Вспомнилась робкая и скромная Лада, теряющаяся даже от наглого взгляда гостя дядькиной корчмы. Как она переживала и боялась выходить в общий зал в дни большого наплыва, зная, что чужаки не преминут отпустить пару шуточек, а то и распустить руки после кружки-другой хмельного меда. Как она пугалась пришлых, но старалась сделать все, чтобы не обидеть дорогих гостей Фанаса. Куда больше себя, она берегла тепло и семью, что получила в нашей деревне.
Вспомнилась и бойкая Арила, умевшая ставить на место одним лишь взглядом и озорной улыбкой. Как она умудрялась в одно движение показать всем, что здесь никто не посмеет не то что прикоснуться, даже косо поглядеть на нее. Как она рисовала растерянные, довольные и восхищенные улыбки, лишь появляясь где-то в толпе.
В этой же молодухе собралось немного от обеих. Она не была скромна, как Лада, не была пуглива или осторожна, умела огрызнуться или аккуратно и не больно ударить по тянущейся к ней руке, но все же присутствовало в ней несвойственное той же южной красавице опасение, что сальные шутки и ужимки в любой момент могут перейти в более наглое наступление. А судя по отчужденному лицу Сурона – ему не было дела до происходящего в зале. Он был где-то в другом месте. И это-то пугало девицу больше всего.
Я перехватила очередной разнос у молодухи и вопросительно кивнула, ожидая указаний. Она улыбнулась, оглядела меня, все еще подозревая каждого молодца в зале в чем-то непристойном, и махнула рукой в сторону того самого гостя, что больше всех шумел.
- А где красавица? – только и смог удивленно спросить тот, глядя, как я расставляю кружки на стол.
- Теперь я за нее, - я ехидно улыбнулась, собрала пустую посуду на разнос и выпрямилась.
- А зачем нам тут малой? Нам девицу возвращай, у нее пиво вкуснее, - гость скрестил руки на груди и внимательно уставился на меня, будто только от его взгляда у меня распустится волос, а вместо рубахи появится сарафан.
- Пиво одинаковое, - заметила я и оставила мужчину с друзьями удивленно глядеть мне вслед.
Над их столом воцарилась тишина. Никто не ожидал, что кто-то придет на помощь простой девке, работающей в корчме. Оттого им понадобилось не одно мгновение, чтобы привести мысли в порядок, сделать пару глубоких глотков из кружки и задуматься, как поступить с тем, что им подбросил сегодняшний вечер.
- Лихо ты, - заметила девица, искренне улыбнувшись, и попробовала забрать у меня разнос.
- Помогу, - не отдавая его, пояснила я и направилась к кухне.
Молодуха удивленно последовала за мной, махнув паре гостей в знак того, чтобы они подождали:
- Зачем? Людей сегодня немного, я одна справлюсь. А если потребуется помощь – попрошу отца или Гнатку, он пусть и мал, но сноровист, вон как с черной работой управляется.
Она открыла дверь в кухню, впуская меня внутрь. Малец и вправду отлично справлялся с грязной посудой, моя и насухо вытирая ее над большим чаном. Ему едва хватало роста, чтобы доставать до дна, но работа у него спорилась отлично, и стопка простой глиняной посуды быстро росла рядом с ним.
- А ты пусть и странный, но все же гость. Так что поешь лучше и иди отдыхать. Тебе уже постелили на чердаке. Как попросишь – сразу отведут. Говорят – вы идете с самого Славгорода, поди устали уже.
Я отрицательно мотнула головой, составила грязные кружки в чан и оглядела кухню.
Здесь было все так же скромно, как и у дядьки Фанаса – одна печь, пара лавок, стол с подходящим тестом и просыпанной вокруг мукой, кадка с водой, наполовину уже пустая, и вторая у печи, для приготовления еды. Все на своем месте и всего немного, чтобы ничего не мешалось в дни большой наплыва, но всего хватало, когда это потребуется.
