Серия «Однажды старый Ли»

Ветка сливы

Однажды старый Ли рисовал ветку цветущей сливы чёрной тушью на толстой рисовой бумаге. Он рисовал, не задумываясь. Форма вазы, изгиб ветки, расположение цветов, приличествующие случаю стихотворные строки — всё это повторялось им сотни раз в сотнях заказов и было известно наизусть. Оставалось совсем чуть-чуть — несколько заключительных мазков и каллиграфия, когда рядом с художником кто-то громко сказал:

— Стой!

Старик оглянулся — мальчика-ученика рядом не было, верной служанки тоже. Вероятно, звуки раздались со двора, где они проводят время в праздности и, может быть, даже играют в какую-нибудь простонародную игру, вроде шариков.

— Эй, вы там, шумите потише! Отвлекаете! — На крик из дальней стороны дома выбежала служанка и ворчливо сообщила, что она готовит жареные рисовые пирожки с крабами.

— Ну, так скажи мальчику, чтоб не кричал.

— А его вообще нет. Я послала его в лавку за квашеными овощами.

Старый Ли отпустил женщину и задумался. Неужто дожил он до того прискорбного возраста, когда рассудок слабеет, не можешь вспомнить, что делал полчаса назад, а в голове постоянно спорят голоса из прошлого, не давая разобраться в настоящем?

Очень не хотелось! Поэтому художник встряхнулся, помотал головой и вновь взялся за кисть. Но — странное дело! — только он взглянул на картину, как понял, что остановили его не зря. Незаконченная ветка сливы была так обворожительно хрупка и нежна, так прелестна, так очевидно не нуждалась ни в каких поправках и добавлениях!

Много раз повторённая стихотворная строчка показалась старому Ли вульгарной и грубой, и он задумчиво начертал только «Юность проходит» и оставил работу, про себя решив, что запросит с заказчика двойную цену в надежде, что тот откажется и рисунок не покинет его.

Дурное настроение

Однажды старый Ли злился на себя. Он сидел перед ширмой, но ничего не рисовал — просто следил, как тушь капает с кисти, снова окунал кисть и снова ничего не рисовал.

Верная служанка приготовила ему любимый рис с яйцом. Старик небрежно побросал лакомство в рот, не заботясь даже пережевать как следует, проглотил, и не почувствовал вкуса.

Мальчик, растиравший тушь, обеспокоился и сбегал к дому старого Вана рассказать о том, что художник не в себе. Друг написал задушевное письмо и велел передать хозяину, что и сделал расторопный мальчишка. Но старый Ли пробежал послание глазами без всякого интереса, не стал писать ответа, а смятый листок бумаги небрежно сунул в карман, да и совсем позабыл о нём.

И вот мой герой сидит посреди мастерской, уставившись на отбеленный шёлк подготовленной к росписи ширмы, дёргает себя за бороду, бьёт себя ладонью то по щекам, то по лбу, раскачивается из стороны в сторону — ну, совсем, как умалишённый, думают в тревоге его слуги...

— Что, скажи на милость, с тобою сталось? — появляется на пороге старый Ван.

— Я зол на себя.

— Да что случилось? В чём ты провинился и перед кем?

— Я провинился перед природой. — И старый Ли, поняв, что друг не отстанет, торопливо, явно стыдясь своей слабости, объясняет. — Дело в том, друг мой, старый Ван, что вчера утром, проснувшись, ощутил я, как меня наполняет весеннее томление. Я думал, что это чувство забрело ко мне по ошибке, и немедленно покинет старческую грудь, но как бы не так! Что бы я ни сделал, оно напоминало о себе. Посмотрел я на тушь, и вспомнил чёрные глаза красавицы, когда-то любимой мною... Взял в руки кисть, и вспомнил её нежные пальцы... Вышел на улицу, отдышаться, взглянул на клочковатые облака, увидел в просвете лучи солнца — точь-в-точь, как её улыбка, которая изгибала уста, даже если брови хмурились...

Ну, посуди сам, разве пристало мне, глубокому старику, думать о таких глупостях, точно я неразумный юнец! Да и та красавица, где она? Небось уже беззубая рухлядь, в которой не осталось ни искры прежнего огня.

