Это была славная охота ))

27 февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля "Фараон", идущего из Смирны, Триеста и Неаполя... О, пардон, это другая история. А моя случилась весной 1992 года. С отцом и его дружбанами улетели мы на весеннюю гусиную охоту, которая особенно хороша на косах вскрывающейся по весне реки Боярки, что в самом центре Таймыра.

В первый же день поставили с отцом скрадок километрах в 7 от отстрельного лагеря, около неширокого, но глубокого ручья, заросшего какими-то кустами в человеческий рост. Навтыкали гусиных профилей под этими кустиками, на оттаявшую глиняную косу и целый день просидели впустую - ни одной даже утки не присело на воду. И только перед самым уходом из кустов выкатились на косу три куропатки. Одну отец уложил наповал, а я стрелял влёт и моя шмякнулась в кусты за ручьём. Пытаясь её достать, раскатал полностью болотники, но перейти ручей так и не получилось. Решил потом обойти его со стороны сопки, с которой он стекал и достать птицу. На следующее утро (или не утро - весной в тех местах стоит полярный день и время суток - величина категорически неопределяемая) отец забрал свое козырное полуавтоматическое МЦ-12 и утопал ставить новый скрадок в другую сторону по реке, где виднелась большая открывшаяся заводь. Мне выдал верный ИЖ-43 с поддутым левым стволом, патронташ с мелкой дробью, четыре патрона с картечью и сказал валить к старому скрадку, собрать профили и принести на новое место.

Надо сказать, к скрадку я особенно не торопился ))). В 14 лет, с ружьём в тундре, в таймырской глуши чертовски интересно. Интересно и, если уж быть откровенным, слегка очково. Я неспешно шагал по сопкам вдоль реки, пинал агрессивных леммингов, вылетающих из своих нор и пытающихся отгрызть кусок сапога. Где-то посередине пути увидел зайца, уныло ковыляющего по цельняку в том же направлении и минут сорок носился за ним, так и не сумев подобраться на выстрел. Зато, бегая за лопоухим чуть отклонился от реки и неожиданно вышел к старой покосившейся избушке в 4 бревна. Побродив вокруг, выяснил следующее: зимовьё покосилось не само. Кто-то пугающе большой просто сдвинул в сторону несколько венцов на середине человеческого роста. Сдвинув, залез внутрь и хорошенько всё внутри перевернул и обосрал. Впервые я тогда увидел две тщательно вылизанные половинки банки из-под сгущёнки. Тот же, кто "открыл" избушку, сжал банку и повернул, разорвав её на две части. Уже уходя, я мельком глянул на дерево, на котором ещё догнивали остатки лабаза и увидел на высоте, докуда мог дотянуться только подпрыгнув, характерные "задиры" - вдоль ствола и один поперёк. Радовало то, что задиры были явно старые и встречи с автором можно было не опасаться.

В итоге, к скрадку я добрался несколько позже, чем рассчитывал. Чтобы было легче ползти от сопок до профилей, я повесил рюкзак, пантронташ и куртку на лиственницу возле самой границы снега, засунул в стволы дробь, а в карман две картечи и побрёл к укрытию, благо был в лётных "ползунках", проваливаться в которых по грудь в рыхлый снег - милое дело, в отличии от куртки, загребающей снег карманами.

Уже подползая к стене веток, которые вчера с отцом втыкали, маскируя себя от неувиденных гусей, я уловил краем глаза какое-то движение в кустах за ручьём, примерно в том месте, где валялась неподобранная куропатка. Очевидно, это был какой-то крупный зверь и, конечно, я сразу же подумал об оленях, которых весной тут должно было быть как голубей на вокзальной площади. Усевшись в сугроб, я переломил, было, двустволку и собрался уже запихнуть в стволы картечь и двинуться за желанным трофеем, но увы. Видимо, вставить патроны я так и не успел, потому, что позже нашёл оба их зажатыми в кулак, а дробь из стволов исчезла.