- Не устал? – изумленно уточнила девица и настоятельно повела к выходу в общий зал. - Слыхала – ты часть нашей конюшни привел в порядок. А за постель и теплый ужин уберешь и остальную.
Я лишь кивнула и вышла в зал, не желая противиться и так уставшей от применения силы молодухи. Мне и вправду предстоит много работы, стоит просто доесть угощение, убрать все за собой и отправиться в конюшню, чтобы успеть сделать больше прежде, чем сон возьмет свое.
- Ты располагайся пока, отдыхай, как что понадобится – зови меня. Я, кстати, Исконна, - девица улыбнулась, подложила на тарелку небольшой кругляш только что вытащенного из печи хлеба и побежала дальше ухаживать за гостями, которые платят за угощение деньгами, а не работой.
Имя было странным для слуха человека, прожившего большую часть жизни в Срединных землях и лишь одну зиму в Степи. Но звук от него шел такой звенящий и нежный, что очень подходил бойкой девице.
Сурон снова вернул в зал все свое внимание, нагулявшись на просторах воспоминаний. Он оглядел гостей, столы, вслушался в разговоры и бросил на меня настороженный взгляд. Видать, что-то ему все же не понравилось в речах гостей. И мне стоило быть осторожней, когда придет время покинуть зал.
За время моего отсутствия Лихо тоже остался один – другие отправились наверх, чтобы хорошо отдохнуть перед дальнейшей дорогой, предстоящей нам завтра. А вот почему воевода все еще сидел за столом, едва держа ровной свою уставшую спину, было загадкой.
Он бросил на меня растерянный взгляд, что-то прикинул у себя в голове и все же встал. Но не для того, чтобы отправиться на второй этаж, где ему приготовили теплую постель и мягкую перину, а чтобы сесть за мой стол.
- Ты сегодня очень помог нашему отряду, - заметил Лихо, сжимая кружку, будто только она держит его вертикально.
Я спокойно кивнула, принимая слова воеводы, как благодарность, и придвинула к нему тарелку, чтобы подаренный Исконной кругляш оказался прямо перед воином.
- Благодарю, - он улыбнулся, но к тарелке не прикоснулся, продолжая держаться за кружку, как приросший. - Как ты их всех разглядел? И как заставил всех коней остановиться?
Этих вопросов от него я не ждала. И слышать их не хотела – это уж точно. Главным условием моего обитания на одном клочке земли с дружиной является отсутствие желания стать ее частью в качестве воина. И все, что могло заставить окружающих думать иначе, избегалось мной или пряталось так тщательно, чтобы никто не заметил.
Так и тот бой на дороге велся скрытно, пока все были заняты защитой посла и своих лошадей. Пока дружинники занимали оборону от лобового нападения я просто делала свое дело, убирая мешающих. И если все же в запале битвы Лихо это заметил, то сейчас вопросов станет еще больше. И у меня не будет ни сил, ни желания давать на них ответы. Отчего оставалось только молчаливо улыбаться и временами пожимать плечами, стараясь взвешивать любое слово прежде, чем произвести его на свет.
- Ты знаешь, что, если бы мы прошли еще немного вперед, - продолжил воевода, не дождавшись от меня ответа, да и не особо рассчитывая на него. - Они напали бы с тыла? И застав нас врасплох, нанесли бы куда больше урона, чем легкий испуг у лошадей. А ведь отряд закрывали не самые опытные бойцы, которых я туда поставил именно для того, чтобы защитить в случае нападения. Но учел только лобовую атаку.
Лихо нашел в себе силы отхлебнуть немного из кружки и снова установил ее на стол, будто вбил по самую ручку:
- Грош цена мне, как воеводе, если я даже и подумать не смог о защите тылов. Знал ведь, что разбойники весной выходят все чаще и чаще. И все равно не задумался, кого ставить по флангам, а кого в конец. И если бы кони не встали, как вкопанные в тот самый момент, разбойники бы пропустили нас вперед, и нам было бы куда сложнее держать оборону. Ты об этом знал?
