77.natalia

- Ну и что, всё бросить, что ли? Я должен хотя бы попытаться, а там - за семь бед один ответ. Пусть меня мужики местные прикончат, тогда уже не обидно будет.

Мост, как оказалось, находился не так далеко, и привёл солдата к той самой дороге, на которую он вышел вчера. Насколько позволяли силы, парень припустил по ней, не переставая решать в уме свои непростые задачи.

И вдруг резко остановился перед появившейся из утренней дымки церкви.

«Святая вода!» – Озарило его. Петя вспомнил, как его в детстве бабушка пользовала святой водой, если пацан подхватывал какую ни будь хворь. Даже батя со смешком махал рукой: «Она серебром очищенная, вреда точно не будет».

Постояв минуту в раздумье, солдат вошёл на церковный двор и постучал в высокую деревянную дверь. Спустя какое-то время дверь отворилась, и на пороге храма возник заспанный старик в валенках, помятых штанах, рубахе, продранной во многих местах, душегрее и с соломой в волосах. Старик со страхом воззрился на странного незнакомца.

- Попа позови, отец, быстрее, - сказал Петя, еле ворочая пересохшим языком, - очень нужно, человек умирает! - Старик перекрестился и закрыл дверь.

«Ну всё, - подумал Пётр, опустившись на ступени, - придётся кипятить, и будь, что будет».

Дверь за спиной тихонько скрипнула и в открывшемся проёме появился священник. Парень, повернувшись, встал перед ним на колени:

- Помогите, батюшка!

Священник оглядел необычного прихожанина, мельком скользнув взором по висящему у того на шее крестику, и сделал жест рукой, приглашая Петьку войти во внутрь.

- Какая у тебя беда? – Спросил батюшка, зачерпывая ковшом воду из стоящего в притворе большого бака и подавая измученному парню. Петя жадно пил, рассматривая одетого в такие неправильные, высмеянные и поруганные в его действительности одеяния человека и не мог разобраться в чувствах, которые на него нахлынули. Священник был стар, но лицо его, красивое и как будто светящееся изнутри, походило на лица святых с бабушкиных икон, которые та берегла и тщательно прятала от посторонних глаз. Сколько раз просвещённый Петька стыдил её и уговаривал сдать «ненужный хлам» в музей, как предметы прошлой, тёмной и безграмотной жизни. Бабушка огрызалась, называя его сопливой бестолочью и пророчила, что внук ещё раскается за свои слова.

«Эх, бабушка, если только доведётся свидеться, расцелую тебя, за всё, за всё прощения попрошу! Только бы довелось».

Пётр отдал опустевший ковшик и сказал наконец:

- Беда в деревне, парень умереть может, молодой, и времени совсем мало осталось.

- А чего же ты от меня хочешь?

- Вода нужна святая, только такая… Чтоб настоящая, ну я не знаю, как сказать. Но вы-то, батюшка, должны знать!

Священник улыбнулся, он внимательно и задумчиво рассматривал парня, затем вышел куда-то и вскоре вернулся, держа в руках бутыль, закупоренную пробкой, кадило и старую вязанную шаль. Шаль он протянул Пете:

- Вот, укройся и пойдём.

- Как, и вы тоже?

- И я. В моей пастве беда, как же мне не пойти!

Батюшка шагал довольно бойко для своего возраста, но не так споро, как хотелось бы солдату, однако торопить пожилого человека он не решился, а вскоре и сам замедлил шаг.

У первого дома деревни собралась толпа мужиков, вооружённых топорами и вилами, мужики шумели, как растревоженный улей и размахивали руками. Завидев Петькино исподнее, толпа умолкла на минуту и загомонила с новой силой, поднятые топоры и вилы затряслись в воздухе. Священник придержал Петю за плечо и вышел вперёд, подняв обе руки:

- Остановитесь, православные! Божие ли дело топорами махать, не разобравшись?!

Собравшиеся поутихли, некоторые, даже сдали назад, вперёд вышел здоровенный мужчина, который, очевидно, и был предводителем этой сходки:

- Не ладно у нас, отец Никифор, совсем не ладно! Третий покойник за третью ночь намечается, ещё первого не схоронили, да вы сами, должно, знаете. Все молодые ввечеру здоровые резвые, а под утро кондратий крутит, дышать тяжко, да Богу душу отдают. И главное - эту ночь караулили, пять человек в избе в оба глаза смотрели, а только глаза то всем как отвёл кто. Услышали, что собака во дворе брешет, кинулись, ан нет там никого, в избу вернулись, а пацан-то белый как смерть и тряской трясётся. Доктора, вон, из больницы привезли, а он, вишь, только руками разводит.

- Я могу помочь! - Не удержавшись крикнул Петька, - пустите меня к парню!

Отец Никифор неодобрительно покачал головой, взглянув на него.

- А этот вот ещё с давеча тут отирался. - Выглянув из-за широкого плеча предводилы, сказал вчерашний косарь. - Вопросы разные задавал. Мы его словить пытались, да где там, как в воду канул.

Мужики снова угрожающе загалдели.

- Негоже самосуд чинить, пока человека не выслушали, - опять вступил с уговорами священник, - Господь этого не прощает!

- Ага, слушал я его надысь, - высунулся косарь, - так до сих пор оторопь берёт.

Смута поднялась с новой силой, из её недр послышались призывы к расправе.

- Да раскройте глаза, мужики! - Отчаянно кричал Петька, - крест же на мне, да разве ж я вернулся бы, если такое злодейство сотворил?! Пустите меня к парню, времени в обрез!

- Пусти козла в огород! - Не унимался косарь из-за широкого плеча здоровяка.

- Видать ночью не всё успел, вот и воротился! - Злобно выкрикнул кто-то ещё.

Священник пытался что- то говорить, но слова его тонули в общем крике.

И в этот момент, остервенело расчищая себе дорогу локтями, в самый перёд беснующегося сборища протиснулась баба с опухшим от слёз лицом. Отчаянно вцепившись в рукав заводилы, она полу просительно – полу гневно заголосила:

- Пустите его, пустите, а вдруг поможет! Прибить то вы его всегда успеете. А сынок у меня один, родненький, как мне без него?!

Предводитель смуты смотрел на неё с невыразимой жалостью, мужики поутихли, неуверенно переминаясь и переглядываясь.

- Спасибо тебе добрая женщина. – Усмехнувшись выдохнул Петька.

Но баба, не дожидаясь ответа, схватила его за руку и поволокла за собой. Отец Никифор последовал за ними через расступившуюся толпу растерянных вояк.

- Печка топленая? – Спросил Петя у женщины, подходя к избе.

- Топленая, касатик, топленая, как только Сенечку трясти стало, сразу и затопили.

- Хорошо.

В сенях их встретил взъерошенный мужик с глазами побитой собаки и, взглядом утопающего, хватающегося за соломинку, посмотрел на гостя.

- Отец? – Спросил солдат, мужик кивнул головой.

- В сенях встань, и, пока я не скажу, никого в горницу не пускай, да воды принесите, много.

В комнате действительно было тепло, даже душно. Петя знал, что для человека с большой кровопотерей холод являлся опасным врагом, и потому порадовался, что парня не надо будет разогревать во время переливания.

На табурете у постели сидел совсем молодой – не старше Петьки - мужчина в расстёгнутом пиджаке, сшитом на манер военного френча, галифе, заправленных в сапоги и круглых очочках в металлической оправе. Видно было, что одежда пошита портным на заказ и пошита давно.

«Доктор». – Догадался Петя.

Доктор обмахивался платком, выглядел он потерянно. Увидев странного человека в грязном исподнем и с воспалёнными глазами, он медленно поднялся, лицо его вытянулось, глаза округлились.

- Парень где? – Не здороваясь спросил солдат.

Доктор так же оторопело указал рукой на постель. Петя подошёл и ужаснулся: совсем пацан!

Мальчику на вид было лет десять – двенадцать, измученное болью лицо его цветом походило на белёную печь, руки и ноги сводила судорога, он тяжело дышал, временами сотрясаясь всем телом.

Пётр поставил принесённое Сенькиной матерью ведро воды на печку.

- Посуда нужна чистая, вся какая есть, тряпки и соль. - Распорядился он.

Женщина часто закивала и побежала исполнять поручение. А солдат, тщательно прополоскав шприц и грелку, налил в последнюю воды, опустил в неё шприц со снятой иглой и тоже поставил на печь. Доктор, удивлённо подняв брови, наблюдал за происходящим, как и священник, присевший на лавку подальше, чтобы не мешаться.

Когда вода в ведре подогрелась, Пётр налил часть в глиняную миску, проверил температуру жидкости локтем и, осторожно погрузил туда флакон с кровью.

- Взбалтывай легонько, - сказал он, беспокойно смотревшей на него женщине. - Совсем легонько, и каждый раз к щеке прикладывай. Как перестанешь холод чуять, так вынимай.

- Да кто вы такой, - наконец не выдержал доктор, - и что вы собираетесь делать?!

- Солдат. - Ответил Петя и, проигнорировав второй вопрос, спросил сам: - лекарства какие у тебя есть?

Деревенский врач раздражённо повёл плечами, но всё-таки ответил:

- Йод, салициловый препарат, пирамидон, белладонна и морфин.

- Не густо.

- Я не знаю откуда вы такой взялись, но у нас одна больница на четыре села и пять деревень, и это ещё не худшее положение! Вы думаете, губернские чиновники очень беспокоятся о комплектации медицинских учреждений медикаментами?! Скажите спасибо, что я оказался свободен и смог приехать!

- Да ты не кипятись, морфин хоть не колол?

- Зачем? Я уже ранее сказал, что случай безнадёжный.

- Я тебе дам – безнадёжный! Инструменты у тебя какие имеются?

- Полный хирургический набор!

- И всё?

Похоже было, что доктор теряет терпение:

- Кружка Э́смарха! – Выкрикнул он как- то мстительно.

Петька вперил в него странный взгляд:

- Покажи.

Дергаными движениями молодой врач распахнул саквояж и, достав из него прибор, протянул солдату.

- Клизма что ли? – Спросил Петя, разглядывая цилиндрический фаянсовый сосуд с прикреплённой к нему резиновой трубкой.

- Вот видите, вы даже этого не знаете!

- Не умничай, эскулап. – Мрачно процедил Петька. Он ещё с минуту разглядывал прибор, а затем резким движением отсоединил резиновый шланг от цилиндра и засунул его в стоящую на печке грелку. Парень решил, что подобная конструкция вполне сойдёт за капельницу, а это гораздо удобнее и безопаснее, чем переливать кровь шприцем.

