара карандашей, и вышел в коридор.

Что? Что?!!

Наверное, моё лицо так ярко выразило недоумение, что мужичок с заклеенным глазом на соседней койке решил пояснить:

― Пока ты в отрубе был, он тебя мерил. Лентой зелёной такой, знаешь?

― Какого хрена?! ― выдавил я, чувствуя знакомую барабанную дробь в ушах.

― Вот и я у него спросил, только потактичнее. А он засмеялся. Хирургия, мол ― дело тонкое. Семь раз отмерь, один отрежь…

Позабыв, где и почему нахожусь, я попытался встать с кровати. Острая боль загорелась в паху, расползаясь по позвоночнику. Повязка на животе резко потемнела и заструилась багровыми змейками на постель. Одноглазый сосед подскочил и уложил меня обратно:

― Друг, ты так не чуди! Я позову кого-нибудь!

Он поспешил в коридор, цепляя тапками драный линолеум. А я лежал, кривя от боли рот, пересохший то ли от наркоза, то ли из-за паники.

Семь раз отмерь…

И здесь нашёл меня со своей змеюкой, ублюдок!

***

Эти и другие подобные случаи я записывал в особый дневник. Тот, который теперь читала моя жена, скептически изогнув красивую бровь. После операции прошло только два года, но поводы для записей появлялись всё чаще. Пора уже было что-то сделать. Первым делом ― поделиться с самым близким человеком.

Когда я вернулся из кухни с двумя кружками кофе, Алина закрыла толстую растрёпанную тетрадь и положила на диван рядом с собой. Внимательно посмотрела на меня сквозь очки холодными серыми глазами:

― Похожа на твою бабушку, значит?

Я разочарованно вздохнул и уставился на неё в ответ:

― Серьёзно? Ты только это заметила? Даже половины не прочитала.

― Мне достаточно, ― супруга отвернулась к окну и продолжила после небольшой паузы. ― Андрюш, тебе бы к специалисту.

Я почувствовал горечь досады и раздражения. Женщина, которую я считал своим «спасательным кругом», отказывается меня понимать. Ведь я ничего не выдумал! Вот они, факты ― один за другим изложены на бумаге! Бери и складывай из них целую картину мира!

Словно из кубиков…

На секунду мне показалось, что голос Алины расслоился на сотни дублирующихся тонов. Совсем как после наркоза.

― Ладно, давай подведём итоги, ― сказала она, принимая учительский вид со сложенными на коленях руками и строгим взглядом поверх очков.

Совсем как бабушка…

Я уселся в кресло напротив её дивана и приготовился к долгому трудному разговору.

― Итак, ― начала Алина, ― ты не помнишь лица, но уверен, что это всегда один и тот же человек?

― Да!

― Тогда давай по порядку. Пару раз это был портной. Логично. Город маленький, мастерская одна и та же. Дальше кто? Доктор?

― Фальшивый! ― уверенно кивнул я. ― Халат, маска, вот тебе и «доктор»! В нашей больнице порядка не то чтобы много.

― Допустим. Дальше?

― Читать надо было, ― усмехнулся я. Но, в конце концов, это ведь мне требовалась поддержка. ― Дальше ремонт, помнишь?

Алина прикрыла глаза и слегка улыбнулась:

― Кажется, поняла. Тот мужик из бригады? Еле оттащила тебя тогда.

― А с хера ли он своей рулеткой ко мне полез!

― Андрей! ― снова её голос и мимика напоминали мудрую учительницу, которая мягко, но настойчиво объясняет провинившемуся мальчишке, в чём он не прав. ― Мы же двери заказали. Он просто убедился, что ты плечами за косяки не будешь цеплять.

― Да я, вроде, на качка-то не похож! А он подкрался со спины, втихаря… Жаль, не врезал я ему…

― Ну и объяснял бы полиции, за что избил работягу.

― Настолько невинного, что сразу сбежал, ― усмехнулся я.

― А кто бы не сбежал от такого психа? ― усмехнулась в ответ супруга.

Я понял, что пора включать сарказм, подхватил с дивана дневник и начал картинно перелистывать страницы.

― Ты удивишься, но там дальше написано, что я ездил в их контору и узнавал. И никого похожего у них в штате не оказалось. Да, лица я не помню. Бывают такие лица, которые сразу стираются из памяти. Удобно для разведчиков. Или маньяков… Но рост, комплекция, голос, очки и залысины! Ни-ко-го! Там подробно весь разговор описан. Но это ж столько читать…

Я смотрел на жену, чувствуя, что начинаю побеждать. В холодном серебристом взгляде засверкала колючая раздражительная искорка. Она сложила руки на груди и сухо проговорила:

― Это всё?

― Если бы! Помнишь свадьбу Людки с Игорем?

Супруга прищурилась. Возможно, она ещё не верила мне, но хотя бы настроилась на волну моей логики.

― Дай угадаю. Фотограф?

― Именно! Фотосессия друзей жениха.

― Андрюш, ну это ж Людка сама придумала. Жених ― бывший оперативник, все оценили прикол. Кроме тебя.

― Не спорю, занятно. Бандитский прикид, таблички с именами, стена с линейкой… Ростомер, что ли, называется?

― Ну а в чём проблема? Тебя же у той стены не снимали. Только на улице. Людка в курсе твоих «загонов».

Я молча извлёк из дневника фото и протянул девушке. Изящные брови удивлённо вспорхнули над верхним краем очков:

― Хм… Ну прифотошопил тебя за компанию. Что такого?

― Слишком уж постарался. Масштаб и пропорции идеальны. Считай, этот гад меня снова измерил!

Алина вернула фото и поинтересовалась:

― Зачем ему это всё, по-твоему?

Я откинулся в кресле и положил голову на спинку, разглядывая потолок.

― Понимаешь, это не просто мои «загоны». И совсем не шутки. Я это понял ещё в больнице. Помнишь, липовый доктор спросил про армию?

― Ну в документах же указали причину негодности. Какой-то диагноз. Вдруг доктор не липовый? Просто проверил?

― Анестезиолог, Алин, ― устало ответил я. ― Его дело давать наркоз и следить, чтоб коней не двинули. А не ноги мерить и уклонистов выявлять! Этот гад знает обо мне слишком много. И я уверен, что не к добру. Эта его поговорка… Семь раз отмерь, один ― отрежь… Пять раз я запомнил и записал. Возможно, ещё один где-то упустил. Не хочу знать, что будет после седьмого.

Алина долго молчала и думала. Потом наконец, спросила:

― И что ты планируешь делать?

«Ты»… Внутри снова кольнуло разочарование. Значит, придётся без её помощи. Я поднялся с кресла, собирая в кучу рассыпавшиеся из дневника листочки и фотографии. Грустно улыбнулся супруге:

― Обращусь к специалисту. Как ты и советовала.

***

Муж Людмилы, бывший оперативник, внешне выглядел человеком не слишком надёжным. Такой легко затеряется на рынке среди самых ушлых торгашей. Круглая голова с остатками тёмных волос, пивное брюхо при довольно мощных руках, не очень опрятная одежда. Игорь был старше Людки на добрый десяток лет. Выйдя на пенсию по выслуге, он поддерживал отношения в органах и активно их использовал. На частного детектива не претендовал, но разыскать человека, вернуть пропажу или объяснить кому-нибудь его неправоту частенько брался. Выслушав меня и полистав мой дневник, он, как ни странно, не рассмеялся и не послал к чёрту. Наверное, соскучился по настоящей оперативной работе. Других вариантов у меня всё равно не имелось, а с Игорем я был хотя бы давно и неплохо знаком.

Всё лето бывший оперативник, по его словам, «рыл, следил и подтягивал связи». И кое-что выяснил. Сидя на облезлом диване в их гараже, где мы иногда собирались на пиво и «мужские разговоры», я перелистывал бумаги в объёмной папке. Порой попадались фото и копии разных документов. Внутри меня бурлили сразу два вулкана противоречивых эмоций. И чем больше я с ехидной радостью убеждался, что не был параноиком, тем сильнее становился страх от того, что угроза реальна.

Виктор Сболтин был на пять лет старше меня. В детстве приехал с матерью откуда-то из Средней Азии. Окончил школу с медалью, затем было медицинское училище, но на «вышку» по специальности денег не нашлось. Работал где придётся, в том числе в швейной мастерской, но увлечения медициной не оставил. Особенно с развитием доступного интернета. История его подписок и просмотров сделала бы честь любому интерну хирургии. Или маньяку. Чаще других Виктора интересовала тема ампутации конечностей.

Я отложил папку, уставившись перед собой и физически ощущая, как в голове бегают и сталкиваются друг с другом тревожные мысли. Протянул руку и залпом проглотил полную кружку холодного разливного. Игорь довольно хмыкнул и заулыбался:

― Впечатляет? Талант не пропьёшь, как говорится…

Я отдышался, посмотрел на него и серьёзно сказал:

― Это же настоящий маньяк! Неужели ничего странного за все годы не всплывало? Никакой… расчленёнки, что ли?

― Ну мы ж не Питер, в конце-то концов!

Видя, что заезженная шутка меня не повеселила, Игорь закурил и задумчиво помолчал. Потом выдал:

― А знаешь, было кое-что. Я как-то зимой в отделе сидел, отчёты разгребал. Участковый с Восточного привёл бомжа. Мол, очень уж бредит забористо. Бомж как бомж ― грязный, лохматый, отзывался на Саныча. Однорукий. По глазам было видно, что «кукуха» давно не на месте. Заявление требовал принять. Мошенник деньги какому-то Брёху не выплатил. Суть такая, что некий доктор за руки и ноги предлагает большие деньги. Саныч вот левую руку ему продал и дом свой в деревне выкупил. Ненадолго, правда. А тот самый Брёх решил банк сорвать ― заложил обе ноги. Пожить красиво захотел, пускай и на коляске. Но компенсации не дождался, помер. Как доктора найти, Саныч не знает. Дескать, он сам всех находит. А с кем договорится ― везёт в свою «больничку» с завязанными глазами. Строго с согласия пациента.