Над кустами за ручьём, буквально в 50 метрах от меня абсолютно бесшумно возникла большая бурая голова с круглыми ушами и маленькими, тёмными и невыразительными глазами. Странно, но даже с такого расстояния я очень чётко рассмотрел глаза медведя и меня удивило, что они такие невыразительные и совершенно безразличные. Мы оба не шевелились и смотрели друг на друга. У медведя из носа шёл пар. У меня из носа тоже что-то текло. Вероятно, продолжалось это несколько секунд, но мне показалось, что прошло не меньше получаса. Потом голова пропала также стремительно и бесшумно, как появилась и больше я этого медведя никогда не видел. Где-то через минуту ступор прошёл и ещё через несколько секунд я уже был на сопке, рядом с рюкзаком и курткой. Обратный путь к рюкзаку и патронташу занял у меня раз в 10 меньше времени. Я надрезал два картонных патрона, заряженных картечью, приблизительно по линии среднего пыжа, запихнул в стволы и медленно начал выковыривать снег из-под футболки. Было очень тихо и с реки дул тёплый ветерок. Где-то рядом пищал очередной сумасшедший лемминг.  Медленно, озираясь на каждый шорох и стараясь держать в поле зрения ручей и кусты вокруг него, я побрёл обратно к лагерю.

На следующий день, уже вчетвером, вооружившись карабином СКС, мы обошли ручей и выяснили, что медведь топтался вокруг куропатки, но так и не забрал её. Видимо, увидев меня, он тоже порядком смутился и ушёл по прямой линии в противоположном направлении.

Оставшаяся неделя принесла ещё кучу сюрпризов. Все под завязку настреляли гусей, а я натолкнулся на стаю турухтанов, которые с холма выглядят как шумный цветной шевелящийся ковёр. От ледяной воды и утиной крови у меня начисто прошёл дерматит (а может быть авитаминоз, не знаю), из-за которого каждую весну лохмотьями слезала кожа с ладоней. Местный абориген, Афоня, наглотавшись спирта, прицельно палил по моим подсадным пенопластовым уткам из карабина и начисто снёс головы двум из их. Поразительный результат, при условии, что он еле держался на ногах и стрелял метров со ста. Афонина собака, злобная беременная сука, душила леммингов и складывала их кучками около входа в барак, а на третий день ощенилась и стала совершенно невыносимой - норовила покусать каждого, появлявшегося в поле зрения. Жена Афони сварила нам гуся целиком, о чем мы узнали, только сожрав суп и вынув невыпотрошенную птицу с головой и лапами из кастрюли. Вообще, Афоня и его семейка были отличными ребятами. Он показал мне свой контейнер, набитый солёными медвежьими шкурами, а его жена научила добивать уток, сворачивая им шею под крыло или втыкая маховое перо под первый позвонок. Отец поймал в полынье здоровенную щуку и её запекли целиком в глине. А закончилось всё не слишком весело. Меня угораздило попереться по оленьему следу через чертовски длинное озеро и на солнце, отражающемся от снега я спалил себе лицо. Вернувшись в лагерь, вся физиономия у меня была красная и блестящая, как помидор, распухла и местами начала трескаться. От тыканья пальцем в щеках оставались вмятины. Отец занервничал и раздобыл где-то градусник. Градусник показал 40 и родитель пошёл к Афоне. С Афоней они выпили спирта, запустили генератор и включили рацию. Благо, часа через 3 рядом случился хатангский вертолёт, услышавший нашу рацию. Отец загрузил мне в рюкзак битых гусей, запихнул в зависший над площадкой МИ-8 и отправил домой. Мама до сих пор вспоминает, как испугалась и не узнала меня, когда я ввалился домой со зверски тяжёлым рюкзаком и сверкая своей унылой помидорной рожей.

Славная была охота )

Фото не моё )

P.S. Лет через 5, в марте, санитарный рейс, пролетающий над Бояркой, увидел занесённые снегом балки и сел в лагерь. Афоню нашли в остывшем бараке, сидящим за столом с пустым стаканом и початой бутылкой спирта. Судя по еловым веткам, собранным в букет, сидел Афоня за столом с нового года.