Конечно, я понимала, что ударить со спины – это самое разумное решение для тех, кто хочет победить и забрать то, что желает, с меньшими потерями. В памяти еще были свежи воспоминания о путешествии по Степи, о тех разбойниках, что попробовали напасть из-под земли, и том, как вели они свой бой.
Южные тати были то ли жадней, то ли смелей, но они спасаться бегством не торопились. Хоть после это и вышло им боком, все же после сегодняшней стычки они во мне вызвали еще больше уважения.
Северные же разбойники свою жизнь ставили на первое место и не стали бороться за добычу до победного конца, отдавая за это больше, чем у них есть. И все-таки не давала мне покоя мысль, что там, в траве могли быть и другие, готовые напасть в случае погони. Тогда выходит, что они и не глупее, а то и хитрее тех, кто догадался просто закопаться в степной земле, чтобы затаиться до поры до времени.
- Что ж, уже поздно корить кого-то в том, что случилось, - продолжил Лихо, возвращая меня из рассуждений в общий зал корчмы. - Ты вовремя остановил лошадей. И я не буду спрашивать, как ты это сделал. Хоть и интересно было б узнать, как безусый мальчишка смог остановить отряд боевых коней, не издав ни единого звука. Не знай я тебя, решил бы, что они сами почуяли опасность. Но все и одновременно? – он тихо и устало рассмеялся. - Такого не бывает. Обычно они просто начинают строптиво топтаться на месте, а то и пытаются встать в свечку, сбрасывая неопытных наездников. Но вот так вот резко встать на месте и не двинуться до самого окончания боя. Нет, такого просто не бывает.
Я улыбнулась его рассуждениям. Воеводе нужен был собеседник, чтобы высказать все и, возможно, получить поддержку, что он не придумал все это сам. Но, как и в тот день, когда он пришел к конюшне после встречи посла, так и сейчас, держась за пустеющую кружку, он просто искал возможность высказаться, чтобы выпустить эти переживания, чтобы не держать их внутри.
А никто, кроме конюха, не будет его осуждать или после трепаться о том, что юный воевода дал слабину. Ему отлично известно, что слова – моя самая слабая сторона. И потому даже если мне когда-нибудь и захочется поговорить, то точно не о том, что не давало уснуть Лиху в северной деревеньке, где пришлось отдать решение вопроса с расквартировкой нескладному мальцу, не несущему службу в дружине, как ратник.
- Вот чую, что ты непростой конюх, но не могу объяснить никак почему, - воевода прищурился на мгновение и вздохнул. - Ведь правда? Не простой?
Я пожала плечами и снова улыбнулась ему. Слишком много вопросов, на которые не так-то просто дать ответ. Я не была конюхом никогда, как никогда не была молодцем, впрочем, к девицам тоже мало кто меня относил. Мне сложно найти определение – конюх, помощник по кухне, воин, которым я сама себя никогда и не считала… никто даже не мог уверенно сказать чья кровь течет во мне. Южанин ли я, середняк или перемешанная? За последнюю пару зим все так перепуталось и сплелось, что мне впору было самой задать себе парочку вопросов.
Родная деревня с семьей, корчмой, кузницей и братом, лишившимся ног из-за моей робости, ушли куда-то глубоко, стали чем-то призрачным, будто сном. Гадар и Арила, Степь, Саррунда, яркие южные базары, торги и необычная старуха, знающая больше, чем положено человеку, тоже превратились в приятное воспоминание, но не казались мне былью, тем, что происходило со мной. Так кто же я теперь? Как ответить на вопросы воеводы, если только больше запутаю свой путь? И стоит ли их озвучивать, когда Светлые боги дарят мне возможность просто наслаждаться жизнью, вновь обретя братца и заручившись поддержкой славгородской дружины?
И все же у меня была надежда, что хмельной Лихо не вспомнит этой беседы по утру, как и тех вопросов, что терзали его с момента нападения разбойников. Прежде, я никогда не видела его таким. Ни в пору знатных пиров, ни в тот день, когда он заделался сватом для Велимира и опрокинул не одну кружку отличного меда с моим отцом.