- Вы сума сошли, она же испортится! - Врач кинулся к печи, но солдат остановил его, схватив за плечо.

- Не дёргайся, а то я сейчас тебе лицо испорчу.

Доктор просто задыхался от возмущения.

- Верно знаешь, что делаешь? – Спросил священник, всё это время остававшийся немым наблюдателем.

- А кто тут верно знает, - хмуро ответил Петя. - Слова ещё какие-то нужны заветные, да где ж их взять?

Отец Никифор встал, тихо откашлялся, прошёл к изголовью постели мальчика и необыкновенно красиво и распевно начал читать молитву. Петя, как парализованный, смотрел на него и удивлялся, как всего лишь слова, тем более не понятные, могут заставить все чувства, все мысли трепетать как заячий хвост и рождать где- то глубоко внутри чувство надежды и уверенности. Однако, вспомнив про физраствор, скинул с себя блаженное наваждение, и вновь обратился к доктору:

- Посуда мерная у тебя есть?

Доктор, поджав губы, молча достал мензурку, обозначения на которой были для Петьки непонятны. Не желая больше выглядеть невеждой в глазах этого выскочки, Петя быстро нашёл решение:

- Физраствор приготовить сможешь?

- Э, Ри́нгера?

- Какой сможешь, такой и сделай! - Рявкнул Пётр, протягивая растерянному доктору бутыль со святой водой. - И инструменты свои доставай.

При помощи хирургического зажима солдат достал из грелки прокипячённые предметы. Промыв и прошпарив кипятком фаянсовый цилиндр, присоединил обратно резиновую трубку, другой конец которой насадил на основание иглы и туго обмотал его суровой нитью принесённой хозяйкой.

Молодой врач завороженно наблюдал за действиями загадочного гостя.

- В вену попасть сможешь? - Спросил Петька у него.

- Конечно!

- Тогда давай, когда скажу.

- Но что Вы собираетесь ему вливать?

- Кровь, его кровь.

- Но откуда…

- Некогда объяснять.

Пётр осторожно перелил кровь в цилиндр, дождался, когда из кончика иглы появились капли и кивнул доктору. Отец Никифор, краем глаза увидевший происходящее, зачитал громче, губы медика шевелились с ним в унисон. Измученная страшным ожиданием мать, вжавшаяся в угол между стеной и печкой, тоже молилась, она всё ещё плакала, но в глазах засветилась надежда. Петька и сам молился бы, если бы умел.

Кровь в сосуде убывала медленно, очень медленно, но опять же по госпиталю парень знал, что это правильно, вот только сил у него самого было мало. Он еле держался на ногах, руки сводило от напряжения. Когда дно цилиндрической кружки осталось еле прикрытым, солдат так же аккуратно перелил в неё приготовленный физраствор, и всё началось сначала.

Предметы перед ним двоились, Петьке постоянно приходилось встряхивать головой, чтобы не упасть, когда комната начинала плыть перед глазами. Он сам не понимал, какая сила заставляет его до сих пор стоять.

Но вот, наконец, и раствора осталось меньше четверти сосуда. Петя в очередной раз перехватил ставший неимоверно тяжёлым цилиндр другой рукой, и вдруг понял, что мальчик больше не дёргается и не сипит, мучительно вздымая грудь. Пацан лежал тихо и абсолютно недвижимо, и как долго это продолжалось, солдат не знал.

- Дыхание, - прерывающимся от волнения голосом сказал он, - доктор, проверь дыхание!

Врач наклонился к лицу подростка, положил дрожащую руку на его шею и замер. Повисла невыносимо долгая и давящая на мозги тишина. Наконец доктор поднял глаза, наполненные невероятной смесью ужаса и восторга:

- Есть! - Прошептал он с интонацией человека, нашедшего в своём кармане алмаз. - Есть дыхание, мальчик спит!

В приоткрытую дверь протиснулось лицо явно подслушивавшего возле неё отца. Увидев его, боящаяся спугнуть своё счастье мать, приложила палец к губам.

Петька передал свою ношу медику и, опираясь о спинку кровати, добрался до ближайшей стены, сполз по ней на пол и заговорил, как будто боясь не успеть:

- Шиповника нарвите, отвар приготовьте и поите сына. Молоко с мёдом было бы ещё хорошо, - вспоминал он бабушкино лечение, - козье.

Но что-то он не мог вспомнить, что-то важное, что должен был сказать. В комнату стали заглядывать мужики, в которых солдат узнавал смутьянов, хозяйка выгоняла их веником. В конце концов, очевидно, шуганув толпу, собравшуюся в сенях, зашёл тот самый здоровенный предводитель смуты и затоптался у двери в нерешительности. Петя вспомнил:

- Идите на кладбище, - еле выговорил он, - найдите могилу из недавних, там крышка гроба из земли торчит. Вот кого вам в своих бедах винить надо.

Мужик с сомнением оглядел присутствующих, отец Никифор сидел на лавке, облокотившись на деревянный стол и прикрыв глаза рукой, больничный доктор восседал на табурете возле кровати с улыбкой новорождённой ящерицы и не выпускал запястье мальчика из своей ладони, мать пацана махнула рукой, выпроваживая здоровяка за дверь. Пётр завалился набок, глаза его слиплись, он крепко уснул.

Разбудили его громкие голоса и стуки, в горнице было много народа, собирали столы, передвигали лавки. Заметив, что солдат открыл глаза, какой- то мужчина сгрёб его под подмышки и поднял на ноги:

- Спас, спас, жив Сенька-то! – причитал мужик, обнимая парня и хлопая его по спине. Только вырвавшись из крепких объятий, Петя понял, что это отец мальчика, и глаза его мокры от слёз. Дальше было и вовсе тяжко, парня облепили, каждый из набившихся в помещение крестьян старался прижать его к себе, похлопать по плечу, спине, пожать руку, а у Петьки даже не было сил сказать им, что это проявление благодарности доставляет ему боль.

Наконец спасителя усадили за стол, хозяйка поспешно выставляла припасы. В комнату то и дело заглядывали любопытные лица, желающие увидеть диковинного гостя, вернувшиеся с кладбища мужики наперебой рассказывали, как нашли могилу колдуна и упокоили его по всем правилам.

Сенькин отец налил Пете добрую стопку мутной самогонки и поднёс, неправдоподобно аппетитно пахнущий, солёный огурчик:

- Здрав будь, солдат и за здоровье Сенечки моего!

Пётр опрокинул стопку себе в рот и, захлёбываясь слюной, в один миг схрумтел огурец. Измученный и истощённый организм сразу заявил о себе, в центре живота возникла резкая боль, Петю затошнило, он согнулся пополам и выскочил из избы. Корчась от боли и сильно шатаясь, он думал: «Только бы успеть добраться до уборной, не гоже так-то опозориться в чужом дому». Чудом успев добежать, солдат коснулся рукой двери деревянного сортира и в следующую секунду провалился в черноту.

***

- Эй, Петруха, не валяй дурака, - тряс его однорукий санитар Аркашка, - отдай шприц, не дури. Или ты уколов, как красна девка, боишься?

Пётр открыл глаза, перед ним стоял Аркаша Чистов и очень взволнованный фельдшер Раиса Петровна.

«Значит, всё-таки бред», - подумал парень с каким-то сожалением, он чувствовал себя обманутым.

- Грелку уберите, - сказал он глухо.

- Ты что, не положено, - Аркашка скосил глаза на фельдшерицу, - не положено ведь, воспаление будет?

- Уберите, - повторил Петька, закрывая глаза, - кишки от неё смёрзлись.

То, что ему привиделось, Пётр не то, что рассказывать кому-нибудь, даже сам вспоминать не хотел. А если вспоминал, каждый раз сокрушался: «Вот это коленца выкидывают собственные мозги, а всё бабушка со своими сказками!».

***

Шёл всего третий месяц, как Пётр вернулся на фронт, а он уже снова влип. Во время атаки автоматной очередью раздробило колено. Наступающие вырвались далеко вперёд, вокруг Петьки остались только убитые и раненные, полевые медсёстры сбивались с ног, оказывая первую помощь и унося тяжёлых с поля боя. Лёжа в холодной, распаханной взрывами и вымешанной сотнями тысяч ног, осенней грязи, воя от боли и злобы, Петя ещё продолжал стрелять, когда увидел, как тяжёлая танковая башня, снесённая залпом снаряда, несётся прямо на него. Зажав зубами ремень автомата, изо всех сил цепляясь пальцами рук за осклизлую землю, помогая себе здоровой ногой, парень пытался отползти подальше. Боль была невыносимой, Петя почувствовал тошнотворную слабость и понял, что сейчас потеряет сознание.

Сильные руки, ухватив его за шинель, рывком оттащили в сторону и в следующую секунду человек сам бросился на землю, полуприкрыв Петьку своим телом. Массивная башня спикировала в грязь, разметав её по сторонам мокрыми ошмётками, проскользила ещё несколько метров и замерла.

Лежащий сверху человек приподнялся.

- Жив?

Петя молча хлопал глазами. Не может быть! Командующий батальоном?! Конечно, парень видел его несколько раз, но что бы вот так!

Комбат быстро поднялся, не дожидаясь ответа, взвалил солдата на спину и понёс прочь от свистящих пуль и рвущихся снарядов. Через пару минут к нему подбежал адъютант:

- В медчасть. – скомандовал полковник, передавая ему бойца.

Ещё один бой закончился, ещё одну маленькую часть своей земли удалось отвоевать, а Пётр ещё раз ожидал отправки в тыловой госпиталь, в палатке батальонного медпункта. Он не сразу понял, что произошло, когда раненные бойцы по строевой привычке дёрнулись, чтобы встать по стойке «смирно».

- Отставить. – скомандовал, вошедший в палатку комбат. Он прошёл между коек осматривая раненных, ждущих эвакуации и подошёл к Петьке:

- Ну, что, вижу, жить будешь?

