77.natalia

История первая. Сказка старого сома.

Бульбунарий был нечистью абсолютно не домашней. Более того, выросшей в Сибири, а потому холод переносил даже лучше, чем жару. Снег его не пугал бы, если бы мокрые перепончатые ступни не примерзали к насту. Сидеть же в болоте, в котором обитало всего два мыслящих существа, одно из которых в это время года пребывало в состоянии полу анабиоза, было для молодого водяного смертельно скучно.

На счастье зелёного, у него имелась семья, всегда готовая прийти на помощь и раскрыть гостеприимные объятья.

Митька смастерил для друга сани, похожие на тупоносую лодку-плоскодонку. Тщательно натёртое воском днище прекрасно скользило по снегу, и Бульбуль рассекал на них по сугробам легче, чем пешком по траве, ловко отталкиваясь двумя заострёнными палками, к противоположным концам которых были заботливо приделаны лыковые петли.

***

Зимний лес, конечно, требовал заботы, но не так много, как летний. Леший, памятуя о том, что внуки, хотя и выросли в лесу, но ночным зрением не обладают, старался закончить дела до заката, а потом были долгие тёмные вечера. Ласкотуха старалась приготовить угощение посытнее и повкуснее, но, в конце концов, и они приедались.

Змейка большую часть времени спала в своём термосе на подоконнике, только изредка выбираясь в сени поохотиться. Дусино времяпрепровождение отличалось от Ши-шиного только местом дислокации. Кошка любила спать на Маринкиной кровати, спрятавшись за подушкой. Только жизнерадостный Васька, казалось, не замечал разницы между зимой и летом. Он таранил входную дверь своим широким лбом и выбегал на улицу, напуская в сени холода. Вдоволь наскакавшись и вывалявшись в снегу, леопард просил, чтобы его впустили обратно громким мяуканьем и царапанием двери.

Были, конечно, снежки и катание с горок. Иногда заходил Антон, успевший уже обзавестись невестой – хороших парней в деревне расхватывают быстро. Однако девушку в сторожку Тоха приводить не решался. На зимние каникулы должны были приехать Вадик, Кирилл и, конечно, Миха, о чём Марька помнила особенно.

А там и весна не за горами – заметно прибавится день, начнут подниматься соки по стволам деревьев. Чаще будет показываться Солнышко, обновляющийся лес потребует большей заботы.

Но сейчас шёл декабрь, самый тёмный месяц в году, и вечерами это особенно чувствовалось.

Дед в пол уха слушал бубнёж телевизора, лёжа на печи, ласкотуха занималась своим бесконечным рукоделием. А вот молодёжи было скучно. Игры, которые они придумывали в детстве, теперь уже не занимали, телевидение и интернет с их бесконечными зимними перебоями сети, тоже надоели. Потому-то вечерние визиты Бульбунария стали настоящим событием, которого подростки ждали с нетерпением.

Как-то раз Бульбуль рассказал историю, услышанную им от сома, и с тех пор сказки сома стали любимой зимней традицией.

Леший сказки рассказывать не любил, потому что боялся напугать внуков событиями своей жизни. А те, которые можно было рассказать, давно уже запомнились наизусть. Ласкотуха – по старости – мало что помнила. А главное – и для одного, и для другой это были не сказки, а истории из жизни. Ну, кому из людей, если ему вдруг было бы дано жить так долго, захотелось бы вспоминать, как он триста лет назад огород городил, или погреб копал? Да также, как и теперь.

Нет, конечно, жизнь менялась, особенно два последних века, но об этом дети знали чуть ли не лучше, чем старики: телевизор и ноутбук (спасибо цыганам) в доме имелись.

***

Бульбунарий угостился свежей рыбёшкой, которую Митяй специально для него ловил в проруби (река, в отличие от болота, на зиму покрывалась толстой коркой льда), закусил мочёной брусникой и уселся на бочонок подальше от печи, накрывшись конёвым одеялком, заботливо смоченным ласкотухой в холодной воде.

Васька улёгся ему под ноги, стоически снося капли воды, падающие на него с одеяла, Маринка с Митькой забрались с ногами на деревянную кровать. Ласкотуха заняла своё законное место на сундуке, и даже дед слез с печи и уселся на лавку возле стола.

Оценив оказанное внимание, Бульбуль выдержал эффектную паузу и начал рассказ.

***

Когда сом ещё резвился со своими братьями и сёстрами, такими же, как и он, мелкими рыбками возле надёжного укрытия под корягой, озеро, в котором он вылупился, было большим, просторным и очень живописным водоёмом. Располагалось оно также, как и сейчас – на окраине большого села.

Селяне в те времена относились к озеру бережно. Во-первых, знали цену воде, во-вторых, верили в неминуемое наказание за неуважение к силам природы. Суеверия-то не всегда вред приносят.

Для домашней водоплавающей птицы водоём был глубоковат, а вот воду брали и для скотины, и на полив, и для собственного пользования. Ну, и рыбалка, конечно. Хорошая рыба в озере водилась.

Со временем, когда самые резвые и любопытные сестрёнки и братишки сома начали отплывать далеко от родной норы, они с удивлением стали замечать необыкновенные явления. То там, то сям в разных местах озера прямо сверху, можно сказать «с неба», спускалась еда и повисала в воде, будто бы ожидая, чтобы её проглотили. Любопытные сомята начали устраивать засады, карауля удивительную еду, и, наткнувшись на оную, бросались наперегонки, чтобы первым схватить диковинный трофей.

Но небесная еда, как оказалось, обладала ещё одной тайной…

Удачливый охотник, захватив добычу, взмывал к самой поверхности воды словно влекомый неведомой силой, и исчезал. Некоторое время его не было видно, а потом он с тихим плеском возвращался в водоём, и, придя в себя, хвастался, что побывал на небе.

Конечно, глупышкам было невдомёк, что рыбаки выпускали обратно такую мелочь, давая ей возможность подрасти, а так как вылазки эти совершались в обход строгого маминого запрета, то и спросить, что к чему было не у кого.

Время шло, и подросшие охотники, взмывавшие в небо, перестали возвращаться обратно. Оставшиеся сомики пытались угадать, что же случилось с их братьями. Некоторые предполагали, что там, на небе, много вкусной еды и братья просто не хотят возвращаться. Другие говорили, что родственников съели большие небесные рыбы. Споры доходили до потасовок, и молодые сомы плыли к матери в надежде что та их рассудит, но мать только смотрела вверх своими грустными глазами и молчала.

Наш сом был мечтателем и философом. Никогда не успевая догнать братьев и сестёр, он начал задумываться, зачем вообще нужна эта кутерьма. Еды в озере было достаточно, азарт погони его не привлекал. Сом любил рассуждать и наблюдать. А ещё ему нравилось разговаривать с мамой. Мама рассказывала ему много интересных историй и объясняла то, до чего сам он додуматься не мог.

Вот и эту печальную сказку рассказала сыну мать одним осенним вечером, перед отходом в зимнюю снулость. Случилась эта история, когда сомиха сама была очень молода.

***

Тем далёким летом, в одну не прекрасную ночь, в озере поселилась навка.

Утопленники в водоёме появлялись и раньше, некоторые из них становились нежитью. Но прежние мавки, навки и русалки уходили в реку или болото, поближе к таким же, как сами. А эта осталась.

Днём плавала под водой, отдыхала в водорослях, а ночью выходила на поверхность. Навка облюбовала себе укромный бережок, закрытый с трёх сторон густой зеленью, и выбиралась на него в темноте. Как и положено, расчёсывала волосы гребнем из хребта большой рыбы и пела свои тоскливые песни.

Чернобог наделяет девушек, ставших нежитью, сказочной манящей красотой, даже если при жизни они таковой не обладали. Нужно это для того, чтобы детям Нави сподручней было губить души жителей срединного мира.

Но навка никого губить не хотела. Она и навкой становиться не хотела. Девушкой при жизни она была тихой и скромной. Доведённая до крайней точки отчаяния, она думала только о смерти. Чёрной, ласковой смерти, которая прекратит все её девичьи страдания и подарит забвение. Но мир решил иначе. Видно, за грех свой непрощённый получила она вечное существование, одиночество и бесконечную горькую тоску.

Мстить навка не стала, кому мстить, коль сама виновата. Даже пару раз подтолкнула к берегу потерявших уже всякую надежду тонущих бедолаг, которые, впрочем, ничего так и не поняли. Людей она не только не беспокоила, но и избегала. Однако, несмотря на всю предосторожность навки, местные нежить в озере прочуяли, и вскоре по селу распространились слухи о таком из ряда вон выходящем событии.

Селяне качали головами, крестились и даже привешивали кресты к вёдрам, которыми черпали воду. А после заката водоём и вовсе обходили стороной.

Зиму перезимовали, слава Господу. А к лету о страхах подзабыли, снова стали рыбачить и купаться, особенно молодые и пьяные, те, кому и сам чёрт не брат. Ну, а как не купаться-то, жарко ведь.

И надо же так случиться, что люди в озере тонуть начали чаще, чем в другие годины. И кому объяснишь, что нонешнее обильное весеннее половодье размыло дно в той части озера, где бил исконный ключ, и тот забил ещё шибче. Холодная ключевая вода сводила ноги несчастным, подплывшим слишком близко, и они камнем шли ко дну.

Но это ведь надо мозгами раскинуть, чтобы понять. Куда как удобней всё на нечисть свалить.

Перебрал охотник с горячительным зимой в лесу, уснул под деревом, да и замёрз. Кто виноват? Леший злобствует. Не разглядел грибник или ягодник, увлёкшись добычей, под ногами хлипкую почву, увяз в болоте – ясно дело, водяной бедокурит. Угорел кто по вечной пьяной беде в бане – обдериха прибрала. А кто же ещё?