Игорь сделал паузу, достал из маленького холодильника вторую полторашку и разлил по кружкам пенящийся напиток. Снова закурил, вглядываясь в свои воспоминания. А я чувствовал, что стою на пороге чего-то по-настоящему большого и опасного. Но развернуться и убежать, пока ещё можно, совсем не планировал.

― Ну, а дальше? ― спросил я.

― Спровадили мы Саныча, поржали над его россказнями. Но я для себя всё же проверил. В морг и правда поступал некий Брехов. Асоциальный элемент с ампутированными ногами. Поди знай ― может, отморозил. Хирурги в больнице говорят, что не их работа. Возможно, родня какая-нибудь нашлась, возила в другой город на операцию…

― Или Саныч не бредил, ― перебил я, чувствуя, как в голове набирают силу тревожные барабаны. ― Не видел его больше?

― Видел, ― скривился Игорь. ― Всплыл по весне. В прямом смысле. Из воды достали, в разлив рекой к огородам вынесло. И уже без обеих рук. А через неделю я на пенсию двинул и обо всём забыл. Из-за тебя вот вспомнил теперь.

Я вскочил и вышел из гаража подышать воздухом. Вечерело, сентябрьская прохлада приятно наполняла лёгкие и немного остужала рассудок. Игорь появился рядом и протянул мне сигарету, которую я машинально закурил. С непривычки и на лёгкий хмель никотин сразу закружил голову, но немного успокоил. Мой собеседник довольно кивнул и хлопнул меня по плечу:

― Знаю, о чём ты думаешь. Я лично всё проверил. За последние годы ― никаких странных трупов и таинственных исчезновений. Ну а каждого бомжа с культяпкой допрашивать ― они такого наплетут, лишь бы сотку им кинули!

― А я бы допросил, ― мрачно отозвался я.

― Не учи отца… это самое! ― огрызнулся Игорь. ― Бомжи нас к «доктору» никак не приведут. Даже Саныч бы не привёл. Там всё продумано и подчищено. И связать Сболтина с этим никак не получается.

― Но что-то же должно быть!

Мы вернулись в гараж и прикрыли дверь, чтобы не выпускать остатки дневного тепла. Игорь вынул из кармана куртки смартфон, порылся в нём и посмотрел на меня так, словно оставил главное блюдо на десерт.

― Сболтин после смерти матери живёт на даче. Шабашит по мелочи. То санитаром, то в такси, то ещё где-нибудь. Пишет статейки на медицинских сайтах. Самообразование ― мощная штука, я тебе скажу! А ещё вот…

Он показал экран телефона, и барабанщик в моей голове дождался своего соло.

Семь раз отмерь (часть 2)

Мужчина закивал и поспешно удалился. Теперь он при деле, не будет мешаться и не увидит лишнего. Юноша прикрыл за ним дверь, подошёл к кровати, громко, нараспев затараторил выученные псалмы, попутно извлекая из сумки дополнительные инструменты. Все эти свечи, молитвы и прочее были представлением для наивного зрителя. Ваня и его наставник работали иными методами. На столик легли ампулы с адреналином, антигистаминными, пара малых шприцов и один большой, наполненный чёрной жидкостью. Вот это всё – настоящее. И бес внутри женщины сидел настоящий. Он не ломал ей кости, не заставлял бегать по потолку, вещать страшными голосами. Едва ли он вообще слышал об этих стереотипах. Просто «квартирант» уверенно сводил свою «хозяйку» в могилу. Пора было выселять.

Парень взял в правую руку чёрный шприц, левую положил на лоб женщины и закрыл глаза, продолжая громко читать молитву. Он всегда чувствовал их присутствие. Сам не понимая, как. Через пару минут он уловил вибрации в районе правой ключицы. Бес почуял угрозу? Строки Писания всё-таки действовали? Обходились же ими в старину… Но сейчас глупо тыкать ножом, имея в руке заряженный пистолет.

Юноша открыл глаза и уверенно воткнул шприц рядом с ключицей женщины. Не важно, в какую ткань попадёшь, «жижа» сделает своё дело. К счастью, в органы нечисть не лезла. Ей ни к чему гробить носителя раньше времени. Кожа вокруг иглы припухла и побагровела, от места укола поползли ветвистые лиловые дорожки. Тело больной начало судорожно подёргиваться. Ваня на всякий случай прижал её руки к постели. Связывать чаще всего не требовалось. Как объяснял наставник, бес живёт в другом измерении, а в теле имеет лишь маленькую лазейку, через которую заходит поесть или пошалить. Вот сквозь такую лазейку «жижа», вроде бы, вытягивает его на свет. Наделать много шума он уже не в состоянии. А то, что в итоге оставалось от «постояльца», вырезáли хирурги. Киста, безоар, жировик, ещё какая-нибудь «доброкачественная опухоль». Пусть называют чем угодно, человеку эта дрянь больше не навредит.

Ваня держал вздрагивающее тело за руки, наблюдая, как тёмные веточки втягиваются обратно к маленькой кровавой точке на светлеющей коже. И вот уже в месте укола образовался небольшой бугорок. Парень прервал молитву, прислушиваясь. Из квартиры не доносилось ни звука.

«Вот же любопытный хрен!»

Ваня схватил со столика чашку с остатками какой-то микстуры, швырнул о дверь спальни, взорвав тишину неожиданным звоном. По ту сторону фанеры охнули и зашлёпали босыми ногами. Через минуту с кухни послышалась монотонная бубнёжь.

Повернувшись к женщине, юноша обнаружил, что бугорок под кожей двигается. Он видел такое впервые, необычное зрелище вызвало невероятный исследовательский интерес. Обычно всё происходило глубже, в тканях и полостях. А тут совсем на поверхности… Немного покружив на месте, шишка передвинулась на плечо, медленно поползла вниз по вздрагивающей руке. Лицо пациентки исказила гримаса боли, зрачки заметались под морщинистыми веками. Такого шанса больше не будет!

Ваня выхватил из сумки жгут, перевязал женскую руку чуть выше запястья. Дождался, пока бугорок упрётся в преграду, и вторым жгутом отрезал путь к отступлению. Довольный потрогал попавшую в ловушку жертву и с азартом настоящего охотника извлёк из сумки складной нож. Как он объяснит порез на руке? Так надо, часть ритуала! Или вообще – сама себя поцарапала. В больнице пару швов наложить – минутное дело. Главным было сейчас успеть увидеть! Пока эта штука не совсем сдохла, превратившись в обычный комок плоти.

Рука Вани дрожала. Неумелый надрез, кожа разошлась с неприятным рваным звуком. Кровь побежала на мятую простыню. К счастью, женщина не приходила в сознание. Непроизвольно прикусив нижнюю губу, юноша надавил по краям раны и подцепил двумя пальцами студенистый комочек. Положил на ладонь, впился взглядом, пытаясь рассмотреть… Что именно? Лицо? Рога? Некие символы? Это был просто чёрный безликий комок, который пульсировал и расплывался по ладони, немного пощипывая кожу, будто пытаясь проникнуть насквозь. Наверное, стоило бы надеть перчатки…

Увлечённый исследователь не заметил, как дверь в спальню открылась. Твёрдая рука схватила кисть парня и вместе с чёрной гадостью сунула в маленькую кастрюльку. Вода сразу забурлила, юноша попытался выдернуть руку из кипятка и заорать. Но в ту же секунду понял, что боли нет. Просто святая вода растворяла черноту. Неужели, она всё-таки работает?

Подзатыльник и суровый взгляд бородатого мужчины привели Ваню в чувство.

– Позже поговорим! – оборвал наставник все попытки оправдываться. – Перевяжи и иди в машину.

Пока бывший священник разговаривал с мужем пациентки, его ученик обработал разрез.

– Вы из скорой? – послышался вдруг слабый голос.

Юноша улыбнулся приходившей в себя женщине:

– Из неё.

Позже, сидя в старых «жигулях» у Ваниного подъезда, двое экзорцистов долго молчали. Поскольку тяжёлого разговора было не избежать, младший решил начать первым.

– Простите, дядь Клим. Я просто хотел узнать… немного больше. О них.

– Зачем? – устало спросил наставник, рассматривая сквозь лобовое стекло одинокий фонарь посреди грязного переулка.

– Ну… Узнать врага в лицо.

– Узнал?

– Неа…

– И не узнал бы.

Клим тяжело вздохнул, повернулся к ученику. В неярком ночном свете чёрная борода и абсолютно лысый череп выглядели зловеще. Однако злодеем он точно не был.

– Ты тоже извини, Вань. Я бы раньше тебе объяснил, но… Всему своё время. Эта чернота – никакой не бес. Это та мерзость, которая в самом человеке сидит. Боль, тоска, разрушение, мрачные мысли. А бес этим питается. Получается – и «квартирант» сыт, и «квартирка» чиста. Но есть одна проблема. Жрать-то бес хорошо умеет, переваривает неплохо, а вот с выделением беда. Рано или поздно обожрётся и творит всякое. Тогда нам пора действовать.

Ваня внимательно слушал, впитывая новую информацию. Потом спросил:

– А эта «жижа»? Как работает? Что это вообще такое?

Наставник долго молчал, ковыряя ногтем потёртый руль.

– Что это, пока не скажу. А работает просто. Бес живёт сразу в двух мирах. Раствор заставляет его весь негатив съеденный выплюнуть. Сам он от такого потрясения сбегает «туда», к себе. Пути обратного ему нет. А чёрная слизь остаётся «здесь», человеку она уже не страшна. Правда, воспалиться может, если врачи не вырежут. У каждого своя роль, понимаешь? Нарушать устоявшийся порядок вещей не стоит.

Ваня молчал, задумчиво катая что-то между ладонями.

