В одной из веток предыдущего поста столкнулся с лицами, которые верят в официальные исторические мифы - типа революцию сделали недовольные своей жизнью крестьяне и принимали горячее участие в Гражданской войне - против белых, на стороне красных.

Как бы хочу напомнить, что не все исторические мифы соответствуют реальности и в качестве образца приведу один из таких примеров.

По сути - это ответ на комментарий: #comment_245861276

Как был взят Зимний дворец.

Источник: Елена Прудникова "Сталин. Второе убийство."

(немаловажное уточнение: автор - закоренелая сталинистка)

Глава 10

КАК БЫЛ ВЗЯТ ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ

(Отступление, не имеющее отношения к делу)

Соотношение истории писаной и реальной хорошо иллюстрирует один замечательный пример. Большинство читателей, конечно же, помнят знаменитые кадры штурма Зимнего дворца из фильма «Ленин в Октябре». Толпа солдат и матросов кидается на приступ, так красиво распахивает огромные ворота, дисциплинированно рассыпается под аккомпанемент стрельбы по залам и лестницам... в общем, полная иллюзия, что все идет по плану. Но есть и другие свидетельства, и перед вами одно из них.

Федор Другов, анархист, 25 октября 1917 года был в Петрограде и принимал самое активное и непосредственное участие в событиях. Позднее, разочаровавшись в большевизме, он эмигрировал, за границей выпустил свои мемуары, В начале 1990-х годов фрагмент, посвященный Октябрьскому перевороту, перепечатала петербургская анархистская газета «Новый свет». Итак, слово Федору Другову.

«...Я лежал в военном госпитале, когда мне сообщили, что назревают серьезные события. Я, несмотря на протесты врача, выписался и помчался прямо в Смольный, не показавшись даже родным. Там я встретил Марусю Спиридонову, которая мне объяснила все и сообщила, что левые эсеры выступают вместе с большевиками против Временного правительства. Она попросила меня войти в Петроградский Военно-Революционный Комитет (ПВРК), в который большевики не хотели пускать левых эсеров, а меня, анархиста, готовы были терпеть как посредника между двумя крайне левыми партиями. После переговоров с Лениным я был введен в состав ПВРК. Он помещался в двух комнатах верхнего этажа Смольного, в северном конце коридора. Возле него в отдельном помещении находился Ленин, а напротив — военный штаб Антонова. По окончании II Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, принявшего постановление о передаче власти Советам, председатель ПВРК Дзержинский предложил мне поехать к Зимнему дворцу и выяснить положение. Доехав по Невскому до Морской улицы, я сошел с автомобиля и направился пешком.

ОСАДА ЗИМНЕГО

У Морской и Невского стояло несколько орудий с дулами, направленными в сторону Зимнего. Впереди около арки, сложив ружья в козлы, сгрудилась группа солдат. По их спокойному виду нельзя было судить, что это передовая линия осады. Направляюсь к Александрийскому саду - около улицы Гоголя стояла группа красногвардейцев и реквизировала все проходящие мимо автомобили, сгоняя их к Смольному. В конце Невского двигались одинокие прохожие, некоторые с винтовками и пулеметами. На площади у Исаакиевского собора расположился бивак матросов Второго балтийского экипажа. Такая мирная обстановка меня поразила. В Смольном известно, что Временное правительство решило защищать свою власть, и там уверены, что без штурма Зимнего не обойтись, — а здесь не только нет достаточной осады, кругом дыры, но и те незначительные части, что кое-где стоят, благодушно настроены и не чувствуют боевой обстановки. Я пересек Дворцовую площадь и подошел к группе штатских, среди которых находилось несколько матросов. Узнал нескольких анархистов — разговор шел о Керенском, который якобы идет с казаками на выручку Временному правительству, говорят, юнкера готовят вылазку из Зимнего дворца, вроде бы у них есть несколько броневиков и поэтому надо брать поскорее штурмом дворец. Вся обстановка говорила за то, что они правы. Но кто же будет штурмовать Зимний, если вокруг никого нет? В это время кто-то указал на движущийся быстро через площадь силуэт человека. Никто не придал этому значения. Однако меня заинтересовал этот силуэт, который, судя по всему, вышел из Зимнего. Я предложил его задержать. Каково же было наше удивление, когда мы узнали в нем командующего Петроградским военным округом. Штатское пальто не спасло его, и он был препровожден в ВРК. Когда в толпе узнали, что я член Петроградского ревкома, один анархист позвал меня сходить к баррикадам юнкеров и предложить им сдаться. Я согласился. Махая носовыми платками, мы пошли к баррикаде и влезли на нее. При виде нас юнкера сгрудились к нам. Мой спутник произнес агитационную речь, после чего юнкера плаксивым ребяческим хором загалдели: "Ну мы же не хотим братоубийства. Мы хоть сейчас сдадимся, но кому же, кому мы должны сдаться, скажите?" Мой спутник указал на меня: "Вот член Военно-Революционного Комитета. Он является законным представителем государственной власти". В этот момент из ворот вышел офицер и крикнул: "Господа юнкера! Позор! Вы братаетесь с хамьем. Марш по местам". Но юнкера уже вышли из повиновения. Посыпались жалобы и упреки. Видно было, что Временное правительство уже не пользуется у них авторитетом. И перспектива встретиться с разъяренной народной толпой им не улыбалась. Офицер повернулся на каблуках и быстро ушел. Сейчас же во дворе раздалась команда, и к воротам частыми шагами подошел взвод других юнкеров. "На линию огня, шагом марш!" Новые юнкера рассыпались по бойницам. Старые выстроились и ушли внутрь здания, ворча на офицера. Офицер резко обратился к нам: "А вы кто такие?" Я ответил, что я член ВРК и уполномочен передать предложение о сдаче: "Зимний дворец окружен плотным кольцом, на Неве стоят военные корабли. Положение Временного правительства безнадежно", но офицер грязно выругался и послал нас. И мы, пошли...

Захватив на Невском первую попавшуюся машину, я приехал в Смольный. Обрисовал печальную картину, сложившуюся вокруг Зимнего, Антонову. Антонов, тряся длинной шевелюрой, удивился моему рассказу: "Как? А мне только что сообщили, что Временное правительство сдалось и Зимний плотно оцеплен нашими войсками. Я сейчас же приму меры. Спасибо, товарищ!"

Видя царящий в военном штабе хаос, бестолковщину и благодушное неведение командующего, я, сообщив в ВРК свои сведения, помчался назад к Зимнему, чтобы лично организовать штурм дворца. По дороге я услышал несколько выстрелов. Когда я вернулся к Зимнему, вокруг него царило уже большое оживление. Разношерстные группы гнездились за каждым прикрытием. Это не были организованные отряды, это была обычная революционная толпа, которой никто не руководил, но которая собралась сюда поодиночке со всех концов города, как только раздались первые выстрелы — признак революции. Тут были матросы, рабочие, солдаты и просто неопределенные лица. Это была стихия. Организованные же части продолжали благодушествовать, расположившись бивуаком в стороне. Я взял на себя задачу направить эту стихию на активные действия. Черная ночь, мертвящая тишина, передвигающиеся с места на место тени "стихии" нервировали защитников баррикады. Время от времени они оглашали площадь выстрелами. Для порядка и мы посылали им ответные выстрелы из толпы. Перестрелка создавала некоторую напряженность и революционизировала атмосферу, привлекая с окраин толпы рабочих, желающих принять боевое участие в революции. Из-под арки я перебрался к сложенным штабелям, под прикрытием которых скопилось много стихийников. Эта масса жаждала действа.

ШТУРМ ЗИМНЕГО

Стоило мне только предложить нескольким матросам штурмовать баррикаду, как тотчас же вокруг собралась целая рота добровольцев. Они только и жаждали инициатора, который бы что-нибудь такое затеял. Я взял на себя командование. Объяснил боевую задачу, как нужно себя вести при наступлении, и мы широкой цепью двинулись вперед. Нам удалось дойти уже до середины площади, когда нас выдал предательский свет фонаря на Александрийской колонне. Нас заметили с баррикады и после первого залпа открыли по нам частый огонь. Впившись в мостовую зубами, мы лежали как мертвые. Кто-то из наших товарищей сзади догадался "потушить" фонарь на колонне. И вскоре стрельба юнкеров стала стихать. Не успела еще прекратиться стрельба, как я услышал над своей головой голос неизвестно откуда взявшейся медсестры: "Товарищ, ты жив?!" К счастью, помощь не понадобилась — никаких ран, кроме нескольких разбитых при падении на мостовую коленок и лбов, у наступающих не было. То ли юнкера не умели стрелять, то ли стреляли поверх голов, и это спасло защитников Зимнего от эксцессов толпы. После неудачной попытки атаковать баррикаду я решился приблизиться ко дворцу со стороны Миллионной улицы. Перебежками вдоль стены штаба мы добрались до угла и присоединились к солдатам Павловского полка, укрывавшимся за гранитными статуями Эрмитажа. Взяв с собой группу матросов, я направился для разведки к боковым воротам Зимнего. Подкравшись к воротам, мы увидели ударниц женского батальона и вступили с ними в переговоры.