— Зато этот огонь остался в тебе, — улыбнулся старый Ван. — Хоть ты, пожалуй, сейчас так же беззуб, и кое-кто может назвать тебя рухлядью.

— И что мне в том огне? Что мне с ним делать?

— Делай так же, как и я: создавай прекрасное. Огонь опасен и яростен, но он  также прекрасен и милостив. Он дарит нам тепло и свет. А такие, как ты и я, разве не наш этот долг — передавать свой огонь людям? Разве...

— Да понял я, понял, — махнул рукой старый Ли. — Всё это, конечно, поучительно и утешительно. Но всё-таки, друг мой старый Ван, я зол. Зачем я так молод внутри, если я так стар снаружи?

На это у поэта ответа не было, и он смолчал. Помолчим и мы.

Показать полностью

Разговоры за порогом

Однажды старый Ли сидел у порога своего дома и слушал, о чем говорят люди, проходившие мимо по улице.

— Вот, это тот самый дом, жилище самого старого Ли! — слышит художник и улыбается.

— Как, того самого старого Ли, из-за которого в харчевне каждый год устраивают фестиваль знатоков книги Перемен? Того самого, кто стал чемпионом всего Нанкина по поеданию лапши? Того, кто придумал знаменитую шутку на Новый Год?

— Его самого. Добавь еще, что это тот самый старый Ли, что рисует великолепные ширмы, выдающиеся вывески и изящные веера, и все его изображения исполнены вкуса и в точности следуют канонам древности, — художник улыбается еще шире.

— А кто это сидит на пороге, в потертой одежде и обшарпанной обуви, с давно нестриженной головой, с тёмной кожей, сожженной солнцем? Вероятно, какой-то приживальщик, которому старый Ли из милосердия дал кров? Ой, гляди, как смешно он морщит нос, когда смеется! — художник улыбается во весь рот.

— Что ты, что ты! Это же сам старый Ли! — тихий шёпот и звук удаляющихся шагов.

Старый Ли прикрывает рот ладонью и плечи его трясутся — он доволен! Не для того ли он и сидит по вечерам на пороге своего дома, чтобы предаваться доброму и беззлобному веселью.

Крайняя степень

Однажды старый Ли наблюдал, как его верная служанка, проворно работая иголкой, штопает старые одежды. Художник так увлекся этим процессом, что оторвался от росписи ширмы и даже стал указывать на мелкие дырочки и подгонять швею:

— Вон там еще, подмышкой прохудилось! И у воротника дырочка! А в месте, которое не годится упоминать мужчине при женщине, даже если они женаты, прореха шириной в целую ладонь!

Служанке все это, конечно, не нравилось, но она была терпеливой, давно прислуживала старому Ли и привыкла терпеть его выходки. Между тем старик принялся сетовать на грубость и невежество мира, в котором выдающиеся люди вынуждены прозябать в нищете.

— И если бы я мог упрекнуть только наши времена, отличающиеся поразительным равнодушием к просвещению! — Сетовал он. — Но и во времена прежние, утонченные и достойные подражания, творилась та же несправедливость! Вспомнить только того ученого мужа, который целыми днями бродил по городу в поисках хоть какой-нибудь, пусть даже грязной и недостойной, работы, а по ночам читал мудрецов древности при свете одной только луны, который сочился в его убогое жилище из дырки, проткнутой пальцем в бумажных окнах!

Тут уж служанка не выдержала. Отшвырнув в сторону только что починенные штаны, она воздела руки к небу и прокричала:

— Ну уж нет! Если вы намерены довести ваш дом до такого состояния, что в нем не будет ни тепла, ни света, то так и знайте, что я отказываюсь на вас работать! Ноги моей не будет в этом жилище, коли вы опуститесь до крайней степени нищеты! Так что хватит рассуждать о временах древности, беритесь-ка лучше за кисть и разрисовывайте ширмы, коли хотите и впредь иметь на обед миску риса с яйцом!

И, так как угомонить разволновавшуюся женщину иначе было невозможно, пришлось старому Ли подчиниться и со вздохом сесть за работу.

Новый наряд

Однажды старый Ли пошил себе новый праздничный костюм. Все — и штаны, и длинная рубаха, и таоку — было сделано из лучшего шёлка и покрыто тонкой вышивкой, в которой любой ученый муж узнал бы вершины священных гор и хвосты благородных павлинов.

