Серия «Однажды старый Ли»

Однажды старый Ли купил модный роман и прочитал его. По правде сказать, приобрести книгу завлекли его разговоры ученых мужей о том, что, дескать, в этой истории не выпячиваются, как то принято в жалкой современной литературе, похотливые мечты ничтожных людей, а описывается (и с совершенно новой стороны описывается) жизненный путь великого судьи У, известного с незапамятных времен своим острым умом и справедливым сердцем.

Художник принялся за чтение так рьяно, что даже не пообедал, как все приличные люди в покое, а побросал рис и рыбу в рот и залил все это белым чаем, не отрываясь о  книги. Роман был действительно крайне занимателен. Широко известные истории сменялись в нем незнакомыми старому Ли расследованиями, которые, очевидно, являлись вымыслом автора. И хотя читатель не одобрял такого вольного подхода к преданиям древности, он не мог не отметить, что писатель обладает пылким воображением и умеет увлечь не только неопытного юнца, но и многоопытного старца.

Главная же идея романа заключалась в том, что судья У оказывался сущеглупым ленивцем, обжорой и невеждой, то и дело попадавшим в нелепые и смешные ситуации, из которых спасал его истинный герой и достойный муж — его писец по прозвищу плешивый Хэ. Очень интересны были также вставки из прошлого этого самого писца, повествующие о том, как он был похищен в раннем детстве разбойниками, выучен ими воровскому делу, лишился волос в одном из дерзких налетов, обрел и потерял красавицу Журавлиное Крылышко, встретился с мудрым даосом, просветлел душой и бросил свое поганое занятие, как повстречал судью У, и многое, многое другое.

Однажды старый Ли не знал, что ответить. Случалось такое с ним нечасто. Но противостоять натиску двух своих старых друзей — лекаря и поэта старого Вана он не мог.

Начал все лекарь. Надо сказать, что происходил он родом из одной славной врачебной семьи, владевшей секретом избавления от  страшной напасти — старческого запора. Естественно, был богат, и, как все богатые, но незнатные люди, хитер. Вот и в этот раз он придумал настолько хитрую штуку, что старый Ли не мог возразить.

— Ты, мой друг, — вещал распаренный от трех чашек чая лекарь, — живешь неправильно. Множество ошибок допускаешь ты в жизни, несмотря на всю твою мудрость, но их можно простить. Все, кроме одной. — Старый Ван отхлебнул из чашечки и одобрительно кивнул.

— Ты ничего не желаешь. Вернее, что еще хуже, ты желаешь малого. — Художник поперхнулся. — Тебе достаточно убогого дома, а об усадьбе с обширным садом и множеством строений ты не задумываешься. Носишь ты неотбеленный шелк, и об одеяниях из узорчатой ткани кэсы не мечтаешь. Любишь рис с яйцом да жареные пирожки госпожи Ван, — тут говоривший поклонился поэту, — без сомнений, вкуснейшие пирожки, но — что и говорить — пища простецкая, ни в какие сравнения не идущая с лапами барса и печенью дракона, которыми тебя не раз угощали на пирах, и которые ты, морщась, отвергал!

— Ну, и что? — вставил слово старый Ли.

Однажды старый Ли задумался о жизни. И так глубоко задумался, что три дня не пил ни чаю, ни вина, не положил в рот ни щепоти риса, даже от жареного риса с яйцом (своего любимого лакомства) отказался.

Пожилая женщина, по доброте душевной, а также памятуя о нескольких связках денег, достававшихся ей каждый месяц, приходившая ухаживать за художником, забеспокоилась не на шутку и прибежала к другу его, поэту старому Ван. Тот выслушал ее взволнованное квохтанье, отослал ее к местному лекарю, а сам поспешил к приятелю, насколько позволяли ему ослабевшие от возраста ноги.

Придя же, застал старого Ли сидящим на низенькой скамеечке перед жаровней со взглядом, устремленным на тлеющие угли.