– Дядь Клим, а помните, в Перкуновке? Вы сказали, мужик тот одержим уже много лет. Потом отмахивались – мол, я не так понял. А вы ведь давно знали, да? Не изгоняли, потому что польза от беса была?

Наставник посмотрел в глаза парня, но не увидел там осуждения или насмешки. Только живой интерес и любопытство.

– Всё так, Вань. Он семью по белой горячке чуть не сжёг вместе с домом. А с «подселенцем» остепенился. Завязал, работу нашёл, здоровье поправил. Жену не ударил ни разу… Знаешь такое выражение: «без царя в голове»? Некоторым очень нужен такой вот «царь». Пусть даже он ничего хорошего не делает, а лишь плохое себе забирает. Чтоб в петлю не лезли, в запой не ходили, ещё каких бед не наворотили. Я про многих знаю. Пока «гости» прилично себя ведут, выгонять их ни к чему.

– Эх, было бы всё проще! – усмехнулся Ваня, подбросив и поймав какую-то маленькую безделушку. – Вот зло, вот добро. Без компромиссов!

– Да, без оттенков легче. Но с целой палитрой видишь больше. Наверное, потому я из священников ушёл. А что это у тебя?

Мальчик протянул наставнику аляповато раскрашенного глиняного петушка.

– В спальне прихватил. Не подумайте плохого, спросить у вас хотел. Я похожие ещё в паре мест видел. Где мы работали. Совпадение?

Клим повертел игрушку в руках, сунул в карман куртки, строго посмотрел на ученика:

– Ну ты даёшь! Сам верну. Конечно, совпадение. В наших краях такого добра навалом. Народные промыслы.

– Я про такие не слышал.

– Тебе и не положено, студент. Ты же на врача учишься, а не на историка.

***

Старый советский будильник на одной из полок показывал далеко за полночь, но тихий стук в дверь повторился. Напустив на себя заспанный и недовольный вид, Аристарх Аронович громко зашаркал тапками в прихожую. Из темноты подъезда в квартиру зашёл лысый чернобородый мужчина лет пятидесяти. Он молча кивнул и, не разуваясь, прошёл в комнату, на ходу расстёгивая серую куртку. В доме старых знакомых не принято церемониться. Да и домом это можно было назвать весьма условно. Хозяин жестом пригласил к столу, а сам удалился на кухню ставить чайник.

В конце августа лето решило напоследок от души разогреть город. Однако в квартире всегда стояла особенная, сухая прохлада. Так лучше для книг. Согревшись чаем и немного приведя мысли в порядок, Клим даже почувствовал что-то вроде уюта. Будто гостил у старого друга. Только дружбой назвать странное знакомство у него не поворачивался язык.

– С чем пожаловали, отец Клементий? – приветливо начал старик, сидевший напротив, на любимой табуретке.

– Говорил же, не зови меня так, – поморщился Клим. – Давно не служу. Скоро десять лет будет.

– Никак не отвыкну, – развёл руками Аристарх Аронович. – Всего десять лет? Мгновение.

– Вся наша жизнь мгновение, – печально согласился гость. – Вот и стараемся успеть побольше. Найти своё место, попробовать разное… Сегодня Богу служишь, а завтра с демоном якшаешься…

Настала очередь хозяина квартиры скривиться, как от зубной боли:

– Ну вот мы и квиты. Я тоже просил меня демоном не называть.

– Никак не отвыкну, – усмехнулся Клим. – Нам новых терминов не завезли, а об ваши язык сломаешь.

Гость поставил на скатерть опустевшую кружку, порылся в кармане куртки и выложил рядом две пёстрые глиняные игрушки. Аристарху Ароновичу хватило одного взгляда, чтобы понять: внутри фигурок никого нет. Он удивлённо поднял седую бровь:

– Чего ты эти пустышки приволок?

– Да так… Ученик вопросы задаёт. Думаю, не пора ли вас познакомить?

Экзорцист замолчал и, не решаясь перейти к самому важному, решил пока сменить тему.

– Вот эту знаешь, где нашли?

Старик сразу узнал барашка, который так неожиданно «отбился от стада». Какие мысли посетили его, когда он обнаружил пропажу, человеку лучше не знать.

– В поезде, – уверенно кивнул он. – Слышал я про тот случай. Откуда ты её взял?

– Проводник отдал за сотку. Думал, просто сувенир.

Поймав чересчур пристальный взгляд бывшего священника, демон искренне возмутился:

– Да ты в своём ли уме, Клим! Знаешь прекрасно, что я не душегуб! Тот дурачок приходил на днях. Комедию ломал про «новую инквизицию». То ли писатель, то ли журналист… Мешал, разнюхивал, к тому же воришкой оказался.

Аристарх Аронович взял тонкими узловатыми пальцами свистульку и пристроил на полку, где среди множества похожих явно зиял промежуток. Красноречиво посмотрел на гостя и вернул барашка на скатерть.

– Да, глупо получилось, – согласился Клим. – Бегал, кричал, весь вагон переполошил… Потом рухнул на месте, а из ушей – кровь. Детей перепугал до ужаса. Не знаю, что написали в заключении. Инсульт, наверное. А я одного не пойму. Обычно проходят месяцы, а то и годы. Почему так быстро твой «подарок» разбушевался?

Старик опустился на свой табурет, мрачно глядя на собеседника:

– Потому что я его не дарил. Думаешь, мои чаепития с людьми – из гостеприимства? А я смотрю, слушаю, думаю. Я должен быть абсолютно уверен, кому кого подселить. Для общей пользы. А этот схватил без разбору, без всякого разумения! Да не по Сеньке шапка оказалась.

Повисло долгое напряжённое молчание. Однако обижаться на единственного понимающего человека было глупо. Аристарх Аронович подлил в кружки из чайника.

– Ты ведь не из-за дурачка пришёл, Клим? Раствор опять закончился? Ученик всю банку от усердия извёл?

Бородатый покачал головой:

– «Жижа» есть. Прости уж за гадкий термин. Ученик молодец, на лету схватывает! А уж как он «ваших» чувствует…

– Вот она где, «новая инквизиция»! – засмеялся демон. – Пора к переезду готовиться? Жаль… Я этот город ещё острогом деревянным помню.

– Ваня поймёт, – задумчиво проговорил Клим. – Должен. Он раньше только тёмную сторону видел. Сегодня я про другую немного рассказал. Ну а познакомитесь – сам ему растолкуешь.

Аристарх Аронович сложил руки на груди и внимательно посмотрел на гостя:

– Ты чего задумал? Не рановато на пенсию собрался? Когда это у нас экзорцистов узаконили, не припомню? «Год за два» у вас идёт, или…

– Или, – угрюмо кивнул Клим. – Онкология. С полгода мне осталось.

Хозяин квартиры молча поднялся из-за стола и подошёл к окну. В лунном свете двор с небрежно припаркованными машинами и деревянными лавочками напоминал кладбище. Демон не впервые чувствовал нечто странное. За сотни лет сближений и расставаний с разными людьми он не смог привыкнуть к их хрупкой недолговечности. Пожалуй, настоящей любви или дружбы у него никогда не было. Скорее, искренняя привязанность хозяина к питомцу. Но ранило ощутимо.

– Знахарь один есть, – сказал старик, не оборачиваясь. – В соседней области. Из наших. Если не побрезгуешь.

Клим долго молчал, потом тихо заговорил:

– Да нет, я лучше свой путь до конца пройду. А вот тебя попрошу об одолжении. Я, вроде, веры не утратил, даже кухню вашу знаю немного… А умирать всё равно страшно… Подбери мне свистульку. Иначе боюсь дров под занавес наломать.

Аристарх Аронович поджал тонкие губы и уставился на подъезд соседнего дома, где возле ступенек шарилась тощая собачонка. Вроде бы, на кону жирная «галочка в зачёт». С другой стороны, человек не совсем чужой. Демон резко схватил с полки давно заготовленный «подарок», вернулся за стол, поставил фигурку перед бывшим священником. Сверкнул недобрым взглядом:

– А в ад попасть за такие подарки не боишься?

Бородач погладил глиняного пёсика по гладкой, как у него самого, голове и грустно улыбнулся:

– Попаду – значит, заслужил.

– Не хочешь у меня спросить, есть ли вообще ад-то?

Клим покачал головой:

– Люблю сюрпризы.

– А спите вы на кухне? – спросила она вдруг, не утруждая себя тактичностью.

Её взгляд тут же наткнулся на очередную полку, заставленную глиняными фигурками, прямо за спиной старика. Улыбка умиления расцвела на полном веснушчатом лице.

– Нравятся? – подмигнул хозяин. – Леплю на досуге. Садись-ка с нами чай пить.

Поскольку младшая сестра не шла на контакт, проблему пришлось обрисовать старшей. Банальная история совпадений. Первый парень девочки разбился на мотоцикле. Второго в драке порезали ножом. Третий – уже, практически, жених – просто пропал. Может, лежит где-нибудь мёртвый. А может, решил начать новую жизнь. В общем, девчонка поверила, что она «чёрная вдова».

– А я Наташке говорю – глупости всё! Какое, нахрен, проклятие?! Ой… Извините… Какое, говорю, проклятие? Тебе лет-то сколько? Ухажёрам твоим – не больше. Какая вам любовь, какая ответственность? Ветер в голове! Я в ваши годы об учёбе только думала…

Наташка, поджав губы, недобро зыркнула из-под угольной чёлки. Тяжело вздохнула и снова уставилась в остывающий чай.

– Думаешь, совпадения? – задумчиво спросил старик, вглядываясь в голубые глаза разговорчивой девушки.

– Чистая случайность! – уверенно отмахнулась та. – Но выглядит, конечно, жутковато… Особенно, когда Олег пьяный с моста нырнул… Ой. Я про него не упоминала, да? Ещё один был. Правда, они не успели… Она хотела, а он нет…

– Вер, я же просила! – неожиданно прошипела сквозь зубы Наташка.

Старшая обняла сестру за плечи:

– Прости, прости, Наташ! Я подумала… Аристарх Аронович всё должен знать! А то как он тебе поможет?