Вот и тогда виноватого враз нашли. Село загудело, взъерепенилось, стали кумекать, что делать. В местном храме лбы об пол расшибали. Да только что же тут придумаешь? Озеро не сожжёшь и не засыплешь, нежить не выловишь, на то она и нежить. Так на проклятиях и застряли.

***

Молодой местный парень Степан сидел на бугорке возле самой воды.

Раскинувшееся перед ним безмятежное водное пространство дышало таким покоем и умиротворением, что хотелось погрузиться в него с головой, стать его частью. В предзакатных лучах солнца вода играла разноцветными бликами. На поверхности, спрятавшейся в густой сочной траве противоположного берега заводи, благоухали свежестью нежные кувшинки. Тени от прибрежных кустов и деревьев старательно тянулись к середине водоёма, собираясь в скором времени поглотить его полностью.

Но Степан знал: эта благодать обманчива, в озере поселилась смерть.

Старшие братья и сёстры парня уже обженились и жили своими домами. Батя умер пару лет назад, сдюженный непосильным трудом и непомерным пьянством. Степан остался с матерью, младшей сестрёнкой и братом-погодкой.

Стёпка любил брата, с самого детства они были вместе. Вместе росли, вместе играли, вместе трудились на бесконечном поприще крестьянского быта. А теперь брата не стало.

В самом конце мая Федя утонул. Задурачившись на берегу с другими парнями, Степан не заметил, как и когда брат исчез под водой. Никто не услышал ни малейшего вскрика. Когда Феди хватились, Степан до посинения нырял под воду, но ничего так и не смог увидеть в заросших водорослями тёмных глубинах.

Брата выудили баграми. Синего, окоченевшего, скрюченного так, что еле удалось разогнуть, чтобы положить в гроб.

Мать убивалась, сестрёнка рыдала, а у Степана в груди словно водрузилась раскалённая кочерга, которая не давала ему есть, пить, спать, дышать. Каждый вечер он приходил к озеру и сидел на берегу до заката, пристально глядя на темнеющую воду, как будто хотел отдать той всю боль, которую она ему причинила, или забрать то, что она отняла.

Навка сразу приметила парня, почуяла его нетерпимые страдания, так перекликающиеся с её собственной тоской, и ниточку связи с этим живым, крепнущую с каждым вечером. Она стала осторожно выныривать из воды поближе к тому месту, где обычно сидел Степан. Осторожно сквозь заросли камыша разглядывала его лицо.

Навке очень хотелось утешить парня, сказать ему что-нибудь доброе, но она боялась, что человек не поймёт её порыва. Слишком хорошо она знала, как её не любят и боятся.

Но, несмотря на все девичьи опасения, обнаружить себя ей всё-таки пришлось.

Тот вечер был ненастным, ветер терзал и гнул деревца и кустарник прибрежной зоны. Хрупкие ракиты бросались ветками, а по поверхности воды хлестали мелкие, но частые косые нити дождя. Навка даже подумала, что парень сегодня не придёт. Но он пришёл, молча, как всегда, встал на берегу, сжатый, словно пружина. В глазах его чернела пропасть.

Медленно, как во сне, занёс ногу над водой, будто бы собирался шагать по водной глади. И, не успела навка опомниться, парень упал в озеро. Несуществующее сердце девушки болезненно сжалось. Она не могла, не могла позволить этому человеку повторить свою ошибку, и в следующее мгновение навка нырнула вслед за парнем, обвила руками так непривычно тёплое тело и повлекла к поверхности.

Когда голова ничего не понимающего Степана показалась над водой, он начал надрывно кашлять, вяло перебирая руками и ногами. Однако, увидев рядом с собой бледное лицо, почти светящееся в темноте, хрипло заорал, забыв о кашле, задёргался, вырываясь, и, проявив поистине кошачье проворство, быстро вскарабкался вверх по размокшему от дождя берегу.  Домой парень бежал не оборачиваясь.

Навка не винила себя, она знала, что всё сделала правильно, но менее горько ей от этого не становилось. Она была уверена, Степан больше не придёт.

Тот же, вернувшись домой, не сказал никому ни слова о случившемся. Мать и так боялась, что сын умом тронется после гибели брата. Промокшую до нитки одёжу Степан списал на непогоду, а настроение своё ему давно объяснять не было нужды.

Два дня он не выходил за околицу родного дома. Вечером третьего же не выдержал. Слишком много появилось вопросов, которые страшно жгли и без того измученное сердце. Стёпка понял, что если не получит на них ответа, то изведётся совсем. А потому, подавив сковывающий страх снова направился к озеру.

Оказавшись на берегу, он долго ждал, пристально вглядываясь в заросли травы, но ничего не происходило. Тогда, собравшись с духом, Степан тихонечко позвал:

- Эй! Покажись! Я не стану кричать, обещаю! Мне с тобой поговорить надо…

Совсем близко раздался тихий всплеск, из воды показалась голова. Степан дёрнулся, навка подалась назад. Стараясь унять охватившую его дрожь, Стёпка молча смотрел на красивое лицо и белые плечи утопленницы, обрамлённые мокрыми волосами. Девушка первой нарушила молчание. Не смея поднять глаз, она сказала:

- Знаю, о чём спросить хочешь. Не я твоего брата утянула, это всё ключ холодный. Я живых не губила, даже спасала кого могла, как вот тебя давеча. А брата твоего не сумела, больно быстро его смерть взяла. Видно, сердечко от студёной воды захолонуло.

Тяжело вздохнув, Степан опустил голову, не зная, чего больше принёс ему этот ответ – боли или облегчения. Но, вспомнив про второй вопрос, снова поглядел на навку.

- Все утопшие в озере остаются? – Сиплым голосом спросил он.

Девушка подняла на него взгляд, в свете месяца глаза влажно сверкнули. Она отрицательно помотала головой.

- Твоего брата здесь нет. – И, опомнившись, добавила: - Это хорошо! Плохо быть живым мёртвым, как я!

Парень осел на землю. Навка подплыла поближе.

- Не убивайся так, - попросила она. – Ему там лучше, чем тебе.

- А ты это откуда знаешь?

- Люди говорят.

- Люди… - Степан отвернулся.

***

С того вечера навка виделась с парнем постоянно. Каждую ночь Стёпка проводил у озера.  Давно не имевший возможности выговориться, он рассказывал и рассказывал девушке о брате, вспоминая и радости, и беды, пережитые ими вместе.

Навка впитывала каждое слово, стараясь утешить Степана и взять себе часть его боли. И боль того действительно отступала. Вскоре он начал говорить о смерти брата спокойнее, с тихой грустью, и всё больше стал рассказывать о жизни в деревне. Девушке было интересно всё. Она осмеливалась уже выходить из воды стыдливо прикрываясь волосами, и садиться рядом с парнем на берегу.

И, что ж тут поделаешь, дело-то молодое, настал час, когда уста их слились. Губы утопленницы – о чём, впрочем, Степан и не думал уже, - не показались ему неприятно холодными, а объятия подруги и вовсе горячили тело лучше крепкого вина.

Ночи для Степки стали такими же жаркими, как и дни, дни, которым он так горячо желал поскорее закончиться. Когда Солнце, наконец, скрывалось за лесом, парень, сгорая от нетерпения, бежал к озеру, где его ждали не менее трепетно.

***

Бульбунарий замолчал, потянулся, слез с бочонка прямо на задремавшего Ваську, который от неожиданности дёрнулся всем телом. Однако зелёный, не обращая внимания на разбуженного леопарда, мокро протопал до ведра, зачерпнул целый ковшик воды и с удовольствием напился, вылив остаток себе на голову.

Дед неодобрительно посмотрел на образовавшуюся на полу лужицу, но промолчал. Ласкотуха, покинув сундук, начала затирать воду тряпкой. Митька заёрзал на месте.

- А дальше? Ну пожалуйста!

- Что, интересно? – Довольно спросил ничуть не смущённый Бульбуль, вскарабкавшись обратно на бочонок.

- Конечно, интересно! – Досадливо проговорила Марька, - рассказывай!

Но вредный водяной дождался, когда бабка вновь усядется на свой сундук, и только после этого продолжил.

***

Погружённый с головой в свои чувства, Степан ничего и никого вокруг себя не замечал, в отличие от всех остальных селян. Да и как иначе на селе могло быть? Стали земляки парня взглядами провожать, да между собой обсуждать.

Кто считал, что тот себе подругу нашёл из местных, гадая, на кого подумать, кто решил, что рассудком бедолага подвинулся и с утопшим братом ходит разговаривать. Но были и те, кто про нечисть вспомнил.

Проверять, однако, не решались – боязно было – да и уставали люди за день, лето, как ни крути, работы много. Только ясное дело, что пуще всех мать Стёпкина волновалась: сын-то домой с петухами возвращался, день совсем осовелым ходил, а к вечеру глаза гореть начинали и взор всё в сторону озера окаянного воротился. К кому ещё было обратиться бедной женщине?  Если бы муж жив был, это другое дело, а так…

Обратилась вдова к батюшке сельского прихода, во всём ему пожалилась, все свои опасения рассказала. Батюшка, как и полагается, внимательно выслушал прихожанку, да и велел сына к заутрене воскресной привести.

Как уж мать Степана уговаривала, про то нам не известно, да только уломала сына, отстоял он заутреню. А уж после проповеди священник его и заловил.

- Что же это ты, Степан, службы не посещаешь? Али требы у тебя нет к Господу обратиться?