Оказалось, они сами искали путей войти с нами в контакт. Они нам сообщили, что женский ударный батальон и большая часть юнкеров постановили прекратить защиту группы растерявшихся людей, именующих себя Временным правительством. Они хотели вступить в переговоры с представителями ВРК, которые гарантировали бы им личную безопасность и свободное возвращение. Получив от меня гарантии, делегаты сдающихся частей ушли передавать результат переговоров своим товарищам. Ударницы начали выходить с полным вооружением, складывая винтовки в кучу. Проходя через строй рабочих и красногвардейцев, молодые ударницы бросали задорные, кокетливые взгляды своим бывшим "врагам". Беспечный вид смазливых девчонок, плотно натянутые шаровары которых выдавали соблазнительные формы женского тела, развеселил нашу публику. Посыпались остроты и комплименты. Матросские лапы потянулись к шароварам пошарить, не спрятано ли там оружие. Ударницы не догадывались, в чем дело, и покорно позволяли гладить свои ноги. Другие же догадывались, но нарочно щеголяли своим телом, насмешливо наблюдая за движением матросских рук и как только эти руки переходили границы возможного, так моментально получали шлепок, и пленница со смехом убегала. Растроганный матрос безнадежно вздыхал: "Эх, хороша Маша, да не наша". Солдаты скромнее, тех больше привлекали упругие груди, соблазнительно обрисовывавшиеся под тканью гимнастерок. С простодушной неуклюжестью солдаты пользовались возможностью "полапать" девчонок. Проходя дальше по строю, ударницы, освоившиеся уже с "вражеской" обстановкой, раздавали шлепки налево и направо. Толпа гоготала в блаженном веселии. А в это время в нескольких десятках саженей из-за баррикады трещали выстрелы. Война только началась. За ударницами потянулись юнкера. Наконец вышел последний юнкер и сообщил, что желающих сдаваться пока больше нет, но некоторые части юнкеров колеблются. Офицеры обеспокоены сдачей части юнкеров и ударниц. Много юнкеров арестовано, и им грозит расстрел за измену Временному правительству.

Воспользовавшись путем, которым вышли из Зимнего юнкера, матросня ворвалась во дворец и рассеялась по бесчисленным коридорам и залам дворца. Поднявшись по лестнице наверх, я с группой матросов стал пробираться по залам внутрь. Вперед мы выслали разведку, которая тщательно осматривала все помещения по пути. Двигаться было очень опасно. За каждой дверью, за каждой портьерой мог встретить притаившийся враг. Наконец, нас просто могли атаковать с тыла, отрезать выход. Нас была небольшая группа, остальные разбрелись неизвестно куда. Та часть дворца, куда мы попали, оказалась пустой. После сдачи юнкеров и ударниц у временного правительства не нашлось сил заполнить этот прорыв. Наша цель была — проникнуть изнутри к главным воротам и атаковать баррикаду с тыла.

Вдруг на площади поднялась страшная стрельба. Откуда-то распространился слух, что прибыли казаки Керенского. Матросня бросилась назад к выходу. Как я ни успокаивал — не помогло, и мне пришлось самому удирать. Не зная расположения дворца, я побежал за двумя последними матросами, чтоб не остаться совсем одному. Вбежали в какой-то чулан или кухню, а дальше бежать некуда. Неизвестно куда ведущая дверь оказалась запертой. Пробили прикладами дыру и вылезли на лестницу. Дверь во двор тоже оказалась на замке. Попробовали бить прикладами — не поддается — прочная. Мы попались в западню, как мыши.

Нужно искать путь, которым мы пришли во дворец. Бежим наверх. Взломали еще одну дверь и какими-то помещениями пришли к выходу. Выскочив за ворота, мы сейчас же должны были залечь в нише Зимнего дворца, так как нас обдало потоком пуль. На площади стоял сплошной гул от стрельбы. Мы лежали друг на друге в три этажа. И нижний едва переводил дух под нашей тяжестью, но зато он был в самом безопасном положении.

Когда поток пуль несколько ослаб, мы перебежали к Эрмитажу. Укрывшиеся там матросы и красногвардейцы стреляли по баррикаде. Выяснилось, что никаких казаков нет, а просто стихийно поднялась стрельба. Я предложил прекратить бесполезную стрельбу и вновь двигаться во дворец. Матросы рассказали, как один из них, забравшись на какой-то чердак и сбросив оттуда бомбу на собрание юнкеров, убежал. Нескольких матросов будто бы юнкера захватили в плен и расстреляли. Публика рассвирепела: "Как, расстреляли наших товарищей! Даешь Зимний, братва!" И вся эта орда бросилась во дворец...

Бомба, брошенная в самой середине здания, навела на юнкеров такой панический страх перед наглостью матросов, что они, завидев в дверях пару матросов, наводящих на них винтовки, моментально поднимали руки вверх и сдавались. Лишь непосредственная охрана Временного правительства и защита главных ворот еще держались на своих позициях.

По открытому нами пути во дворец вошел народ, рассеиваясь в бездонном лабиринте его помещений. Чувствуя безопасность, во дворец устремились толпы любопытных, к которым примазались темные личности, почувствовавшие удобный случай поживиться. Мне сообщили, что во дворце обнаружено громадное количество пулеметов, боеприпасов и вина и что в подвале начинается пьянство. Я немедленно направился туда... оказалось, что там, помимо двери, проломлена кирпичная стена. Кто проломал стену и когда — это тайна, но во всяком случае тот, кто ломал, имел определенную цель и точно знал, где надо ломать. Я заставил немедленно заложить стену кирпичами и закрыть железную дверь.

На площади кипел горячий бой. А я с группой кронштадтцев пробирался по огромным залам дворца, увешанным картинами. У каждой двери стоял лакей в ливрее с неизменными бакенбардами. Странно было видеть этих людей при своих обязанностях в самом пекле сражения. Люди в ливреях невозмутимо стояли на своих постах и привычным движением распахивали перед каждым дверь. Один из лакеев, увидев меня и решив почему-то, что я начальник, обратился ко мне и говорит: "Я понимаю еще - ну бунтовать там, ну убивать, а зачем безобразничать-то!" — "Что вы этим хотите сказать?" — спрашиваю я, не понимая, в чем дело. "Так как же, вот, ваши товарищи-то: полюбуйтесь. Взяли кусок портьеры и вырезали на портянки. Я им говорю: зачем же вы хулиганничаете, вещь портите, вещь, она вас не трогает. Так они на меня револьвер наводят. Молчи, говорят, старая собака". — "А вы можете указать на того, кто это сделал?" — "Так где ж его теперь найдешь! Сколько их тут навалило!" Я старику разъяснил, что такие гадости делают не революционеры, а мародеры, которых надо истреблять на месте. И если кто-нибудь еще позволит себе, то если он сам не сможет задержать этого человека, пусть укажет на него первому попавшемуся матросу, а уж мы ценности отберем и пощады не дадим. Я похвалил старика за то, что он в такой момент стоит на своем посту и охраняет народное имущество. На площади стрельба все увеличивалась, вдруг молния осветила на миг погруженные во мрак помещения дворца и раздался оглушительный орудийный выстрел. За ним еще. Здание дрогнуло. Казалось, что где-то поблизости рухнули стены. Я знал, что орудия, стоявшие на Невском, подвезены под арку штаба. Неужели они стреляют по дворцу, а ведь здесь же много своих? Я не в состоянии был понять, что там происходит. Может, следующий снаряд и похоронит нас под развалинами. Успокоил себя мыслью, что нелепо разрушать дворец, и они этого никогда не сделают, стреляют, по-видимому, по баррикаде, чтоб разрушить ее. (Это стреляла холостыми "Аврора".)

Прибегает матрос и заплетающимся языком сообщает, что стены в погреб опять сломаны и народ растаскивает вино. Я приказал ему опять заложить отверстие, закрыть дверь и охранять погреб. Матрос, пошатываясь, ушел.

