Ответ на пост «Вопросы к воспитанию»
После этого поста я вспомнила, после какого случая меня начали немного буллить в общеобразовательной школе. До него помнила, что толкали-пихали до конца началки, но с чего началось - вспомнила сейчас, под сорок лет.
Параллельно с первым классом я пошла в первый класс дополнительной школы, на художественное отделение. До школы и первый класс была обычным ребенком, бегала, смеялась со всеми. К началу второго класса начала сутулиться, врезаться в предметы, перестала бегать.
Мать решила, что вся сутулость и неловкость у меня из-за того, что я или рисую, или леплю наклонившись к столу или мольберту. Забирать из художки она не хотела, ибо всем уже хвасталась, что в семье растет художник. И решила отдать меня еще дополнительно на танцевальное отделение, внезапно для меня.
Примерно ноябрь-декабрь, вечер, за окном темно, я в классе художки доделываю работу, прощаюсь с учительницей и мать меня ведет не в раздевалку, а в класс танцев.
В классе художки мне уже все привычное - вдоль стен столы, посреди мольберты и профессиональные, и наши мелкашные раскладушки. Всюду тряпки, стоят банки с краской, валяются красивые коряги, кувшины, чайники, куски наличников и прочее для натюрмортов - начало 90х, натуру таскают и сами ученики, и учителя. Освещение верхнее тусклое, главным образом свет от тех ламп, которые направлены на композиции натюрмортов. То есть большое помещение, захламленное, в нем мне уютно и приятно с такими же детьми и подростками как я, которые одеты во что похуже, чтобы не замазаться.
И мать меня приводит в танц зал. Это помещение такое же по размеру, как кабинет художки. Но оно пустое и залито ярким светом, из-за чего кажется высотой в дворец (а может, тот зал и был выше), в две стены зеркала во всю стену, в которых я вижу и себя, и девочек, которые пришли на танцы. Девочки все с гладкими прическами, в белых тапочках-чешках, белых майках и воздушных юбочках летают по залу. Я стою у двери, на мне красно-зеленый свитер на вырост, заправленный в пушистые шерстяные рейтузы тоже на вырост, которые гармошкой спускаются в сменку - обрезанные валенки. А на башке клочковатая лохматость, о которую я несколько часов вытирала плохо сполоснутые от краски руки.
Мне тогда было 8 лет и в зеркало я и дома в том возрасте еще не смотрелась с целью оценки своей внешности. Но в том зале моя самооценка рухнула окончательно, когда к нам подлетели те девочки, а мать стала объяснять их учительнице, что я сутулюсь и неловкая какая-то. Учительница поставила меня к тому рейлингу лицом к остальным девочкам и сказала повторять за ними движения, я держалась за этот рейлинг и просто молча плакала. А мать от двери кричала, чтобы я старалась.
Несколько "уроков" так прошли, после нового года мать решила больше не водить меня на "танцы", в общеобразовательной я стала еще ниже наклоняться над партой и вообще старалась быть понезаметней. Потому что то увиденное в большом зеркале убедило меня, что по сравнению с ровесницами и ровесниками я неловкое чучело и лучше мне вообще не двигаться.
Ну и естественно, в школе начались тычки, особенно на физре в случае каких-то командных заданий, потому что я просто не соревновалась или не могла поймать мяч. Открыто не донимали, до конца четвертого класса относились в общем-то получше, чем я сама к себе относилась.
Перед пятым классом наконец был настоящий медосмотр, с окулистом (до того глаза проверяли только в садике), у меня оказался один глаз здоровый, второй -8 с астигматизмом. Выписали очки, я в них стала все рассматривать по новой, пересмотрела фотографии класса, наконец соотнесла себя не только с теми девочками-эльфами в танцклассе, но и с обычными одноклассниками. Поняла, что не хуже других, в пятом классе меня уже не трогали. Хотя освобождения от физры мне не дали, и я так и тупила по прежнему в любых спортивных начинаниях.
Но то время, с середины второго класса по конец четвертого, я помню очень плохо, хотя хорошо помню весь год первого класса и половину второго. А остальные два с половиной года началки существовала в каком-то анабиозе, даже на фотографиях выражение лица в то время у меня совсем недетское. Не затравленное, а как будто обреченное какое-то