– Всё, что нужно, узнал, – кивнул старик.

Поднявшись из-за стола, он ушёл на кухню. Послышались скрипы и хлопанья дверцы, шуршания и перемешивания. Через пару минут хозяин квартиры вернулся в комнату. Поставил на стол чёрную кружку, словно вылепленную неумелыми детскими руками. Рядом положил на скатерть красивую алую розу.

– А ну-ка ещё чайку! – бодро провозгласил он, заливая кипятком непонятное месиво.

Комната наполнилась приятным травяным ароматом. Молча подождали, пока черноволосая выпьет отвар. Старик сделался вдруг суровым и резким. Строго глянул на старшую сестру:

– Жди в прихожей. Дверь закрой!

Оставшись наедине с испуганной гостьей, Аристарх Аронович взял её левую руку, развернул кисть, вложил стебель розы в тонкую ладонь.

– Сжимай!

Наташка посмотрела на большие острые шипы, замотала головой.

– Жми, говорю! Без крови проклятия не снимают!

Девушка зажмурилась и сжала кулак.

– Сильнее!

По белым щекам потекли слёзы вперемешку с чёрной тушью. Голос манипулятора становился жёстче и настойчивее:

– Разозлись на них! На всех! Кто бросил! Кто по глупости шею свернул! Кто смотрит на тебя искоса! Кто за спиной наговаривает! На соседку-кликушу! На подружек-дурёх!

Наташка засопела и зажмурилась крепче. Рука, сжимающая розу, дрожала.

– На сестру свою… – зловеще прошептал голос в самое ухо.

Девушка скривила лицо, стиснула зубы, из её кулака на белую скатерть упала первая алая капля.

– Стой!

В тонких морщинистых пальцах появился шершавый голубой листок. Последний раз Наташка видела такой в раннем детстве, в сохранившихся маминых тетрадях. Промокашка легла на стол перед посетительницей. Старик мягко разжал её кулак, забрал розу, приложил израненную ладонь к бумаге. Накрыл сверху тёплой сухой рукой, успокаивая и согревая. Виновато улыбнулся:

– Так надо было, понимаешь?

Наташка понимала. Её бледное лицо впервые тронула милая искренняя улыбка. Посидели молча некоторое время. Потом хозяин квартиры предложил перекись водорода и бинт.

– Не надо, я дома сама, – снова улыбнулась девушка. – Подумаешь, пара царапинок.

– И то верно, – кивнул собеседник, разглядывая получившийся кровавый рисунок. – Ну-ка, на что похоже?

Наташка пожала плечами:

– На созвездие?

– Именно! Вот под такими звёздами любовь свою найдёшь. Которая навсегда. Розу высуши и храни. Оберег от новых проклятий. А теперь прощай.

– Спасибо вам.

Девушка спрятала в задний карман сложенную бумагу. Осторожно взяла со скатерти цветок с изломанным стеблем.

– Вера! – позвал старик.

Из прихожей прибежала вторая девушка, испуганно разглядывая младшую сестру:

– Ты как?

Наташка молча подняла большой палец и пошла на выход.

– А ты присядь-ка, – хозяин квартиры устало указал на один из резных стульев. – Долго будешь сестрёнку мучить?

– Чего?

Глаза Веры стали круглыми, как две голубые монетки. Она покраснела, тяжело и возмущённо плюхнулась на сиденье.

– Того! – сурово ответил Аристарх Аронович. – Завистью от тебя за версту несёт! Сестра помоложе, поинтереснее. От парней отбоя нет. Небось, у родителей любимица. Но её ли в том вина?

Губы девушки задрожали, брови поползли вверх, по дряблым щекам готовы были покатиться слёзы. Она опустила лицо и покачала головой. Старик продолжал:

– Не свезло девке пару раз, а ты и рада ей недобрых мыслей подкинуть? Совсем в тоску загнала. А если бы в петлю? Вот тебе и «проклятие». Разве ж это по-родственному?

На белую скатерть, рядом с подсохшими багровыми точками, закапало прозрачным. Вера, шмыгая носом, попыталась оправдываться:

– Ничего я не завидую! Зависть, между прочим, страшный грех. А я православная. В церковь даже хожу…

– До или после колдунов-то? – засмеялся старик.

Девушка подняла заплаканное лицо, открыла рот, но не придумала, что ответить. Снова потупилась:

– Я же не думала… Всё поняла. Я ведь люблю её… Завидовать больше не буду!

– Верю, – мягко ответил колдун.

Он поднялся из-за стола, выбрал с полки одну из глиняных свистулек, протянул гостье.

– Держи. На память. А о нашем с тобой разговоре – молчок!

Через пару минут, наблюдая в окно, как Вера обнимает у подъезда младшую сестру и хвастается подарком, Аристарх Аронович прошептал:

– Больше не будешь.

Окна квартиры выходили на запад, вечернее летнее солнце приятно согревало очень старые кости. За спиной скрипнули половицы. В комнату вошёл молодой человек в длинном кожаном плаще. Уселся без приглашения на резной стул, вытер платком вспотевшее лицо.

– Не по сезону оделись, – усмехнулся хозяин. – Чайку?

– Нет, спасибо. Пока на кухне ждал, молока из холодильника выпил. Извините, что без спросу.

– И как вам?

– В смысле?

– Грудное молоко не всякому по душе.

Посетитель побледнел и сглотнул. Хозяин квартиры засмеялся, демонстрируя на удивление крепкие зубы.

– Шучу, – успокоил он, усаживаясь на свой табурет. – Обычное, из «Пятёрочки». Как и прочие продукты. А вы что там надеялись обнаружить?

Гость насупился. Он встал из-за стола, начал расхаживать вдоль стены, рассматривая фотографии и изображая максимально важного человека.

– Вы бы посерьёзнее, Аристарх Аронович. Мне про вас отчёт писать, между прочим. Да, привлекать вас пока не за что. Но это с точки зрения нашего ведомства.

– Живём покуда, – усмехнулся подозреваемый. – Как вас, простите? «Новая инквизиция»?

– Зря иронизируете, – прищурился молодой человек. – Пока мы лишь малый отдел при МВД. Но в будущем… Кстати, само МВД вы тоже можете заинтересовать.

– А разве я преступник? – колдун, сложив на груди худощавые руки, внимательно разглядывал человека «из органов». – Люди от меня довольные уходят. Получают ровно то, за чем пришли. Если случай клинический, я к специалистам отправляю. Духи, мол, сказали – к такому-то доктору обратиться. Верят, идут и лечатся. По-другому их в больницу не загнать. Выходит, я никого не угробил. Даже денег не прошу. Сами иногда благодарят. Я не то, что все эти мошенники из объявлений.

– Знаю, – серьёзно ответил инквизитор. – Всё знаю. Давно вашим делом занимаюсь. Вы тонкий и зоркий психолог, многим помогли. Но некоторые приёмы… Слишком уж настоящим оккультизмом отдают. Хотя для ареста конкретных причин пока нет.

– Да какой оккультизм? – старик двинул по скатерти чёрную кружку с остатками отвара. – Сами на кухне видели, как я ромашку аптечную насыпал.

– А роза?

Аристарх Аронович постучал пальцем по лбу:

– Многие проблемы – вот тут. И духовные, и физические. Но одними словами этого не доказать. Говоришь человеку: «Нет на тебе порчи, ты ипохондрик!» Не верит. А склянку чернил с каплей его крови разобьёшь – другое дело. Думает, из него чернота утекла. Понимаете, о чём я? Разум просит костылей. Визуализации. Вот и девочка эта думает, что с кровью проклятие вышло. А на деле – с внутренней боли на боль от шипов переключилась. Заодно, вместо того, чтоб на прошлом циклиться, станет думать о будущем да звёздами любоваться. И сестра её больше подначивать не будет. Вот и вся магия.

Инквизитор остановился у окна. Солнце уже совсем склонилось к закату, окрашивая небо в алый. Похоже, там, наверху, кто-то сжимал ладонями целую охапку роз, пытаясь отвлечься от более страшных терзаний. Молодой человек сейчас выглядел искренним и задумчивым.

– Знаете, почему я вашим делом заинтересовался? Однажды болтал со старой подругой по телефону. Она пожаловалась на зубную боль. А на меня прямо озорное вдохновение нашло. Возьми, говорю, стакан воды, скажи над ним тридцать раз слово «серебро», прополощи рот, остальное выпей. Через час пишет мне СМС: «Спасибо, помогло!» А я даже не удивился. Уверен был, что подействует. Холодная вода боль снимет, или эффект плацебо сработает. Я тогда примерно так же думал – про костыли для мозга. Может, и я смог бы людям помогать?

Лирику воспоминаний прервал тихий стук в дверь. Хозяин квартиры, казалось, ничего не заметил. Он собрал посуду со стола и отнёс на кухню. Когда вернулся в комнату, стук повторился.

– Наверное, стоит открыть? – поинтересовался гость.

Аристарх Аронович удивлённо уставился на него, затем повернулся в сторону прихожей:

– Ах да, конечно.

Он потоптался на месте, словно что-то потерял, вышел из комнаты, не забыв прикрыть за собой дверь. Всем своим видом он сейчас напоминал рассеянного, глуповатого дедушку. Но посетитель, не купившись на этот театр, прислушался. Щёлкнул замок, скрипнули петли и… тишина. Инквизитор украдкой подошёл к двери из комнаты, выглянул в щель. Прихожую скрывал полумрак, который предусмотрительно или случайно не стали развеивать электричеством. Никаких движений, никаких разговоров. За полуоткрытой входной дверью явно кто-то стоял, но разглядеть подробности не получалось. А где, интересно, сам колдун? Вместо ответа перед глазами промелькнул серый рукав. Старик возвращался с кухни, прижимая к груди стеклянную банку. В темноте показалось, что внутри болтается странная угольно-чёрная жидкость. Вот это любопытно! Молодой человек осмелился приоткрыть дверь и высунуть голову в коридорчик. Он же представитель власти, в конце концов! Успел увидеть лишь, как хозяин квартиры поворачивает ключ и идёт в его сторону. Естественно, банки в руках уже не было.