- Так точно, товарищ командующий батальоном! Только вот опять в госпиталь - обидно. – Петя спохватился, - Спасибо, если бы не вы…

- Пустое, - махнул рукой полковник, присаживаясь на край койки, - просто рядом оказался вовремя. На войне, знаешь, и не такое бывает. Я вот всю свою, как говорится сознательную жизнь в армии, как только повзрослел, Германская война подоспела, потом Гражданская, а уж после неё меня за, так сказать, выдающиеся боевые заслуги учиться послали. И вот, как видишь, до сих пор в строю. Да, – он на минуту задумался, - а ведь мог в детстве умереть. Навалилась, понимаешь, хворь какая-то диковинная. Никто не то, что сделать, а и понять ничего не мог. Меня тогда солдат вылечил, мать потом за него до конца жизни молилась, а в деревне всякие небылицы рассказывали, мол появился, как с неба свалился, исчез, как сквозь землю провалился. Ну как в деревне без небылиц? А только я после этого, для себя твёрдо решил, что солдатом буду. Вот такая, брат, история. Так что нос не вешай, лечись, доведёт случай, встретимся.

Полковник вышел из палатки, а Пётр долго смотрел в пустоту, затем, встрепенувшись, поймал за руку проходящую рядом медсестру:

- Сестричка, а как нашего комбата зовут?

- Семён Васильевич, - засмеялась девушка, - знать надо такие вещи.

***

Бульбунарий замолчал, с какой - то затаённой грустью уставившись в окно. Молчали и восхищённые слушатели.

- Буль, - через пару минут не выдержала Маринка, - а чья это история?

Водяной обвёл семью хмурым взглядом.

- Будете зубоскалить, вообще больше не приду, - серьёзно предупредил он.

Но зубоскалить никто и не собирался.

- Мамка моя мне в детстве рассказывала перед сном, а она двух рыбаков на ночной рыбалке подслушала, сам солдат своему внуку это и поведал.

Петя словно попал в детство, но было что-то не так, что-то неправильно. Какое-то чувство на краю сознания сигнализировало об обмане, ошибке.

Парень напрягся, прислушиваясь к ощущениям организма. Правая рука была прижата к животу и испытывала какое-то неудобство. Не решившись её побеспокоить, Петя левой свободной рукой ощупал твердь под собой. Это явно была земля, поросшая травой и нагретая летним Солнцем.

Что же с правой рукой и почему так холодно животу? Осознание пришло резко.

Пётр рывком сел. Рукой, в которой был зажат настоящий медицинский шприц с длинной иглой, он прижимал к животу грелку, металлическую грелку со льдом. Парень откинул предметы в сторону и задрал исподнюю рубашку. Под ней находились бинты, уже не окровавленные, но всё ещё испачканные сочащейся сукровицей.

Госпиталь! Он должен находиться в госпитале, в который попал после ранения! Что же случилось? Его бросили? Но как это возможно? Пошёл покурить, началась бомбёжка, его контузило, а госпиталь эвакуировали? Но где тогда следы бомбардировки – опалённая земля, разрушенные останки зданий, чёрные пороховые тучи, тянущиеся по небу, уносимые ветром?

Нет, это не то! Может быть, госпиталь привиделся в бреду, может, он до сих пор лежит на поле боя, и, внезапно придя в себя, наблюдает картину оставленного рубежа? Нет, нет и нет! А где тогда следы прошедшего боя, где развороченные тяжёлой техникой колеи, взрытые снарядами воронки, и, опять же – это небо. С начала войны Петя не видел такого чистого неба.

«Горячка» - пришло ему в голову. В госпитале он часто слышал, что горячка подкидывает и не такие сюрпризы. Лежит он сейчас на своей койке, пускает ртом слюни и видит картинки из детства. Нет, а как же реальные предметы? Шприц, который, между прочим, не известно, как оказался в его руке, грелка, да и живот ещё болит.

Ну да, всё это объяснимо, всё это уже почти три недели присутствует в его жизни, а горячка она тем и коварна, что показывает то, что тебе знакомо. Что же делать, что же делать, как выбраться из этой ловушки? А если всё ещё хуже, и это не горячка? Тогда что?!

В голове зазвучал голос отца: «А ты не плачься и себя не жалей. Глядишь, оно всё не так худо и покажется!».

- Всё верно, батя, всё верно, как и всегда. – Вслух сказал Петька.

Надо осмотреться, а для этого встать. Негоже солдату на заднице просиживать. Горячка – не горячка, на ногах оно сподручнее, и, напрягши все мышцы парень поднялся на ноги. Сначала в голове поплыло, качнуло, затошнило, но, расставив ноги и растопырив руки, Петя удержался и огляделся по сторонам.

Слева далеко за полем виднелся лес - только кроны – а справа, за тем же полем, верхушки разрозненных деревьев. Спереди и сзади чистый горизонт, видимо, земля уходила низиной, а может, и река с какой стороны текла – это парень мог только предполагать.

В горле пересохло. Поискав глазами, он обнаружил брошенную грелку, лёд в которой уже должен был растаять. Открыв крышку, Петя напился, вода пахла госпиталем. Он взглянул на шприц. Родители учили бережливости, а война – заглядывать вперёд, мало ли что могло пригодиться, и Пётр, подобрав шприц, сунул его в опустевшую грелку.

Нужно было решить, куда идти. Река ему была не нужна, ну что она могла дать, кроме воды. Деревня или другой населённый пункт дали бы гораздо больше, и, выросший в деревне парень, безошибочно определив, что разрозненные деревья окружают жилое место, направился туда.

Ноги поначалу не слушались - трёхнедельное бездействие и две перенесённые после ранения операции давали о себе знать – но молодые мышцы быстро вспоминали свою работу, и вскоре парень достаточно твёрдо зашагал в сторону населённого пункта.

Пыльная грунтовая дорога, на которую он вышел дала понять, что Пётр не ошибся с направлением, а пройдя ещё с полкилометра он увидел деревянную церковь. Крепкое строение, за которым явно ухаживали, венчалось блеснувшими в солнечном свете куполами, а в окнах звонницы виднелось аж три колокола.

Солдат остановился в недоумении – похоже, церковь была действующей. Никогда Петька не видел не только действующих, но и так хорошо сохранившихся церквей, а у этой даже кресты над куполами имеются! Он осмотрелся. Людей поблизости не было, но дальше по дороге виднелись первые печные трубы, и парень продолжил путь.

Чем ближе Пётр подходил к жилищам, тем более одолевало его беспокойство: как начать разговор? Это было странно и непонятно. Судя по заборам из горбыля и грубым срубам домов, деревня точно была своя – парень сам родился и вырос в деревне, а за два года войны общение с крестьянами, поселения которых приходилось миновать, а в некоторых и останавливаться, стало привычным делом, но сейчас солдат испытывал странное смятение.

К дому подходить не понадобилось. Ещё загодя Пётр увидел мужика в старинной крестьянской одежде, наискось пересекающего участок возле двора, на плече его покоилась коса. Наряд этот Петьку не обеспокоил – даже в его родной деревне многие одевали старые косоворотки и широкие штаны на покосы, а Петькина деревня была не глубинкой, и располагалась вблизи большого города.

Парень остановился, поджидая незнакомца, который, заметив чужака замедлил шаг, но, видимо решив не показывать смятения, продолжил движение, однако во взгляде его читалось явное недоверие.

«Ещё бы, - про себя подумал Петька, - в исподнем, босиком, да ещё грелка эта!». Но ведь всё можно было объяснить, и Пётр поздоровался.

- И тебе не хворать, - ответствовал мужик, останавливаясь поодаль и искоса, совсем не по -доброму, разглядывая пришельца.

- Скажи, отец, что за место это, а то я от своих отбился и заплутал. Не пойму, где нахожусь.

- Прокоповка это, - глядя из подлобья ответил крестьянин.

- А округ какой, район?

Взгляд собеседника стал совсем напряжённый.

- Ну, город здесь большой есть где?

- Знамо дело, есть, - сверкнул мужик глазами из-под густых сдвинутых бровей. – Орловской мы губернии.

Петя замер. «Это куда же меня закинуло! – Думал он. – Мы ж по другому направлению, да и Орёл наши ещё не взяли!».

- А фрицы где? – Хрипло спросил он, наконец обретя дар речи.

Косарь испуганно глянул и затоптался на месте, явно обдумывая, как бы смыться.

- Ну, война где? – Не выдержав, рявкнул Пётр.

Крестьянин вытаращил глаза.

- Это какая же война? С японцем, почитай, год назад вроде как закончилась, а иной, Бог миловал, не слыхали! – И, перекрестившись, он бочком двинулся к дому.

- Стой! – Ринулся было к нему Петя, но тот припустил от него как заяц от звука выстрела, и, прошмыгнув в калитку, побежал к двери.

Пётр сошёл на обочину и уселся на землю. Живот ныл, ноги гудели, очень хотелось пить, да ведь не попросишь же – ещё дубиной приласкают, если они здесь все такие. И главное чудно – ничего про войну не знают. Староверы, что ль? Или опять бред? Тогда откуда в моём бреду незнакомые люди? Не сходится что-то.

Сзади скрипнуло. Из дома выскочил знакомый уже мужик с топором и опрометью бросился к соседнему двору, сидящего в траве Петю он не заметил. Через минуту из двери соседнего дома высунулась растрёпанная голова второго мужика, и, оглядевшись по сторонам, исчезла.

«За топором побежал, - тоскливо подумал парень. – Точно староверы».

За ближним забором тоже забегали, перекрикиваясь. Петька не стал ждать пока соберётся вся деревня, и, пригибаясь, рванул огородами к зарослям кустов. Нарастающий сзади гомон надежды не оставлял, и Петя бежал изо всех сил.

Он продирался сквозь высокую траву, спотыкался, падал, вставал и снова бежал, пока вдруг не потерял почву под ногами и не свалился с незамеченного им в кустах крутого откоса. Грелка, громыхая содержимым, догнала остановленного широкой полосой сочной травы хозяина. Внизу оврага текла река.

Теперь ломило все кости, а живот просто полыхал болью. Парень подтянул к себе грелку. Интересно, что в шприце? Лекарство должно быть, а что ещё. Если не вытекло, да и сам шприц цел. Он нащупал рукой нагретый уже стеклянный цилиндр – цел, сделан на совесть. Игла немного погнулась, но не критично, и лекарство не всё вытекло, для укола хватит. Грязный, наверное, да я и сам грязный. Делать нечего, с такой болью далеко не уйдёшь.

Пётр вздохнул, вытер иглу о более-менее чистое место на рубашке, отогнул и без того уже съехавшие бинты и сделал укол.