Сейчас же усталость, долгая дорога и последние переживания брали свое, вытягивая из воеводы последние силы и сдержанность, обычно царящую во всем его виде. Не было в нем и спеси, что попала мне на глаза первой в день, когда Дажденка перешла к нему. Не было юношеской надменности и уверенности в своей правоте. Хоть и стойкости, покоя, обычной дисциплины, что делали его самым юным воеводой, сейчас не было даже и в помине.
- И молчаливость твоя выше всякой меры, столько люди не молчат, даже самые скрытные. - он выпрямился и озорно поглядел на меня, будто пробуя прикрыть свое беспокойство шуткой.
Сейчас нечего говорить, любой ответ на его вопросы был либо неправдой, либо тут же открывал меня со всех сторон, требуя немедленного ухода из дружинной конюшни. А доброта Лиха не была оплачена сполна, потому стоило еще немного пожить в штанах нескладного мальца.
- И рука твоя, - Лихо протянул так, словно прежде и не видел меня с оголенными плечами.
Будто его это терзало не меньше, чем причина нашего похода на Север. Но только сейчас он решился все высказать, то ли набравшись сил, то ли лишившись главной причины, чтобы промолчать – здравомыслия.
Мне нечего ему на это сказать. И только сейчас меня озарила мысль, что к вспаханному полю на моем плече он тоже имеет какое-то отношение. Не проходи тогда его отряд через деревню, не пожелай Велимир стать частью моей семьи, мне бы не пришло в голову отправиться в новый путь, закончив все дела в отчем доме. Юный воевода, спесивый мальчишка, путающий кобылку с жеребцом, просто молодец, которым так восторгался каждый, кто повстречался в той самой корчме, и поставленный мне то ли в пример, то ли для сватовства, стал одной из причин череды удивительных, пусть и не всегда радостных событий. И мне есть за что благодарить его сейчас, когда он открывается с очередной стороны, неизвестной более никому.
Я спокойно развернула тарелку, взяла все еще теплый кругляш хлеба, разломила его на равные доли и настойчиво протянула одну из них Лиху.
- Вот и сейчас, несмотря на то, что я задал тебе непосильную задачку с конюшней, когда возложил на тебя огромную ответственность за весь отряд, - улыбнувшись начал он. - Ты делишь со мной ту скромную еду, которую сам заработал. Вместо того, чтобы осуждать или ждать от меня благодарность.
- Каждый делает то, что может, - только и ответила я и продолжила ждать, когда воевода примет половину.
- И ты считаешь это справедливым? Всю работу сделал ты, а угощение делишь на нас?
- Мы не даем больше, чем можем, так что ешь и будь за это благодарен.
Воевода удивленно уставился на меня, спокойно ждущую, когда он возьмет свою часть угощения. Ему нужно было поесть не потому, что мне того хотелось. А потому что хмель, укладывающийся у него в животе, к утру попробует вернуться обратно. И это может задержать наш отряд, да еще и покажет Лихо не с лучшей стороны. Оттого я не просила и не объясняла ему всех последствий, что не раз приходилось видеть в дядькиной корчме, а требовательно ждала правильных действий.
Поняв это по-своему, молодец все же взял угощение, оглядел мягкий и белый внутри хлеб, прикрыл глаза от его теплого аромата и откусил добротный кусок, погрузив наш стол в долгожданную тишину.
Исконна, проходившая мимо нас, обеспокоенно оглядела воеводу, перевела взгляд на меня и лишь вопросительно мотнула головой, стараясь не сбавлять шага. От меня она тоже получила лишь отрицательный кивок, означавший, что помощь мне пока не нужна.
Хотя, судя по всему, ее это не удовлетворило. Девица остановилась у стола корчмаря, что-то тихо шепнула и направилась дальше по своим делам, продолжая собирать посуду, чтобы убрать ее на кухню, подальше от расходящихся во хмелю гостей.
