Ответ на пост «Свой среди чужих, чужой среди своих»
Прям напомнило старый баян :)
Но еще до того, как мы с папи уехали в Жаючий край, я подружился с мишкой. Он весь был мишка - и родители у него были мишками, и дедушки с бабушками, и прадедушки с прабабушками тоже, наверное. Мишка был очень тисечный, коричневый такой, бархатистый, с круглыми ушками и угловатым фостиком. Все говорили, что он просто прелесть, а не мишка. Но самому мишке хотелось стать котенкой. Даже не знаю, почему. Иногда я даже спрашивал его:
- Скажи мне, мишка, ну что такого хорошего в котенках?
Но мишка только горестно махал лапой и отвечал:
- В котенках? Эх... В котенках все хорошо. Возьми хотя бы...
Но тут он всегда осекался, и никогда не продолжал.
И вот однажды он утром проснулся и сказал папе и маме: "Все, шабаш. Я больше не мишка, а котенка". И, подумав, добавил: "Мяу". Папа с мамой пришли в ужас. "Миша! - воскликнули они. - Какой же ты котенка? Ты совсем не похож на котенку". "Нет, я котенка!" - казил мишка и замяучил еще громче.
Между нами говоря, мяучил он не очень выразительно. Настоящие котенки мяучат лучше. Но мишка был уверен, что он мяучит еще лучше, чем настоящие котенки. "Понимаешь, жайка, - объяснял он мне. - Не нужно большой доблести, что бы мяучить, будучи настоящей котенкой. Это ей от рождения дано, и потому мяучит она механически, без души. И только мишка способен на истинный мяв". "Но ведь ты все-таки мишка?" - робко вспискивал я. "Как бы мишка, - соглашался мишка. - Но на самом деле я, конечно, котенка. В этом стыдно даже сомневаться".
Мишкины папа и мама созвали родственников изо всех окрестных лесов. Приехала сотня мишек. Может, и больше. И все родственники совестили мишку:
- Ну, посмотри на себя, орясина! Из тебя котенка, как из Ростроповича скрипач. Ты же бурый. И уши у тебя круглые. И фост угловатый. И мяучишь ты прескверно. И даже мышей ты не ешь, а только мед. Оставь это дело, мишка, вернись в лоно семьи.
Но мишка смотрел на них покровительственно, и отвечал:
- Ничего-то вы не понимаете, медведи этакие! Уши у меня треугольные, фост - длинный и пушистый, а мяучу я всем котенкам на зависть. И мышей я ем! Ем! Ем! А мед ваш не переношу, вот!
Родственники очень вскузючились на мишку за такие речи. "Если ты котенка, - казили они хором, - то иди жить к своим котенкам!". И мишка ушел жить к котенкам. Сначала он жил там счастливо, мяучил вместе с ними, и даже, преодолевая внутреннюю бяковость, ел мышей. Но котенки все равно смотрели на него настороженно. "Какой он котенка? - говорили они между собой. - Медведь медведем, и фост у него угловатый".
Мишка, конечно, чувствовал, что дело неладно. Ему хотелось переубедить котенков. Он сел и написал поэму "Я - котенка!". Но в медвежьей прессе ее раскритиковали: поэма, мол, слаба, потому что котенки ни на что путное неспособны. А в котенковой написали примерно так: поэма неплоха, но то, что она написала не котенкой, все же дает о себе знать, и что-то некотенковое все же выпирает.
С горя мишка три недели пил медовуху. Потом пришел ко мне и спросил: "Скажи начистоту - я котенка или нет?". Мне очень не хотелось расстраивать доброго мишку, и я пикнул: "Конечно, котенка!". "Хрен! - закричал мишка. - Никакой я не котенка! Фост мой угловатый дает о себе знать! Уши мои круглые выпирают!" - и горько заикался. А потом казил: "Медведь я. Одно слово - медведь. А не котенка никакой...".
И ушел домой, к папе и к маме.
Он шагал по улице, сгорбившись, вытирая лапой слезки. Я смотрел ему вслед из окна, и он мне нравился все больше и больше - даже с треугольными ушами и длинным пушистым хвостом, волочившимся по мостовой.