— О жизни думаешь? — поклонившись, спросил он друга.

Старый Ли кивнул и указал на другую низенькую скамеечку, стоявшую неподалеку.

И старый Ван все понял, потому что друзья понимают друг друга без слов, сел у очага и тоже принялся рассматривать уголья.

Между тем лекарь, собравший ароматные травы и коренья, пришел в маленький домик художника.

— О жизни думают! — сразу понял он, потому что хорошо знал и старого Ли, и старого Вана, да и людей вообще, как то и положено опытному врачу.

Отдал травы и коренья помогавшей по хозяйству женщине и велел сварить ароматный суп. А пока та хлопотала по хозяйству, придвинул к очагу единственный оставшийся колченогий табурет и принялся глядеть на угли.

Спасибо всем за интерес к моему предыдущему посту, надеюсь, он был вам полезен.

А я возвращаюсь к милому моему сердцу китайскому художнику.

Однажды старый Ли сильно позавидовал другу своему, поэту старому Вану, и решил превзойти его в искусстве стихосложения.

Для чего взял лист узорчатой бумаги, растер в тушечнице самую лучшую тушь (с добавлением корицы и сандала), взял самую новую кисть, задумался и принялся чертить иероглифы.  Выходило складно, умно и значительно. Старый Ли обрадовался, растер еще туши и украсил стихотворение рисунком, который более всего ему подходил, — каменными ступенями, на которых лежали алые листья осеннего клена, все в каплях росы.

Потом перечел и задумался. Стихотворение было слишком хорошо, слишком совершенно. Но ведь абсолютно точно его только что написал он сам! Художник задумался, а потом решил позвать старого Вана и, не боясь позора, показать ему свое творение.

Не сразу, конечно, показать, а накормить его сперва рисом с квашеными овощами на манер южных провинций и напоить сливовым вином. А потом уже, когда друг размякнет от приятного угощения и учтивой беседы, можно и позориться.

Старый Ван, на удивление, ругать старого Ли не стал. Напротив, восхищенно покачал головой  и продекламировал с выражением то, что несколько часов назад написал новоиспеченный стихотворец:

Однажды старый Ли надумал посетить своего двоюродного брата, который уже много лет назад принял постриг и поселился высоко в горах Ушань. Шел он долго, истратил по дороге все свои скудные сбережения, но наконец добрался до хижины в таких местах, куда забредает только тигр и залетает только дракон.

Там он и встретил своего брата, который тоже носил когда-то фамилию Ли, но уже давно отказался от всего мирского и прозывался теперь просто Безымянный Монах.

И вот сидят они друг напротив друга рядом с маленьким очагом, на котором греется чайник. Чаю настоящего, понятное дело, в горах нет – так, какие-то травки целебные на заварку идут. Риса тоже нет. Из всей еды – горстка каких-то орешков и плодов, настолько высушенных, что их и опознать невозможно. Сидят братья, настой хлебают, оставшимися еще во рту зубами мусолят нехитрое угощение.

Старый Ли потихоньку обсказал, как дела у всей родни до седьмого колена. Кто процветает, а кто бедствует. Кто выгодно женился, кому небеса послали восемь дочерей и ни одного сына, кто на императорской службе состояние стяжал, а кто и в тюрьму за свои делишки попал. А Безымянный Монах молчит. Видно, принял обет молчания – смекает старый Ли.

Между тем смеркается. Придется ночевать в хижине. Циновка есть, какое-то старое одеяло, подбитое ватой, тоже есть. Улеглись старики и заснули. Меж тем встала луна, и ее тревожащий свет просочился сквозь щели в хижину. Старый Ли от лунного света проснулся и видит: что такое! На бедной постели его двоюродного брата вместе с ним лежит девица невиданной красы в одеянии, расшитом жемчугом и серебром, с ногами, подобными золотому лотосу, с кожей, белей драгоценного нефрита. А Безымянный Монах уткнулся в рукав и сопит, как ни в чем ни бывало.