Вернувшись в комнату, Аристарх Аронович снова приобрёл бодрый, немного ироничный вид. От рассеянности не осталось и следа.

– Смородина, – сказал он, не дожидаясь вопроса.

– Смородина? – переспросил инквизитор.

– В банке, – улыбнулся колдун. – Компот из чёрной смородины. У меня на даче её полно, вот и угощаю соседей.

Молодой человек готов был поклясться, что никакой банки с компотом в холодильнике не видел. Он подозрительно прищурился:

– А почему постучали? Звонок же есть.

Аристарх Аронович развёл руками:

– Дети. Не достают пока.

***

Поезд миновал очередной городок и начал набирать ход по бескрайним полям. Следующая станция по маршруту ожидалась через три часа, и Вадима, как пассажира плацкарта, это радовало. Будет меньше хождений в проходе, меньше света в окно. Правда, колёса на скорости стучали погромче, но музыка из наушников – в помощь. Можно постараться уснуть до новой вагонной суеты.

Липовый инквизитор свернул кожаный плащ, сунул под худосочную подушку. Одежда действительно не по сезону, приходилось поддерживать образ. В полный рост на верхней боковушке он не умещался, согнутые в коленях ноги быстро начинали неметь. Это всё мелочи. Главное – добытая информация!

Вставив в уши беспроводные «капельки», Вадим оживил смартфон. Блондинка с очень выразительными глазами улыбалась ему с домашнего экрана. Весело подмигнув супруге в ответ, парень закопался в меню. Папка с диктофонными записями за эту командировку основательно распухла. Эх, к ним бы ещё видео… Погоняв длинный список файлов вверх-вниз, палец ткнул в случайную строчку. Наушники наполнил неприятный поток цифрового шуршания и скрежета. С лица молодого человека стёрло довольную ухмылку. Одну за другой он открывал записи, сделанные в квартире мнимого колдуна. Везде то же самое. Ничего, кроме помех. Уронив смартфон экраном на грудь, Вадим поднял глаза к потолку вагона, зарылся руками в короткие тёмные волосы. Шумно выдохнул. Потом нервно засмеялся и покачал головой. Колдун или нет, однако старик его перехитрил. Не ясно, как ему удалось. Глушилка? Вирус? Или всё-таки колдовство?

Что-то давно упиралось в бедро, но только сейчас парень обратил на это внимание. Протянув руку, он извлёк из кармана глиняную свистульку в форме барашка. Напоминало поделки русских народных промыслов. Правда, цвета подобрали странные. На редкость не сочетались друг с другом, вызывая ощутимый дискомфорт. Как говорится, с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Пассажир сунул игрушку в рот, мелодично свистнул, вызвав живой интерес у детей с соседних полок и косые взгляды их родителей. Он закрыл глаза и начал задрёмывать. Нарастающий стук колёс не мешал, даже убаюкивал. Скоро мысли вышли из-под контроля, затеяв собственную игру.

И вот Вадим уже стоит посреди бескрайнего дощатого помоста, а грохот издают копыта огромного зверя. То ли баран, то ли бык, то ли некое подобие носорога несётся прямо на него, выставив уродливые рога. Но страха почему-то нет. Это ведь сон! Здесь всё будет по его правилам! Вот сейчас он посильнее напряжёт мышцы, и эта тварь расшибёт себе лоб. Или просто пронесётся сквозь человека. Или застрянет в нём навсегда… Ишь, как топает, зараза! Какие большие, абсолютно пустые глаза… Хорошо, что Вадим не бросился бежать. Убегать во сне – провальная затея. А догонять? Подчиняясь фантазии сновидца, рогатая тварь буксует на ровном месте, бестолково выбивая копытами щепки.

– Вадик!

Знакомый шёпот каким-то образом перекрывает несмолкающий грохот и отзывается в каждом нерве, заставляя вздрогнуть. Парень поворачивает голову и видит Её. Ту, ради которой он всегда старается и побеждает. В его любимом розовом платье. С его любимой глуповатой улыбкой на кукольно-красивом личике. Вадим едва ли может назвать любимой саму девушку. Она – яркий драгоценный трофей. Чтобы любоваться, с гордостью показывать окружающим. Его мотивация для новых побед. Раз уж он завоевал такую, значит, ему вообще всё по плечу!

Грохот усиливается. Чудовище, вырвавшись из невидимого капкана, несётся в сторону девушки. Ну уж нет! Это – моё!!!

Мужчина бросается наперерез и получает сильнейший удар в грудную клетку…

Пассажир едва не разбил голову о потолок вагона, пытаясь резко вскочить с постели. Бешено дробившее сердце на пару секунд провалилось. Вадим закашлялся, с трудом подавив дикое желание срочно куда-то бежать. Не хватало ещё панической атаки прямо сейчас! Он сделал несколько глубоких вдохов и почувствовал, что успокаивается. Просто усталость. Бешеный ритм последних дней берёт своё. Надо всё-таки дойти до туалета, умыться, тогда станет совсем хорошо.

Не открывая глаз, парень пошарил левой рукой. Вместо откидного бортика плацкартной полки нащупал твёрдый комочек, запутавшийся в одеяле. В ладонь скользнула знакомая игрушка-свистулька. Керамика показалась на ощупь неожиданно ледяной.

И снова человек стоит в центре гигантского деревянного поля. Неподалёку происходит нечто ужасное, непоправимое. Огромная туша с уродливой рогатой головой нависает над его женщиной. Но в отчаянной борьбе нет места боли, крови, страданию. Чудовище, ставшее на удивление антропоморфным, заставляет жену Вадима стонать, извиваясь от наслаждения. Грёбаный Минотавр! Даже доски вокруг складываются в рисунок, напоминающий лабиринт. Тот, в котором победитель давно потерял свой трофей. Теперь награда достаётся другому. Этот другой уже похож на обычного мужчину с обычной человеческой головой. Стриженый потный затылок даже кажется смутно знакомым… Вадим чувствует, что непонятным рогатым монстром является он сам. И он этого так не оставит!

– Сраная потаскуха!!!

Копыта сами несут огромное уродливое тело на розовое пятно. Залитые яростью глаза не замечают, что морок исчез, девушка стоит одна в лёгком платье, мило и глуповато улыбаясь, прежде чем рассыпаться на куски от яростного удара… Зато теперь её муж спокоен. Он снова победитель! Его трофей никому не забрать! Вот если бы ещё не дуло так сильно в разбитое окно…

Пассажир открыл глаза и повернул голову, морщась от грохота колёс, ставшего совсем оглушительным. Металлическая рама скалилась острыми остатками стекла, а целая куча мелких осколков засыпала одеяло. Ледяной ветер продувал до костей, в тусклом ночном освещении вагона почудились залетающие снежинки. Когда это случилось? В таком шуме попробуй, пойми.

Вадим свернул одеяло в узел, стараясь не просыпать, сунул в угол постели и спрыгнул на пол. Под ногами захрустело, босые ступни пронзила острая боль. Весь пол оказался усеян битым стеклом, а ледяной ветер продувал со всех сторон. Лампы на потолке потухли. Парень в ужасе нашарил на полке смартфон. Фонарик вспышки заметался в руке, выхватывая из темноты вагон, где, похоже, не осталось ни одного целого окна. Сквозняки бешено трепали занавески, сдували простыни с матрасов, мелкие вещи со столиков. Но сильнее всего пугали пассажиры. Они молча сидели и лежали на своих местах, никак не реагируя на происходящее. Может, Вадим проспал страшную катастрофу, в которой он единственный выживший? Может, нестерпимый грохот неспроста, а поезд несётся на всех парах в преисподнюю?

Напротив его боковушки ехала семья. Вадим нерешительно поднял фонарик. Дети спали на верхних полках, не замечая ни шума, ни сквозняков. Их лица были бледны и покрыты инеем, а дыхание из посиневших губ превращалось в едва заметный пар. По крайней мере, кто-то ещё в окружающем безумии жив… Родители неподвижно сидели внизу, за столиком, вглядываясь сквозь пустой проём в едва различимые ночные пейзажи. Синюшное лицо матери ощетинилось торчащими осколками стекла. Никакой крови, никакой реакции. Казалось, живыми и подвижными оставались только глаза. Женщина продолжала наблюдать что-то за окном. Периодически моргала, демонстрируя один из осколков, впившийся в верхнее веко и чудом не повредивший зрение. Муж сидел, подпирая кулаком голову, которую ветер полностью обмотал занавеской.

– Что с вами такоооеее?!! – заорал Вадим, пытаясь перекричать нестерпимый грохот. – Что происходит?!!

Он дёрнул замотанного мужчину за локоть. Рука отломилась по самое плечо, словно керамическая. Упала на пол, добавляя к осколкам стёкол новые, цвéта мороженого мяса. Лишённая опоры голова сорвалась с шеи, рухнула на столик и осталась кататься туда-сюда в занавесочном мешке. Как капуста в матерчатой сумке бабки, вернувшейся с рынка…

Луч фонарика описал резкую дугу и погас, когда смартфон выпал из рук. Вадим почувствовал, как паника липкой горячей жижей заполняет все возможные пустоты его черепа.

Без царя в голове (часть 2)

– Ты чё, сука, бессмертный?! – зашипел он, вглядываясь в дерзкие непроницаемые угольки.

И тут же, совершенно неожиданно, оказался лежащим на земле. Чуть позже пришла боль от удара рёбрами и подбородком. Наёмник присел рядом на корточки, демонстрируя перехваченный обрез, и тихо сказал:

– Задрал ты темнить. Колись давай! Или я ухожу.