Сурон перевел на нас свой спокойный и безразличный взгляд, внимательно оглядел меня, спину Лиха, которая все еще казалась привязанной к широкой лавке, приветственно кивнул мне, будто впервые видит, и продолжил следить за прочими гостями. Что ему сказала девица? О чем попросила? Мне это не было ведомо, но все же теперь за нами приглядывали и это было приятно, хоть и странно.
- Вкусно, - заметил воевода, словно впервые пробует свежий хлеб. - Мягко и тепло. И это тоже очень странно, - он оглядел тарелку с угощением, оставшимся после ужина, меня и продолжил. - Почему тебе всегда приносят только свежее? Почему каждая молодуха, что в пути, что в Славгороде, что на постоялых дворах относится к тебе с такой заботой? Чем ты их берешь? – не дождавшись ответа, его озарила еще одна мысль, которой воевода решил сразу же поделиться. - И не припомню ни разу, чтоб ты гулял с кем-то из дворовых девок. Не ходил с моими ребятами на вечерки и посиделки, не брал никого за руку. И на сеновалах тебя как-то не примечали. Неужели у вас там, на юге, есть какие-то правила или запреты на девок?
Я улыбнулась ему широко и искренне, просто не зная, что ответить на эти забавные вопросы. Его беспокойство перешло какую-то невидимую границу и теперь Лихо просто рассуждал, что его смущало и не сходилось во мне с образом отрока, входящего в возраст мужчины.
Молодухи и вправду мне всегда были рады. Всегда подкладывали самый свежий и теплый хлеб, выбирали лучший кусок мяса или самое крепкое яблоко. Заботились о моем здоровье, принося теплые вещи зимой, будто у меня не было ни денег, ни сил, чтобы на них заработать. А ближе к весне стали ненавязчиво оставлять чаи и настои с медом на лавке у входа в конюшню.
Может, и поглядывали не так, как на всех. Может, и перешептывались за спиной. Но все ж относилась я к ним, как к сестрицам. Отчего всегда получала заботы и тепла больше, чем любой ратник из дружины. И потому-то среди воинов прослыла сердцеедом, а кому-то не давала этим покоя.
И только Лихо приметил, что на заботе и внимании со стороны девиц все и заканчивалось. Не брала за руки? Брала. Но лишь, чтоб перевести, помочь, перенести или подсобить каким-то другим способом. Ни страсти, ни любви мужчины к женщине в этих жестах не было. И он это видел, а другие (хвала Светлым богам) нет. Не терялась на сеновалах и на посиделках, когда другие там красовались? Все понимали это, как скромность и стыд, что я простой конюх, а не славный воин из славгородской дружины. А воевода молчал и наблюдал за тем, как выбираю коней и хлопоты по двору вечеркам с молодухами.
На все у меня были ответы, изворотливые, гибкие, как русло реки, правдоподобные. Но никто, обычно, их и не задавал. Чем меньше молодцев, тем больше интереса к ним. Потому никто и не спрашивал, отчего я лишь улыбаюсь и отказываюсь от прогулок, чтоб покрасоваться перед девками после окончания службы.
А Лихо все примечал. Но молчал до поры до времени, пока усталость и хмель не взяли свое, развязав ему язык.
И сейчас из него бурным потоком лились вопросы. Или, может, ему просто нужно выговориться. И рядом, благодаря Светлым богам, оказалась я, а не кто-то из дружины.
- Эй, малец, а не пора ли тебе на боковую? – выждав еще немного, все же подошел к нам Сурон, - Не думай, что я забуду про уговор и отпущу тебя, не проверив конюшню.
Я улыбнулась корчмарю и кивнула. Он был прав – время позднее, успеть утром до ухода на Север нужно много. Да и Лихо пора отправлять спать, чтобы завтра не он стал причиной нашей задержки.
- Так, может, проводить тебя на чердак? А твоего воеводу к нему в комнату?
- Не надо меня никуда вести, - возразил Лихо, еще крепче ухватившись за кружку. - Я хочу с конюхом по душам поговорить.
