Серия «Гватемала»

Собирали мандарины с сеньорой Селестой.

Рассказала, что родилась с глазами небесного цвета, оттого и назвали так. Назвали, а с возрастом цвет ушёл, сменился на привычный гватемальский, тёмный. Имя осталось.
Рассказала, что восемь лет назад её сын умер от болезни сердца, потому что не лечил свой диабет – клиники нашей в деревне тогда ещё не было, а в больницу ездить далеко и дорого. Невестка умерла через месяц, вслед за мужем. Умерла, рожая дома последнего ребёнка, не смогли остановить кровотечение.
Рассказала, что мандариновое дерево – единственное, что есть у неё ценного. На кухне четыре миски и три ложки – для себя, мужа и двоих внуков. На себе одна блуза и юбка, стирает завернувшись в одеяло, пока внуки в школе. Когда нужно купить тетради, она идёт с мандаринами на рынок и продаёт их.

Дала пять мандаринов для врачей.
Сказала, чтобы мы тут непременно оставались и лечили. Не хочет хоронить внуков. Хочет много лет смотреть, как они сбивают мандарины с дерева и сыплют ей на голову.

За почти три месяца в гватемальской деревне, я:

один раз увидела, как отец поцеловал сынишку в макушку
один раз услышала, как мать сказала ребёнку «любовь моя» и дважды, как пела песенку
три раза заметила, как родители пытались держать малыша за ладошки во время процедуры

И много раз наблюдала другое всякое.
Как усталая мать спит на скамейке у клиники, а ребёнок под её ногами ест песок, банановую шкурку и собачий хвост одновременно.
Как врачи спрашивают, сколько дней ребёнка тошнит, а родители вопросительно смотрят друг на друга, на сына, снова друг на друга.
Как матери не могут ответить, сколько времени кормили дитё грудным молоком.
Как на приёме в нашей клинике узнают, что ребёнок умеет рисовать и хорошо.

Здесь очень иллюстративно видна отдельность детей и родителей. Случайность их в жизни друг друга. Здесь мало кто хочет и ждёт детей. Они появляются, сами. И живут сами, ну, почти.
Я не думаю над тем – хорошо ли, плохо ли это. Я больше думаю над тем, почему оно так.
Есть идея, что люди мало знают о себе. И ещё меньше знают о том, что делать с маленьким существом рядом с собой.
Максимальное проявление заботы у местных родителей – это тепло одеть ребёнка. Одеть на холодную ночь, забывая, что жарким днём стоит снять часть одежды. Потом приносят этот взмокший горячий комочек в клинику. И очень удивляются, что не болен, а нужно просто переодеть. И смотрят на ребёнка по-другому уже, как на кого-то чуть более знакомого.
Пусть и с технической точки зрения пока. Уже хорошо. Уже не напрасно.

В Гватемале за съёмку заплатили малиной.
Несколькими штучками, но всё ж таки.

Ну, а что, между прочим, найти здесь малину – редкость.
На рынке вероятнее всего её вовсе не увидишь. Если только в крупных городах в супермаркете и за большие деньги. Так что в качестве подарка очень даже неплохо.
Вообще, пациенты периодически приносят для клиники такие вот продуктовые подарки. То тортильи, то рис с молоком, кто побогаче – бананы или манго, кусочки курицы.

Здесь у деревенских жителей в доме часто может не быть вообще нисколько денег.
Ни оплатить приём врача, ни купить лекарство, ни давление измерить (да, в местных аптеках это можно сделать только за деньги – 30 кетцалей, примерно 300 рублей) ни вызвать флитеру. Они приходят пешком в нашу клинику, где врачи-волонтёры могут бесплатно принять и бесплатно же выдать необходимые препараты.

Но нет денег, не означает – нет благодарности. Вот и приносят продукты.
Так что, если когда-нибудь мы тут чем-нибудь отравимся, то с благодарностью. Зная, что здесь любые продукты достаются огромным трудом и часто их не хватает – вдвойне с благодарностью.
Пусть это и не всегда вкусно, всё равно.