Кига сел, прислонившись к дереву спиной, и собрался с мыслями. Потом, глядя на оставленный лагерь, так же тихо заговорил:

– Радиста валить надо. Пока он кукухой не поехал окончательно. Как тот Часовщик. Тогда всему посёлку нашему хана.

– Так вали, я-то причём? – удивился Чужак. – Я ж не по мокрухе наёмник. Достать, разведать, проводить – вот это ко мне.

– Наёмник он и есть наёмник, – категорично отрезал Кига. – Да и потом… Ты прав, я верный пёс. Карпыч нам с сеструхой вместо отца был, когда родного крайним Сдвигом смолотило.

Бывший бандит задумчиво тёр потную лысину большими ладонями, словно пытаясь оттереть невероятно въевшуюся грязь. Чужак уселся рядом на землю, скрестив ноги и внимательно рассматривал компаньона. Обрез, на всякий случай, пока не возвращал.

– Карпыч, значит? – спросил, он, наконец. – А то Радист, Радист… С чего ты взял, что он «едет»? Адекватный, вроде бы.

– А с того, – возбуждённо зашептал Кига, наклонившись к собеседнику. – Нет никакого радио! И давно. Не веришь – сумку проверь по-тихому. Там железяки и провода в кучу свалены. И наушники для вида. Вся эта херня с «сигналами» – в башке у него.

– Так ведь инфу он реальную достаёт. Может, телепат или вроде того? Сигнал напрямую в мозги ловит?

– И ты туда же, – с горечью отмахнулся здоровяк. – Я в посёлке кое с кем поделился, а они мне то же самое: «Круто, у нас свой пророк есть! Мы за ним хоть на край света!» А край этот ближе и опаснее, чем кажется.

– Поясни.

Кига рассказал всё. Как лет двадцать назад пришлого Карпыча выбрали старостой. Как он вечно выменивал у торговцев электронный хлам, что-то паял, крутил и клеил. Как в посёлке появилось своё радио с музыкой и новостями, и прочие забавы, вроде вечерних дискотек. Как однажды, уже имея прозвище Радист, Карпыч собрал нечто, что назвал «дальнобойной рацией» и стал постоянно слушать эфир. Время от времени ловилось что-нибудь интересное. Наводки на тайники, координаты поселений, торговых ярмарок, предупреждения о бандитских рейдах. Посёлок расцвёл. Не стало нужды в продуктах, а к нападениям всегда готовились заранее. Народ был доволен, а Кига, который завязал с разбоем и стоял горой за своих, радовался больше всех. А потом что-то изменилось. Отряд, отправленный старостой на заброшенный склад, угодил в ловушку. Трое братьев, защитники посёлка, полегли как один. Склад, правда, в итоге отвоевали у бандитов, не без участия самого старика. Но сомнение впервые заворочалось в головах. Вдруг неизвестная «кривая» волна снова заведёт мужиков на убой? И это стало случаться снова и снова. На одну удачную вылазку – три неудачных. Однако большинство Радисту по-прежнему верило. Ведь радио никогда не врёт. Это всё сами люди. Опаздывают, не смотрят по сторонам или шумят слишком сильно. А радио просто ведёт, куда надо. И всегда приводит. Староста говорил это так уверенно, что ему продолжали верить. Вдобавок, во всех последних экспедициях он участвовал лично, и возвращался с победой. Как тут не поверишь… Кирилл, случайно выяснив, что радио – всего лишь муляж, бучу поднимать не стал. Поделился с парой мужиков, но поддержки не получил. Он уважал Карпыча и любил, как родного. Но свой дом он любил больше. И если «радио» ведёт село к чёртовой матери, он готов разобраться с проводником раз и навсегда. Встретив в кабаке наёмника, Кига предложил ему заказ на сопровождение. Спонтанно, без конкретной цели. Просто, чтобы иметь козырь в рукаве. И, едва не поймав пулю от Часовщика, он понял, что пришло время разыгрывать карту.

– Такие дела. Завалить Карпыча я не могу. А тебе он никто. Потом вернёмся, возьмёшь со склада, что захочешь. Оружие, снарягу. Жрачки мало у нас.

– Возвращаться? – хмыкнул Чужак. – Оно мне надо?

– Мне надо. Одному могут не поверить, припомнить всякое. А ты подтвердишь. Мол, Часовщик бешеный подстрелил. Почти не соврём даже.

Наёмник долго, не мигая, вглядывался в темноту. Потом сказал:

– Знаешь, куда мы теперь идём? К источнику сигнала. Думаю, Карпыч хочет лично у него спросить, что за дела.

Чужак вдруг резко поднял палец. Потом указал чуть левее костра, где лежали рюкзаки. То, что было у путников с собой и немногое уцелевшее, что удалось собрать в разорённом бандитском логове. Там явно кто-то шарился по кустам, подбираясь ближе. Сунув напарнику его обрез, наёмник скрылся в темноте. Здоровяк поднялся на ноги и тихо пошёл к костру, держа оружие наготове. Он старался не смотреть на рюкзаки, будто не замечая никакого подвоха. Надеясь при этом, что молодой успеет к диверсанту раньше, чем что-нибудь прилетит из кустов.

– Руки!

Женский голос прозвучал так звонко и неожиданно, что Кига сначала не поверил в его реальность. Повернув голову, он убедился, что над кучей снаряжения действительно стоит оборванная рыжая девица и держит его на мушке. Ружьё Часовщика… Надо было засунуть поглубже. Патронов нет, но лучше ей об этом не знать.

– Бросай ствол, руки в гору!

Мужчина послушно кинул обрез к ногам и предъявил пустые ладони. Медленно двинулся в сторону нападавшей. Ещё пару шагов, и хороший рывок…

Стоило здоровяку перешагнуть лежащий на земле обрез, в руке рыжей, как у фокусника, возник ярко-красный цилиндрик. Она ловким движением зарядила ружьё и снова прицелилась в голову. Кига иронично оскалил зубы:

– Мухлюешь, девочка. Давай побазарим?

– С мамкой своей базарь! – отрезала оборванка. – Остальные где?

– Один спит, другой по нужде присел.

Лысый махнул рукой в ту сторону, откуда пришёл. Там, подтверждая его слова, захрустела ветка. Девушка покосилась в темноту, не опуская ружья.

– Забираю и ухожу. Догонять не советую, патронов много.

Она подхватила ближний рюкзак, не сводя глаз со своей цели, медленно попятилась из освещённого пространства в сторону леса.

– Пока!

Резко развернувшись, воровка скрылась в темноте. Затрещали кусты, затем грохнул выстрел. Здоровяк схватил обрез и ринулся на звук, надеясь, что снова зарядить девчонка не успеет. Навстречу вышел сгорбленный Чужак. Левую руку он прижимал к животу, по куртке вокруг расползалось тёмное пятно.

– Ружьё подбери, – прошептал наёмник, опускаясь на землю у догорающего костра. – И девку тоже. Рядом лежит.

Утро встретило лагерь густым холодным туманом. Карпыч перевязал Чужака и обильно накачал антибиотиками. Оценить опасность раны в полевых условиях было сложно, да и некому. Бугай и радиотехник для этого не годились. Сам наёмник утверждал, что справится, и надо идти дальше. Если источник сигнала рядом, там должны быть люди. Возможно, даже не бандиты. И среди них может оказаться доктор. Здоровяк суетился вокруг рыжей, проверяя верёвки и пытаясь развести на общение. Было ясно, что придётся тащить девку с собой. Неизвестно, кого она приведёт по их следу. Пристрелить воровку на месте никто не решился.

Во время завтрака голодная пленница, наконец, не выдержала. Кига принёс ей тушёнку и кусок хлеба, понаблюдал, как она это всё проглотила за минуту, потом уселся рядом и приготовился слушать.

– Да чего рассказывать, – шмыгала носом девушка, глядя исподлобья сквозь грязные рыжие пряди. – Сами видели. Сбрендил наш Часовщик. Мы много лет с ним мотались. Суетно жили, но не жаловались. Поселимся где-нибудь, караваны начинают ходить. Банда прицепится всерьёз – Часовщик пропадает. Потом даёт знак, где его искать. Туда идём, строимся заново. Но он с каждым годом злее становился. Голова, что ли, болела. С бандитами начал договариваться. Многие из наших не оценили, ушли. А этот посёлок последний. Он так и сказал: «Больше никуда не двину, здесь моё место». И угрюмый стал. Банду жить запустил. С караванов теперь «за защиту» брали. А кто не платил, потом так или иначе расплачивался…

– Решил под старость короноваться, – усмехнулся здоровяк. – И корона-то всю жизнь на башке, несъёмная.

– Он мало решал, – продолжала девушка. – Ходил, бормотал, делал то, что банда захочет, лишь бы в покое оставили. И его, и нас, кому идти некуда. Да и не отпустили бы. В своём доме рабами стали. А девчонки…

Кига кивнул. Как обращаются бандиты с женским полом, он знал не понаслышке.

– В общем, терпимо, хоть и мерзко. Особо не били. Днём хозяйство, огород, ночью – козла какого-нибудь ублажать. Я терпела. Но на днях банда детей собрала. Совсем детей, понимаешь? Двум девчонкам по тринадцать. Аришке, кажется, восемь. И привела к нам в общагу. Пусть, мол, не только днём, но и ночью жратву отрабатывают. Я – к Часовщику. Говорю, что это совсем уж не по-людски. А он лицо кривит и руками машет. Пускай мужики резвятся. Зато все живы. «Тик-так»… Сестра Аришкина не стерпела. Прибежала прямо с огорода, с вилами, закричала на него. Он просто подошёл к ней, выслушал, улыбнулся так грустно… Потом с размаху башней своей черепушку проломил. Она с минуту стояла мёртвая, вилы выронила. А меня переклинило. Я их схватила и – в брюхо Часовщику!

Беглянку начала бить крупная дрожь, голос сорвался, из горла послышались сдавленные рыдания. Кига молчал и мрачно мял в руках пустую жестяную банку.