Стёпка как мог выкручивался, но тайны своей священнику не выдал. Да только тот так просто отступать не собирался, про походы к озеру заговорил. Пришлось врать парню, что, мол, по брату скучает и утраты забыть не может. Вот, дескать, по той причине озеро его и влечёт.

Священник-то не дурак был, вид сделал, что поверил, только на службы Степана ходить обязал. А про себя решил дело этого так не оставлять, и на следующую же ночь не побоялся и проследил за малым. А проследив, обрадовался.

Давно уже люд сельский священнику, что называется, глаз колол – мол, десятину исправно платим, а ты народ от нечисти оградить не можешь! Какой же ты после этого Божий посредник? А тут она – нечисть эта – сама в руки идёт, да ещё и в чужие! Чужими-то руками, как известно, жар загребать приятнее.

Медлить не стал, другим же днём сам к Степану наведался, да к стенке того и припёр. Сказал, что всё про него знает, что сам Диавол в образе девки срамной, нечистой, душу Стёпкину искушает. А он – батюшка, на страже душ невинных стоять обязан, а потому не позволит такому хальству в своём приходе твориться.

Горячо Степан оправдывался, клялся, что навка та хорошая, про спасенных ей людей рассказывал, да про ключ подводный холодный, но священник твёрдо на своём стоял:

- Бесы тобою крутят! Гляди, Господь разгневается, накажет! Да и односельчане прознают – проклянут! Сам не желаешь от дьявольского наваждения избавиться – люди добрые помогут!

И, не дожидаясь Стёпкиного прозрения, батюшка на следующей же проповеди прихожанам объявил, что знает кое-кого, кто с нечистью якшается. А стало быть, ежели этот кое-кто за ум не возьмётся, да в делах своих богомерзких не раскается, то, видно, придётся всем миром навалиться и душу его пропащую спасти.

Как добрые люди душу его спасать будут, Степан очень хорошо себе представлял. Ладно ещё, если его одного на вилы поды́мут, а то ведь могут и в дому́ спалить, да со всеми домочадцами – на всякий случай. Страшно стало парню, аж в животе похолодело при мысли, что до спасения этого дойдёт. Сельчане на него и так уже зверьём смотрели, да восле́д шипели. Тут только клич кинь – и всем скопом накинутся, а клич-то того и гляди, с чьей-нибудь глотки да сорвётся. Не дай Бог ещё какой бедолага утопнет, народ не остановишь.

Навке Стёпка рассказал всё как есть. Уговаривал уйти подальше в лес, в болота, объяснял, что не справится им с людской злобой, но та только плакала и умоляла не гнать её, клялась, что и ночи без него – любимого, не продержится. Обещала всех тонущих спасать, да на глаза людям не показываться, звала с собой, коли ей уже уйти придётся.

А ему боязно было в лес, не нежить всё-таки, да и дом оставлять не хотелось. Оно, может, братья старшие о матери с сестрёнкой и позаботятся, а самому Степану как жить? Сердце, небось, изболеется, да ещё с нечистью!

Навка, плача, обнимала его своими нежными руками и прижималась всем телом. После этого слова у парня застревали в горле, а мысли улетучивались, и появлялись только после возвращения домой. Тогда батюшкино предупреждение снова повисало над головой занесённым топором.

А вот сам батюшка зря времени не терял, и, пока Стёпка зазнобу свою уговаривал, с народа деньги собрал. На эти деньги всем селом заказали кузнецу изготовить серп из серебра, жертвенный с зазубренным краем. Серп этот поп лично освятил, после чего саморучно Степану передал. Ничего при этом служитель Божий не сказал, только в глаза парню посмотрел пристально. От взгляда такого повеяло костром святым, да послышался треск лопающейся кожи. Его, Стёпкиной кожи.

Наступившей вслед за этим событием ночью Степан любимую уговаривать не стал, только обнял её крепко и целовать начал так, как только в последний раз целуют. Ничего не заподозрила девушка, обрадовалась, растаяла в объятиях желанных.

А когда она, блаженно прикрыв глаза, откинулась на шёлковую прибрежную траву, достал парень из холщового мешка серп, да и отсёк красивую головку от белого тела подруги.

***

Бульбунарий замолчал, оглядывая проникновенным взглядом присутствующих.

Митька, вытянувшись в струнку, ронял из широко открытых серых глаз крупные слёзы. Маринка, закусив губу, отвернулась к стене, пряча заплаканные глаза. Даже ласкотуха как-то особенно сосредоточенно считала петли уже довязанного носка. Один только дед, глядя в стол, кивал каким-то, только ему известным мыслям.

Бульбуль помолчал ещё немного, наслаждаясь произведённым впечатлением и продолжил рассказ.

***

Ношу свою страшную Степан в дом не понёс, оставил в сараюшке, что у самой двери, и как был, не раздеваясь, на кровать повалился. Только не спалось извергу этой ночью, не брал сон. Ноги, руки от жути сводило, а в голове стон навкин продолжал звучать – последний, удивлённый.

Не свет, не заря вышел лиходей во двор, да поклажу давешнею из сарая достал. То ли убедиться в содеянном хотел, то ли в последний раз лицо любимое увидеть. Раскрыл мешок – а в нём тина болотная в мутном студне плещется. Совсем худо Степану сделалось, поджилки затряслись от страха, что батюшка ему не поверит.

Разбуженный священник долго разглядывал содержимое холщового мешка на церковном дворе. Принюхивался, задумываясь. Потом вспомнил что-то, и сходил в притвор. Вернулся, неся в руках склянку со святой водой из самой исконной земли, привезённой паломниками. Осторожно, дрожащей рукой брызнул драгоценной водицею в мешок. Зашипела муть окаянная, задёргалась. Батюшка облегчённо перекрестился.

Степана похвалил, сказал, что верит теперь- добрый тот христианин, но епитимью наложил, конечно, что б впредь неповадно было.

На первой же после этого дня службе батюшка объявил прихожанам, что нечисти поганой больше в селе нет. Что справились они всем миром да Божьей помощью, и что так впредь и должно быть. Только запретил поп купаться в том месте, где ключ бил, а почему – не объяснил, однако. Да людям на радостях и не до вопросов было.

Всё бытьё в селе своим чередом пошло, вот и Стёпка стал понемногу к прежней жизни возвращаться. Днём работал как вол, ночью стонал птицей-выпью. Люди мать его успокаивали, говорили ждать нужно и молиться, что бы бесы сына в покое оставили. На том все и сходились.

Вот и ещё одну страду сдюжили, а за ней ещё одну зиму встретили. Разговоры про нечисть давно поутихли, сплетницы и сплетники вернулись к обычному перемыванию косточек односельчанам. Стёпкиной семье доставалось не больше и не меньше других, всё честь по чести.

Только вот поздним вечером последнего воскресенья масленицы в дверь их дома постучали. Младшая сестрёнка побежала открывать. В тот день на материны блины приехали старший брат Степана с брюхатой молодухой и сестра, решившая в последний день масленицы отдохнуть от мужа и детей. Гости в блаженной дремоте расположились в горнице. Возвращаться этим днём никто не собирался – темнело всё ещё рано. Да и обильное материно угощение не пускало в дорогу.

Девочка распахнула дверь и замерла на пороге. Прямо перед ней, на грязном, кое-где подтаявшем мартовском снегу, стояла абсолютно голая женщина, прижимая к себе голенького же младенца. В темноте тела их словно бы светились. Маленькая хозяйка не успела ещё ничего сказать, когда неожиданная гостья наклонилась и поставила ребёнка на снег. А тот, несмотря на то, что имел от силы дня два от роду, шустро побежал на своих кривых ножках прямо к двери.

Девочка охнула, машинально наклоняясь к младенцу и одновременно переводя удивлённый взгляд на женщину. Только сейчас она поняла, что у женщины нет головы.

Обеспокоенный долгим отсутствием сестрёнки, Степан вышел в сени и в ужасе шарахнулся назад, сильно ударившись спиной о стену, не почувствовав этого. Следом за ним появилась мать и закричала страшно, бросаясь к распростёртой на полу дочери, руки и ноги которой подёргивались в конвульсиях. К шее девочки присосалось, урча, какое-то существо, отдалённо напоминающее грудного ребёнка.

На крик матери прибежали брат и сестра с невесткой. Женщины заголосили, вжавшись, как и Степан, в стену, а брат, быстро сообразив, кинулся в чулан за топором. Когда он вернулся, девочка уже не подавала признаков жизни, а маленькое чудовище с небывалой мощью терзало из последних сил защищавшуюся мать.

Мужчина закричал и замахнулся топором, который со всей силы врезался в низкую потолочную балку. Крик оборвался. Колун, слетевший с топорища, ровно посередине расколол бра́тову макушку.

Сестра грузно, плашмя упала на пол без чувств, молодуха, согнувшись пополам, обхватила руками свой живот, мыча от боли. А жуткий младенчик, покончив с матерью, обернулся на Степана, плотоядно улыбнувшись своим окровавленным ротиком. Степан тяжело опустился на колени.

***

В самую последнюю ночь масленицы в селе случилась страшная беда – без видимых причин, в одночасье загорелся дом. Пламя поднялось так быстро, так жутко ревело и стонало, что выбежавшие из своих домов соседи боялись подойти близко. За считанные минуты жилище сгорело словно стог сена, и рухнуло, погребая в раскалённом чреве всех, кто в нём был.

И хотя огонь не нанёс никакого ущерба соседним строениям, потрясённые крестьяне долго не могли успокоиться. Тем более, что некоторые селяне, разбуженные той ночью криками и заревом пожара, говорили, что видели кое-что небывалое: по просёлочной дороге в сторону леса шла обнажённая женщина с грудным дитём на руках. Кое-кто даже уверял, что у женщины не было головы.