Художник долго любовался нарядом, рассматривал его лицевую сторону, изучал изнанку, проверял ровность швов и аккуратность плетёных шнуров — словом, наслаждался обновой. Наконец, решил примерить. И — надо же, какая неудача! — оказалось, что подол таоку на целый цун длиннее, чем подобает!

— Ай-ай-ай! — вскричал старый Ли. — Что же делать? Просто подшить таоку не выйдет — испортишь прелестную вышитую кайму.

— А вы наденьте модные нынче сапоги на толстой деревянной подошве, — посоветовал мальчик, растиравший тушь, перед которым, собственно, и хвастался новой одеждой наш мудрец.

— Да... — капризно протянул разобиженный художник, — и тут же злые языки станут болтать, что старый Ли, словно безмозглая кокетка, гонится за новшеством и презирает прелесть старины. Вот, — скажут, — вот он стучит своими деревянными каблуками, как актер императорской оперы, изображающий придворного щёголя!

— Ну, так подвяжите таоку повыше. — Посоветовала прислуживавшая старому Ли женщина, которая вышла из кухни на вопли раздосадованного хозяина.

— Как? Как? — женщина сунулась было помочь, но художник замахал руками: — Не трожь! По запаху чую я, что ты чистила рыбу, и твое платье замарано чешуёй, что блестит тут и там! Я сам! — и весьма ловко подтянул таоку и завязал шнуры.

Вышло славно! С этим согласились и мальчик, растиравший тушь, и служанка, и поэт старый Ван, который кстати зашёл в гости, а под конец и сам старый Ли. Оставалось только дождаться подходящего праздника, чтобы нарядиться и прогуливаться по людным местам, как будто не обращая внимания на восхищенные взгляды соседей.

Учёный разговор

Однажды старый Ли взялся помогать госпоже Ван в составлении благовоний. Рассказывая истории из древности, вспоминая великих правителей Китая и их прекрасных жён, исторические битвы и кровавые восстания, он перетирал в ступке душистые травы и семена, подливал драгоценные масла, лепил пирамидки и катал бочонки, словом, не давал жене друга ничего делать самой, так что в конце концов та отступилась и сказала:

— Раз вы, господин Ли, так ловко тут со всем управляетесь, пойду-ка я лучше на кухню, посмотрю, готовы ли лапша и пампушки.

Надо ли говорить, что старый художник принялся за дело с утроенным усердием и в каких-то полчаса закончил работу!

Закончив же её, он принялся звать друга своего, старого Вана, который всё это время сидел у окна и читал новый модный роман.

— Что пишет многоуважаемый автор? — осведомился старый Ли, когда поэт отвлекся от чтения и принялся разглядывать сандаловые палочки и угольные бочонки.

— Один глупый мужчина не может сладить с четырьмя глупыми женщинами.

— Должно быть, интересная книга.

— С чего ты взял?

— Книги про умных людей — как суп без острой приправы. Всегда знаешь, как поступит и что скажет умный человек.

— Пожалуй, ты прав.

— Книги же про глупых людей подобны драгоценным благовониям: вроде бы и знаешь, каков будет аромат, но каждый раз он радует тебя какими-то новыми нотками.

— И тут ты прав. Однако, друг мой, старый Ли, почему тогда мне никогда не наскучат твои беседы и рассказы. Ведь ты же умный человек?

Старый Ли пожал плечами:

— Возможно, что я умен. Возможно, что я глуп. Возможно, то, что я сказал о книгах — великая мудрость, возможно — несусветная дурость. Как знать?

И они бы, несомненно, продолжили свою высокоученую беседу, но тут до них донесся приятный запах и повернул их мысли совсем в другую сторону: вошла госпожа Ван со служанкой, неся на подносе лапшу, пампушки, салат из зеленой редьки и еще много всякой всячины.

Показать полностью

Полакомились

Однажды старый Ли получил в дар от анонимного почитателя поднос фруктов с колотым льдом. И этот подарок был тем более ценен, что стояли жаркие летние дни, и каждому хотелось освежиться.

Художник очень обрадовался и тут же послал мальчика, растиравшего тушь, к другу своему, старому Вану, с приглашением на лакомство и приятную беседу. Но что-то старый Ван не спешил. Уже колотый лёд покрылся капельками воды, уже ручейки побежали между румяными боками, вот-вот, и ничего, кроме неаппетитной лужи не останется!