Я улыбнулась тому, как хмель быстро смыл крепкую стену сдержанности нашего воеводы и мотнула головой:
- Тогда, можно меня проводить на чердак?
- Оставишь меня здесь? – приподняв бровь, уточнил Лихо. - Уйдешь от серьезного разговора?
- Ты пойдешь со мной, - спокойно пояснила я, встала из-за стола, оглядела блюдо, кружки и добавила. - Но сначала приберу за собой.
Мужчины удивленно уставились на меня, собирающую посуду, пожевывающую кусочек свежего хлеба и уходящую в сторону кухни, будто куда важнее прибрать все, оставив после себя чистое место, а не отправиться спать, уступая дневной усталости и переживаниям, пришедшимся на нашу дорогу сюда.
- Зачем ты все принес? – перехватывая у входа мой хрупкий груз, возмутилась Исконна. - Я бы сама все прибрала.
- Было сказано убрать за собой.
- Но ведь до того, как ты помог еще и мне, - девица тепло улыбнулась и составила стопку в чан, где мальчик все еще намывал посуду, как заводной. - Лучше отдохни хорошенько и помоги отцу с конюшней. Мы столько гостей и денег теряем из-за нее.
Я улыбнулась ей и кивнула, понимая, о чем она хочет сказать. Ее забота была непростой, пусть и искренней. За ней таилась нужда, желание сделать свой собственный труд чуть легче, а жизнь благополучней. И она чувствовала себя должной за ту работу, что я взвалила на себя. А после помощи в зале ей казалось, что и того, что успеется сделать для меня, будет мало.
- Может, подрядить с утра кого к тебе в помощники? - все еще следуя за мной, предложила Исконна. - Все веселей будет. Да и работа пойдет быстрей. Раньше покинете деревню.
- Не нужно. Я справлюсь.
- Но как? Там работы на два дня без передыху. Все намыть – это тебе не каши сварить. Думаешь, мы не пробовали все своими силами прибрать? И не раз. А заканчивалось всегда опущенными руками.
Я отрицательно мотнула головой и последовала к столу, где Сурон пока развлекал Лихо степенной беседой, чтоб тот не начал искать меня раньше времени или вовсе не уснул.
- Эй, малец, - послышалось со стороны столов с нагловатыми гостями. - А не слишком ли ты прыток? Уже, гляжу, молодуху себе приглядел, хоть только вечером в деревню прибыл, - тот самый мужик, что настойчиво пытался ухватить Исконну, встал и принялся надвигаться на меня, как таран, завидевший целую стену. - Тут таких не любят. Чужаки с Юга. Что вы знаете о жизни в наших краях? Вы даже зиму здесь не пережили бы. А по весне, как теплеет земля, приходите и красуетесь куртками с нашивками, оружием и добротными конями, будто вы повелители мира. Чего уставился, малой? - он остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз и тяжело, разъяренно дыша мне в лоб. - Думал, мы съедим это и проводим вас, поцеловав напоследок ваши ратные зады?
Хмель – главная причина всех драк в корчмах. Он уничтожает в людях главное – достоинство, воспитание, сдержанность, понимание. Он ломает лавки мужскими спинами и сносит столы, разбивая посуду, что стояла на них. Он поджигает в людях ненависть друг к другу и подогревает азарт от предстоящей драки. И он находит самый малый повод для того, чтобы каждый смог почесать свои кулаки.
Вот и этому гостю оказалось достаточно одного лишь слова, чтобы сделать свой первый замах и повести за собой друзей, ожидающих сигнала.
В зале воцарилась тишина. Все ждали, как дальше развернется наше противостояние. Высокий, плечистый, крепкий мужчина и малец, что, если посмотрит прямо – уткнется ему в ключицу носом. Неравные противники, неравный исход уже сейчас, до первого замаха. Так думал каждый, но все равно молча ждал, что же случится после моего ответного слова.
Тишина затягивалась. И в ней слышалось дыхание каждого гостя, оставшегося в зале. Они жадно втягивали в себя воздух, замирали на мгновение и выдыхали, разочарованно вбирая следующую порцию. Им хотелось этой драки. Им нужно было почесать кулаки. И мы могли дать им такую возможность.