***

Повисла звенящая тишина. Даже Васька, очевидно, почувствовав всеобщее напряжение, перестал храпеть.

Ласкотуха, мстительно поджав губы, распускала носок. Наконец, Митька нарушил молчание.

- А с младенчиком что потом стало?

- Что, что, - вдруг заговорил леший, - знамо дело, что! Кол ему осиновый промеж рёбер воткнули. Только это уже опосля было, сперва-то он много делов натворить успел. Чего же хорошего от живого и мёртвого родиться может? Никого не щадил, ни люд, ни скотинку. Сельчане тогда шибко разбушевались, церкву сожгли. Потом, конечно, раскаялись, всё у них так, новую построили. Священника им нового из епархии прислали. Старый-то ушлый был, сбечь успел, так никто и не знает, что с ним потом сталось.

- Так, вроде, сороки трещали, что в болоте он утоп, - неожиданно вступила в разговор ласкотуха.

- Не-е-е, - протянул дед, - если бы в болоте, я бы знал, точно!

- Так, может, не в нашем, в чужом каком? – Предположила бабка.

- Может-то оно может, - согласился старик, - да только сорокам у меня веры нет, врут больше.

Бульбунарий помолчал с минуту, переваривая неожиданное продолжение собственной сказки. А потом вдруг вспомнил о Лобасте, представив себе, какой переполох она поднимет, если, проснувшись не обнаружит в болоте своего подопечного и засобирался. Он скинул с плеч уже полусухое одеялко и положил его на лавку. Затем мимоходом выгреб из стоявшей на столе плошки оставшуюся бруснику и зашагал к выходу.

Семья столпилась в сенях, провожая родственника. Митька обнял друга на прощание, Маринка махала рукой, приглашая зелёного заходить почаще, а ласкотуха шептала напутственные обережные камлания. Леший, стоя позади всех, бурчал, чтобы прощались поскорее, не то внуки простудятся и холода в дом напущают.

Васька выскочил провожать Бульбуля. Играючи, он настырно пытался зацепить скорые сани своей когтистой лапой, но далеко от дома отходить не стал.

Не кошачье это дело – далеко от дома уходить.

Леший старался спасти не погибшие ещё деревья. Маринка, теряя последние силы, отводила всё учащающиеся обвалы стволов и веток. Васька, прижавшись к земле и опустив морду, цеплялся когтями за корни. Ласкотуха жалобно стонала. А в непрекращающихся всполохах молний, как в мигании стробоскопа, прерывисто двигалось огромное белое нечто, размахивающее могучими руками. Невероятно длинные обвислые груди как гири болтались из стороны в сторону.

Эта нереальная картина предстала пред взглядом обалдевшего Бульбунария, который примчался на помощь, как только завидел зарево над лесом.

Ветер стих также внезапно, как и налетел, унеся последним своим порывом бо́льшую часть дыма. Гроза, громыхнув пару раз напоследок, стала перемещаться на запад. Марька не сразу заметила, что лобаста опустила руки и ошарашенным взглядом смотрит куда-то вниз.

- Какой хорошенький! – Вдруг проговорила гигантша совсем тихим голосом.

Бульбуль слегка сдал назад, но в следующую секунду лобаста, присев на корточки, сгребла зелёного своими длинными руками. Бедолага сжался в комок, однако не предпринял попытки освободится. От удивления даже ласкотуха перестала стонать.

- Да я ведь, почитай, лет тридцать живого водяного не видела! – Приговаривала лобаста, ни к кому конкретно не обращаясь. Она ласково гладила зелёную голову и нежно теребила усики-отростки.

Грязный и мокрый дед, отдышавшись, выманил из-под дымящихся обломков свою клюку, и, отчаянными хлопками потушил свою тлеющею бороду. Затем, приосанившись, с вызовом произнёс:

- Так, может, всё же договоримся?...

- Замолкни ты! – Истерично выкрикнул Бульбунарий, гневно обернувшись на старика. – Пень колючий-ядовитый! Всё бы тебе договариваться! А меня, может, после мамки ещё никто так не приласкал! – И, всхлипнув, он прижался щекой к дряблой груди огромной старухи.

***

Поселившись в болоте, которое благодаря её же усилиям приобрело достойные очертания и глубину, лобаста взяла на себя почти материнскую опеку молодого водяного. Узнав от Бульбуля многое о лесной жизни и сотрудничестве с местными, она пересмотрела некоторые свои принципы. Как сумела, принесла извинения семье и помогла навести порядок в пострадавшем от битвы лесу.

В начале августа погода вдруг смилостивилась, бури и грозы ушли, дожди прекратились и на небе снова появилось солнышко. Люди воспряли духом. Земля просыхала от влаги, а жители от пьянки. Нужно было устранять последствия непогоды, приводить в порядок жилища и огороды. Хозяйки просушивали отсыревшие вещи, хозяева отводили от посадок накопившуюся воду. Самые оптимистичные пытались спасти не утонувшую часть урожая.

В лесу забот тоже хватало. Запасы на зиму были важной частью жизни семьи, и пускать эту работу на самотёк семья не собиралась. Кроме того, отвести воду из низин и оврагов – это вам не огород окучить. Благо, для такого занятия теперь была очень способная помощница.

Помимо этого, лобаста сама предложила помощь по очистке гиблого леса. Дед такому предложению обрадовался, но виду не подал, так как до сих пор изображал оскорблённое достоинство. Остальные же лобасту приняли, и были только рады иметь такого могучего друга вместо опасного врага. Один только Васька, завидев великаншу, прижимал уши и смывался в укромное место.

Когда тёплое августовское Солнце подсушило почву, у семьи возникла новая забота – нужно было выпроводить из дома прочно обосновавшихся в ней подтопленцев. С землеройками и ежами проблем не было, они и сами поспешили воспользоваться последним месяцем лета что бы заготовить запасы на зиму. Подросших лисят приняла стосковавшиеся мать. А вот с мышами сложности возникли, особенно с теми, которые появились на свет уже в сторожке. Пришлось мобилизовать Леопольда, имеющего вековой опыт в этом нелёгком деле.

Работы было так много, что у Маринки почти не оставалось времени на встречи с Мишкой. Эгоистичный Мишка с этим мириться не желал, и голубки начали ссориться.

И вот в один из таких моментов их нашёл разносчик плохих вестей Вадик. Дело в том, что Вадька, поступивший учиться на автомеханика, летом подрабатывал в гараже местной управы, выполняя разные поручения по ремонту. Поэтому он имел возможность слышать многие разговоры управленцев.

Оценив ситуацию Вадик понял, что сейчас не до него и собрался было откланяться, но Марька, понимая что друг просто так не пришёл бы, остановила его.

- Ну, конечно, - раздражённо развёл руками Мишка, - у нас опять дело важное появилось! – И, резко развернувшись, зашагал из леса.

- Прости, - опустил голову Вадик.

- Ничего, - сказала девушка. И, заставив себя переключиться, спросила:

- Что у нас опять?

- Сома ловить собираются! – Без обиняков сказал Вадик.

- Как это ловить? – Спросила не ожидавшая такой вести Маринка. – Его же нельзя…

- Это местные знают, - хмуро ответил Вадик, - а областному начальству плевать. Прослышали про такую диковину, и решили в свои трофеи добавить.

- Откуда же прослышали?

- Небось, из наших кто и проболтался. Захотели достопримечательностью похвастаться, вот и растрепали.

- А запретить этим областным нельзя?

- Шутишь?! Кто же им запретит? Разве что губернатору пожаловаться, так не факт, что он сам порыбачить не захочет.

Маринка задумалась, Вадик тоже молчал.

- Ладно, - наконец сказала девушка, - пусть едут!

- Помочь чем-нибудь надо? – Спросил Вадька.

- Слух распустить можешь? – Вопросом на вопрос ответила Марька. - Про сома, и пострашнее? И чтобы все поверили?

- Спрашиваешь! – Хмыкнул Вадик. – Столько всего случилось, поверят как миленькие!

***

Около придорожного минимаркета стояли пятеро мужчин. Один из них – глава здешней управы Сергей Петрович Горбыль – чувствовал себя явно неуютно. Он опустил голову, нервно переминался с ноги на ногу и постоянно теребил руками полы пиджака.

- До тропинки провожу, - бубнил он, кожей чувствуя на себе насмешливые взгляды, - а дальше…, что хотите со мной делайте, не поеду! Мне здесь ещё жить!

Стоящие перед ним мужчины были одеты в рыболовные костюмы, каждая деталь которых просто выкрикивала названия брендов таких мировых производителей, о которых Сергей Петрович даже не знал, потому что приобрести рыболовный костюм стоимостью в пару своих месячных зарплат Горбылю никогда бы не пришло в голову.

Собственно, только фасоны и детали костюмов отличали всех четверых друг от друга. В остальном же представители окружной администрации были словно срисованы под копирку. Коренастые, пузатые, не имеющие даже намёка на шею, с поросячьими глазками на широких красных лицах.

- Пора бы тебе, Петрович, в санаторий, - со мешком сказал один, - а то, гляжу, погодка вас тут совсем доконала.

Он похлопал главу местной управы по плечу, и, повернувшись к припаркованному под знаком «Стоянка запрещена» внедорожнику VIP класса, скомандовал:

- Поехали!

Когда очень напряжённого Горбыля высадили у тропинки, второй «из ларца» спросил на удивление высоким, почти женским голосом:

- Окопыч, ты где его выкопал?