Пробираясь дальше в глубь здания, я заглянул в одну из боковых зал и вижу, как двое штатских, отворив крышку громадного ящика, роются в нем. На полу валяются различные серебряные предметы. Я вхожу и, направив на них маузер, командую: "Ни с места!" В ответ они моментально выхватывают наганы и открывают по мне стрельбу. Я успел укрыться за дверью и крикнул своих матросиков, несколько поотставших от меня. Учуяв неладное, мародеры хотели улизнуть через другую дверь и скрыться с награбленными ценностями, но матросы нагнали их. Отобрав у них ценности, я приказал кронштадтцам вывести мародеров на улицу и расстрелять, что и было сделано.

Наконец, стрельба прекратилась и кто-то сообщил, что главные ворота взяты. Вскоре мы встретились с солдатами, которые проникли во дворец уже через ворота. Здесь мне сообщили, что Временное правительство сдалось.

Передо мной стала задача охраны Зимнего. Я собрал кронштадтцев и попросил их принять на себя охрану дворца. Матросы долго отказывались, говоря, что эта привилегия вызовет к ним неприязнь других частей. Но мне удалось их убедить тем, что весь позор за разгром дворца падет на них как на главных участников штурма. Ворота Эрмитажа я приказал закрыть ввиду близости к ним винного склада. Внутрь дворца я выслал патрули, которые должны были очистить помещение от штатской публики и уговорить матросов и солдат покинуть дворец. Караулу у ворот я приказал никого во дворец не пускать, а всех выходящих тщательно обыскивать. Скоро под воротами дворца выросла гора отобранных вещей.

К этому времени на площади собрались все участники штурма. Ждали выхода арестованных министров. Для них уже были приготовлены машины. Мы уговорили толпу не делать никаких эксцессов министрам. Сделали узкий проход в толпе до автомобилей. Вот и они. Из толпы сыплются шуточки и остроты. Некоторые делали угрожающие движения. Все министры спокойно прошли сквозь строй к автомобилям. Один Маслов, потеряв достоинство, впал в животный страх, увидев злобные рожи матросов и солдат. Увидев толпу, он шарахнулся назад, ухватился за сопровождающих и закричал: "Спасите, спасите меня!" Пришлось уговаривать его, что его не собираются убивать, что пугаться не стоит, перед ним обычный народ, просто он никогда не видел народа так близко и поэтому ему страшно. Все же для Маслова пришлось специально раздвинуть проход, и шел он, сопровождаемый по бокам солдатами, уцепившись за них и с ужасом озираясь на матросов, которые нарочно делали ему страшные рожи. Передав охрану дворца караульной части, я поехал в Смольный.

ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ...

Дверь с криво написанной надписью "Военно-Революционный Комитет" не успевала закрываться. Люди с возбужденными лицами не говорили, а стреляли короткими, необходимыми, ясными словами и, на ходу получив две-три руководящих фразы, стремглав мчались туда, куда их посылали...

Однажды в ВРК залетел Троцкий, схватил кусок хлеба и, свалившись в кресло, говорит: "Только у вас здесь кипит деятельная работа. Как посмотрю на вас, так делаюсь спокоен за судьбу революции. Только у вас я отдыхаю".

Хотел он сказать еще что-то важное, но на полуслове уснул. Недоеденный кусок хлеба вывалился из рук. Такая картина была обычна в то время и потому никого не удивила. Заседание Комитета продолжалось. Проспав с полчаса, Троцкий вдруг проснулся и спрашивает: "Сколько я спал?" Но не дождавшись ответа, быстро убежал из комитета.

В то время странно бы было увидеть в Смольном спокойно идущего человека. Все бегало, суетилось, всем не хватало времени...

ПЬЯНЫЕ ПОГРОМЫ В ПИТЕРЕ

Военно-революционному комитету сообщили, что воинская часть, охранявшая Зимний, перепилась вином, переполнявшим подвалы дворца. Мы выехали на место и убедились, что весь караул пьян, но поддерживает порядок пьянства: в подвалы Зимнего допускаются только солдаты, штатских же не подпускают и близко. Причем разрешают пить на месте до бесчувствия, но выносить вино не дают. Все же некоторым солдатам удавалось пронести вино на улицу. Покупали штатские, которые не могли попасть в Зимний. Пришлось снять спившуюся часть с караула и поставить новый. На другой день случилась прежняя картина. Караул спился. Поручили караул кавалерийской части. Наутро не вязали лыка даже лошади. Как же они узнают про вино? ВРК провел расследование и выяснил, что Павловский полк, ближе всех расквартированный к Зимнему, считает, что все вино в Зимнем принадлежит ему, и регулярно присылает своих каптенармусов за ним. Если же караул не подпускает к вину, то павловцы высылали им на помощь вооруженный отряд. Тогда караул капитулировал и с горя сам начинал пить. Вино, представлявшее громадную ценность (ведь в стране с 15-го года был введен сухой закон), растаскивалось по казармам.

В ВРК десятки раз обсуждали тревожные настроения в связи с пьянством в Зимнем дворце. Караул красногвардейцев подвергся бы разгрому, дело бы кончилось кровопролитием.

Некоторые члены Комитета предлагали разогнать пьяниц во дворе Зимнего броневиками и пулеметами. Об осуществлении этого дикого проекта не могло быть и речи, это могло привести к немедленному восстанию гарнизона. Был проект под предлогом перевозки вина в Кронштадт отправить его в Швецию, которая предлагала несколько миллионов рублей золотом. Но кронштадтцы и слышать об этом не хотели. Последнее решение — разлить вино в подвале и выкачать в Неву — тоже потерпело фиаско. Солдаты установили дежурство у Зимнего и, как только заметили наши приготовления, немедленно пошли на штурм и взяли Зимний вторично.55

Наконец член комитета Галкин, заявивший, что он сам любитель выпить, даже и не царское вино, и поэтому вполне понимающий психологию солдат, предложил объявить, что вино из царских подвалов в ознаменование победы отдается солдатам гарнизона и будет ежедневно отпускаться представителям частей из расчета две бутылки на человека в день. Таким образом пьянство было узаконено и введено в рамки.

В казармах шел пир горой, до тех пор пока не покончили с последней бутылкой. Тут вспомнили, что помимо царского вина есть еще вино в других подвалах города. На помощь солдатам пришли доброхоты из народа, которые разведывали, где находятся частные погреба и наводили солдат на мысль о разгроме этих погребов.

Для ВРК наступил самый критический период за все время переворота. По улицам бродили пьяные банды, терроризируя население стрельбой. Разгорелась вражда между солдатами и большевиками, иногда противодействовавшим погромам. В силах революции намечался раскол. В ВРК царило смятение. Телефоны заливались пронзительным треском: "Громят, громят!" Дежурный член комитета снимал трубку и автоматически уже спрашивал только: "Где?", записывал адрес и тут же вешал рубку. Вопли и подробности его уже не волновали. Надо было дать возможность сообщить следующему.

Все свободные от караула солдаты латышских полков, состоявшие почти сплошь из большевиков с анархическим уклоном, были высланы на грузовиках для ликвидации погромов. Но это было непросто, солдаты громили винные погреба при полном вооружении, а иногда даже под прикрытием пулеметов. На улицы, где кутили солдаты, нельзя было высунуть носа, кругом носились пули, это солдаты отпугивали штатских от вина. Случайно подвернувшихся солдат из других частей силой затаскивали в погреб и накачивали вином.

При такой обстановке, естественно, всякое появление большевиков вызывало форменное сражение, рабочие стали отказываться от участия в ликвидации погромов. Матросы тоже отказывались выступать против солдат. Погромная волна продолжалась несколько месяцев и кончилась только после того, как все винные склады были уничтожены».

Возможно, товарищ Другов несколько преувеличивает свою руководящую роль в штурме Зимнего. А возможно, и нет — ведь таких «командиров» могло быть несколько. Но согласитесь, это круто: анархист с фронтовым опытом, командующий революционными войсками, горячая атака на дворец, в котором уже полно своих, так что его можно и вообще не брать, над всем этим хаосом невпопад палит «Аврора» и в довершение, для абсолютного уже сюра, возле каждой двери стоят лакеи, дисциплинированно открывающие и закрывающие дверь перед каждым пробегающим матросом. Анархистская газета, напечатавшая этот материал, откомментировала его так: «Братки, скажите, кто бы из вас отказался участвовать в ТАКОЙ революции?» Впрочем, последующие события соотносились с писаной историей примерно таким же образом...