Ждать результата, однако, было некогда – вряд ли преследователи остановятся на полдороге. Пробираться вдоль берега тоже не имело смысла – его могут искать цепью. Единственным выходом было пересечь реку, она была не широкой, но Пете сейчас и такой могло хватить. Противоположный берег не уходил высоким подъёмом, а наоборот, заболотился, порос высокой болотной травой и дно там могло быть вязким.

«Ты должен быть сильным, - снова услышал Петька голос отца. – Твоё имя означает камень, кремень, значит, не подводи деда – покойника, это он тебя так назвал». Эх, батя, батя, вот некому теперь мне подзатыльник то отвесить. Убили тебя ещё в сорок втором, и могилки твоей нам с матерью найти, наверное, не суждено.

Пётр стиснул зубы и вошёл в воду. Грелка ужасно мешала грести, но бросать её солдат не собирался: шприц же пригодился, и она может. Достав ногами илистого дна и немного отдышавшись, Петька услышал крики, доносящиеся с другого берега. Он быстро спрятался в густых камышах, присев в воде и оставив на поверхности только глаза и нос.

На высоком обрыве противоположного берега реки суетились деревенские мужики. Они размахивали руками, заглядывали с откоса вниз и оглядывались по сторонам перекрикиваясь между собой. Парочка самых отчаянных собирались спуститься к реке, но, по всей видимости, отговорённые остальными, почесали бороды, махнули руками и вместе со всеми подались по краю обрыва куда-то в сторону.

«К мосту, наверное, пошли», - понял Петька. Должен ведь здесь быть какой-нибудь мост. Он выждал, пока все преследователи не скрылись из виду, и пошёл в противоположном направлении. Прошлёпав ещё какое-то расстояние по колено в воде он выбрался на сушу, углубился в пролесок и, стараясь держать то же направление, стал пробираться всё дальше и дальше, пока ноги совсем не начали подкашиваться.

Петя осмотрелся. Растительность в этом месте была густая, человека, лежащего на земле в таких зарослях, заметить было не просто, это солдат знал, недаром два года пахал передовую. Он тяжело присел. Понимал, что надо обсушиться пока Солнце не зашло, но не мог даже пошевелиться, сон одолевал его.

«Куда же меня занесло-то, - думал он в полудрёме, - деревня убогих каких-то. А что этот мужик про японцев буровил? Оно конечно, воюет Япония против нас, но ведь никто эту войну так не называет». Слышал он про Японскую, так ведь это когда было?!

Историю в школе Петя не любил и не понимал, зачем она деревенскому мужику, ну, разве про революцию, это каждый советский человек знать должен.

«Революция, - вдруг вспомнил он, - ну точно, как раз после Японской войны восстание в Москве было! Да это что же, девятьсот пятый год, что ли? Чертовщина какая-то!». Петька плюнул – комсомолец, твою мать, а в башке словечки поповские, убогие, чертовщина. А всё бабушка со своими сказками.

Вспомнив о бабушке, парень инстинктивно нащупал рукой оловянный крестик, висящий на груди. Бабушка, не смотря на отчаянный Петькин протест, надела внуку крест перед отправкой на фронт. Стояла на коленях и так страшно молила, что парень не смог отказать и дал слово не снимать крест до самого возвращения. Поначалу он тщательно прятал провокационный предмет под наглухо застёгнутой гимнастёркой, но вскоре многие его боевые товарищи сами начали креститься перед боем, и даже политрук, заметив в пылу сражения выскочивший из Петькиного ворота крестик, отвернулся, сделав вид что ничего не видел.

***

Проснулся Петя от холода. Нет, не то, чтобы совсем дубак, какой, бывало он испытывал в окопах, но поднимающаяся от нагретой земли влага, превращаясь в росу в вечерних сумерках, вызывала мелкую дрожь и неуютное ощущение. Одежда успела высохнуть.

«Повезло мне, что лето, - подумал парень. – А ещё что не нашли, пока спал». Однако он понимал, что нужно было двигать дальше.

Живот уже не горел, ныл тупой болью. Некоторые части тела, очевидно, ушибленные при падении, тоже поднывали, но состояние, в общем, было сносным, и Пётр, продравшись через неширокий пролесок и с опаской посмотрев по сторонам, выбрался на ещё одну дорогу.

Дорога была более узкой, чем деревенская, по обочинам поросшая подорожником и лебедой.

Похоже, здесь редко ездили на телегах, но хоженность точно прослеживалась.

Ещё раз оглядевшись, парень пошёл в противоположную от предполагаемого моста сторону. Солнце уже склонилось к горизонту, а значит, надо было поторопиться, чтобы найти себе укромное место для ночлега.

С одной стороны заросли становились реже, и вскоре совсем пропали, открыв мелколесный пейзаж, с другой наоборот, сгрудились высоким кустарником и низкорослыми деревцами, время от времени разбавленными березняками и осинниками.

И вот, сквозь совсем поредевшую растительность, Петькиному взору открылась картина, которая заставила парня поёжиться: на обширной территории в лучах предзакатного солнца вместо деревьев и кустов возвышались кресты. Странные это были кресты.

Петя не особо разбирался в крестах, но эти совсем не походили на те, которые он видел раньше. «Кладбище. – Понимал он. – Но чего такое чудное-то? Точно староверы».

Однако кладбище было тем местом, куда ни один нормальный человек ночью не сунется, а значит, можно поспать до утра, не опасаясь крестьянских топоров. «Ну, прям как нечисть в бабушкиных сказках», - подумал солдат. Он ещё минуту потоптался в нерешительности и свернул на погост.

Ступая между могильных холмиков, он не переставал удивляться: на большинстве крестов, которые, между прочим, имелись на всех захоронениях, не было таких привычных дат и имён. Ограды присутствовали всего у нескольких могилок, скорее всего недавних – дерево на точёных резных дощечках ещё даже не потемнело. Но при этом многие холмики были закрыты домовинами.

Петя даже не знал бы, что это такое, если бы в детстве бабушка не привела бы его на совсем старое кладбище за их деревней, на котором уже не хоронили, и где лежали их предки. Мальчик очень удивился тогда, зачем могилы закрывают низенькими домиками, наподобие ледников. Бабушка пожала плечами – так принято было, чтобы у мёртвых свой дом имелся. Но там домовины были старые, почерневшие и местами проваленные, а здесь – крепкие, со следами заботы.

Однако, было ещё кое-что, что удивляло и пугало. На тех могилах, где имелась дата смерти, самая поздняя была одна тысяча девятьсот шестой год. «Да что же это?! – Думал солдат, - или я на старом кладбище? Не похоже что-то». Но размышлять времени не было, тем более, что он наткнулся на могилку, в оградке которой имелась низенькая приземистая скамейка. Это было просто подарком для измученного парня. Он завалился на неё, сжавшись насколько позволял размер лавочки и задремал.

Однако сырой и холодный ночной воздух долго поспать не дал. Петя заворочался, пытаясь принять оптимальное для сохранения тепла положение, и все дневные терзания и переживания в темноте нахлынули с новой силой.

Он не мог ни понять, ни объяснить, что с ним происходит. Мучительная неизвестность сводила с ума. Неизвестность и неуверенность во все времена рождали страхи более пугающие, чем прямая угроза.

Если это всё-таки горячечный бред, то почему он ощущает боль, живот ладно, он и раньше болел, но почему болит всё тело после падения с откоса, измученные жёсткой травой ноги имеют следы соприкосновения с ней, порезы и ссадины, как такое вообще может быть, если ему это только привиделось?

А деревня? Только сейчас до Петра дошло, что все мужики, которых он видел там призывного возраста и должны быть на фронте, а они даже о войне не слышали, и его, Петькин, вид вызывает у них опасения, почему его и приняли за злодея. Чёрт! Есть же ещё и кладбище, последнее захоронение на котором датируется тысяча девятьсот шестым годом!

Петька слабо застонал, но вдруг осёкся: где-то совсем рядом с местом, на котором он лежал, раздался странный звук, абсолютно не вписывающийся в общую гармонию ночного звучания.

Пётр замер, прислушиваясь.

Кажется, со стороны соседней могилы что-то тихо заскрипело. Очень тихо, словно звук доносился из-под земли. Вслед за скрипом послышались и другие звуки – что-то глухо постукивало, скребло и возилось.

Приподнявшись, Петя посмотрел через ограду. Освещение ночного неба позволяло увидеть только тёмные очертания могильного холмика, воображение рисовало страшные картины, начало казаться, что земля на могилке шевелится. Звуки, тем не менее, стали отчётливее, поскрёбывания и шорох как будто приближались.

Петька начал внимательно оглядываться, отчаянно ища источник шума. Он поднял взгляд от холмика и увидел, что у могильного креста отвалилась поперечная дощечка, и оставшаяся часть возвышалась над землёй странным зловещим символом. И вдруг символ покачнулся – сомнений не было, середина холмика провалилась, открыв чёрную дыру, и оттуда показался какой-то предмет, выделяющийся светлым цветом на фоне тёмной земли.

Предмет рывками дёргался из стороны в сторону, всё более выступая из могилы, и наконец парень понял, что это не что иное, как крышка гроба.

Стараясь не дышать, солдат вжался в лавочку. Никогда ещё Петьке не было так страшно – ни под не прекращающимся обстрелом, ни под ползущими над окопами танками, ни тогда, когда осколками снаряда ему разворотило живот.

Крышка негромко стукнулась о землю, но звук возни не прекратился – кто-то явно вылезал из могилы.

«Такого не может быть, такого просто не может быть, такого не бывает», - как молитву повторял про себя Петя. Но оно было, парень даже чувствовал запах – сырой и тяжёлый запах тлена. Все мысли и чувства перепутались у Петьки внутри. Чудовищная нереальность, невозможность происходящего сводила его с ума, заставляя мышцы сжиматься в судорогах. Это невозможно было терпеть, он просто должен был что-то сделать.

«Я должен посмотреть. – Сказал себе Пётр. – Ну чего мне бояться? Если я живой, то через неделю на фронт, а если нет, то какого чёрта!». С трудом заставив шевелиться сведённые мышцы, солдат вновь повернулся к соседней могиле.

Деревянная крышка лежала на земле, а от самой могилы уже отходил человек, если это являлось человеком. Рассмотреть в темноте его не представлялось возможным, хорошо видно было только белый саван, сильно испачканный, но ещё не тронутый разложением. Что бы это не было, оно, слегка шатаясь, но весьма уверенно шло по направлению к деревне.

Снова стало тихо.