Тот, кого назвали Окопычем, махнул рукой:

- А кто бы сюда поехал? Дыра ведь, даже транспорт не ходит.

Третий представитель администрации откинулся на спинку сидения, и не без ехидства заговорил:

- А я помню, как здесь совхоз-миллионер был. Ферма, молокозавод…

- Ты бы ещё Ленина вспомнил, - сказал на это Окопыч и отвернулся к окну.

- А дорогу-то сами найдём? – спросил четвёртый брат-близнец.

- Так. Кто у нас деньги за должность егеря получает? – Парировал ехидный.

- Ну, ты, Александр Васильевич, не подначивай, - надулся получающий зарплату егеря, - не смешно!

- Разберёмся, - успокоил Окопыч, - туда всего одна тропа ведёт. Правда, к самой речке пешком добираться придётся, но там не долго.

- А снаряжение что, на себе переть? – Снова забеспокоился егерь.

- Не развалишься. Да и Серёжа поможет.

Шофёр Серёжа меланхолично посмотрел в зеркало и направил внедорожник на поросшую по краям высокой травой тропинку, ведущую к реке.

***

Шёл второй час рыбалки. Шофёр Серёжа суетился у мангала, доводя до готовности третью партию шашлыка.

Окопыч развалился в раскладном походном кресле недалеко от воды, лицо его стало бордовым. Тяжело отдуваясь представитель окружной администрации раздражённо отгонял подсадком здоровенных комаров. Репелленты, захваченные с собой, этих зверей только злили. Рядом с Окопычем, отмахиваясь от комаров сломанной веткой, стоял получающий зарплату егеря.

Двое других расположились рядом с мангалом, держа в руках хрустальные бокалы для шампанского, в которые был налит коньяк.

- Мне кажется, или здесь их специально разводят? – Зло поинтересовался Окопыч. – На таких комаров ловить мож… - осёкся он на полуслове. Егерь вопросительно посмотрел на патрона, тот молча указал пальцем на противоположный берег.

Там стояла стройная девушка, и, не мигая, глядела на них. Насколько можно было рассмотреть, девушка казалось красивой, но было что-то странно пугающее в её облике. Светлые распущенные волосы теребил ветерок, длинное белое платье, больше похожее на рубаху, доставало до пят. Девушка стояла прямо и неподвижно, и, кроме слегка развивающихся волос, ни малейшего движения не было заметно в этом таинственном видении.

Оба рыболова, застыв с разинутыми ртами, не отрываясь смотрели на девицу. Увидя со своего высокого расположения неподвижных коллег, ехидный Александр Васильевич спустился к ним, оставшись незамеченным.

- Красотами любуетесь? – Спросил он вздрогнувших от неожиданности мужчин.

- Девка там! – Обернувшись сиплым голосом сказал Окопыч, и снова указал пальцем на другой берег.

Васильевич поднял глаза, и, помолчав, спросил:

- Где?

- Да вон же! – Поворачиваясь сказал Окопыч, - была!

На том месте, где только что стояла девушка, виднелась только стройная берёзка. Её тонкие ветки раскачивались от лёгкого ветерка.

- Была, была ведь! – Горячо доказывал своё Окопыч. – Да вон и Виталя видел. Виталь, скажи! – Обратился он к егерю.

Виталя, только что переставший тереть глаза, сделал неопределённый жест головой.

- Да вы что, издеваетесь, что ли? – Не сдавался Окопыч, пристально вглядываясь в берёзку.

- Клюёт! – Придушенно заявил Васильевич, - клюёт, Германыч! – Махнул он рукой оставшемуся у мангала рыболову.

- Слышу, - бабьим голосом ответил тот, выкарабкиваясь из кресла, - бегу!

Окопыч от неожиданности остервенело закрутил ручкой мощной катушки. Штекерное удилище напряглось, прочный плетёный шнур натянулся.

- Ты что делаешь! – Осадил его ехидный, - сорвётся! Вываживать, вываживать его надо!

Две пары рук ухватились за шнур. Окопыч изо всех сил держал удилище, выбирая слабину. Германыч забегал то с одной, то с другой стороны, давая советы. Шнур повело сначала вниз по течению, затем он заметался по сторонам, и неожиданно рванулся вниз, ко дну.

- Води, води, - подбадривали друг друга рыбаки, - утомить, утомить его надо!

Рыбина потянула удилище налево, вверх по течению. Мужики упёрлись ногами в землю. Германыч обмахивался шёлковым носовым платком. Какое-то время поводив шнур от берега к берегу и вдоль реки, рыба стала сдавать. Натяжение несколько раз ослабевало, и, в конце концов, шнур нехотя поддался.

- Видно, наврали тебе, Окопыч, - тяжело отдуваясь не преминул съехидничать Александр Васильевич, - не такой уж и здоровый сом, раз так быстро устал.

- Разберёмся! – Ответил тот, сосредоточенно крутя катушку.

Когда всем уже казалось, что дело сделано, рыба неожиданно заартачилась, и рыбаки снова налегли на шнур. Тот нехотя поддавался, и вот из воды уже показалось массивное грузило с прикреплённым к нему поводком. А следом…

Невысокий человечек цвета болотной тины, держась обеими ручками за огромный тройник, скользил по воде в направлении берега, словно на водных лыжах. Он отнял одну руку от крючка и приветственно помахал ей продолжающим по инерции тянуть рыболовам.

Одновременно отпустившие руки егерь и Васильевич завалились назад, замешкавшегося Окопыча рвануло вперёд и человечек ушёл под воду.

Молчали долго.

Вновь обустроившийся в своём кресле Окопыч, задумчиво обтирая с одежды грязь, поинтересовался:

- Германыч, а ты где выпивку брал?

- Обижаешь, - капризно протянул тот, - что я себе, враг, что ли?

Снова воцарилось молчание.

- Может, ещё раз закинем? – Неуверенно предложил егерь.

- Водки кто-нибудь принесите. – Оставив предложение без внимания попросил патрон.

Шофёр Серёжа метнулся к сумкам, через минуту возвратясь с хрустальным фужером, до краёв наполненным прозрачной жидкостью. Окопыч опрокинул водку себе в рот и недоуменно уставился на пустой сосуд. Понятливый Серёжа принёс бутылку.

Кое как успокоив расплясавшиеся нервы, члены областной администрации тесным кружком собрались около мангала, в котором всё ещё багровели угли.

- Темнеет как быстро, - опасливо поглядывая по сторонам заявил трепетный Германыч.

- Так вроде по темноте сом хорошо клюёт, - робко выдал Виталя, никак не желающий расстаться с идеей повторной попытки.

- В темноте я хорошо сплю! – Безапелляционно сказал Александр Васильевич.

- Разберёмся! – Подытожил всё ещё задумчивый Окопыч.

И в этот момент, слева, из густых зарослей кустарника, раздался негромкий, но до ужаса тоскливый вой.

Волна обжигающего холода накрыла собравшихся у мангала. Стуча зубами, и, к никому, в сущности, не обращаясь, шофёр Серёжа проговорил:

- Так здесь волков вроде нету?

- Может, собака? – Совсем потерянным голосом предположил егерь.

Из кустарника, раскинувшегося справа от площадки, завыли на два голоса.

Не сговариваясь, члены областной администрации рванули к спасительному внедорожнику. Первым бежал более молодой и менее грузный Серёжа. Замыкал исход внезапно начавший хромать на обе ноги Окопыч, безуспешно пытаясь призвать к совести оторвавшихся от него на добрых полсотни шагов коллег.

Наконец, среди растительности замаячил вожделенный автомобиль. Сосредоточивший всё своё внимание на беге Окопыч с размаху налетел на спины замерших на месте сослуживцев. И, только он собрался было начальственным тоном поинтересоваться «какого хрена встали?», как сам узрел причину данного замешательства.

Рядом с внедорожником, вальяжно на него облокотившись, стояла абсолютно голая, небывалых размеров отвратительная старуха. Её грязные и спутанные лохмы свисали до земли, а необъятные обвислые груди достигали колен.

Удостоверившись что зрители собрались в полном составе, старуха привычным движением закинула обе груди через плечи за спину, наклонилась, и, играючи перевернула многотонное транспортное средство, уложив его на крышу.

Окопыч стоял как приросший к месту и пи́сал в штаны, обладатель бабьего голоса Германыч валялся на земле без чувств. Шофёр Серёжа, стоя на коленях, истово молился, а ехидный Васильевич на четвереньках обследовал ближайшие кусты на предмет укрытия. Куда делся егерь Виталя было и вовсе непонятно.

Оценив произведённый фурор, лобаста разинула пасть, обнажив два здоровенных клыка, набрала побольше воздуха и во всю мощь гаркнула:

- А НУ ПОШЛИ ОТСЮДА!...

***

Ближе к вечеру следующего дня, так и не дождавшись возвращения областного начальства, местная управа решила организовать поиск. Единственный, кто оказался на связи – шофёр Серёжа – абсолютно не мог объяснить где они находятся, и невнятно нёс что-то о Судном дне. Остальные телефоны были вне зоны действия сети. Рация егеря, очевидно включённая на передачу, сквозь треск помех транслировала только весёлое щебетание птиц.

Районная управа в полном составе, вызванные срочным порядком волонтёры и местный участковый довольно быстро обнаружили перевёрнутый внедорожник и лежащего возле него в позе эмбриона шофёра Серёжу. Так как от Серёжи пользы было не больше, чем от искорёженного внедорожника, то организовали поисковую цепочку и ещё до темноты спасателям удалось выловить в лесу всех четырёх любителей сомовьей рыбалки.