Читаю и преисполняюсь флэшбеками.
Петр Первый, говорите?
Каждое лето, вплоть до 2010 года, мы проводили в деревне.
Глухой марийской деревне, где из цивилизации только электричество, да и то в 90-е оно было только по праздникам.
Изба у нас была самая обычная, только новая более или менее - с кирпичным фундаментом (или потом уже обложили цоколь кирпичом, не помню, маленький был).
Печка русская, во дворе хлев с сеновалом (кудо по-марийски), сарай, крытая поленница, туалет и банька на отшибе.
Знаете почему баньку на отшибе строили? Правильно, чтобы остальное все не спалить, баня пожароопасное строение. У нас, к слову, случилось с точностью до наоборот: сгорело всё, осталась только баня. Ну да не будем о грустном…

Быт у нас был почти полностью деревенский, за исключением скотины. Так как дом использовался только как дача, то животину, кроме кошек, мы не держали. Один только год, когда было совсем плохо и есть было нечего, мы купили цыплят бройлера. Зиму бабушка провела в деревне с курами и поняла, что это вот совсем не её - света нет, ночь длинная, за водой ходить на колодец...

А летом там было раздолье: я мелкий садился с утра на велик и уезжал на весь день с местными по лесам-полям. Или в кооперативный магазин за хлебом в соседний посёлок. Или в лес с дедом за грибами, или с бабушкой за ягодами.

Это я все к чему: быт местных мало чем отличался от быта крестьян, которых описал автор. Были в деревне и дома, и бани по-чёрному. И не было в бане трубы. Совсем. Дым выходил через маленькое отверстие в стене. Пруфов, извините, не будет: бани уже не существует в природе, соседи на ее месте пристрой сделали. Есть фото похожей бани из интернета.

И деревянные башмаки были, и лапти, и на колодец с коромыслом ходили… А если перейти на другую строну тракта, по которому проезжало три машины в день, то можно спуститься к Волге. Огромный залив Чебоксарской ГЭС, до города на том берегу 15 километров на лодке. Красивый чистый лес: песок, сосны, ели, озера и никакой цивилизации. Куча ягод и грибов.

И это было самое счастливое время, ребята.

Фотки уже современные, так что цивилизация там присутствует)

Ну раз всем так понравилось - немного фантастики.

Отрывок из повести Кучера Павла Алексеевича "Деревянный хлеб", серия "Без дорог и дураков".

Источник: http://samlib.ru/k/kucher_p_a/162810-3_hleb.shtml

- Тут очень верно вспоминали, что Первая Мировая война - перевернула вверх дном ту укрощенную, смирную и богобоязненную Россию, которую Микола Цвай, сдуру, в эту самую войну втянул. Про кризис, про десятки миллионов мужиков из деревенской глуши, которых на фронте откормили мясом, научили убивать людей, принимать решения и думать головой. Однако, и в глубинке страны шли сходные процессы! Война, словно миксером, годами, перемешивала огромную человеческую массу "простых людей" в нечто невообразимое. Про "окопные университеты", потом, ветераны Гражданской в мемуарах писали. А про "тыловые" - лично мне, ничего в отечественной литературе не попадалось. Но, они тоже были и тоже взрывали людям мозги! Евреи очень любят называть себя "дрожжами революции"... При этом, никто не хочет вспоминать, какой идеологический вклад, в это же самое дело, внесли самые обычные пленные!

- ???

- Только весной-летом 1916 года, в итоге грандиозного наступления русской армии на Восточном фронте (позднее названного "Брусиловским прорывом"), было единомоментно захвачено более полумиллиона пленных. Концлагерей в России в то время ещё не завели, держать такую массу "чужаков" в тюрьмах - посчитали невозможным и поступили оригинально. Раздали пленных по крепким крестьянским семьям, в восточных районах страны. За Уралом и далее... Так сказать, "определили на постой", пока не закончится война. Впервые за столетия, в самых дальних деревушках России, появилась возможность не только увидеть, а и накоротке пообщаться с настоящими живыми иностранцами. Причем, не какими-то нищими китайцами или дикими татарами. Нормальными, взрослыми, часто неплохо образованными чехами, немцами, австрийцами, венграми и прочими "настоящими европейцами". "Городским" не понять. Был шок!

- Как их всех там только не поубивали... - меланхолично прокомментировал Плотников.

- Вы очень правильно понимаете проблему! - ощерился главный идеолог, - Деревенские нравы - принципиально противоположны "общечеловеческим ценностям". У селюков нет "просто людей" и тем более "братьев по морали". Там - все друг другу родня. Там любое личное общение - превращается в театральное представление, вязкое и лицемерное. Для "своих" нормально. Для более-менее "вольных" людей - омерзительно. Кто так живет - привыкли. Кто так не может - не человек... Виден за версту. Пленных надо было срочно куда-то девать, отчего, априори враждебную к любым "не таким как я" дикую деревенщину - царские власти сочли годной заменой дорогим колючей проволоке и пулеметным вышкам с охранниками. Из наших "пердуновок", за Уралом - никуда не убегут! А кто рискнет, тех сразу и убьют.

- Я и говорю...

- Так вот, раздавать пленных в обычные крестьянские семьи - поначалу пытались. Их, без дураков, начали гнобить. Тогда, порядок изменили - пленных стали раздавать "на постой" всяким хуторянам и мастерам. Особо охотно, "извергам". Мельникам, колесникам, кузнецам. "Чужаков" поближе к "чужакам", так сказать. В результате, на подворье у деда поселился австрийский механик Иштван... Как я задним числом понимаю - "социалист" или даже "анархист". Они с дедом были настолько разные, что просто приняли друг друга как есть и нормально ужились. "Австрийцу" выделили крепкий сарайчик, где сложили печку. Там даже окно со стеклом было! Постепенно начали привлекать к работе с железом. А тот, в свою очередь, постепенно, начал обустраивать свой быт на европейский манер. Благо, руками и головою владел. Знал слесарное дело. Умел работать с керамикой, класть стены и заливать бетон...

- Откуда в дореволюционной деревне цемент...

- Сейчас расскажу. Началось с простых кружек и тарелок. Потом, был рукомойник... А потом, он насмерть поразил общественность идеей теплого туалета. С классическим унитазом и смывным бачком. Причем, всё необходимое изготовил собственноручно, из глины, накопанной в ближайшем яру. И так же собственноручно покрыл самодельной эмалью из отмученного песка с известью и древесной золой.

- Для такой работы простой оснастки - мало. Обжиговая печь нужна... И не простая...

- Точно так, с горячим дутьем. Самодельный кирпич, дед мастерил и раньше. Какая-то приспособа для этой цели у него была. Австриец - её решительно развалил и сложил по новой, с двумя каналами (для прохода дымовых газов) и возможности реверса потока горячего воздуха через топку. По современным меркам - элементарно. Для изобильной дровами Сибири, в начале ХХ века - дивное диво. А главным чудом оказалась спокойная уверенность пришельца, что любую "покупную" вещь можно починить! Разобрать её на части, понять неисправность и принцип действия. Если очень надо - сделать подобную.

- Тут согласен. После Великой Отечественной мы от пленных немцев много нахватались.

- Короче, случилось страшное... Через общение с Иштваном - деду с семейством вдруг открылся огромный удивительный мир, где круглая Земля вертится вокруг Солнца и возможно решительно всё. Надо только знать, как. Или - узнать. Например, прочитать в книжке... Прямой контакт Европы и России на примере такой вот бытовой драмы. Две цивилизации, нос к носу, столкнулись в жопе мира... Что особенно интересно - мирно, уважительно и со взаимной пользой.

- Вы считаете этого австрийца анархистом... - надула губы филологиня, - А почему?

- Может быть, он и сам себя им не считал, - самокритично признался Ахинеев, - Вот только в разговорах (когда более-менее научился говорить по-русски) регулярно повторял, что всякое разделение труда и товарный обмен - это способ порабощения людей. А свободен только тот, кто может всё ему необходимое сделать сам. Ни у кого не спрашивая разрешения. Из того, что легко взять даром.

- По моему, - резюмировала Ленка, - он и Маркса не читал. Что-то очень стихийное...

- Очень может быть, что сам додумался, - пожал плечами главный идеолог, - Россия - это такое место... Кто бы в 1914 году сказал Ярославу Гашеку, что всего через четыре года он будет военным комендантом Бугульмы? Каждый человек, оказавшись в критической ситуации, посильно изменяет мир. Иштвану выпала своя судьба и он повел себя исключительно прилично. Если хорошенько подумать, то почти всю мою родню спас, во время коллективизации...

- ???

- По мере изучения возможностей "отсталых технологий" - австриец постоянно ругался на отсутствие в деревне книг. Учебников, справочников, просто художественных. Выезжать за пределы места заточения ему было нельзя. Народ вокруг, в лучшем случае, кое-как умел читать. Ради интереса дед записался в городскую библиотеку и по запросам "постояльца" стал привозить из города книги. По меркам эпохи - тоже шок. Книги - у попа, у судьи, у барина... Зачем книги простому мужику? А ведь там, оказывается - куча пользы.