Петя долго смотрел в темноту, где растворился белый силуэт, а потом заставил себя встать и подойти к разворошенной могильному холму. Он внимательно осмотрел края дыры, даже ощупал разбросанную землю и постучал костяшками пальцев по крышке.

«Интересно, - думал он, - на кой мертвяк её вытащил? Чтобы удобнее обратно забираться было, или чтобы не засыпало? Кажется, бабушка говорила, что неупокоенные без гроба не могут, а, стало быть, и без крышки. О чём я думаю, это же всё сказки! Ага, сказки, вот они, прямо передо мной, а значит, если верить бабушке, этот пошёл в деревню жрать кого-нибудь…»

Эх, проследить бы за ним, да где ж ему было, чуть не обделался от страха. А что, если крышку спрятать? Закопается мертвец восвояси или нет? Вон за той оградкой, где лавочка, куст шиповника разросся, а бабушка говорила, что упыри смерть как его боятся из-за колючек. Понятно, шкура-то у них не заживает. Вот и посмотрим, что ты за ком с горы!

Ожидание показалось долгим, очень долгим. Петька опять пристроился на лавочку, несколько раз проваливался в дремоту, периодически просыпаясь, вздрагивая. Вот и теперь дёрнулся от неотвязного беспокойства.

Вокруг развиднелось, но до зари было ещё далеко. Пётр посмотрел в серое небо – сомнений не было, он не спит. Стыли ноги, знобило от холода и напряжения, настырно ныл живот. Парень приподнялся на лавочке и присмотрелся. Вот и он!

В совсем не ласковой предрассветной серости замаячило светлое пятно. Петя затаился и стал ждать. Вскоре послышалось шарканье ног по сухой земле. В отверстие ограды было видно, как в туманной мгле прорисовываются человеческие очертания, и, наконец, Петька разглядел худого сгорбленного старика с длинной седой бородой, одетого в саван.

На лице и руках его были заметные изменения, присущие недавно захороненному покойнику, открытые глаза покрыты мутной плёнкой. В руках мертвец держал довольно большой сосуд, похожий на аптекарский и наполненный тёмной жидкостью. По мере того, как он приближался к своей могиле, лицо его искажалось, округлившиеся глаза беспокойно бегали, осматривая землю. Старик издал сиплый рык и резко развернулся, оглядываясь.

- Где ты, где ты, - глухо рычал он, - всё равно найду, выходи!

Пётр, собрав волю в кулак, поднялся. Мертвец вперил в него ненавидящий взгляд, он продолжал рычать, трясясь от злобы, казалось, что старик страстно желает кинуться на неожиданного врага, но что- то ему мешало. Петя вдруг сообразил, что ограда, за которой он находится, не даёт упырю подобраться ближе - должно быть, она из осины или дуба, бабушка говорила, что эти деревья нечисть боится. Парень немного успокоился.

- Отдай, отдай моё! – Грозно просипел старик.

- Зачем тебе? – Как можно беззаботнее спросил Петька.

- Оно мне нужно!

- Крышка гроба нужна, чтобы гроб закрывать, в котором ты лежать спокойно должен, а не шастать по белому свету.

Мертвяк опять зарычал.

- Отдай по-хорошему!

- По-хорошему? – Улыбнулся парень, - тогда давай договоримся!

Дед внимательно разглядывал наглеца, он кажется, справился со своей злобой:

- Кто ты? Откуда такой смелый? - C мрачным любопытством поинтересовался он.

- Солдат, - просто ответил Петя.

- Оно и видно, что не из местных. Так чего ты хочешь, солдат, я многое могу.

- Фокусник, что ли?

- Колдун.

- Так ты же мёртвый, как же ты можешь?

- А ты дурак, солдат. Говори, чего хочешь, некогда мне с тобой лясы точить.

Петька досадливо закусил губу, но тут же выпалил:

- Скажи, где был и что делал?

Мертвец удивлённо уставился на него.

- И это то, что ты хочешь? А сам не знаешь? В деревне был, парня там одного уморил. – И он с нежностью поглядел на сосуд, который всё это время бережно прижимал к себе.

Петьку бросило в жар, он понял, что за жидкость плескалась в бутыли.

- Зачем? – Спросил он, стиснув зубы.

- Какое тебе дело, служивый, да и не поймёшь ты. Иди своей дорогой, пока сам жив.

- А ты объясни, а то я-то уйду, а что ты без крышки делать будешь?

Колдун недобро осклабился.

- Любопытный! Гляди, любопытные долго не живут. Ну да дело твоё, в гробу мне лежать надоело, рано ещё червей кормить, по белому свету шастать желаю. А для этого кровь нужна, молодая, сильная. Всё, что хотел узнал? Отдавай теперь моё!

- Не всё. - Петька сжал кулаки, - скажи теперь, как тому парню помочь?

Мертвяк оскалился ещё больше.

- Я мёртвый, а не глупый, зачем же я себе такой вред чинить стану? Да и не поможешь ты ему, ещё до третьих петухов помрёт.

- Ну и сиди на своей куче до утра, а я ещё посмотрю, как тебе на солнышке понравится!

Упырь заскрежетал зубами, буравя человека прожигающим взором и, что-то обдумывая.

- Чёрт с тобой. - Наконец проговорил он. - Только побожись, что после этого вернёшь то, что мне нужно.

- Незачем мне божиться, комсомолец я, а мы своё слово держим! - Петя осёкся, - да где тебе понять!

- Ну от чего же, вера, знать, какая новая. Да ты не тушуйся, много я их на своём веку перевидал, только мне до ваших вер дела нет, ни к чему они мне. Ну, да слушай, концомолец. Парню тому надо пятку разрезать, да его кровь туда и влить.

- Что, и всё?

- Нет не всё, слова надо прочитать заветные, только я их не знаю, незачем они мне, отродясь никого не оживлял, я больше по другой части мастак.

Старик насмешливо смотрел на солдата, у парня зачесались кулаки. «Насадить бы тебя на эту оградку», - подумал он, но вслух сказал:

- Давай склянку.

Мертвец шагнул к ограде и вытянул руку с сосудом.

- Держи.

- На лавку поставь, - кивнул Петя, делая шаг назад.

- Ну, теперь твоя очередь.

- Ещё один вопрос можно?

- Валяй.

- А чего тебе кол то в сердце не вбили после смерти, если ты колдун?

Старик сипло засмеялся:

- Не первый раз умираю, если всё делать правильно, то никто и не скумекает, что к чему. Не то, что кол не вобьют, тебя ещё поп отпоёт, и в освящённую землю положат.

Петька про себя грязно ругнулся

- Вон твоя крышка, - кивнул он на куст.

Мертвяк посмотрел на шиповник и с хитрым прищуром повернулся к парню.

- Э нет, концомолец, ты обещал вернуть, вот и верни.

Петя тяжело вздохнул, но слово есть слово, даже если дал его злобной твари.

Он вышел из-за ограды и только успел вытащить тяжёлую крышку, как чуть не выронил её от неожиданности и испуга - колдун стоял рядом с ним и плотоядно улыбался.

- Уговор, - проговорил он, обдав Петьку смрадным дыханием.

- Какой ещё уговор, вот же твоя крышка!

- Я тебе уже говорил, что ты дурак? Уговор был, что ты вернёшь мне то, что мне нужно. А нужна мне твоя кровь, взамен той, что ты у меня забрал. – И упырь вцепился в Петькину шею своими костлявыми пальцами с длинными ногтями.

Собрав последние силы, Пётр размахнулся и ударил злобную тварь крышкой его же гроба. Мертвец упал, но быстро поднялся и, не дав парню добежать до спасительной оградки, повалил его на землю. Петя, что есть мочи, двинул кулаком в серое ухо, но с таким же успехом он мог ударить рукой по столетнему дубу. Тощий на вид старик, даже не отшатнулся. Солдат яростно отбивался, в пылу схватки забыв про боль, но силы были не равны. Не особо напрягаясь, упырь захватил его, поднял с земли и прижал голову парня к той самой оградке, на которую Петя сам мечтал его насадить. В затылке полыхнула острая боль, Петьке показалось, что он слышит треск собственного черепа.

И вдруг, смертельная хватка ослабла, неупокоенный резко отдёрнул руку и в страхе уставился куда-то поверх деревьев. Тело его затряслось крупной дрожью, с небывалой скоростью он бросился к своей крышке и, схватив её, огромными скачками достиг разрытой могилы,

( продолжение следует)

Она летела, не замечая ничего вокруг, ведомая только своими чувствами, и не помнила, как добежала до небольшой прогалины в лесу. Но то, что она увидела, полыхнуло в голове белой вспышкой, а в душе поднялась всепоглощающая, сумасшедшая слепая ярость.

Возле высокого вяза на коленях стоял Митька, и обеими руками держался за бок. Перед ним на земле валялся окровавленный нож. Напротив него, поодаль, стоял запыхавшийся Мишка, глаза его горели звериным азартом.

В одно мгновение Маринка выбросила левую руку в сторону ножа, а правую в направлении Мишкиного горла. Мишка схватился руками за шею, и задёргался, хрипя. Нож вздрогнул, взлетел в воздух и нацелился остриём на хозяина.

- Нет, Марька! Не надо! – Собрав последние силы прохрипел Митька, и упал навзничь. Из уголка его губ вытекла струйка крови.

В Марькиной душе происходила страшная борьба, разрывающая её на части, она не могла, не хотела прощать, но всё же, заревев раненым зверем, она резким движением опустила руки. Нож, зависший перед Мишкиным глазом, упал вниз, воткнувшись в землю возле самых его ног. Мишка, словно из него выпустили воздух, рухнул на колени. Невидимые щупальца, уже хищно тянувшиеся к девушке, судорожно отпрянули, чёрное облако, имеющее вид гигантского гриба, шарахнулось вверх от Мишкиной головы и в панике заметалось, не находя укрытия, на глазах иста́ивая в солнечных лучах.

Но убитая горем Маринка не видела этого, она бросилась к распростёртому на земле Митьке, прижалась к нему, обняв. Слёзы душили её, она молча сотрясалась всем телом и не замечала, как на прогалину со всех сторон выбегали родственники и друзья, друзья, взбаламученные неугомонным Вадиком, которого в свою очередь, напугал вид Мишки, идущего на встречу с Марькой.

С совершенно очумелым взглядом из-за деревьев выскочил леший, за ним, задыхаясь, семенила ласкотуха. В чаще шумно прокладывала себе просеку лобаста. Леопард, подняв дыбом шерсть, бросился к Митьке. Он жалобно мяукал и, тыкаясь мордой в бледное лицо любимого друга, пытался слизать с него кровь, как будто это что-то могло изменить.