Правда, за егерем Виталей, который на удивление быстро передвигался по пересечённой местности, пришлось-таки побегать. Дрожа и дико озираясь, он никак не мог вернуться в реальность.

Сказать спасённые мужи ничего не могли, и даже доставленные в штаб управы и кое-как приведённые в чувство, они предпочитали молчать. Только Окопыч, кутаясь в выданное одеяло, дико зыркнул на главу управы и страшно погрозил ему пальцем, после чего полез в присланную за ними машину.

***

Как не старалась районная управа замять подробности этого инцидента, о попытке ловли знаменитого на всю округу сома, а пуще о её последствиях узнали все, от мала до велика. И разговоров об этом загадочном случае хватило надолго. Глава управы Сергей Петрович Горбыль срочно уехал поправлять здоровье в санаторий.

***

В лесу царило воодушевление. После поистине великолепно проведённой операции по спасению сома, леший простил Бульбунарию все прегрешения и перестал злиться на лобасту.

Увеличившая численность семья дружно занялась своими повседневными делами. До конца лета остались считанные дни и Маринкины друзья собирались уезжать по местам учёбы.

Кириллу удалось в этом году поступить в Универ, Вадик перешёл на второй курс. Из армии вернулся Антон и с новыми силами взялся за хозяйство, слегка подзапущенное без его помощи. Белобрысый Колька, предпочитающий в последнее время общаться со сверстниками, совсем отбился от рук и авторитет старшего брата был как нельзя кстати.

Собрался уезжать и Мишка. Марька вновь готовилась к долгому ожиданию, хотя отношения их становились какими-то рваными, нерадостными. То Мишка, соскучившись по девушке прибегал к ней в лес, а то, вдруг, устраивал сцены, предъявляя необоснованные претензии и уходил, бросая Маринку доведённой до слёз.

Как не горько это было осознавать, но Марька понимала, что любимый отдаляется, и началось это давно. Она страдала, не смея даже поделиться с кем-нибудь своей болью.

Насупила ещё одна осень, ведущая за руку ещё одну зиму. Лес готовился к спячке.

Конец.

Зеленоград, 22.10.2021

На следующий же вечер ласкотуха отправилась к заболоченному озеру. Подойдя к прибрежным зарослям она издала призывный русалочий клич и стала ждать ответа. Ответа не последовало. Тогда бабка прочистила горло и снова собралась позвать сородича. Из воды высунулась довольно увесистая коряга и полетела в сторону старухи.

Еле успев увернуться от неожиданного приветствия ласкотуха упала на землю и затаилась. Долго лежать, однако, смысла не было, и, осторожно поднявшись и собравшись с духом, бабка заговорила:

- Да что ж ты творишь-то, сестра? Неправильно ить это, не по-родственному. Своих-то зачем же так? Я, ить, к тебе по-хорошему…

Договорить она не успела, так как показавшаяся над водой коряга оказалась вдвое больше предыдущей. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, несостоявшийся парламентёр предпочёл спастись бегством.

Делать было нечего, на переговоры пришлось идти самому хозяину. Леший специально отправился пешком, чтобы по дороге подобрать подходящие слова и доводы, но получалось это у него плохо, так и хотелось огреть наглую тварь клюкой по клыкастой башке. Однако многоопытный дед знал, что начинать переговоры с драки – не самый лучший вариант.

Около озера дед немного постоял молча. Затем кашлянул, что бы обозначить своё присутствие, оперся на клюку, и, придав голосу как можно более внушительное звучание, сказал:

- Ну, здравствуй, красавица!

Ему никто не ответил.

- Что ж это ты, - продолжил дед, - в гости пожаловала, а хозяевам и носа не кажешь? Ни тебе «здрасьте», ни тебе привета. Дак ещё и бедокуришь во чужом дому. Мы тебе зла не делали, мы к тебе с разговором пришли, так зачем же ты поганничаешь?

Вылетевший из воды увесистый – со среднюю тыкву – ком ила должен был угодить старику прямо в серьёзную физиономию, если бы он не успел отвести удар клюкой. Леший затрясся от злобы, глаза его округлились, уши полезли на макушку.

- Совсем сдурела, тварь Чернобогова! – Заорал он, потрясая клюкой. – Да ты хоть понимаешь, с кем разгова-ри-ва-ешь… - слова сами собой застряли в горле.

Из озера, показалось и выпрямилось во весь рост неописуемое чудовище. Вода доходила лобасте чуть выше колен, обвислые груди частично скрывались в ней. Дряблая белая кожа собиралась безобразными складками, по длинным волосам стекала перемешанная с водой грязь. Из оскаленной клыкастой пасти капала слюна, глубоко запавшие глаза горели вселенской яростью.

Молча лобаста наклонилась и зачерпнула руками воду. Необыкновенно высокая для такого ничтожного водоёма волна поднялась и выплеснулась на берег. Не успевший отскочить на безопасное расстояние леший от гнева потерял дар речи.

- Да ты… да я… да я твоё болото в кисель превращу! – Закричал наконец он, отплёвываясь и сбрасывая с себя тину.

Лобаста снова наклонилась, и, пошарив руками по дну озера, извлекла из воды насквозь проржавевшую кабину от «газика», утопленного здесь когда-то по пьяни местными механизаторами. Подняв находку над головой, уродина замахнулась для броска. Сообразивший что переговоры не удались, дед обратился филином и улетел в лес. В общем, решил уйти по-английски, не прощаясь.

Если бы кто-то из селян мог видеть его в этот момент, то, наверное, очень удивился бы тому, как и зачем это такая сравнительно небольшая птица тащит в лапах такую здоровую палку? А может, и не удивился бы, слишком много всего загадочного происходило последнее время в округе.

***

Филин, спикировавший на поляну перед избушкой, чуть не зашиб клюкой выбежавшего навстречу Ваську и обернулся мокрым и злым дедом. И снова обитатели сторожки терпеливо ждали, пока наругавшийся вдоволь леший не уселся устало на лавку. Даже неугомонная ватага грызунов затаилась, разбежавшись по углам.

В горнице повисло тягостное молчание. Прервал его сам дед.

- Не сладить нам с этой дрянью, - досадливо проговорил он, стукнув кулаком по столу, - покуда она в своём болоте сидит.

- А может, и пусть её? – Робко предложила бабка, - ну, отсидится, охолонёт, может, за разум возьмётся…

- Пока она там отсиживаться будет, мы все в болоте по шейку окажемся, - хмуро ответил старик, - и ума у неё нет, не за что там браться. Выманить её надо, а как – в толк не возьму.

- А если её напугать? – Спросил Митяй.

- Иии, миленький, чем же ты её напугаешь? – Покачала головой ласкотуха.

- А чего она боится? – Поинтересовался парень.

- А ничего она не боится, - мрачно ответил дед, - рази, что…, - он почесал под бородой, - рази что болото своё потерять! – Удивлённый собственной идеей, закончил он.

***

Домовому Леопольду, давно мечтавшему отблагодарить лешего, было дано поручение: распустить среди всей домашней нечисти деревни подлый слух. Да так, что бы на каждом дворе – от домового к баннику, от банника к овиннику - переходили новости о последних днях местного озера.

Похожее задание получили и Вадик с Мишкой. Мишка во всё это не очень верил, а потому над идеей подсмеивался. Но отказать Маринке не решился, никакого желания ссориться из-за такой ерунды у него не было.

Получив строгий наказ близко к воде не подходить, а тем более ничего в неё не бросать, в один наименее дождливый вечер, стоящие недалеко от озера ребята завели разговор.

- Слыхал, - как бы между прочим спросил Вадька, - озеро засы́пать решили?

- Да брось, - пряча улыбку, ответствовал Михась.

- Точно тебе говорю, - горячо убеждал Вадик, - сам слышал, как председатель четыре «КАМАЗа» песка с гравием заказывал, и бульдозер ещё в придачу.

- Да ну, - удивлялся Мишка, - а зачем?

- Говорят, экологию портит, - придумывал на ходу Вадик, - вроде площадку футбольную делать собираются.

- Так уж и площадку? – Троллил друга Мишка.

- А чего месту пропадать? – Не сдавался тот.

- Думаешь, четырёх машин хватит? – Не отставал Мишка.

- Да на эту лужу, - сказал совсем разошедшийся Вадик, - и двух много будет! Ты посмотри, она же дерьмом вся заросла!

Мишка гоготнул, и, подхватив задор друга, смачно плюнул в камыши.

Бежали они быстро. Камни и комья ила с глиной долго ещё бомбардировали оставленное отступающими поле боя. Один ком прилетел Мишке в затылок, другой угодил Вадьке точно чуть ниже поясницы. Еле устояв на ногах, парни припустили ещё быстрей.

После запуска механизма «деморализующего оружия» местной противоборствующей группировкой погода вообще озверела. Дожди и бури так размыли местные дороги, что по ним не то что проехать, но и пройти пешком стало проблематично. Люди перестали даже бояться. Они впали в глубокую хандру, не ожидая ничего хорошего.

Надеялась на лучшее только вышеупомянутая группировка. Дед каждый день прислушивался и принюхивался, не происходит ли в лесу чего необычного, но, к его глубокому удивлению, ничего не происходило.

Однажды вечером, по обыкновению собравшись в избушке после ужина, домочадцы маялись каждый своим делом. Леший безвольно таращился в экран телевизора, где щеголеватый ведущий новостей рапортовал о поездках губернатора по волостям своей вотчины, в коих поездках сей великий муж общался со своими земляками, а наипуще с пенсионерами, имеющими статус «дети войны», дабы лично узнать, как тем живётся.