Чужаки, пришедшие в их земли, усевшиеся в их корчме, и перетянувшие на себя внимание местных молодух – лучший повод для того, чтоб выпустить пар и напряжение, накопленное за зиму, без ущерба для своей деревни. С этими людьми им не жить, не сеять, не убирать урожай и не заготавливать припасы на зиму. Эти люди пойдут дальше. Унеся с собой местное напряжение и подарив радость победы.
Но меня ждут кони, нечищеные стойла, заботы и Лихо, которого нужно утихомирить и заставить поспать, причем, там, где он не попадется на глаза до тех пор, пока не будет готов предстать в своем обычном виде. И потому сегодня я не была настроена принимать бой и поражение в угоду местным хмельным мужикам, неспособным уважать чужаков и соседей.
- Ну? Чего молчишь, мальчишка? Нечего сказать? Правда глаза колет? – не унимался северянин, заводя себя и других, своим вызывающим тоном. - Вы отнимаете у нас наших женщин, бросая их потом, как ненужную, порванную в пути торбу. Вы красуетесь здесь, в стенах корчмы, будто весь мир принадлежит вам. А после уходите, оставляя за собой лишь разочарование, а то и разорение. Хватит уже терпеть тех, кто не умеет ценить, что имеет и чем обладает. Пора дать отпор и прекратить путь на наши земли нежных южан, только и способным, что жрать наш хлеб и пить наше пиво!
Он только замахивался, вкладывая всю силу своего веса в удар, когда я уже оказалась за его спиной. Пусть мужчина был силен, да и хмель давал ему то, что трезвому будет не по плечу. Но на моей стороне стоили ясность ума, ловкость и маленький рост. А также сила, которой никто от меня никогда не ожидал.
Босые ноги в очередной раз послужили мне хорошую службу. Они будто приставали к деревянному, затоптанному за день полу, не давая мне и шанса оскользнуться или потерять равновесие. И оттого движения мои были не только плавными, но и точными, без опаски упасть в любой момент.
Он не успел обернуться, как получил сильнейший толчок в поясницу и неуверенно прошагал вперед, стараясь не упасть лицом на стол, расположившийся на его пути. Хмель брал свое – жесты мужчины, его шаг, движения были исполнены силы, но не могли остановиться, стать точными, более эффективными. Он просто размахивал руками и делал шаги, чтобы найти цель для удара. Он потерялся в этом небольшом зале и, не зная, как еще добраться до цели, чтобы наказать ее за все переживания и обиды, накопленные за зиму, просто тыкался наугад, не находя меня там, где видел еще мгновение назад.
Проворность не была моей сильной стороной до встречи с Гадаром. До ухода из деревни я предпочитала наносить один сильный удар, успокаивая бедокура и возвращаясь к своим делам. Отчего и прослыла странной девкой, выигрывающей любой кулачный бой. Мне не было равных среди тех, кто осмелился испытать свои умения в драке. Не жаловались и те, кто познакомился с полом поближе в корчме дядьки Фанаса. Но старый лекарь научил меня кое-чему еще, давшему теперь возможность использовать свою настоящую силу, не растерянную за время жизни в Степи и пополненную за время службы в конюшне. Он научил меня изматывать противника, не давать передышки и позволять ему охотиться, бегать за мной, искать меня под рукой, чтобы растерять как можно больше сил и быть повергнутым в разы унизительней, чем от одного крепкого удара в солнечное сплетение.
Это была игра, которую придумал для меня старый воин. И она срабатывала каждый раз, когда приходилось сталкиваться с противостоянием в яркой и шумной Саррунде. Стражи ненавидели меня за то, как легко я уходила от их замахов. А я лишь поглядывала на Гадара и подмечала его ехидную, но одобрительную улыбку от каждого прыжка, уворота и пинка под стражий зад.