Парни, ошарашенные представшей перед ними картиной, опустив руки, молча стояли, как вкопанные. Белобрысый Колька плакал, не скрывая слёз.

Леший развернулся к Мишке. Страшен он был в своём естественном облике – в два раза выше обычного, с искрящейся зелёными огнями шерстью.

- Не трогайте его! – Обернувшись выкрикнула Маринка и глухо добавила – ОН просил…

Она уступила своё место ласкотухе, завывшей так страшно, что все остальные лесные звуки умолкли. Медленно поднялась, медленно подошла к Мишке, и, медленно подняв ногу, втоптала рукоять ножа в землю.

Марина смотрела на парня таим взглядом, которым можно было убить без всякого оружия. После долгого, очень долгого молчания, она произнесла пустым голосом: «Уходи».

Лобаста бросила на девушку пылающий яростью взгляд. Леший молчал, стараясь унять испепеляющий его гнев. Когда же он заговорил, содрогнулись деревья. Такого голоса хозяина леса не слыхала даже ласкотуха.

- Уходи, но помни! Если ты ещё раз появишься в моём лесу, пожалеешь, что на свет родился!

- Было бы о чём жалеть. – Горько усмехнулся Мишка. Он с трудом поднялся на ноги, и, шатаясь, пошёл прочь.

Через день Мишка уехал из деревни, больше его никто не видел. Друзья узнали, что к началу учебного года в универ парень не явился, все поиски, предпринятые родителями, результатов не принесли.

Но Маринку это абсолютно не волновало, у неё были другие заботы.

***

Митька открыл глаза. Перед ними проплыло напряжённое лицо деда, очень беспокойные глаза ласкотухи и настырная Васькина морда, пытающаяся втиснуться между двух голов.

Митька закрыл глаза. Смотреть было тяжело, но что-то не давало ему покоя, что-то, что он пропустил, что-то, не вошедшее в фокус, но очень, очень важное. Это заставило его открыть глаза вновь.

Конечно, перед ним, совсем близко были изумрудные, полные слёз глаза Маринки, хотя та и пыталась улыбаться, держа его за руку.

Митька тоже улыбнулся и крепко сжал любимую ладошку.

ЭПИЛОГ

Первого сентября учительница местной начальной школы - а по совместительству и директор - Елена Васильевна Крючкова встречала во дворе учебного заведения прибывающих на учёбу первоклашек. В руках её была папка со списками зачисленных на учёбу новичков, и Елена Васильевна тщательно сверялась с этими сведеньями, отмечая прибывших малышей.

В самом здании школы детишек принимал второй учитель – а по совместительству завуч и секретарь школы – Алина Дмитриевна.

В воротах школьного двора показалась молодая пара. Женщина держала за руку мальчика, а мужчина девочку. Дети в свободных руках несли большие букеты, и, кажется, были весьма воодушевлены происходящим.

«Какая красивая семья, - невольно залюбовалась Елена Васильевна, - а детки – ну просто загляденье. Надо же, двойняшки и вылитые родители».

- Так, кто это у нас? – Поинтересовалась Елена Васильевна у подошедших.

- Лесни́чие, - приветливо сказала женщина. – Марина Алексеевна и Дмитрий Алексеевич.

- Какая интересная фамилия, и отчества у вас одинаковые, - улыбаясь сказала встречающая.

- Да, - подтвердил мужчина, - так уж получилось.

- А это, - продолжала Марина Алексеевна, приобнимая детей, - Алёна Дмитриевна и Иван Дмитриевич.

- Ой! – Всплеснула руками Елена Васильевна, - сестрица Алёнушка и братец Иванушка!

Дети, переглянувшись, взялись за руки, их родители продолжали загадочно улыбаться.

- Ну что, дорогие мои, - наклонившись к первоклассникам спросила учительница, - готовы к новым знаниям?

Ваня, смутившись, отвернулся, а Алёна звонко отрапортовала:

- Знание – сила!

- Ну вот и славно, - похвалила Елена Васильевна, - тогда бегите в школу, там вас встретит другой учитель.

Дети обернулись на маму.

- Ничего не бойтесь, сокровища мои, - напутствовала она их, целуя, - вы же знаете, что у вас есть мы. После уроков вас заберёт дедушка, может быть с дядей Леопольдом. Мы все вас очень любим и бережём, с вами никогда ничего плохого не случится.

Брат с сестрой вприпрыжку побежали к дверям школы, а Елена Васильевна попросила родителей задержаться на минутку.

- Формальности, - объяснила она, шелестя своими бумагами. – Улица Чащо́бная, дом один? Надо же, сколько времени работаю, а такой улицы не слышала.

- Да уж, - беззаботно подтвердила молодая мама, - забрались мы в глушь.

- Ну, это ничего, - улыбнулась Крючкова, - зато семья хорошая. А то вот к нам некоторых детишек на таких машинах привозят, что и подойти страшно, один бампер, наверное, дороже моего дома с участком сто́ит. А родителей я и не видела, только няни с телохранителями. Вот так – не дай Бог – что случится, и обратиться не знаешь к кому.

- А вы не бойтесь, - спокойно сказал мужчина, - если что, нам скажите. Мы договариваться умеем.

Елена Васильевна тревожно подняла на него взгляд, но нет, никакого намёка на криминал в этом человеке она не заметила – открытое уверенное лицо и какие-то совершенно необыкновенные глаза.

- И правда, обращайтесь, - совсем развеяла её опасения женщина, - мы всегда помочь готовы, у нас вся семья такая.

Она поправила волосы, на её запястье красовался браслет в виде чёрной изящной змейки. «Совсем как живая» - подумала учительница.

Елена Васильевна, улыбаясь, смотрела как удаляется эта удивительная пара. «Надо же, - думала она, - есть же ещё такие семьи!». Но тут её отвлекли новые посетители - другие папа и мама привели на школьный двор ещё одного первоклассника.

Это был Витька Пчёлкин. Его старший брат в прошлом году перешёл в районную среднюю школу.

- Ну здравствуйте, здравствуйте, - радостно провозгласила Крючкова, и снова углубилась в свои списки.

***

«…Мудрые из народа Манси говорят: - Наступит время, когда всё вернётся к своему началу. Медведь вновь будет братом, Кедр станет братом, а Берёза сестрой. Оно наступит, когда каждый навсегда изгонит из себя Комполэ́на, не оставив в себе ни капельки тьмы».

Конец.

Комполэн – не зверь и не человек, - говорили мудрые отцы народа, — это сила Зла, это чудовище. Оно рождается там, где человек отступает от правды, где тайно хочет служить Тьме, где тайно прячет маленькую подлость. Служит Комполэн Страху и Тьме, проникает в мысли людей и тягучие думы зверей».

Сказки Манси

ПРОЛОГ

Он затаился, он долго шёл, он устал. Чёрный дух зловонных болот, гиблых то́пей и непроходимых трясин пробирался, тая́сь в плотном тумане и дымной пелене пожаров, крался, скрываемый непроглядными ночами.

Тот, кто когда-то наводил ужас на целые народы, вынужден был прятаться серым облаком в густой листве, просачиваться вонючей масляни́стой жижей по дну оврагов и сточных канав. Он питался бензиновыми пара́ми и удушливыми выхлопами дорог, горьким запахом гари, гнилостным пре́нием помоек и, способными убить любого другого, невыносимыми миа́змами канализаций.

Туда, в некогда его владения, где он был рождён великим Страхом, стали приходить другие люди. Болота и трясины зарастали, давая место для земледелия, наводящие ужас чащи отступали под натиском новых поселений, непроходимые тропы покрывались широкими дорогами. Даже для Страха не осталось места, а его имя и вовсе забыли.

Но он всё ещё жил и не собирался сдаваться просто так.

Ему нужно было место, место, где он смог бы развернуться, и эта земля ему нравилась.

Только она была занята.

Огромная чистая и жизнелюбивая сила охраняла её. Ещё лет триста назад он, не задумываясь вступил бы в схватку, но сейчас он был слаб. Он устал, а значит, и действовать нужно было иначе. И он это умел.

Внизу, между деревьев, разговаривало двое человеков.

Он незаметно спустился в густой кустарник. От одного из человеков разило такой ненавистной мощной силой старейших его бывшего народа, а вот другой…

Тонкие полупрозрачные щупальца протянулись сквозь листву и осторожно коснулись души человека. Да, с этим можно было попробовать.

***

Есть в лесу такие места, которые местные звери стараются обходить стороной, и даже птицы стараются огибать, закладывая большой крюк, лишь бы не пролетать там. Они не обязательно располагаются в каких-нибудь глубинных, забытых грибниками и ягодниками территориях. Некоторые из них можно найти буквально в двух шагах от вполне хожих и, казалось - бы полностью безопасных мест. Иссечённые оврагами, где даже в июне ещё можно увидеть почерневший и ноздреватый снег, заваленные упавшими трухлявыми стволами деревьев они внушают инстинктивное желание держаться от них подальше.

В вотчине лешего таким местом был гиблый лес. Не смотря на все старания разросшейся семьи, в нём всё ещё оставались труднодоступные из-за промо́ин и оврагов завалы. Но для человека с одурманенным душистой травой сознанием, как известно, нет преград. Человек этот был молод, с модной в тот сезон причёской и одетый в полне себе городской наряд, и он не очень удивился, что вместо тропинки, ведущей в деревню, перед ним открылась небольшая прога́лина, затенённая пушистыми лапами растущих здесь елей.

Некоторое время пытаясь сосредоточиться, но, ничего не добившись, он решил продолжить своё не вполне законное занятие и бросил сумку на землю, пристраиваясь на пенёк, однако уже в следующую минуту потерял равновесие и, не удержавшись на ногах, скатился в не замеченную им промоину, очевидно, образовавшуюся из-за многолетнего таяния снегов.

Приподнявшись, молодой человек заметил перед самым лицом очень странное не́что, напоминающее огромный гриб-дождевик, в народе называемый «дедушкин табак», но лишь отдалённо. Нечто имело угольно-чёрный цвет и шершавую поверхность с наростами, вызывающими в уме воспоминания о юношеских прыщах. Земля вокруг него, несмотря на общую влажность в лесу, была сухой. Сухой, как в самой мёртвой пустыне, и даже небогатая растительность по краям этой чудовищной кляксы пожухла и висела клочками.