– В общем, нас всех тогда сорвало. Волна пошла, схватились, кто за что. Банда на вылазке, в лагере остались пятеро. И нас – десяток баб и три старика. У них ружья, у нас лопаты и вилы. Такая бойня завертелась… Все наши полегли, но и гадов этих с собой утащили. Могли бы пожить ещё… А я всё затеяла и сбежала… Это ведь я его…

– Не ты. Он живой был, стрелял в нас. Молодой его прикончил.

Пленница повернулась в сторону потухшего костра, где Радист сворачивал спальник. На другом лежал наёмник в окровавленной куртке. Лицо девушки снова сморщилось, из глаз потекли новые слёзы.

– Я не хотела. Правда. Еду искала… Отпусти, а?

Кига смотрел на грязное, заплаканное, довольно красивое лицо. Такой могла бы стать его сестра. Он сглотнул и поднялся на ноги:

– Видишь, какая штука… Я тебе, вроде, верю. Но вдруг зря?

– Аришка! – жалобно закричала девушка. – Мне найти её надо! Она тоже сбежала и прячется… Она же пропадёт в одиночку!

– А если брешешь? – голос телохранителя заметно дрожал. – Я сам с бандой ходил, всякое мутили. И девок засылали разнюхать. И даже детей. А если твои пацаны с «калашами» припрутся? У нас в посёлке таких Аришек штук двадцать. Мне о них думать надо. С нами пока пойдёшь.

***

День выдался пасмурным и враждебным. Встречный ветер задувал под одежду и швырял в глаза ледяной изморосью, пытаясь развернуть ходоков обратно. Когда мутное пятно солнца за серой пеленой поползло вниз, четверо людей вышли из леса на окраину большого села. Здесь много лет никто не жил, сухие стебли борщевика с человеческий рост занимали почти всё пространство между облезлыми домами. Ближайшее к лесу жилище выглядело необычно. Радист остановился, разглядывая. Кига видел такое, шатаясь по заброшенным городам и весям, поэтому больше озирался по сторонам, ожидая засады. Пленница со связанными за спиной руками просто уселась на трухлявый пень и переводила дух. Ковыляющей походкой с ними поравнялся сгорбленный Чужак. Его лицо было бледным и измождённым, но боль он старательно скрывал.

– Странное дело всё-таки, – задумчиво проговорил старик. – Однажды сросшееся остаётся таким навсегда.

– Больше не сдвигается? – спросил Кига, приглядываясь к подозрительной куче валежника.

– Сдвигается, но… Уже как единое целое. Живое и неживое сразу.

– Вот она, реальная нежить, – хмыкнул здоровяк. – А не тупые сказки про упырей.

Дом выглядел иллюстрацией из какой-нибудь книжки про лесных эльфов. Старик читал такое в детстве, в совсем ещё другом мире. Здоровенный дуб возвышался, пронизывая деревянную постройку, ветви высовывались из окон, а кое-где – прямо сквозь стены и крышу. Сдвиг, сроднивший живое дерево с неживым, произошёл давно. Возможно, это был самый первый из них, полвека назад. Дерево росло, медленно растаскивая части жилища на своих ветвях, становясь похожим на странную новогоднюю ёлку. На разной высоте с ветвей свешивались рама без стёкол, плетёный стул, дверца от шкафа, причудливые обломки досок, пёстрые обрывки тканей. Крону венчала гирлянда из спутанных верёвок и проводов. На ствол серой чешуёй заползли куски шифера с крыши.

Чужак, тяжело дышавший всю дорогу, облизал потрескавшиеся губы и указал вперёд:

– Эта улица к полю ведёт. Крайний дом крепкий, можно там заночевать.

– Добро, – кивнул Радист. – Источник сигнала, наверное, в центре, в двухэтажках. Утром отыщем.

Группа двинулась по заросшей грунтовке мимо пустых заколоченных домов. Местами посреди улиц возвышались столбы с динамиками. Значит, люди жили здесь и после начала Сдвигов. Возможно, даже во время второй волны – больно уж неплохо сохранились некоторые постройки. А вот заборов совсем не наблюдалось. Всё лишнее вокруг домов просто счесали под ноль, даже большинство сараев. Вдруг не успеешь добежать до спасительного поля? Тогда останется выйти на середину участка и молиться, чтобы в этот раз двинуло всего лишь на пару метров…

Как и обещал наёмник, последний дом улицы сохранился лучше всех, разве что зелёная краска на стенах слиняла и облупилась. Даже в окнах кое-где уцелели стёкла, крыша не сгорбилась, а дверь выглядела прочной. Кто-то продолжал наведываться сюда и поддерживать порядок. Как бы он ни старался скрыть своё присутствие, вытоптанная площадка перед крыльцом выдавала периодические визиты. Чужак выпрямился и захромал к двери, уверенно взялся за ручку:

– Пошли, безопасно.

– Слышь! – Кига, наконец, выдал давно назревший вопрос. – Вы оба здесь бывали раньше?

Радист молча кивнул, а Чужак бросил, не оборачиваясь:

– Я тут родился.

Внутри оказалось чисто. Широкий пустой коридор заканчивался глухой стеной. Одинокое окно справа освещало голые потемневшие доски пола, открывая вид на заросшие густым бурьяном поля. В левой стене две двери вели в разные комнаты. Расположились в первой, где кроме печки и железной кровати не было ничего. Печь топить не стали, чтобы не дымить. Пока не разобрались с радиохулиганом, лучше будет найти его первыми, а не наоборот.

После ужина Радист вышел на крыльцо, подышать и послушать. Чужак, который весь вечер порывался вырубиться, тяжело поднялся с пола, указал оставшимся на кровать:

– Вы с девкой тут.

– Еле ходит, а командует! – вспылил здоровяк. – Где захочу, там и лягу!

Наёмник развернулся к нему, схватил за воротник и зашептал в самое ухо:

– Заказ в силе? Тогда не манди!

Лысый неожиданно покраснел так, что шрам на челюсти проступил яркой белой бороздой. Он явно раздумывал, не отказаться ли от своей идеи убить старика.

– Слышь… Ты сам-то не скопытишься? А то и платить некому будет.

Чужак криво усмехнулся:

– Себе оставь. Мы ж посёлок твой спасаем, забыл? А если скопычусь… Твои слова есть, кому подтвердить. Ты уж её убеди.

Пленница злобно и испуганно зыркнула из-под чёлки, не понимая, о чём речь.

Наёмник снова сгорбился и медленно вышел из комнаты, закрыв дверь.

– Тут сидим, – мрачно сказал всё ещё багровый Кига.

– А если… – начала девушка.

– В углу присядешь! Я не брезгливый.

Карпыч стоял на покосившемся, но крепком крыльце и смотрел в ту сторону, откуда они пришли. Солнце уже почти скрылось за лесом, а небо наливалось кровью и вязким недобрым предчувствием. Худая кисть потянулась к деревянному столбику, прошлась длинными пальцами, осыпая остатки краски. На месте одной из бледно-зелёных чешуек открылась половина сердечка, давным-давно нацарапанного ножом, и буква «М». Какая-то невыразимо горькая тяжесть навалилась на плечи, но человек заставил себя отогнать воспоминания. Он имеет право делать ошибки. Возможно, пришло время их исправлять.

Наёмник сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Глаза его были прикрыты, руки неподвижно лежали на коленях. Зайдя в комнату, старик осветил бледное, покрытое испариной лицо фонарём.

– Ты как?

– Жив пока, – слабо улыбнулся парень. – Диван твой.

Радист уселся на продавленное скрипучее ложе и, впервые за всю дорогу, снял с плеча потёртую лямку. Не слишком бережно грохнул сумкой об пол в углу, откинулся на спинку и с наслаждением вытянул ноги. Потом неожиданно сказал:

– Нет у меня никакого радио. Было, да поломалось.

– Я это сразу понял.

– Но сигнал есть! – продолжал старик. – Я не сошёл с ума, я каким-то образом слышу его прямо в голове! Радио ловило десятки станций, а в голове всего одна.

– Самая главная… – Чужак закашлялся. – И это знаю. Ты в Шире сигнал потерял, а потом нашёл… Помнишь, я лицо в стене упоминал? Они все телепаты. Те, что совсем срослись… Надо же как-то с миром общаться. Я и подумал, вдруг получится твой сигнал через него найти. И нашёл…

– Я знал, что ты не прост, – ответил Радист, прикрывая глаза. – Такой молодой, а наёмник. И про сигнал я понял. Что никакой это не сигнал.

Старик долго молчал, потом выдал тоном уставшего мудрого философа:

– Знаешь, Сдвиги нас многому научили. Не только выживать, но и быть готовым. Всегда и ко всему. Даже к тому, чего вообще не бывает, согласно простой логике. И что, думаешь, люди сильно изменились, благодаря этому знанию? Да, научились прислушиваться и выбегать, жить просто и обходиться малым. А вот быть людьми до конца не научились.

– Говорят, войн стало меньше, – пожал плечами наёмник.

– А мелкой грызни больше, – горько подытожил Радист. – Да и потом… Это мы по своим норам разбрелись. После двух волн Сдвигов уже и не знаем, есть ли над нами кто. Армия, политики, государства… Радио ловило разное, на чужих языках в том числе. Одно я понял: наверху всё осталось по-прежнему. И войны тоже. Но людям простым плевать, им выживать надо. Сеять, искать, охотиться. Чего там владыки делят – всем до известного места. Хорошо, хоть всю ядерку после второго Сдвига разобрали, от греха.

– Люди неисправимы, – кивнул наёмник. – Думаешь, нашёл хороших. А потом… То насильник, то предатель, то чокнутый… А то и всё вместе…

Голос его с каждой фразой заметно слабел. Он с большим трудом поднялся с пола, прижимая руку к животу, второй хватаясь за стену. Из-под куртки закапало, но Чужак никак на это не среагировал. Похоже, для него история подходила к логическому завершению. Шатаясь, он вышел в коридор. Снаружи окончательно стемнело, дверь первой комнаты была едва различима. За ней слышался приглушённый храп. Парень подошёл к стене, в которую упирался коридор. Положил руку на знакомую холодную поверхность. Легонько нажал, и выцветшие обои вдруг поехали, открывая незаметную дверь. Собрав остатки сил, наёмник позвал старика.