- Хорошо сказано! - признала внучка секретного академика, - У деда работал мастер, заставший "безграмотное время". В зрелом возрасте. Помнивший, как любую "науку" в России удавалось получить только ценой многолетних унижений в "учениках" и "подмастельях". А самый цимус, всё равно передавался "от отца к сыну", а то и "от деда к внуку". Тряслись над каждой мелочью. И тут - книги.

- Причем, дешевые и честные. Можно купить и не пожалеть. Короче, понеслось. Ставку решили делать на цемент. Очень уж он хорошо пошел... К сожалению, эксперименты по отработке самого элементарного (типа оптимального состава шихты, для самодельного клинкера) отняли много времени. А скоро, в начале 1918 года - началась эвакуация пленных австро-венгров через Владивосток. Во время очередного выезда, на базар в Омск, вновь переодевшегося в отстиранный мундир Иштвана - повезли на встречу с земляками и далекой родиной. Времена пришли уже довольно голодные, отчего, трезво оценив коньюктуру рынка - австриец сделал семье деда прощальный подарок. Уболтал и лично помог, за восемь мешков муки, сменять у оголодавших омских интеллигентов полный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Как я понимаю, "культурный европеец" этак ненавязчиво ткнул "дикий рюсски-мюжик" носом в источник систематизированных научных знаний. Более чем достаточный (!), для получения бесплатного самообразования, почти в университетском объеме... и для самостоятельного поиска "ответов на любые вопросы". По современным меркам оно было, как бесплатное подключение к сети Интернет. Огромное ему за это человеческое спасибо. Пусть хорошему дядьке на том свете икнется...

- Австриец уехал, а унитаз остался... - не то спросил, не то подвел итог Плотников.

- Причем - рабочий! - с воодушевлением продолжил главный идеолог, - Насквозь свой, понятный и привычный. Остались записки Иштвана (он все свои опыты записывал), остался центробежный ручной насос, которым он качал воду в бадью на чердаке, от которой работали умывальник с унитазом. Много чего после него осталось. Но самое главное книги. И умение работать с текстовой информацией.

- Представляю...

- Не представляете. Когда стало понятно, какое сокровище ему досталось, дед принял радикальные меры по его сохранению. На парадном месте в главной избе он поставил окованный железом сундук. Там хранилась библиотека. В первую очередь - "Брокгауз и Ефрон", но и другая "техническая" литература тоже. Молитвенник, для сравнения, лежал под лампадкой в углу и никто его не открывал... Каждый том был обернут в пергаментную бумагу, поверх него - в мешковину с обозначением букв, а всё содержимое сундука обильно пересыпалось махоркой. Как выражался дед - "от мышей, моли и сволочи"...

- Ох и ржали, небось, за эту дурь над ним соседи...

- Не без того... Однако, когда вернулись с войны старшие сыновья (мои дядьки) - из книг начала проистекать самая разнообразная польза. Стало хорошим тоном (видимо, под впечатлением от посещений дедом городской библиотеки), по вечерам, при свете хорошей керосиновой лампы - читать книги. Просто сидеть и читать... Когда попадалось непонятное слово - дед торжественно извлекал из сундука соответствующий букве том "Брокгауза и Ефрона" и торжественно выдавал его алчущему знаний.

- Вы про пользу объясните...

- Скажем так... К середине 20-х годов, в дедовой коммуне уже были водопровод, своя механическая мельница-крупорушка с приводом от керосинового двигателя, трактор "Фордзон" с полным набором прицепных орудий и грузовым прицепом, ветряк-водокачка, механическая мастерская с приводом от двигателя токарного и фрезерного станков и разумеется - теплые сортиры в каждой жилой избе. Что при сибирских морозах, особенно доставляло. До электрического освещения - коммунары не дотянулись, но планы строили. Зная деда - и самолет бы завели... Главным же принципом, оставалась максимальная автономность от окружающего мира. Как можно меньше покупать, как можно меньше продавать, а если не получается - продавать высококвалифицированный труд или продукцию "высокого передела". Вот такой прикладной коммунизм. Точно по заветам Паршева... Почти за сто лет до него...

- Землю они, получается не обрабатывали вообще... - высказала предположение Ленка.

- Обрабатывали. За деньги, трактором. Но, не свою... "Изверги" - членами общины не являлись и своей земли у них не было! Ни до революции, ни после, когда землю делили. Так, огороды. В чем и состоял один из приколов ситуации. По социальному статусу безземельные коммунары оказались уже не крестьянами, а пролетариатом! Хотя и деревенским. Жили они с мастерства и механизированного труда. Для середины 20-х годов - вызывающе благополучно. Прижать их "продналогом" или как-то ещё - не выходило. Не торговали, не давали денег или зерна "в рост", не участвовали в местных разборках.

- Причем, соседи - продолжали жить, как раньше... - догадливо продолжил Плотников.

- Совершенно в дырочку! - уже без энтузиазма откликнулся Ахинеев, - Смеяться - они перестали, но злобу копили. За всё сразу... За то, что "сильно умные". За то, что в коммуну брали только хорошо проверенных людей, пускай и "иногородних", а родню и знакомых - не принимали вообще. За то, что никого не нанимали. За "гордость". За "богачество на пустом месте"... Если бы коммунары кого-то гнобили-угнетали - селюкам бы было понятно. А вот так, одними машинами и знаниями, да "из ничего" - "обидно и несправедливо". Ну и, разумеется, самодельные унитазы, с "водяным затвором", в теплых туалетах, как вишенка на торте. Больше никто ничего подобного не завел. Все делали вид, что им оно не надо, но при этом завидовали до пара из ушей. Так что, беды и проблемы египетских жрецов во времена раннего христианства - я понимаю. С одной стороны - ты и твои знания, с другой - охлос и государство... Причем, словами - ничего никому доказать было нельзя. И личным примером - тоже...

- Раскулачили?

- Как бог свят! В первую очередь, первыми в районе, после первой же отмашки сверху.

- Так вроде не за что было. Даже формально... Никого не эксплуатировали, жили "на свои" и собственным трудом. Сами говорите - коммунары даже пахотной земли в собственности не имели?

- Это - с современной точки зрения. А с точки зрения безграмотного селюка или тоже безграмотного "Ванька из Пердуновки", делавшего в 20-х административную или партийную карьеру, так очень даже было за что. Может быть, кто-то помнит позднесоветскую "борьбу с нетрудовыми доходами"?

- Она-то здесь причем?

- Полная идеологическая преемственность! Честный труд - это когда ты копаешь землю лопатой и носишь воду ведром. А раз завел электрический насос, мотоблок, теплицу с автоматикой или не к ночи будет сказано, трактор, то уже преступник! Приобретатель "нетрудовых доходов". И враг... А базируется этот принцип на давнем постановлении СНК СССР от мая 1929 года: "О признаках кулацких хозяйств". Буквально - пунктах "б" и "в". Конкретно - за "использование в хозяйстве механических, ветряных и водяных двигателей" и "сдачу в наем сложной техники с механическими двигателями". Если точно - за то, что коммунары на своем тракторе возили грузы и обрабатывали поля, принадлежащие не им. То есть, занимались тем же самым, что уже после них, на том же тракторе, государственная МТС...

- Так это же глупость...

- Не-а... Так понимают справедливость "социализированные макаки". Сила - всегда от кого-то полученная, заемная. От людей, от власти, от бога, от дьявольщины. Сам её брать - не смей! Или, хочешь себя показать умнее других?! Страшное, непереносимое оскорбление. Виновного надо убить!

- Ограбили?

- До нитки... По правилам, при раскулачивании, каждому члену семьи разрешалось на себя надеть, сколько сможет и взять с собою добра, сколько донесет до ворот. Ну и еды на дорогу... Деду не разрешили взять ничего! Это кузнецу-то... Последний раз выходя из родного дома, он опустил в одно голенище сапога маленький топор, а в другое - кузнечные клещи. И вышел с пустыми руками. Но зато, смеха ради, "комбедовцы" сами вынесли из дома и сами погрузили в телегу со спецпереселенцами сундук с книгами... Типа - нам этого говна не надо. Читайте, пока не сдохнете. Что деду, с семьей, судьба именно сдохнуть - всем было совершенно ясно. И всем селом сбежались посмотреть на это дело, как на светлый праздник. Сильно подозреваю, что когда религиозные фанатики громили Александрийскую библиотеку - "простой народ" тоже искренне ликовал. Вера сменилась, а человеческая природа - нет...

- Так ведь не сдохли...