Другой бы испугался, или озадачился каким-нибудь важным пришедшим в голову вопросом, но только не наш герой. Он тонко глупо хихикнул, протянул испачканную землёй руку и, даже не заметив, что в этот момент необычный гриб и сам подался в его сторону, ткнул пальцем в один из наростов. Чёрная туча вонючего порошкообразного вещества вырвалась из лопнувшей плоти существа и обволокла голову парня, забивая глаза, нос и наполняя рот тягучей слюной.

Последующая метаморфоза изумила бы постороннего наблюдателя если бы он там был, но, к несчастью, лес в этом месте был пуст, поскольку, предчувствуя беду, место, где появлялась по́гань, звери обходили стороной.

Глаза молодого человека на мгновение стали совсем чёрными, затем белёсыми, как у варёной рыбы. Он шустро встал на ноги, взобрался на склон, и, забыв про оставленную у пенька сумку, бодро зашагал по тропинке. Только шёл он как заводная игрушка, хотя с каждым шагом это становилось всё менее и менее заметно.

***

Этот год не любил вспоминать никто.

В семье существовало негласное правило не говорить об этом ни слова, и, тем не менее, события, произошедшие за этот период времени, так изменили жизнь всех лесных обитателей, что не рассказать об этом было бы неправильно.

Думаю, не нужно упоминать, что для леса год начинается в марте, в день весеннего равноденствия, когда соки деревьев поднимаются к самым верхушкам, а молодая по́росль начинает набирать силу даже под коркой ледяного на́ста и ещё долго не собирающимися та́ять сугробами.

В тот год затяжная и дождливая весна сменилась скороспе́лым и жарким летом. Лес не успел толком просохнуть – особенно раскидистые кро́ны, ветвистые деревца́ и кустарники. В их листве началось пре́ние и завелись, как и водится в подобных случаях, всякие вредные паразиты. Нежные орешники, черёмуху и ольхи́ опутала паутина гусениц, ело́вники и сосняки́ по́лчищами атаковал древото́чец, но самое поганое нашествие совершили мокру́ньи.

Что бы объяснить тем, кто не знает, кто это такие, придётся постараться. Сущности эти не относятся не к нави, не к яви как таковые — это бледные вы́хлопы середи́нных миров. Если посмотреть на них в темноте при свете фонарика, то более всего они напомнят медуз, если, конечно, представить себе, что медуза может быть воздушной, но с гораздо более расплывчатыми краями. При желании они могут соединяться с подобными медузами, или разъединяться на более мелкие фра́кции. Людям эти существа лично не угрожают, но они собирают и удерживают влагу в местах своего обитания, и дают приют такому несме́тному количеству вредных насекомых, что присутствие данного сообщества становится настоящим проклятием. Если кто-нибудь имел дело с укусами мошки́, например, это поймёт.

Бороться с мокру́ньями было не просто, поскольку заговорённый лесными ведьмами сбор с подожжённой сосновой смолой, которым окуривали древото́чца, на них не действовал. Эти нежные создания боялись соли, но, так как гнездились они в верхних ярусах крон, поливать их солёной водой было опасно, ведь соль, как известно, вредит зелёной листве.

Для устранения проблемы были призваны не расквартированные ещё домовые, но маленьким помощникам приходилось вскарабкиваться друг на друга, чтобы обработать одно дерево и дело продвигалось медленно.

Лобаста на этом поприще была куда эффективнее, то и дело в разных частях леса раздавалось её раздражённое рычание и грозная невнятная ругань. Иногда, совсем замученная мошко́й, она мстительно сжигала зловредных населе́нцев своим зловонным дыханием.

Леший, как всегда, пользовался своей многофункциональной клюкой, а вот Митька в этой ситуации оказался не так уж и полезен. Он стал совсем взрослым высоким парнем, и тонкие деревца и кустарники не могли выдержать его вес. Но внук всё равно был всегда рядом с дедом, который серьёзно начал передавать ему свои знания.

Бульбунария на эту борьбу не призвали. Конечно, зелёный мог в виде исключения, проглотить пару десятков насекомых, но не пару же многотысячных туч! Кроме того, водяной воинствовал на другом поприще: из-за тех же капризов погоды в лесу развелось огромное множество здоровенных и злющих комаров, и Бульбуль самоотверженно истреблял их вы́водки в болоте и по берегам реки.

И, конечно же, Маринка тоже рвалась помогать семье, но леший был категорически против. Он считал преступным тратить невероятную живительную силу внучки на такую по́гань, но была и ещё одна причина.

В деревню на очередные каникулы приехал Мишка, и это событие всколыхнуло все Марькины чувства. Дед понимал, что девочка выросла и ей надо устраивать свою личную жизнь, поэтому, как бы ему не было бо́язно, он дал ей такую возможность под благовидным, естественно, предлогом. Конечно, старик надеялся, что личная жизнь Марьки не отберёт внучку у семьи, а напротив даст лесу нового помощника.  Если бы только он мог знать, чем это закончится!

После возвращения, только раз показавшись в лесу, Мишка исчез на целую неделю. Друзья прятали от Марьки глаза, а их девушки, которые, как водится, ревновали своих избранников к Маринке, при встречах с ней ехидно улыбались и с притворным добродушием интересовались её личной жизнью, как бы случайно и очень двусмысленно намекая на Мишкины похождения. Марька страдала. Как и упоминалось ранее, это был тот случай, когда она не могла управлять своими чувствами.

Объявился Михаил как всегда внезапно, и, как всегда, с ураганом эмоций. Смотреть на него было больно – он высох, из-за чего казался ещё выше, его горящий взгляд потух, под глазами образовались тёмные круги. Не́когда шикарная шевелюра потускнела и выглядела как-то неопрятно, руки со вздувшимися венами часто тряслись. Но всё-таки это был он, такой дорогой для Маринки Мишка.

После бурных объяснений, перетекших в бурные ласки, отношения их на довольно долгое время стали просто по- книжному сказочными. Оба как будто выпали из действительности, замечая только друг друга. Как и много раз прежде, соскучившийся парень готов был не выпускать любимую из своих объятий. Они снова проводили вместе всё своё время, хотя настроение Мишки стало часто меняться от угрюмой хандры до чуть ли не истерического веселья. Он мог пропадать где-то по пол дня, а потом являлся радостно возбуждённый, с блестящими глазами, но это был не тот свет, которым парень отличался раньше.

Маринка никогда не была дурочкой. Она хорошо понимала, что это значит, не понимала она только, что делать. Марька пыталась заводить с любимым разговоры на эту тему, но каждый раз Мишка уходил в глухую оборону, начиная грубить и отпускать обидные эпитеты в сторону Маринки и всей её семьи, или, если пребывал в бла́гостном расположении духа, переводил разговор в дурачество и ласки, которые со временем становились всё грубее.

— Это ты со своей долбанутой семейкой в болоте погрязла! Скоро мхом покроетесь и на Луну выть начнёте! Весь мир уже по-другому живёт!

- Так-то по-другому?! Хорош выбор! Смотри, от такого выбора сам не завой!

- А ты за меня не бойся, лучше бы в город съездила, с нормальной молодёжью пообщалась, а то скоро бабкин платок с телогрейкой напялишь!

- С той самой молодёжью, которая тебя дурью снабжает?

- Ну точно, как старые пе́речницы заговорила, ещё скажи – своей травкой обколються!

Маринке не нравились эти разговоры, не нравились становящиеся всё назойливей Мишкины приставания, и, в конце концов, они поругались.

В этот вечер Марька, вернувшись домой, спряталась за своей занавеской и долго плакала в подушку. Кошечка Дуся примостилась рядом, и, пытаясь вылизать хозяйкину макушку, старательно мурлыкала ей в ухо, но Маринка этого даже не заметила.

***

Война с населе́нцами в лесу всё ещё шла полным ходом, но надёжно подвигалась к концу. Жаркое лето, оказавшееся вредителем вначале, сейчас работало в пользу семьи - лес просыхал, мокруньи отступали всё дальше в чащу. И, чем глубже они забирались, тем меньше находилось подходящих для них пристанищ – в глубине леса преобладали хвойные деревья и колючие кусты.

Леший надеялся на скорую передышку, но не тут-то было! В хорошо просушенном лесу возникла новая опасность.

В виду не забытых ещё событий, связанных с нашествием вы́родков, во многих домах были извлечены на свет охотничьи и не только патроны, и, как в описываемом ранее случае, подростки не преминули воспользоваться этой оплошностью старших.

На опушках, лужайках и прога́линах в разных частях леса зазвучала канонада: мальчишки взрывали припрятанные загодя трофеи. Стоит ли говорить взрослым людям, что в сухом лесу подобные развлечения грозили неминуемым пожаром.

Тут уж без посторонней помощи было не обойтись, и Марькины друзья собрали настоящие отряды добровольцев, которые инспектировали крайние участки леса. Малолетних нарушителей вылавливали и прямо на месте проводили душеспасительные беседы. Пойманные с поличным малолетние обалдуи смотрели на волонтёров бараньим взглядом, и от страха перед наказанием клятвенно обещали: «Больше не будем, только родителям не говорите!». Но родители были в курсе, поскольку Тоха, Андрей, Сергей и Толик также проводили среди взрослых разъяснительную работу.

Воспитательно- разъяснительная профилактика действовала. Какое-то время особо одарённые отпрыски ещё предпринимали свои вылазки, но, мало-помалу, красные от усталости и недосыпа глаза блюстителей порядка перевесили красные задницы нарушителей, и в лесу воцарилось краткое спокойствие.

В этот момент на горизонте вновь показался Мишка. Раздавленный и понурый он выпросил у Маринки прощение и уговорил на новую встречу. И да, да, она снова согласилась, постоянно думая, как помочь любимому, она каждый раз собиралась поставить условие, оградить парня жёсткими рамками испытательного срока, и каждый раз, оказываясь рядом с ним, ничего не могла сделать, решимость её таяла под ласковым и насмешливым Мишкиным взглядом.

С тех пор их отношения превратились в чудовищную кругове́рть раздоров и примирений. Всё чаще Марька возвращалась домой в слезах.

А между тем непрекращающаяся жара снова превратилась в проблему. Изнемогала под палящим Солнцем растительность, не знали куда деваться от духоты и жара люди, страдала мелкая и крупная живность. Уровень воды в реке понизился, болото и вовсе обмельчало наполовину, поэтому, со всеобщего согласия, лобасте, переставшей помещаться в собственном водоёме, позволили заняться ассениза́цией округи.