Делать нечего: надо есть, не пропадать же сокровищу! Старый Ли взял сливу, взял кусочек льда, взял личи, взял кусочек льда, взял кусочек апельсина... В общем, не заметил, как на подносе осталась только кучка ошмётков, шкурок и косточек.

И тут, как назло, пришёл запыхавшийся старый Ван. Взглянул на остатки пиршества и вздохнул. Но так как был очень вежлив и к тому же любил своего друга, не стал пенять и жаловаться, а достал из кармана аккуратный свёрток и подарил с поклоном приятелю. В свёртке была плитка драгоценного чая с высокогорий, и художник очень расстроился, так как ответить ему было нечем.

— Что ж поделать! — Сказал он покаянным голосом, но тут же просветлел лицом и воскликнул: — Вот будет зима, и в морозы мой анонимный почитатель, несомненно, пришлет мне поднос засахаренных фруктов — танхулу. И тогда-то уж я точно угощу тебя на славу, друг мой! Ведь карамельная глазурь не тает так быстро, как лёд!

— Зато её можно обсосать. — Ворчливо заметил поэт, — Ну, хоть вино-то в твоём доме осталось?

И они кликнули мальчика и послали его на базар, купить жареных пирожков у торговки Чэнь, и пили сладкое вино, и угощались, и вели приятную беседу, а потом заварили драгоценного чая, и играли в загадки до самого утра.

Показать полностью

Новая соревновательная игра на Пикабу

Нужно метко прыгать по правильным платформам и собирать бустеры. Чем выше заберетесь, тем больше очков получите  А лучшие игроки смогут побороться за крутые призы. Жмите на кнопку ниже — и удачи!

ИГРАТЬ

Духовное и материальное

Однажды старый Ли и старый Ван поспорили о прелестях литературы.

— Я люблю длинные поучительные романы, — говорил старый Ли. — Чтоб описывались подарки из деревни, застолья, семейные интриги (политические интриги люблю тоже, но не так сильно), о том, как вторая жена повыдрала третьей жене все косы, как росли детки, как у них случилась первая любовь  и далее все в подробностях. А в конце чтобы была мораль. Какой роман без морали!

— А я люблю короткие рассказы из простонародной жизни. Все эти байки про мудрого судью У, про развратника в монастыре, про призрака из очага. Всего-то небольшой свиток, а сколько в нём скрыто! Куда больше правды жизни, чем в твоих длиннющих романах.

Старый Ли не обиделся. Он пожал плечами, подлил себе и другу сливового вина и сказал:

— Это потому, что ты поэт. Поэтам присущи некая легковесность и поверхностность.

— Да что ты говоришь! — вспыхнул старый Ван. — Разве не поэты проникают в самую суть вещей и описывают тончайшие нюансы чувств, в то время как обычные люди даже не задумываются, что с ними происходит, испытывают они жажду любви или им просто хочется плошку риса с жареной свининой!

— Разве в чувствах дело? — вздохнул художник, у которого при мысли о жареной свинине подвело желудок (на закуску у друзей были только соленые личинки тутового шелкопряда, кислые апельсины да соевый соус). — Давно хотел сказать тебе, друг мой, что ты слишком много внимания уделяешь чувствам, особенно, весенним чувствам. В нашем возрасте — хе-хе! — пора быть мудрее.

— Может, — встрепенулся поэт, — скажешь, что тебя совсем не трогает вид молодой девушки, выбирающей в лавке подвески, у которой нежный румянец пробивается сквозь слой белил, покусывающей губки, алые от нетерпения? Ты не рад видеть ее тонкие пальцы, перебирающие нефритовые фигурки, и розовые ноготки на них, и изящные запястья, ненароком высовывающиеся из широких рукавов?

— Э, куда тебя занесло, — вздохнул старый Ли, у которого всё еще ныл от голода желудок. — Неужели тебя сейчас больше взволновала бы девушка, а не плошка жареной лапши с яйцом, например?

Поэт вздохнул и сознался, что от угощения бы не отказался. И приятели крикнули служанку, и велели ей сообразить быстренько чего-нибудь посытнее. Потому что духовный голод - это, конечно, важно, но и об утробе забывать не стоит.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!