– Докто́ра, у меня уже три года диабет, месяц кружится голова и тошнит, неделю назад обожгла ногу, всегда болит всё. Но глаза болят сильнее всего, глаза мне полечите!
– Что же вы только сейчас-то дошли до нас?
– Ну, как стало очень больно глаза открывать, так я пришла. Детей было не с кем оставить и кукурузу сажали.

Дети в количестве четыре штуки крутятся тут же, лезут на стулья и под стулья, моргают глазёнками на врача. Даже не всматриваясь, видно, что у них глаза красноватые.
У матери же почти однотонные кровавые комочки вместо белков и, притаившиеся в уголках глаз, коричневато-бурые наросты в форме мушиных крылышек – птеригиум.

– Работаете где?
– В поле овощи сажаю, иногда часть на рынке продаю.
– На рынок как добираетесь?
– Пешком или на флитере, когда много нести.
– Понятно.

Из горных деревень до ближайшего городка не проложены дороги. Они пробиты в горах, в камне и оттого с годами не утрамбовываются, а крошатся. Каждая флитера тащит за своими колёсами плотный шлейф песка и пыли, словно залежавшиеся ковры выхлопывают. Единственное, чем местные жители защищаются от этого – жмурятся.
Пешеходных троп отдельных здесь не водится. Так что и те, кто не может себе позволить поездки на флитере – всё одно идут вдоль этих же пыльных клубов и красными глазами высматривают, куда ставить ногу при следующем шаге.

Врач идёт в аптеку клиники, выносит глазные капли и мазь. Рассказывает пациентке, как правильно промывать глаза себе и детям, в какое время лучше капать и мазать лекарствами.
Спрашивает телефон, записывает его под –цать каким-то номером на лист, чтобы позвонить ей через несколько месяцев, когда в клинику приедет офтальмолог.
А пока просто капать и мазать.

На днях в Гватемале прошли выборы. Выбирали президента, вице-президента, членов Конгресса, парламента и вообще много кого.

Я не знаток политики и не собираюсь им становится. Я просто наблюдатель, который замечает какие-то моменты. Может быть они значимы для исторического процесса, а может быть так – шутка какая-то. Рассказываю.

Видела, как в рамках предвыборной кампании партия Cabal ездила по Момостенанго с мегафонами и, приглашая голосовать за своего кандидата, разбрасывала спичечные коробки с символикой партии просто под ноги жителям. Видела, как родители отправили ребёнка к машине – попросить больше одного коробка, а водитель замахнулся возле его лица и уехал.

Слышала, как на собрании нашей деревни, представители партии Vamos спрашивали у жителей – сколько их семьи сейчас могут потратить на питание в день. Слышала ответы – от двенадцати до семнадцати кетцалей на всю семью (это примерно 120-170 рублей). Слышала обещания, что при победе кандидата этой партии, все смогут тратить на еду не меньше двадцати кетцалей.

Говорила с местными, что они думают по поводу представительницы победившей партии и того факта, что ей в публичном месте во время одного из выступлений поправляет обувь житель (да, здесь до сих пор есть мальчики – чистильщики обуви). Один сеньор ответил мне: «Я думаю только о том, хватит ли моей семье старой кукурузы до тех пор, пока созреет новая».

Я всё больше думаю о том, что мир, в лучших своих проявлениях, держится на людях.

На таких, как доктор Лена. Которая в ночи гуглила, писала, звонила в чужой стране и на чужом языке. Искала шелтер для женщины, пережившей насилие. И нашла.

На таких, как водитель Костя. Который каждый вечер, несколько лет уже садится за руль Ночного автобуса Ночлежки и везёт по темнеющему Петербургу горячую еду тем, кому вообще нечего и негде есть.

На таких, как искусствовед Варя. Которая на первую же крупную премию, вместе с женихом начала восстанавливать старую школу в глухой поморской деревне.

На таких, как вы.

Которые не ждут, пока придёт кто-то большой, сильный и порешает всё плохое, а берут и делают. Что умеют и как умеют. Главное, делают.