Вот и сейчас, стараясь измотать хмельного гостя и не дать ему разломать ни одной лавки или стола, я просто уходила от каждого его замаха, убеждая до последнего момента, что стою прямо перед ним.
Все затаили дыхание и просто глядели на большого, разъяренного северянина, не на шутку расходящегося от каждого промаха, и босого, спокойного и почему-то радостно улыбающегося конюха, будто бы танцующего вокруг своего противника. Уворот, тычок, шаг вправо, захват здоровой рукой и толчок, перехват за рубаху, чтобы он не упал на хрупкий стол и резкий разворот, чтобы не быть раздавленной под ним, когда им будет сделан шаг назад.
Тело мое жило само по себе. А я будто стояла вместе с остальными зеваками и наблюдала за неравным боем, где малец вдруг стал тем, с кем и не стоило связываться.
Лихо продолжал сидеть, спокойно глядя на драку, не уходящую дальше очерченного мною же круга, будто за его пределами была пустота или опасность, куда большая, чем удар таким огромным кулаком в голову или под дых. В его кружке давно виднелось дно, но он продолжал крепко сжимать ее, глядя на нас… точнее на меня, на мою довольную улыбку, на добродушие, играющее на лице, и на то, как я не позволяю гостю корчмы сломать что-то или довести остальных до желания вступить в неравный бой.
- Достаточно! – Сурон первым пришел в себя от зрелища, забавлявшего и удивлявшего всех вокруг. - Поигрались и хватит.
Прежде, чем он успел подойти и повлиять на исход боя, мой противник удивленно уставился в пустоту, поперхнулся, попробовал схватиться за воздух и упал на колени, стараясь не задохнуться от удара, пришедшегося ему ровно в солнечное сплетение. Корчмарь сказал – достаточно, значит пора завершать свои игры и прекращать не мною начатую забаву. Калечная рука успела совершить заветный взмах и сила, накопленная за зиму, проведенную в конюшне, восстановленная заботливой Арилой, приученная к борьбе старым Гадаром, вырвалась ровно в тот момент, когда это потребовалось.
Если после этого удара северянин сможет встать, то кроме моей насмешки, ему удастся отвоевать и уважение к его стойкости. Прежде, мне не встречались люди, способные держаться на ногах, не имея воздуха в легких.
Но хмель снова сделал свое низкое дело – он не позволил северянину встать. Он повалил его на бок, заставляя откашливаться, как от крепкого дыма и ловить ноздрями воздух вперемешку с выплевываемыми ругательствами на непонятном мне языке.
Все замерли, ожидая продолжения, которого не будет. Они ждали, когда кто-то из нас совершит последний жест или скажет последнее слово, чтобы остальные знали, что драка закончилась, даже не начавшись, и что всем пора по домам или помериться силами с дохляком, не стоящим внимания доброго мужика.
- Я сказал, хватит, - Сурон вышел в середину придуманного мной круга и широко расставил ноги. - Ванад, забери своего друга и чтоб я не видел вас в моей корчме до конца седмицы. Вы здесь больше нежеланные гости. А пивом пусть вас жены поят. Остальные – расходитесь. Ночь на дворе, пусть дни и становятся дольше, но никто не отменял время для сна. Давайте, собирайтесь и проваливайте. На сегодня я закрываю двери. А ты, - он развернулся ко мне, спокойно ожидающей его слов, внимательно оглядел, будто впервые увидел, задержал свой взгляд на все еще отрытой всему честному люду руке с огромным шрамом на все плечо, слабо вздрогнул и уверенно продолжил. - Иди спать. На сегодня твои забавы окончены. И друга своего забери, что-то он уже не очень хорошо выглядит.
Я обернулась и посмотрела на Лихо, продолжающего загадочно улыбаться и держать пустую кружку в руках, будто для очередного глотка.
Кажется, если память во хмелю его не подведет, то завтра нам предстоит нехороший и очень долгий разговор. После которого мои стопы, возможно, направятся обратно на Юг. Но уже в одиночестве. Однако все это будет завтра, а сегодня мне нужно увести отсюда воеводу и заставить его поспать.
