Серия «Однажды старый Ли»

Однажды старый Ли решил предаться созерцанию высокого. Но стояло совершенно неподходящее время года.

То была не дивная пора, когда расцветает слива, белизной соперничая с высокогорными снегами, а ароматом затмевая разум. И не прекрасная осень, когда золотые и алые, словно драгоценная парча, листья устилают все вокруг, и достаточно выйти из Нанкина, чтобы увидеть очарование листопада и насладиться им. И не зима то была, когда воздух становится таким прозрачным, что видны вершины самых отдаленных гор, а лазурь неба навевает мысли о высоком!

Короче говоря, стояло жаркое, изнуряющее, пыльное, шумное лето. Как раз те его дни, когда рыба, выловленная с утра, к обеду становится тухлой, фрукты еще недостаточно созрели, чтобы соком утишать жажду, а цены на белый чай поднимаются на такую высоту, что напиток сей, полезный и приятный в пору зноя, становится недоступным для бедного художника.

Старый Ли промаялся утро, и день, и вечер, извёл мальчика, растиравшего тушь, жалобами, и послал другу своему, поэту старому Вану письмо с самыми горькими сетованиями на то, что истинно тонко чувствующая душа просто неспособна вынести это проклятое лето, в котором нет ни красоты, ни гармонии, ни даже возвышенной печали — ну никакой причины для вдохновения!

Старый Ван перечитал письмо трижды и страшно испугался за своего друга (ведь известно, что в отчаянии творческие люди способны на ужасающие поступки), поэтому поспешил в его маленький домишко со всех ног. Но, поскольку был уже не молод, и даже пору зрелости давно оставил позади, шел не быстро и добрался уж затемно.

Однажды старый Ли чуть не поругался с торговцем шёлком. Повод был зряшный: торговец, продав, как водится, по немыслимой цене местному князьку партию заурядного шёлка, отправился в харчевню отметить сделку. Там же в это время сидел старый Ли со своим приятелем, лекарем, и обсуждал дела старины.

Торговец шёлком, напившись, полез в разговор ученых мужей. И, желая показать себя умнее и утончённее, чем есть, принялся ругать времена новые (грубые и невежественные) и хвалить времена старые (возвышенные и просвещенные). Дескать красавицы тогда были прелестнее, романы поучительнее, правители великодушнее, судьи справедливее, монахи благочестивее. Все это старый Ли слушал, подхихикивая. Но когда торговец, в конец зарвавшись, заявил, что художники в старые времена были не в пример  талантливее, а картины нынешних подмалёвщиков годятся только на то, чтобы стращать ими младенцев, которых одолел запор, старик вмиг посерьезнел и сдвинул брови. Приятель его,  лекарь, чувствуя, что дело плохо, отложил подальше от друга не только клюку, но и палочки для еды и даже взял его под руку в надежде предотвратить скандал.

И тут раздался треск — тонкая ткань изветшавшего платья старого Ли порвалась, обнажив исподнее.

— Да, прав ты, малознакомый мне, но мудрый торговец! — воскликнул художник, неторопливо оправляя одежду. — В старые времена и гнилого шёлка никто видом не видывал. А если и видывал, то, как водится в наше печальное время, ни один лавочник не посмел бы продать достойному мужу такой товар!

Однажды старый Ли пошел к цирюльнику. Мастер этот был известен тем, что искусно ухаживал за волосами, составляя различные притирания и эликсиры, так что шевелюра становилась гладкой и блестящей, как драгоценная ртуть. За свое удивительное умение мастер даже получил прозвище Нефритовый Гребень.

И вот старый Ли пришел в цирюльню и стал требовать, чтобы его обслужили, как владетельного князя. Сперва Нефритовый Гребень был вежлив:

— Посмотрите сами, — услужливо подставляя медное зеркало, пел он сладким голосом, — дядюшка Ли, вы же совсем седы. Как бы я ни старался, мне не удастся придать вашим волосам тот же глянец, что присущ молодым, чьи головы черны, словно вороново крыло!

Но старик сердился, топал ногами и тряс своей белой головой.

Цирюльник попытался воззвать к его разуму и стал уговаривать, что, дескать, не пристало признанному мудрецу заботиться о такой тщете, как мимолетная телесная красота, а следует обратить свой взор к седьмому небу, чтобы воспарить в конце концов в бутоне лотоса...

Но старый Ли бузотёрил пуще прежнего и орал на весь квартал:

— Что ты все свалил в одну корзину, как неразумный торговец рыбой: и седьмое небо и бутон лотоса! Говорю тебе, я желаю быть не хуже князя, или хотя бы судьи!

Делать нечего. Нефритовый Гребень сдался и принялся для начала разбирать спутанные волосы на голове старика. Через несколько минут он тихо шепнул на ухо клиенту:

Однажды старый Ли ухаживал за вдовой Бао. Никто, даже его давний друг поэт старый Ван, не знали, зачем ему это нужно. Вдова была не молода, не красива и сварлива.  Буквально ничего в ней не было, что могло бы привлечь ученого мужа!

Более того, не нужно это было и госпоже Бао! Получив от семьи покойного своего супруга значительные средства на поддержание вдовьей жизни, выдав замуж дочерей и определив на государственную службу сыновей, она проводила дни в обжорстве, ругани со слугами и в обсуждении молодых соседок с соседками не столь молодыми. К ней пару раз сватались мужчины и повиднее, и побогаче, и помоложе, чем старый Ли. Но всем вдова наотрез отказывала, ценя свою свободу.

Поэтому, когда влюбленный (ну, конечно, влюбленный, иначе как объяснить все происходящее!) старик приходил к ней, принося то клетку с яркой птичкой, то изящный веер, то жареные пирожки с крабами, вдова Бао не принимала его подношения, а принималась гнать непрошенного гостя самыми поносными словами, какие только позволяла благопристойность.

Старый Ли извинялся, непрестанно кланяясь в пояс, но назавтра опять оказывался у порога неприступной женщины с каким- либо подарком.

И вот в очередной раз, когда бедного художника прогнали чуть не взашей и он брел грустный, унося непринятый флакончик с благовониями, ему повстречался (совершенно случайно) поэт старый Ван.

— Скажи ты мне! — воскликнул он в сердцах. — На что тебе сдалась эта сварливая кривозубая вдова! Или и вправду стал ты дряхлеть, и разум уже отказывает тебе?