- Спасли две вещи... Во-первых, их раскулачили самыми первыми и вышвырнули в тайгу тоже первыми. Ранней осенью 1929 года... Хотя бы построить себе "землянки" и "балаганы" из веток, ну и насобирать шишек - до снега они успели. Кого высылали последними в сезоне - погибли почти все.

- Про корни камыша вы говорили...

- Камыш был уже потом, когда начался голод. От полного отчаяния... А во-вторых, из книг (в первую очередь энциклопедии Брокгауза и Ефрона) постоянно удавалось извлечь хоть какую-то, пускай неожиданную, но помощь в любой жизненной ситуации. От "как лечить", до "где добыть железную руду и что с нею потом делать"... Ситуация, сама по себе, удивительная, до невероятной. Так выжили и построили свою коммуну ещё раз. Заново на пустом месте. Что интересно - место, само по себе было неплохое... Более того! Когда их выгружали, на краю болота - там уже стоял свежевкопанный столб. С номером! То есть, переселение "раскулаченных" - лишь небольшая часть какого-то грандиозного плана.

- Это уже общее место... - надула губы филологиня, - Переселением, "раскулаченных" главным образом спасали от "самосуда". Люди склонны убивать тех, кто их честно предупреждал, а они не хотели верить. Второй момент, изгоняемых следовало сильно обидеть, силами "своих", что бы после раскулачивания - они не пытались вернуться самостоятельно. Окрепшее государство избавлялось от тех кто только что снес государство предыдущее. И тех, кто вообще не нуждался в государстве. Грамотно, деловито, цинично. Уши спецов команды Бехтерева из истории Коллективизации торчат буквально везде. Коммунизм, как повседневная жизненная практика свободных людей - любой власти стоит поперек горла. А попутно, силами изгоев - осваивались новые территории. Поэтому, выселяли с детьми и стариками...

- Наверное так, - не стал спорить главный идеолог, - Интересен конечный результат. Когда всё заваривалось, селюкам (от имени государства!) обещали "молочные реки в кисельных берегах.

- Странно, если бы не...

- По итогу... Асфальтированную дорогу, в ту деревню провели к середине 60-х годов. Электричество - в 70-х, телефон - в 1985-м, к сорокалетию Победы, уже почти при Перестройке. Газа, водопровода и простой канализации - там нет до сих пор. Но, зато - имеется фирменная фишка, резко выделяющая упомянутый населенный пункт на фоне окружающего захолустья. Во всех уличных туалетах, как рудимент исчезнувшей цивилизации - вместо обычной дырки в дощатом полу стоят покупные унитазы. С пробитым днищем. И аборигены - туда гадят. Это вам не бомбардировщики из травы и веток. Культура!

- Предсказуемо...

- Мы туда ездили, в конце 80-х годов. Старики, перед смертью, захотели посмотреть на родные места... Приехали большой группой, на нескольких машинах. Лучше бы мы этого не делали...

- ???

- Никто ничего не забыл и не простил. После "коллективизации" - всё имущество деда и других коммунаров, включая трактор и станочное оборудование мастерских, увезли в соседний район, для нужд организуемой там МТС. Остались - только дома и теплые туалеты в них. Которые, к тому же, довольно быстро испортились... "Двадцатипятитысячник", руководивший безобразием - быстро смылся... А потом - были серия голодовок, та же самая нужда и классическое колхозное рабство. За "палочки"...

- Вы-то тут причем?

- При том! Каждый подзаборный алкоголик, хоть что-то помнивший о местных разборках полувековой давности, считал своим долгом упрекнуть - "Вы там, на "спецпоселении", как сыр в масле катались, а мы - с голоду помирали!" Вот так... Не более и не менее. Полная инверсия "исторической правды" в массовом сознании.

Давайте и я чуток добавлю.

Потолочная балка называется не "матка", а матица (не путать с матрицей).

По-чёрному почти не топили, наверное, со времён Петра Первого, если не Ивана Грозного.

Хотя за всех крестьян прошлого века ручаться не могу.

Да и при топке "по-чёрному" дым обычно шёл не через дверь, а из трубы.

Деревянной, да.

Про закладку топок у проштрафившихся упоминает Кораблинов.

Полы - да, деревянные. Но не из досок, как многие тут подумали.

Доски были дорогими. А вот бревно пополам распустить было намного проще.

Так что полы на самом  деле - из половинок брёвен.

Срубы утепляли мхом и паклей, для чего по низу верхнего бревна топором прорубались канавки, в которые и  входили нижние брёвна. Да, так делают и сейчас - и срубы ветром не продуваются.

Фактически эти дома очень похожи на современные, с той лишь разницей, что:

1. Пристрои делали не из досок, а из брёвен; доски были дорогими.

2. Строить старались, используя железо по минимуму (без гвоздей)

Фактически, металлическими в домах были:

- Сковородки и чугунки (блюда и тарелки были из дерева и фарфора, кринки из глины).

- Печная заслонка, вьюшка, дверцы для печки.

- Дверные петли на дверях (двери, кстати, делали из толстых досок).

- Скобы для засова (или  дерево крепили гвоздями).

- Косы, ухваты, лопата (заступ), кочерга.

- Плуги и бороны (хотя бороны иной раз были и деревянными).

Крышу крыли обычно соломой или дранкой (это по сути такая деревянная черепица из кусков шпона; собственно, её так и драли). Ещё на чердаке обычно располагался сеновал.

Это как раз курная изба (без кирпичной трубы), которая топилась "по-чёрному".

Но здесь нам она интересна по причине того, что крыша у неё покрыта дранкой.

Автор не упомянул, что скотину держали "во дворе" - это был или отдельный пристрой (фактически - крытый навес, где держали свиней, лошадей и коров; впрочем, помещение для свиней называлось "хлев"), или "цокольный этаж" с земляным полом. Справлять нужду тоже бегали "на двор": если у коровы - куча навоза (удобрение для огорода), то ещё кучку добавить - без проблем.

Да, все постройки старались разместить в одном месте, компактно. За исключением одной: бани. Баню под общий двор не подводили из соображений пожарной безопасности. Уж слишком часто они горели. И, кстати, вот как раз бани обычно топили "по-чёрному".

Это, конечно, более современный вариант - зато наглядно видно, где дом (жилое помещение), где двор для животных, где сеновал...

За водой ходили на колодец (хотя для бани воду могли набирать и из пруда - её же не пить). Вёдра (кстати, тоже деревянные) носили на плече, используя коромысло.

Утюгов не было, поэтому одежду не гладили, а катали. Наматывали на валик и катали рубелем.

По поводу "богатства": зажиточный крестьянин мог иметь пять коров, двух лошадей - и при этом только одну пару штанов. Для тех, кто смеётся над русскими "лапотниками", которые носили лапти, предварительно обмотав ногу мягкой заячьей шкуркой, предложу сравнить их с истинно европейской обувью - кломпы (долблёные деревянные башмаки).

Кломпы. В Голландии и Германии мягких русских лаптей не носили - зато носили ЭТО.

В доме на русской печи можно было спать.  Лежанка позволяла.

Если же печь была короткой, её удлиняли до стены деревянной лежанкой - полати.

Честно говоря, я не знаю, как можно хранить такие наряды в избе, которая топится по-чёрному.

Девушка с земляникой. Фото Прокудина-Горского, 1909 год.

Крестьянские девушки. 1909.(Молодые крестьянские девушки предлагают ягоды гостям у избы в сельской местности на реке Шексна возле поселка Кириллов.)

Фотограф: С. М. Прокудин-Горский

Если что ещё из жизни деревни вспомню - добавлю.

А. И. Корзухин "Возвращение из города" (1870)

Крестьянские дома в разных губерниях могли заметно отличаться, но все же были у них и общие черты. Об этом и будет сегодняшний пост, а в качестве иллюстраций - замечательные картины русских художников.

Большая часть дореволюционных сельских построек представляла собой срубы – здания, стены которых собраны из бревен. Срубы были разных видов. Самая простая изба, где жили в прямом смысле в четырех стенах, потому что внутри было только одно общее помещение, называлась клетью. Более удобный вариант – так называемая пятистенка, в которой дополнительная стена делила внутреннее пространство на две неравные части. В небольших сенях, своего рода предбаннике, могли хранить инвентарь, а в теплое время и жить. Второе – основное помещение – было жилым. Реже встречались избы-шестистенки, где помещение делили уже две параллельные стены натрое. В избе крестовике основное помещение делилось двумя перпендикулярно расположенными стенами, образуя четыре помещения. Обычно в таких домах жили большие семьи с несколькими женатыми сыновьями. Иногда к основному строению делали дополнительные пристройки. Например, к пятистенке пристраивали новое помещение, выполнявшее функцию сеней, а прежние сени делали жилыми. Или другой распространенный вариант – строились две избы-клети, и соединялись общими сенями. Иногда под основным помещением находилось еще одно, обычно используемое для хозяйственных нужд, для содержания скотины. Оно называлось подклетом. Подклеты делались в хозяйственных постройках. На втором этаже в этом случае чаще всего находился сенник. Чердак использовался для хозяйственных нужд. Там могли положить старые или редко используемые вещи и даже хранить некоторые продукты. Также в избе был погреб, в котором на летнее время заранее обустраивали ледник. Иногда ледник мог быть вынесен в качестве отдельного помещения. В некоторых местностях жилой дом и хозяйственные постройки были соединены в единый комплекс под общей крышей и образовывали закрытый двор, а в некоторых здания стояли разрозненно.