- Ездют, ездют, - ворчал дед, бесцельно переключая каналы, - пупками своими трясут, а порядок навести не могут.

- Выборы на подходе, вот и ездют. – Поддержала хозяина ласкотуха, занятая вязанием.

Краем уха услышавшая разговор Маринка медленно повернулась к телевизору и замерла, о чём-то крепко задумавшись.

- Выборы! Вот, что нам поможет! – Сказала она и, радостно улыбаясь, посмотрела на своих.

***

Весть о том, что губернатор собирается посетить их округ мгновенно распространилась по местным деревням. В деревне вести вообще быстро распространяются. Но, учитывая настроение этого лета, приближающиеся выборы и всеобщую надежду на чудо, к этой вести отнеслись весьма серьёзно. И, как только она прочно укоренилась в умах, в местную управу поступило гневное письмо от неравнодушных граждан, в котором рассказывалось о плачевном положении местного «ребёнка войны».

Восьмидесятипятилетняя одинокая пенсионерка Елизавета Макаровна проживала на краю деревни, как раз возле заболоченного озера. Из-за низинного расположения жилища не только участку пенсионерки, но и её дому грозило скорое и неминуемое затопление. Так гласило это послание.

Информация изложенная в письме была недалека от истины, поэтому вернувшиеся из отпусков и поездок члены местной администрации решили принять срочные меры.

Через пять дней к дому Елизаветы Макаровны были подтянуты машины с песком и гравием, а вместе с ними и небольшой многофункциональный трактор с десятком рабочих. Рёв моторов, тучи пыли и обычная для подобных мероприятий суета не оставляли никаких сомнений в серьёзности намерений.

А уже вечером следующего дня леший влетел в горницу сторожки, и, не успев отдышаться, выпалил: «Идёт!». Спешно одевшись, Марька и ласкотуха вышли вслед за дедом в быстро темнеющий промокший лес. Митьку с собой опять не взяли, несмотря на все жалобные взгляды пацана. Встреча обещала быть не простой, и парня оставили караулить лесной ковчег со стратегическим запасом потомства для будущего сезона.

За многие годы жизни в лесу Маринка научилась ориентироваться в темноте, но в этот раз ей овладело небывалое, необъяснимое беспокойство. Она вдруг подумала, что может больше никогда не увидится с Мишкой. От этой мысли сердце её как будто кто-то сжал ледяной рукой.

Все трое – дед, Маринка и ласкотуха – шли след в след. Васька упруго бежал рядом с хозяином. Не заметившая внезапно затормозившего лешего, погружённая в свои мысли Марька налетела прямо на его спину. Старик остановился на небольшой лесной опушке, и, подняв указательный палец вверх, дал остальным знак прислушаться. Справившаяся со стуком сердца Маринка услышала треск ломаемых кустов и хруст веток.

Звук нарастал, приближаясь. Казалось, что лес содрогается в ожидании беды.

Вскоре сквозь невысокие заросли орешника замаячило огромное белое видение, похожее на плотное облако, которое, проломив последнюю преграду, живой скалой выступило на поляну. Ничего более чудовищного Марька не смогла бы представить даже в самых жутких кошмарах.

Уродливая дебелая великанша смотрела на них плотоядным взглядом. От её необъятного тела поднимался пар, на бледном лице проступили тёмные пятна, красные когти выделялись на белой коже словно кровавые брызги. Нереальной величины груди вздымались и опадали от каждого вздоха. Оскалившиеся в страшной ухмылке жёлтые клыки блестели, поливаемые струями дождя.

Васька попытался попятиться назад, подгибая задние лапы и жалобно мяукая. Леший потрепал его по холке и первым нарушил молчание.

- Хорошо, что пришла. Может, всё-таки договоримся?

Вырванный с корнями увесистый пень полетел в сторону старика. Готовый в этот раз к такому обороту, дед расщепил пень в воздухе при помощи клюки.

- Да одумайся ты хочь немного-то, сестра! – Крикнула в отчаянии ласкотуха.

- Какая я тебе сестра?! – Зарычала в ответ лобаста, вырывая близрастущую осину. – Нет у меня сестёр! – И одной рукой, словно копьё, запустила дерево в ласкотуху, а другой наотмашь саданула Ваську, который всё-таки решил на неё напасть.

Маринка быстро выставила вперёд руки, отводя удар от бабки. Громадина сверкнула на неё глазами.

- С людишками якшаетесь, - злобно пророкотала она, вырывая из земли второе дерево, - землю испоганить им позволили! Сидите тут, жопами вросли, законы забыли! А я, раз помню – значит, лишняя!

Дерево полетело в Маринку с такой силой, что даже вдвоём с ласкотухой они едва сумели его отвести. Васька, вскочив на лапы с утробным рыком, готовился к новому прыжку.

- Да послушай ты сначала! – Заорал леший, пытаясь удержать леопарда, - Прежде, чем хулу возводить!

Очередной пень полетел в старика, осыпая всё вокруг комьями земли. Дед снова отбил его клюкой. Великанша наклонилась к нему, и, пахнув в лицо зловонным дыханием, засрежетала:

- Нечего мне вас слушать! Отовсюду меня гнали, свои же гнали! Боялись, что я на них гнев муравьишек двуногих навлеку! И здесь мне места нет?! Пусть, только уж и вам жизни не будет!

- Да кто тебя гонит-то, дура стоаршинная? Сама себе зла желаешь! – Крикнул леший, и внезапно, не удержавшись, со всей силы врезал клюкой по косматой голове.

Лобаста взревела, и, вырвав у старика палку, отшвырнула его самого в обрамляющие поляну заросли. Маринка с бабкой бросились на помощь деду, а чудовище вдруг выпрямилось во весь рост, и, подняв ручищи к небу, издало глухой тоскливый звук, напоминающий завывание ветра в печных трубах. Звук нарастал, пока не превратился в вой бури, которая во мгновение ока налетела на опушку.

Чёрные тучи, затянувшие небо, сделали и без того тёмный лес непроглядной чащей. Заскрипели и застонали деревья, гнущиеся под ударами ураганного ветра, реющего сразу по всем направлениям, как будто целая ватага ветров. Где-то на краю горизонта полыхнула первая молния, послышался первый удар грома.

Тесно прижавшиеся друг к другу Маринка, ласкотуха и дед тщетно старались понять, что теперь делать. Упала первая массивная ветка. Шлёпнувшись где-то рядом затрещал и рухнул первый ствол. Гроза расходилась. Вскоре молнии с такой частотой рассекали небо, что на поляне почти не становилось темно. Вспыхнуло первое дерево.

Леший кинулся тушить огонь, Марька с бабкой пытались предугадать направление порыва ветра, чтобы упреждать следующие обрушения.

Горело уже несколько деревьев, на поляну опускался белый удушливый дым. Не успевая вытирать слёзы, Маринка почти вслепую держала оборону по всему периметру. Лёгкую девушку ветер почти сбивал с ног. Она прислонилась к сосне, используя дерево как опору. Ласкотуха уже сидела на земле, поджав под себя ноги и пригнувшись, но всё ещё пыталась использовать силу.

Вдруг за спиной у Марьки полыхнуло, сосна, на которую она опиралась, раскололась, и массивная часть ствола с кроной полетела вниз. Маринка едва успела отскочить, а вот ласкотухе это сделать не удалось, дерево упало на неё, придавив ноги. Бабка взвыла.

Маришка пыталась помочь старухе, но ей это не удавалось. Марьке теперь одной приходилось прикрывать лешего, и новые удары не давали ей отвлечься хоть на мгновение. Последним невероятным усилием ласкотуха скинула с себя тлеющий ствол, но больше она не могла даже пошевелиться.

Леший старался спасти не погибшие ещё деревья. Маринка, теряя последние силы, отводила всё учащающиеся обвалы стволов и веток. Васька, прижавшись к земле и опустив морду, цеплялся когтями за корни. Ласкотуха жалобно стонала. А в непрекращающихся всполохах молний, как в мигании стробоскопа, прерывисто двигалось огромное белое нечто,

«Лоба́ста (лобо́ста, лопа́ста, алба́сты) – По русским повериям – стихийный дух, русалка. Предстаёт в виде нежити – полумёртвой дряхлой старухи. Происхождение имени неизвестно, скорее всего заимствовано у тюркских народов (алба́сты), как, в принципе и сам образ.

Существует предположение, что лоба́сты – особо старые и опытные русалки. По некоторым поверьям это русалки, которые выпросили себе у нечистой силы могущество взамен красоты и молодости. Лобаста выглядит как отвратительная весьма полная старуха ростом «с осину». Имеет огромные груди, которые она может закидывать через плечо за спину. У лобасты белая кожа, красные ногти, длинные растрёпанные волосы.

Образ этот пересекается с образом древней языческой богини плодородия, в последствии преобразованной в нечисть.

Обитают лобасты в реках, озёрах и болотах. Иногда отождествляются с водяницей, лешачихой или болотницей. Очень трепетно относятся к своему водоёму и не прощают тех, кто причиняет ему вред. По повериям очень опасная и сильная нечисть

. У лобасты почти нет слабостей, она не боится ни железа, ни серебра, ни чеснока, ни полыни. Договориться с ней также невозможно, но можно убить – лобасты смертны, если суметь их разрубить на части или отрубить голову.

Лучший способ спастись от лобасты – убежать, так как по суше она передвигается очень медленно.»

***

Лето действительно выдалось на редкость дождливое. С самого начала июня и до, собственно говоря, момента повествования, дожди не давали земле просохнуть.