Радист почувствовал, что нарастающий страх борется в нём с вязким и странным ожиданием покоя и умиротворения. Ноги отказывались поднять тело с дивана, пока знакомый женский голос не произнёс в голове:

– Иди за молодым.

– Иду, – ответил Карпыч всем сразу.

***

Кига проснулся, как от толчка в бок. Пленница сидела на своём месте, в углу. На полу возле печки, в жестяной кружке мерцала почти догоревшая свеча. Даже в полумраке здоровяк почувствовал ненавидящий взгляд. Перед тем, как улечься, он, вдобавок к рукам, связал девушке ноги. Тишину в доме нарушали тихие голоса из соседней комнаты. Старик ещё был жив. Мысль о том, что это ненадолго, снова кровью бросилась в лицо, заставляя сердце бешено колотиться. Телохранитель заворочался на железной сетке и сел. Послышались шаркающие шаги в коридоре, и он на всякий случай, сымитировал храп. Наверное, это выглядело крайне забавно – сидящий на койке крупный мужик таращится в стену и храпит. Пленница не выдержала и подавилась смехом.

– Тихабля… – сквозь зубы прошипел Кига, продолжая прислушиваться.

Скрипнула дверь. Две пары шагов прошли далеко вглубь коридора, словно он вдруг увеличился в размерах. Это что за фокусы? А потом… Потом старик застонал. Казалось, не от боли, а от дикого и невероятного отчаяния. Стоны и рыдания прерывались какими-то мольбами и бормотаниями, и от этого стало совсем не по себе. Попросил убить, но не мучить же! Он вскочил с кровати, нащупав обрез, и шагнул к двери. Стоны Карпыча превратились в сдавленные хрипы, но скоро затихли. Кажется, человеческое тело глухо ударилось о деревянный пол. Здоровяк сглотнул, потом неожиданно выхватил нож из армейского ботинка. Подошёл к пленнице, резанул верёвки, следом вышиб локтем крестовину оконной рамы, забитой фанерой.

– Ищи Аришку, дуйте на запад, дня три. За мостом посёлок. Скажешь – Радист прислал. Приведёшь кого лишнего – с того света достану!

Он сунул ей в руки рюкзак. Рыжая молча кивнула и исчезла в окне. Дом затих. Кирилл покрепче перехватил оружие, толкнул дверь и шагнул в густую тьму коридора.

Невидимая сила швырнула дверь обратно, с размаху ударив по лицу выходящего. Он отшатнулся назад, в комнату, едва не упав. Стиснув зубы, дёрнул спуск. Заряд дроби снёс большую часть двери. Остатки нелепо болтались на петлях, не препятствуя проходу. Стрелок уверенно шагнул вперёд и вдруг что-то снова ударило по лицу. На этот раз равновесие удержать не удалось, он с размаху уселся на пол. Челюсть сама поползла вниз при виде нависшей над головой половицы. Она выросла на пути человека огромной коброй, и теперь загораживала проход, слегка покачиваясь в мерцающем свете свечи.

– На, сука!

Шарахнул выстрел, щепки полетели во все стороны, доска рассыпалась, но рядом с ней восстали четыре. Кига заёрзал, отползая назад, и упёрся спиной в холодный металл кровати. Он вскочил, схватился за железную спинку, с грохотом развернул тяжёлый предмет мебели и толкнул перед  собой, сминая две ближайшие доски. Теперь выход перекрывала сама кровать, перелезть которую совсем не сложно. Отдышавшись и перезарядив оба ствола, здоровяк пошёл вперёд. Что-то больно ужалило в ухо. Потом прожужжало рядом с лицом. Тёплая жидкость заструилась по шее. Руки инстинктивно замахали во все стороны. Резкая боль обожгла левую ладонь. Не веря своим глазам, Кига вытащил из раны ржавый изогнутый гвоздь. Похоже, дом начал отстреливаться.

Гвозди полетели со всех сторон. Стены, пол, оконные рамы, дверной косяк – всё готово было рассыпаться к чёрту, не жалея своего металлического крепежа. Человек опустился на колени в лужу собственной крови, ничего не понимая. Обрез выпал из окровавленной руки. Гвоздь, на котором держалась нижняя петля раскуроченной двери, скрипя, выполз из своего гнезда и прилетел прямо в потухающий голубой глаз. Тело обмякло и завалилось набок. Огонёк свечи возле печки задёргался, затрещал и окончательно потух.

Схватившись за спинку кровати, в дверном проёме появился наёмник. Он молча смотрел, как оставшиеся половицы жадно впитывают багровую влагу. Кровь самого Чужака, капавшая из-под куртки, оставалась лежать на древесине багровыми бусинками. Потому что этому дому он не был пищей. Не был и Чужаком.

Пленницы в комнате не обнаружилось, ветер задувал холодом в выбитое окно. Ну и хорошо. Девушка ничего плохого не сделала. Наёмник развернулся и с трудом пошёл обратно в конец коридора. Комната, скрытая от посторонних, была так же пуста, как и остальные. Только на полу, жутко тараща стеклянные глаза в потолок, лежал совсем свежий мертвец. Ни капли его крови не пролилось, просто остановилось сердце. На дальней стене, между двух забитых окон, виднелось печальное женское лицо.

– Мама, – прошептал Чужак, и ему показалось, что губы на стене тронула улыбка. – Голод ушёл?

Парень покосился на тело Радиста. Если она попросит добавки, он сделает. Нож привычно скользнул в ослабевшую руку.

В голове прозвучал ласковый голос.

– Не надо. Иди сюда.

За годы её черты сильно сгладились, напоминая еле заметный карандашный набросок. Но ладонь ощущала тепло и объём родных линий. Мама запела в голове сына тихим голосом, и он почувствовал, как вместе со словами знакомой с детства колыбельной его наполняют силы и жизнь, отступают боль и слабость. И пусть это временное облегчение, для задуманного должно хватить. Вот только…

Он никогда ни о чем не спрашивал мать. Как она сумела его родить? Выкормить? Сколько он себя помнил, рядом находились разные люди. Они иногда менялись, но голос матери в его голове оставался. Наверное, и в их головах тоже. Но теперь нельзя не спросить. Сын приводил сюда многих. Все были негодяями, все получили по заслугам, поддерживая в его матери жизнь. Вот и с Кигой вопросов не возникало. Другое дело Радист.

– Мама. Почему он? Что ты ему показала? Из-за чего он так мучился?

После долгой тишины в голове снова разлилось приятное тепло:

– Смотри.

Сознание наполнил калейдоскоп из кусочков воспоминаний. Высокий худой мужчина с зачатками седины. Страсть. Доверие. Планы. Ошибка и расплата. Глупая, глупая девчонка… Слишком юная, чтобы быть верной… Не простил. Уехал в поля, так и не услышав, что она кричит ему вслед.

– Это

твой

сын!..

Чужак убрал руку со стены, чувствуя, как горло душит изнутри тяжёлая горечь. Но слёзы не потекли. Мертвенно-бледный, но по-прежнему не чувствуя боли, сын поднял мёртвое тело отца на руки, повернулся к матери. Половицы перед её ликом расступились, открывая бездонную чёрную пропасть. Всего один шаг.

Доски сдвинулись, приглушая отвратительный влажный хруст, с которым дом растворял в себе родную плоть. Чтобы семья стала единым целым, не нужно никаких Сдвигов. И не будет никаких криков. Ведь всё так, как должно быть.

***

Рыжая сидела на остатках крыльца того самого дома-дерева, которым заканчивалась улица и начинался лес. Выстрелы, вскрики, непонятные жуткие звуки будто из-под земли… Всё это осталось позади, теперь вокруг царили тишина и предутренний холод.

Громко зашуршало совсем неподалёку, и беглянка насторожилась. Сухие кусты разошлись, из леса показалась хрупкая фигурка, замотанная в драный шерстяной платок.

– Аришка!

Девочка подбежала к старшей подруге и крепко её обняла.

– Да ты же замёрзла вся! И голодная. А я тебя искать иду… На вот.

Из рюкзака появилась грязная заплатанная одёжка, следом – бумажный свёрток с едой. Сухари, объедки копчёной колбасы. Фляжка с водой. Девочка жадно ела, не спуская глаз со своей соплеменницы. Словно боялась, что снова потеряет единственного оставшегося из близких. Девушка гладила её по голове.

– Поешь, и пойдём. Я нашла, где мы жить будем. Там никаких бандитов нет. Нас хорошо примут.

– Наши все умерли? – спросила Аришка.

– Все. Одни мы остались.

– Дашку жалко…

– Сестра твоя была самой лучшей. А теперь мы друг другу будем сёстрами. Идёт?

– Идёт.

– Ну вот и хорошо.

Рыжая смотрела на девочку, на её спутанные светлые волосы и грязную мордашку. Потом перевела взгляд на левую руку и тяжело вздохнула. «Примут нас, как же…» Вместо кисти фляжку с водой прижимала к груди узловатая деревяшка. Из самого края торчали два ржавых гвоздика, которые Аришка весело называла своими «особыми пальчиками». А ведь Сдвигов не бывало почти двадцать лет. Часовщик умел скакать через пространство. Может, и через время умел? И девочку прихватил где-то «там»? Дашка отмалчивалась или говорила всем, что нашла сестрёнку, и ей верили на слово. А может, вместо глобальных пришли какие-нибудь новые Сдвиги, мелкие и незаметные?

Девушка собрала недоеденное обратно в рюкзак, взъерошила и без того лохматые волосы Аришки:

– Знаешь что? Вот вырастешь и станешь самой главной! Такие, как ты, всегда главные. Поняла?

– Угу.