Иногда семьи строили избы своими силами, иногда нанимали кого-то из односельчан. Встречались и своего рода дома-«конструкторы». Известный этнограф А. В. Терещенко описывал их в книге «Быт русского народа» (1848): «За всем тем доселе в обыкновении делать хижины из срубов. Это подало повод многим иностранцам, бывшим у нас из любопытства или по делам службы, с XVI по XIX в. писать и разглашать нелепости, что на торгах продают подвижные и перевозные дома, не рассудив о невозможности и не вникнув в сущность самого дела. Читавшие таковые описания, разумеется, верили и, быть может, еще думали, что у нас продают на рынках готовые палаты и дворцы! Делание изб из срубов происходит в лесных и приречных местах в промежутке земледельческих работ. Составляют четвероугольник из четырех бревен и связывают их в концах зарубками, называемыми венцом. Таковых венцов складывают в несколько рядов, плотно друг на друга, пока вышина будет соответствовать требуемой ширине и сбору материала для постройки. Сложенный с венцами костер называется срубом, который сплавляют потом на плотах в безлесные места и продают. По перемеченным венцам разбирают сруб и перевозят куда надобно для постройки; его могут поставить четыре человека в неделю; из него делают, кроме изб, хлева, амбары, овины и клети». Щели конопатили паклей, а крышу часто крыли соломой, иногда тесом. Полы обычно были дощатые, но не были редкостью и земляные. Это было возможно в том числе потому, что избы не имели фундамента в современном понимании. Опоры размещались по углам зданий, и только в крупных строениях были дополнительные опоры под стенами. Под потолком располагались полати, напоминавшие нары. Согласно словарю В. И. Даля, «полати (от половина) — вообще, помост или подмост, настилка, поднятая выше пола и головы; затем: помост в крестьянской избе, от печи до противной стены (над дверьми, и к койнику, либо по другую сторону, к кути); три угла полатей примыкают к стенам, четвёртый к голбцу, или палатному столбу, а настилка лежит, в одну сторону от столба, на палатном брусе, в другую же — на воронце; это род полуэтажа, антресолей, полезных, ради тесноты в избе и для тепла; общая спальня. Встарь полати бывали и в боярских хоромах». На них часто спали дети и подростки. Даже в 18 веке вместо стекол иногда использовали слюду или бычий пузырь. По мере того, как стекла становились дешевле и доступнее, окна стали именно стеклить, да и сами размеры оконных проемов становились больше.

Г. Л. Чайников "На полотях" (1989)

Начало строительства избы часто сопровождалась различными ритуалами. Когда уже было уложено два первых венца будущего дома, устраивали праздник. В восточном углу (а в некоторых местностях в каждом углу) венца делали небольшую выемку и помещали в нее коробочку с монетами или иными символами благополучия. Для молебна приглашали церковнослужителей. В. И. Пызин и Д. А. Засосов в книге «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов» вспоминают данное ответственное мероприятие так: «Начинался молебен с водосвятием. Священник при пении молитв погружал крест в миску с водой, вода становилась «святой». Молились о “ниспослании благодати и благоденствия дому сему”, дьякон зычным голосом провозглашал “многолетие” хозяину и его потомству. Затем все подходили целовать крест, при этом священник кропил каждого “святой” водой. Десятник вставлял в гнездо свинцовую коробочку и наливал в нее вареного постного (обычно так называемого деревянного) масла. Потом все подходили к гнезду: сначала священник, который кропил «святой» водой эту коробочку, затем хозяин, его близкие и гости, причем каждый клал в коробочку монету чеканки того года, в который производилась закладка. Затем края коробочки загибались наглухо и сразу же над коробочкой укладывалось два-три ряда кирпичей, а в деревянных домах гнездо с коробочкой забивалось деревянной пробкой. Тотчас вслед за этим укладывался заранее заготовленный следующий венец. Далее с песнопениями молитв обходили всю постройку, причем священник все время кропил, а дьякон кадил. По окончании этого ритуала хозяин приглашал всех “откушать хлеба-соли”». Следующим важным этапом строительства была установка матки – балки, расположенной поперек сруба, которая поддерживала потолок. Матка имела для крестьян сакральное значение.

В. И. Максимов "Русская изба" (1869)

Избы могли топиться по-белому, когда в доме был дымоход. Но значительная часть сельских домов топилась по-черному, и дым выходил не через трубу, а через небольшие окошки. Считалось, что таким образом легче сохранять тепло и меньше расход топлива. Изба, топившаяся по-черному, называлась курной. Печной угол считался женским. Иногда его отгораживали занавесом. Мужской угол располагался ближе ко входу и красному углу. Красный угол традиционно находился о диагонали от печи и считался важнейшей частью дома. В нем помещалась божница. Среди икон непременно были изображения Иисуса и Богородицы. Часто встречались также иконы Николая Чудотворца, Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Георгия Победоносца, а также именные иконы. Там же непременно горела лампада. В качестве освещения в темное время суток иногда использовались масляные лампы, сальные свечи, но довольно часто все ограничивалось лучинами, которые помещались в  светцы. Вдоль стен стояли лавки, которые были также спальными местами. Платяных шкафов в избах не было, а большую часть одежды хранили в сундуках. То, в чем ходили постоянно, могли просто вешать на крючки. При этом некоторыми предметами гардероба могли пользоваться сразу несколько членов семьи. Посуду и хозяйственную утварь хранили на полках, иногда в печи, но встречались и небольшие посудные шкафчики.

Говоря о крестьянском быте, важно учитывать, что уровень жизни крестьян зависел от многих факторов. От региона (были губернии более благополучные и, наоборот, в том числе из-за климата и наличия тех или иных промыслов), от работы всего местного руководства (от самого губернатора до сельского старосты), от позиции помещиков (что прекрасно показано, например, в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя), трудолюбия и рачительности конкретной семьи. И даже в одной деревне могли соседствовать нищета и благополучие. К тому же многие современники отмечали, что у крестьян признаками достатка в первую очередь были не изба, а развитие хозяйства в целом, наличие большого количества скотины, земли, урожая и т.д. В быту же многие люди были непритязательны и о личных удобствах заботились меньше. Разным могло быть и отношение к гигиене. Где-то за чистотой следили бдительно, регулярно делали уборку, а на полу стелили аккуратные половички. А где-то могли мыть пол несколько раз в год и даже в мороз запускать в избу скотину.

И. Л. Горохов "В избе" (1895)

Митрополит Вениамин Федченков (1880 – 1961), рассказывая о детстве, так вспоминает суровый быт своих бедных односельчан: «А хаты их - небольшие, зимой обваливали стены и окошки почти до верха навозом и соломой, чтобы теплее было. Но зато в избе стоял такой тяжелый воздух, что и дышать трудно. А тут еще, как известно, то телка нужно взять в избу от отелившейся коровы, то кур на яйцах посадить под лавку. Да еще и печь нужно закрыть, заглушить пораньше, чтобы не вытянуло всего тепла: от этого угары. И наша семья так привыкла к ним, даже не допускала мысли, что были где дома без угаров. Не верится, а правда». Сходную картину можно увидеть в воспоминаниях священника А. И Розанова. «Первая деревня, куда мы заехали отогреться и покормить лошадей, была деревня мордовская. Мы выбрали получше избу и заехали. Но оказалось, что изба устроена была, как называется у них, “по черному”, и в это время топилась. Избы, которые топятся “по черному”, строятся не у одних мордвов, но и у многих русских, в захолустьях. Избы эти устраиваются: из глины сбивается огромная печь, но без дымовой трубы, а потому весь дым, при топке, идет в избу. Не смотря на то, что дверь на это время отворяют, изба наполняется дымом до того, что чистого местечка остается всего четверти на две от полу. В это время ни стоять, ни сидеть и ни прилечь негде, - нет дыму только у самого пола, но так как дверь отворяется, то прилечь нельзя и там от холода из отворенной двери. От ежедневной копоти, с потолка, полатей и полок висят сосульки, как сталактиты. Падающие капли копоти образуют внизу всюду сталагмиты. Побывать в такой избе и не выпачкаться донельзя нет никакой возможности. Полов и лавок крестьяне эти не моют никогда и только раз 5-10 в год подчищают скребками; самые даже столы грязны до невозможности. Сквозь густой дым людей едва видно, но между тем ребятишки лежат себе на полатях, свесив головы, и - ничего. Тут же под столом лежало несколько собак, а в углу теленок и свинья с поросятами». Вспоминает Розанов и еще одно жилище, ставшее для его семьи временным пристанищем. «У этого крестьянина было две избы,- одна в улицу, другая во двор, с общими сенями и под одной соломенною крышей. В семье были: старик, старуха, три сына женатых и с дюжину ребятишек всех родов и сортов. Нам отвели переднюю. Вся семья перебралась в заднюю, но старик и старуха остались с нами. Изба эта лучше сторожки была немногим, но за то сухая. В ней кругом были лавки, а вверху полати; топилась "по белому"; пол дырявый и грязный-прегрязный, с двумя оконцами в улицу и одним во двор. Я спрашиваю: “Моете ли вы когда-нибудь пол?” - Как же, моем каждый год, к Пасхе!» 