Люди охали и хватались за голову – картошка, посаженная ещё в мае, плавала в жиже, цепляясь за воздух хилыми бледными ростками. Цветение тыкв и кабачков сворачивалось от влаги, не успевая дать завязи. Селяне делали всевозможные отводы и дренажи в парниках, но влага, которой был пропитан воздух, всё равно покрывала чёрными пятнами огурцы и помидоры, а лук и чеснок сгнивали в земле, не успев толком вырасти.

Хорошо рос только хрен.

Люди были в отчаянии: урожай в этом году не предвиделся. В отчаянии был и леший. После того, как надежда на возвращение брата растаяла, дождливое лето, так ожидаемое лешим когда-то, стало не нужным.

Деревья начали покрываться лишайником, листья на них – от недостатка солнца и переизбытка воды – стали хилые и больные. Ягоды, наводопевшие от дождей, не имели ни вкуса, ни запаха. В низинах же растительность и вовсе загнивала.

А ещё вода затапливала норы мелких животных, и леший вместе с внуками сбился с ног, спасая очередных подтопленцев, которых ввиду стихийного бедствия приходилось пристраивать в сторожку. Вскоре чердак, чулан, завалинки, а частично и сама избушка наполнились огромным количеством всевозможной живности, которая, в силу привычного образа жизни и отсутствия моральных правил, вела обычную для себя разрушительную деятельность.

Васька с Дусей оторопело глядели на небывалое нашествие еды, которую им строго-настрого запретили жрать. Недовольна была и Ши-ша.

В это лето довольных вообще было мало: хрен, крапива, чертополох да Бульбунарий, который днями мог любоваться на своё болото, разрастающееся на глазах. Был, правда, ещё кое-кто, под влиянием сильных эмоций не замечающий неприглядности бытия.

Мишка приехал на каникулы домой, и так соскучился по Маринке, что девушка простила ему все прошлые прегрешения. Всё свободное время теперь они проводили вместе, не обращая никакого внимания на дождь, шлёпая по лужам босыми ногами и любуясь только друг другом.

Но к середине июля всё стало настолько хуже, что не уставшие жаловаться на погоду люди поняли, что это были ещё цветочки. Страшные грозы, накрывшие всю область, казалось, вознамерились снести это место с лица Земли. Таких гроз не помнили даже старожилы. Ураганный ветер сносил шифер с крыш, валил теплицы и заборы грозя опасностью домам. Яростно полыхающие молнии расщепляли и поджигали как лучинку огромные деревья так, что если бы не дождливый июнь, миновать страшных пожаров было бы невозможно. Выкорчеванные с корнями деревья валились на проезжающие и стоявшие машины, выбивая окна в домах своими ветками.

Люди не успевали восполнять причинённый жилищам ущерб, боясь выходить на улицу и оставаться в домах. Заниматься какими-либо делами стало невозможно, и, как обычно бывает в таких ситуациях, многие мужчины, а впрочем, и не только мужчины, начали, как говорится, «закладывать за воротник».

Поэтому пожилому мужику Вите по прозвищу «Рисованный» из-за обилия татуировок на теле, никто не поверил, когда вытаращив глаза и размахивая руками, он рассказал, как увидел снежного человека. «Ты бы, Витя, палёную водку поменьше пил, - смеялись мужики, - тебе бы не показывался снежный человек летом».

Витя бил себя в разрисованную грудь и живописно изображал монстра: «Огромный, мля, как я не знаю, лохматый, ё-ть, как мартышка, клыки – вооо, мля! Да чё, я врать буду, нах?». Над ним посмеялись и забыли. Не до смеха было этим летом.

Однако следующий предмет насмешек не заставил себя долго ждать.

Коля-грибник, после солидной дозы лекарства от страха вдруг решил, что в дожди грибов в лесу должно быть видимо-невидимо. А так как делать ему было нечего, то, решив воспользоваться внезапно наступившим дождевы́м затишьем и вооружившись корзинкой для добычи, нетвёрдой походкой он отправился прямиком в лес. Вернувшись оттуда через некоторое время без корзинки и на совсем уже заплетающихся ногах (по причине того, что ввиду отсутствия грибов он решил утешиться и согреться поллитровкой, заботливо прихваченной с собой), Коля ошарашил земляков заявлением, что видел в лесу самого́ лешего.

- Здоровый, чёрт! – доказывал Коля, еле ворочая языком. – Клыки как у секача, а глаза светятся!

Про Колино приключение долго и со смехом рассказывали друг другу, в красках изображая Колино состояние.

Не так смешно стало, когда ещё один не поддерживающий трезвый образ жизни член общества рассказал свою историю встречи со сверхъестественным. Рассказывал он это утром, будучи абсолютно резвым, и даже самые невнимательные слушатели замечали страх в его глазах.

А дело было так: возвращаясь от друзей, вышеупомянутый джентльмен решил пройти мимо заболоченного озера на краю деревни.

Настроение у него было романтически-приподнятое, душа возжелала полюбоваться местными красотами, а заодно и избавиться от содержимого мочевого пузыря. Прибрежные камыши, обрамляющие край озера, показались ему самым подходящим местом для этой душевной прихоти. Слегка раскачиваясь из стороны в сторону и добавляя звонкий журчащий звук в общую гармонию природы, незадачливый романтик внезапно услышал громкий всплеск.

И, не успев ещё подумать, что это такое может быть, он увидел огромную, неестественно белую руку, высунувшуюся из камышей. Рука, пальцы которой были увенчаны длинными когтями, явно вознамерилась ухватить джентльмена за самое дорогое для каждого уважающего себя мужчины место.

Как бежал домой, бедолага не помнил. Однако его жена была крайне удивлена, что муж, вернувшийся домой вечером весь измазанный грязью, был абсолютно трезв.

Сомнений в общие выводы добавила тётка Татьяна. Все знали, что Татьяна совсем не пьёт. И, тем не менее, трясущаяся и бледная, она описа́ла совсем уже невероятное существо, которое встретила у того же заболоченного озера, когда шла мимо него из магазина. По словам Татьяны это была огромная, чуть ли не с дерево, бабища с длинными лохмами и громадными, висящими до колен грудями.

Местные зачесали головы. С одной стороны, у Татьяны год назад случился нервный срыв, и это успокаивало. Но, с другой стороны, столько случаев за короткое время заставляло задуматься. Самые горячие головы предположили, что кто-то кладёт мухоморы в самогон, что немного поумерило пыл у некоторых любителей выпить. В любом случае через озеро ходить перестали.

***

Мокрый от дождя и запыхавшийся от быстрой ходьбы Леопольд шуганул мышей, вольготно расположившихся на ступеньках крыльца, и постучал в дверь сторожки. Открывшая ласкотуха никого не увидела, пока не опустила взгляд вниз.

Переминаясь с ноги на ногу взволнованный и растерянный Лёпа не здороваясь выпалил:

- Хозяин дома?

- В лесу он! – Ответила тоже растерявшаяся ласкотуха.

Лёпа сник. С носа его стекали струйки дождя и прятались в бороде, из которой текли на рубаху. Промокшие лапти хлюпали, когда Лёпа переступал ногами.

- Да ты пройди в дом-то, - опомнилась бабка, - обсохнешь пока, и хозяина дождёшься.

Проходя через сени, Леопольд с удивлением косился на несметное количество мышей, землероек и лесных крыс, снующих туда-сюда по полу. Под лестницей приютилось целое семейство ежей, а в дальнем углу жались друг к другу четверо лисят.

Усадив гостя к печке, ласкотуха заставила его снять и поставить сушиться лапти.

- Что, неужто опять беда у тебя? – Спросила она домового, заваривая чай.

- Да ежели бы у меня, - отчаянно махнул рукой тот, и, выпучив глаза для достоверности, добавил, - у всех беда, такая беда, что и не захаживала раньше.

***

- Значит, говоришь, в озере? – Спросил дед, сурово глядя перед собой.

- Ага, - с готовностью подтвердил домовой, - и, видать, давно. Заболоченное оно, ты же знаешь, лешушка. Люди мимо ходют, кто плюнет, кто нужду справит, а кто и помои выльет.

Лёпа помолчал.

- Злая она, ох, злая!

- А кто такая лобаста? – Вклинившись в разговор поинтересовался Митька.

Дед тяжело вздохнул.

- Така лобаста, что небо с овчинку покажется. – Вместо него ответила ласкотуха.

- Она ведьма? – Спросила Маринка.

- Хужее ведьмы, - отозвался дед, - она себе силу у Чернобога выпросила. Ей теперь сам Велес не указ.

- А победить её можно? – Снова встрял Митька.

- Победить можно, - оживился домовой, - токмо для этого авиацию с бонбами вызывать надо. Здоровая она, да и сила ведовская у неё нешутошная. Грозы с ураганами – это ведь её работа.

Марька и Митька в один голос охнули.

- Бульбуля позвать можно, - сказал Митька, помолчав.

- Оно, конечно, можно… - протянул леший, и скривился, вспомнив, как недавно, замечтавшийся о своём болоте Бульбунарий, предложил Маринке пойти к нему в русалки, обещая при этом, что она будет его старшей женой. Марька со смехом рассказала об этом деду, но тому это смешным не показалось, и, притопав на берег реки, он долго гонял незадачливого жениха, метко посылая разряды в те места, где несчастный пытался укрыться. И даже когда Бульбуль всё-таки уплыл к сому под корягу, леший остался стоять на берегу размахивая клюкой и посылая проклятья на зелёную голову.

- Да что же это, - закачала головой бабка, - неужто со своими воевать будем? Может, поговорить с ней? Что ж она, не нечисть, что ли, не поймёт?

- Поговорить надо, - согласился дед, - да только, чую, не сладкий это разговор получится.

***