Серия «Неволшебные сказки»

Насколько дон Жуан был невоздержан и сластолюбив во всём, что касалось чернооких дев и гордых жён, настолько же он был скромен в отношении вина и пищи. Самые тонкие напитки, самые изысканные яства были доступны ему, недаром он был наследником древнего богатого рода, который служил ещё властителям Кастильи и Арагона и немало сделал для очищения нашего святого королевства от мавританской заразы. Но даже юношей на буйных пирушках сверстников он лишь пригубливал от дружеского кубка, а после пил одну воду, съедал ломоть сыра, столь тонкий, что сквозь него можно было видеть и пламя свечи, и саму свечу, да пару фиг, и оставался сыт.

Злые языки говорили, что тому были две причины: первая, что при столь скудной пище знаменитый повеса был так тонок, что мог просочиться в самую узкую форточку, чтобы соблазнить очередную несчастную; а вторая, что, по той же причине, стал он невероятно гибок, дабы, когда брат, супруг или отец жертвы явится с вызовом на дуэль, невероятными прыжками и пируэтами измотать мстителя и одержать над ним неправую победу.

Дон Жуан, и правда, был тонок и ловок, но, сдаётся мне, злые языки, пытавшиеся его очернить, не преуспели, и был он тем более мил жёнам и девам нашего города, что их законные супруги и женихи были, как правило, краснорожими пузатыми грубиянами.

Впрочем, не о том моя история.

Весна чихнула, громко высморкалась, спрятала носовой платок за пазуху и спросила в нос:

— Так чем вы недовольны?

Стоявшие перед ней лесные жители принялись галдеть. Красавица поморщилась, ткнула розовым пальчиком в медведя и велела:

— Пусть он говорит.

Медведь, изо всех сил стараясь выглядеть солидно и авторитетно, начал:

— Ту те, которые, то ись, проснулись, они того, а оно вот, значит, как выходит! — лохматый линяющий заяц, про которого нельзя было точно сказать, беляк он или русак, — принялся постукивать лапой.

— Мы, то ись, со всей душой, и, если что, завсегда, но и ты нас, понимаешь, уважь, — продолжал, выкатив глаза, медведь.

Заяц заподпрыгивал на месте.

— Оно, конечно, вроде бы и можно, с одной стороны. Но если с другой, то никакой, то ись, мочи. — резюмировал медведь.

— Ничего не понимаю, — сказала Весна и шмыгнула носом.

— Я, я, я! Дай, я объясню! — заорал заяц фальцетом.

Весна благосклонно кивнула.

— Медведь проснулся, да? Медведица проснулась, медвежата... Вылезли, а где вершки-корешки? Всё снегом снова покрылось! А им есть хочется. Вот они и едят — нас! Это раз!

Маркиза де Перье, маленькая бойкая старушка, сбежавшая от ужасов французской революции в одно из незначительных германских государств, обожала делиться пикантными историями из своей юности с немецкими дамами. Конечно, никакой речи не могло быть о том, чтобы такие рассказы звучали в присутствии девиц, но и замужние представительницы немецкой аристократии, славные своими добродетелями, ахали и краснели, слушая говорливую маркизу.

Та же будто не замечала их смущения, и байки, одна скабрезнее другой, текли непрерываемым потоком из её смешливого не по возрасту ротика.

— В тот год были в большой моде фейерверки. Ни одно большое празднество не обходилось без них! Конечно, в темноте, озаряемой разноцветными фонтанами света, среди толпы, разгоряченной вином и танцами, происходило множество пикантных историй. В одну из них попала и я. Ах, друзья мои, меня страшно, страшно оскорбили!

Я тогда добивалась внимания графа К, весьма приятного вельможи, чьи связи должны были поспособствовать карьерному продвижению моего мужа. Естественно, спешила появиться на любом рауте, где был он, и, естественно, старалась одеться по моде и со вкусом. А уж вкуса, вы поверьте, мне было не занимать!

И вот я почти добилась благосклонности вельможи, два раза удостоилась его разговора, танцевала с ним гавот, и, наконец, в этот вечер все должно было, по моим расчетам, решиться. В Версальском парке давали представление в китайском стиле и оканчивалось оно, естественно, богатейшим фейерверком. И вот стою я, раскрыв рот, слежу, как небо расцвечивается огненными астрами и змеями, как вдруг, представьте себе, чувствую, что сзади ко мне подходит какой-то мужчина и, представьте себе, нахал такой, обнимает меня!

На небесах существует особый ранжир чудес. Есть такие, которые совершить может любой угодник — ну, там, исцелить золотуху или снять ячмень на глазу. Есть посложнее — успокоить падучую, поднять расслабленного.

Но самыми почетными, самыми радостными считаются чудеса простые, и часто даже не замечаемые людьми: обратить воду в вино или хлебы в розы. Последнее чудо обычно приписывают святому Валентину, и никому невдомек, что на самом деле все было наоборот.

Розы пахли так сладко, так искушающе, что маленький грязный мальчик, бродивший по базару в поисках лёгкой добычи, почти что верил, что ими можно насытиться. Но, конечно, не верил: давно уже лишился он родителей и остался на свете главным защитником и кормильцем младшей неразумной сестры.

Если бы сестра была старшей, то, конечно, это она кормила бы мальчика и заботилась, чтобы ночью у них была крыша над головой. Только ей это было бы проще — всем известно, что у самой нищей девки найдется товар на продажу. Но, к сожалению, старшим в семье оказался он, и он должен добыть еды и для себя, и для сестры. Мальчик думал об этом без злобы и зависти, как о докучливой привычной надобности. Вот только торговцы сегодня все, как на подбор, оказались злые и недоверчивые. Ему не удалось стянуть ни лепёшку, ни яйцо, ни что-нибудь, что можно обменять на пищу.

А между тем близился полдень, приказчики уже начали собирать товар, и только одинокий старик, продававший цветы, не спешил: ведь они все равно завянут до завтра, а сегодня еще есть надежда, что кто-нибудь купит, чтобы украсить пиршество или сплести венок для чванливой красотки.