Медик Г. И. Попов в исследовании «Русская народно-бытовая медицина» отмечал, что «обыкновенно даже в лесистых губерниях семья в 10–15 человек, имея две избы, зимнюю и летнюю, ютится зимой только в одной. Если изба хорошо «держит тепло», температура здесь бывает нередко положительно банная и лишь разбавляется струями холодного воздуха, врывающимися через постоянно открываемую дверь. Неблагоприятное влияние такой естественной вентиляции, в смысле возможности простуды, усиливается тем, что при русских избах обыкновенно устраиваются только холодные сени и часто нет никаких, а изба состоит из одной сплошной комнаты, пол которой, кроме печи и полатей, является и кроватью жильцов. Там, где лесу мало, а изба уже поизносилась, в ней холодно, она промерзает и обитатели ее часто хронически дрогнут. Если в первой избе температура достигает 20–26° и выше по Р°, то здесь бывает ниже 10°, а ночью спускается иногда до того, что замерзает вода. Правда, в таких избах, сидя на печи, в шубах, и экономя тепло, иногда стараются закрыть трубу пораньше и “захватить дух”, но за это платятся угаром. Не говоря о тех крестьянских избах, которые топятся еще до сих пор по-черному, многие из них часто содержат воздух удушливый и спертый, а. нередко и зловонный, так как, кроме взрослых членов семьи и маленьких ребят, здесь довольно часто обитают коровы, молодые телята и ягнята, живут курицы и ночуют собаки и кошки.

И. Л. Горохов "Девочка с котятами" (1895)

Совсем другую картину можно увидеть в отчете новгородского корреспондента Этнографического бюро Тенишева. «Художественный вкус крестьян нашей местности не особенно развит. Внутри дома еще любят украшать стены портретами, картинами и картинками, а украшений собственного производства снаружи очень мало. Фигуры и рисунки однообразны и бедны по содержанию. На гребне крыши вырезают грубого конька или петушка. Зажиточные на потолке под крышей иногда устраивают светелки с итальянским окном. Косяки окон некоторые украшают резьбой и красят. Любимые цвета белый, синий, красный, желтый. Зажиточные крестьяне обшивают свои дома тесом, по которому вырезают разные геометрические фигуры, иногда и целые, довольно сложные сочетания из этих фигур. Над крыльцом не редко устраивают крыши, бока сбивают тесом и украшают резьбой. Вот и есть наружные украшения. В последнее время замечается стремление крестьян около своих домов, под передними окнами, устраивать палисадники. Богатые делают эти палисадники тесовые фигурчатые, а бедные из жердей и частокола. В палисадах сажают березки, рябинки — любимые у всех деревья, — маки, подсолнухи. Первое украшение внутри дома — божница, куда ставят «образа» — иконы, иногда покрытые дешевой позолотой. Чаще всего встречаются иконы Спасителя, Божией Матери, Иоанна Крестителя, Георгия Победоносца, Николая Чудотворца и местных престольных праздников. На божницах некоторые хранят венчальные свечи, украшенные цветными бантиками, пучки вербы. К лампадке привешивают сахарное или фарфоровое яйцо, а иногда какую-нибудь фигурку, сделанную из соломы: яйцо, крестик, треугольник, кубик ит. п. Стены в домах зажиточные оклеивают обоями, а бедные — газетной бумагой, разными картинами из иллюстрированных и модных журналов, даже бумажки от конфет и то идут в дело. Как-то жена одной девочке из соседней деревни дала несколько картинок из модного журнала. Вечером того же дня приходят три девочки и один мальчик просить “баской бумажки” (“бас” — украшение). На другой день детей пришло уже целый десяток, а сзади за ними довольно пожилой мужик. А тебе то зачем картинки? — спросила жена. — Да у меня, матушка, уже целая стена оклеена картинками, другую начал». Мужик был очень доволен, когда и на его долю досталось несколько листов моды. В каждой избе можно встретить по нескольку картин. У зажиточных эти картины литографические и хромолитографические, у бедных простые лубочные. Поближе к божнице прибиты картины религиозного содержания, за ними идут портреты Государя, Государыни и других лиц царствующего дома, отца Иоанна Кронштадтского, популярных военных генералов, сказочных богатырей и других лиц. Если в семье есть кончивший курс сельской и другой школы, то его свидетельство всегда висит на видном месте, часто в рамках и за стеклом. На стене встретишь маленькое или большое зеркало, на которое в праздники вешают расшитое полотенце. К потолку иногда привешивают разные фигуры, вырезанные из бумаги или сделанные из соломы. Из фигур, чаще всего встречающихся на украшениях снаружи дома, это коньки или одна голова лошади и петушка. Большинство крестьян предпочитают эти фигуры бессознательно, один глядя на другого. Но один старик объяснил мне и смысл этих фигур. Лошадь самое любимое животное дедушки домового, которому нравятся и изображения этого животного. Дедушка домовой, видя со стороны хозяина к себе внимание, выражающееся в том, что для него делают фигурки животного, благосклоннее относится ко всему дому, в котором он имеет свое местопребывание. Петух — враг всех злых духов. Ведь известно, что черт всякие каверзы может делать только до тех пор, пока петух не пропоет. Столы окрашивают в какую-нибудь краску и вырисовывают на нем разные фигуры, чаще всего круги. Крестьянин, у которого есть самовар, чайную посуду хранит в нарочно сделанном шкафчике со стеклянными дверцами. Внутренние стены чайного шкафчика всегда почти оклеены куском обоев или разными картинками. Стенные часы служат не последним украшением. У богатых с громким боем. В тех домах, где есть девушки, на окнах изредка можно встретить горшочки с геранью; стручковым перцем; петушьим гребешком, иногда вместо цветов в горшочки воткнуты прутики от веника на веточках которых красуются вырезанные фигурами полоски белой или цветной бумаги». Описание относится к концу 19 – началу 20 века.

Пожалуй, одни из самых интересных и документально точных картин, посвященных крестьянскому быту, принадлежат кисти художника-передвижника В. И. Максимова, который сам родился и вырос в деревне.

"Больной муж" (1881)

Мужчина лежит в красном углу

"Кто там?" (1879)

«Красный угол в избе», 1869

«Бабушкины сказки» (1867)

На этой картине можно увидеть лучину.

«Единственный учитель», конец 1890-х годов

«Будущий кормилец» 1869

«Слепой хозяин» (1884)

«Мальчик-механик» (1871)

«Бедный ужин» (1869)

А эта картина поначалу вызвала критику современников. Как так, в названии слово "ужин", а стол пустой. Как ни вспомнишь поговорку "сытый голодного не разумеет".

«Сборы на гулянье» (1869)

А этот сюжет актуален и сейчас. Девушки собираются на гулянья, принарядились и рассчитывают весело провести время. А вот молодой женщине с ребенком придется остаться дома, уже так не погуляешь.

Часть информации взята тут

Засосов Д. А., Пызин В. И. «Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов»

Попов Г. И. «Русская народно-бытовая медицина» (1903)

Розанов А. И. «Записки сельского священника. Быт и нужды православного духовенства» (1882)

Терещенко А. В. «Быт русского народа» (1848)

Митрополит Вениамин Федченков "На рубеже двух эпох"

Мои очерки о дореволюционном быте можно прочитать тут

https://author.today/work/145624

В конце этого поста есть навигация по предыдущим постам