Двое суток ливень лил сплошной стеной, ещё двое шёл мелкий настырный дождик. Неделю нагретая земля испаряла и возвращала небу влагу, которая дождевыми тучами кружила над угодьями.

Природа оживала, все задышали полной грудью, казалось бы, чего может быть не так? Но «не так» не заставило себя ждать.

Никто не учёл, что давно не паханные поля и луга из-за многолетнего роста и цветения трав покрылись такой бронёй корневой системы, что влага с трудом просачивалась вглубь почвы. А поэтому, скопившись в верхних её слоях, затопила норы грызунов, живущих там.

Вроде бы уже проходили когда-то, да и чем могут навредить такие малявки, как всякие хомяки да мыши-полёвки? А вы представьте многокилометровые просторы, некогда бывшие колхозными полями и заброшенными за ненадобностью в последнее время. Представили? А приблизительное количество грызунов на один гектар? А теперь представьте, как все эти полчища в страшной панике кидаются вам под ноги! Сейчас страдал не только лес, где только-только начали зреть запоздалые ягоды, и на нижнем уровне которого происходили бесконечные потасовки мелких зубастиков, но и деревенский урожай.

И снова семья решала задачу, и снова потребовалась вся возможная помощь. Нужно было создать дренажи для отвода влаги, а затем выдворить восвояси очередных непрошенных гостей. И то, и другое требовало немало сил и времени.

И, конечно же, лешему было просто некогда почуять трагедию, зарождающуюся прямо у него под боком. Ласкотуха, не привыкшая делиться с кем бы то ни было своими ча́яньями, молчала, и только Митька, чувствовавший и видевший Маринкино состояние, страдал вместе с ней.

У парня всё валилось из рук, дедова наука пролетала мимо ушей. А когда Марька, придя домой, закрывалась за своей занавеской, Митька испытывал почти физическую боль.

Измученная же Маринка решила попра́ть свои принципы и избавить любимого от зависимости при помощи колдовства. Но, как она ни старалась, ничего не получилось. Марька использовала самые сильные известные ей обряды и заговоры, но каждый раз натыкалась на незы́блемую преграду, мешающую ей. Не желая сдаваться, она снова и снова принималась за дело, искала новые средства, напрягая всю силу, но стена, как будто становилась только крепче и мрачнее

Совершенно отчаявшись, девушка обратилась к ласкотухе:

- Бабушка, как может быть, что человека от чёрной беды упасти нельзя?

- Может, - тяжело вздохнув сказала ласкотуха. – Может, если человек черноту эту сам к себе призвал.

Маринка начала паниковать, ей было невыносимо страшно терять дорогого человека, оставались только уговоры, а уговоры на Мишку особо не действовали

В ситуацию самым решительным образом вмешалась лобаста, случайно ставшая свидетелем встречи Маринки с Мишкой.

В тот день лобаста истребляла остаточные гнездо́вья мокруний в довольно глухом уголке леса. Уставшая и замученная насекомыми, она уселась возле ствола могучей ели, чтобы отдышаться и почесать об шершавый ствол искусанную спину. Отдых её затянулся, она блаженно кема́рила, как вдруг близкие людские голоса заставили её насторожиться.

- Ну чё, чё ты ку́ксишься? Расслабься! На вот, дунь, знаешь, как расслабляет!

- Ты что, рехнулся? Ну-ка, выбрось немедленно!

Мишка гнусно захихикал:

- Между прочим, другим нравится!

— Вот и вали к тем, кому нравится!

- Не могу, ты же меня приворожила!

- Да как ты можешь такое говорить! Я.. я.., - задохнулась от возмущения Маринка.

- Думаешь, я дурак, не знаю, кто ты? Ну, и чего тогда недотрогу строить, взрослые же люди…

- Не смей!!

Послышалась возня, Марька явно вырывалась.

Не собирающаяся дольше ждать лобаста закряхтела и грузно поднялась. Мишка, заметив великаншу, резко сдал назад. Марька, поправляя одежду, нату́жно улыбнулась родственнице и почти бегом ринулась прочь.

Этим же вечером лобаста всё передала лешему.

Совершенно прибитый таким известием дед растерялся и испугался. Он и так не силён был в человеческих отношениях, а когда эти отношения касались его внучки, становился и вовсе беспомощным. Сгорбившись, как будто прибавил пару сотен лет, старик пришёл советоваться к ласкотухе.

- Чего она его не приворо́тит-то? Присуши́ла б, и делу вене́ц.

- Не хочет, такая вот. Оно, можь, и правильно, чего хорошего от привороту-то, сам, небось, знаешь?

- Знаю… А может, и пусть? Будет послушный, работящий, здоровье вон поправит?

- Не хочет она так-то.

- Тогда бросала бы что ль, чего ей, парней мало? Любому только глазом мигнёт и её будет.

Ласкотуха вздохнула:

- Сердцу не прикажешь. Может, и одумается, конечно, только бы поздно не было.

- Чего, чего поздно-то? Не каркай мне тут!

- Не знаю, а только сердце не на месте.

- Какое у тебя-то сердце?!

- А такое! Я-то с сердцем родилась, думаешь, не помню, как оно болит?

После этого разговора беспокойство стало одолевать лешего ещё сильней. Понимая, что нужно что-то предпринять, он всё-таки решился поговорить с внучкой сам. Как бы невзначай подсев рядом, он заговорил, стараясь придать голосу спокойной уверенности:

- Ты, Маринка, парням-то много не позволяй, себя-то повыше цени. А то я их, обормотов знаю, наобещают с три короба, а потом – гыть, и в кусты. И вообще…

Дед встретился с полными горя Марькиными глазами и осёкся. Девушка, уткнувшись в лохматое плечо, разрыдалась. Совершенно деморализованный леший готов был разрыдаться вместе с ней.

***

Время шло, запасы на зиму в этот год никто не отменял, тем более что после таких фо́ртелей природы, большого сбора не ожидалось. Старик в обязательном порядке стал брать внучку в лес. Он готов был водить её за руку, как когда-то в детстве, но Марька и сама безропотно подчинялась, выполняя всю работу.

Был ещё огород и сбор трав. Митька ходил за ней по пятам, готовый в любую секунду прийти на помощь, но она не звала. Девушка как будто застыла, даже цвет её чудесных глаз стал меняться. Время от времени лешему казалось, что они отсвечивают болотной тиной.

Марька забросила змейку Ши-шу и не обращала внимания на кошку Дусю. Даже леопард Васька, чувствуя такие изменения, боялся подойти к ней. Домочадцы с тревогой и болью смотрели за каждым её шагом, но она ничего не замечала.

Леший, не зная, чем помочь этому горю, опять шушу́кался с ласкотухой поздней ночью:

- Может, опои́ть её чем?

- Нет, хозяин, колдовство тут не поможет.

- А что поможет?

- Вы́зреть оно должно.

- Как это вызреть, арбуз она тебе, что ли?

- Изнутри вызреть.

- Да что ж ты, нечисть вредная, извести, что ли меня хочешь? Знаешь что, так говори, мне и без твоих загадок тошно.

- Не серчай, хозяин, а только чичас сила в ней борется. Какая верх возьмёт, такая, значить, и главенствовать станет.

— Это что же, наша Маринка чёрной ведьмой стать может?!

- Как уже она сама решит. Ничего ты не сделаешь, не по зубам нам это, не по си́лушкам.

Дед тихо зарычал, а слышавший этот разговор Митька до боли сжал кулаки.

Дни сменялись днями, а в семье ничего не изменялось. Всё это время Митяй не выпускал Маришку из поля зрения, старался упреди́ть её желания, отвлечь и развеселить. Конечно, у него не получалось, девушка оставалась недоступной для эмоций, если и улыбалась, то неживой улыбкой.

Пару раз звонил Вадик. Марька почти не поддерживала разговор, отвечала односложно. Очевидно, из-за этого друзья и пришли к сторожке.

Вадик, Кирилл, Тоха и младший Колька, который стал совсем взрослый и перегнал ростом старшего брата. Ребята изо всех сил старались сохранять непринуждённый вид. Обступив Марьку, они шутили, смеялись, вспоминали прежние приключения, рассказывали о делах в деревне, Вадик предложил попрыгать с тарзанки, как когда-то в детстве, Кирилл – собраться всем на шашлычок. Но Маринка только равнодушно пожимала плечами, отговариваясь тем, что в лесу много работы.

Парни бросали удручённые взгляды на деда, а тот сокрушённо качал головой. Митька, закусив губу, смотрел в землю.

Конечно, друзья понимали причину такого состояния Марьки. Не понимали они только, как и семья, чем могли помочь. Разговаривать с Мишкой было бесполезно – он не шёл на разговоры, он вообще отделился от ребят ещё год назад, Тоха даже подрался с ним тогда, но это ни к чему не привело, да и не могло привести.

Вадик с Кириллом приходили ещё раз, принесли Мариинке огромный букет садовых цветов, но и он не тронул девушку. Букет так и валялся на лавочке перед домом, пока ласкотуха не отнесла его в го́рницу. Не желая сдаваться, Вадим навещал девушку ещё дважды, один раз с Колькой, а другой в одиночку, но Маринка совсем перестала общаться, замкнувшись в себе.

Больше ребята не приходили. А ещё через несколько дней на Маринкином телефоне раздался звонок. Она в это время пропалывала свеклу на огороде, Митяй неподалёку окучивал картоху. Когда он услышал разорвавший действительность тревожный сигнал, в груди у парня что-то оборвалось, болезненно заныло сердце. Митька точно знал, кто это звонит.

Как будто во сне он слышал сначала сдержанные, а потом всё более и более взволнованные Маришкины ответы. С невероятным страхом обернувшись на неё, Митяй увидел оживающие Марькины глаза, тщательно скрываемую улыбку и появившийся на щеках румянец.

Убрав телефон Маринка спешно принялась доделывать работу, а Митька стоял и, не в силах пошевелиться, смотрел на неё.

Вечером домочадцы молча следили за тем, как девушка собирается на свидание. Видя изменения, произошедшие в ней, леший был готов согласиться на десятерых таких Мишек, однако Митяй с ним бы не согласился, он остро чувствовал беду.

Когда Маришка вышла в сени, Митька догнал её:

- Мари́нушка! – Сказал он так, что Марька, стоявшая уже у двери замерла и удивлённо обернулась на него.

- Не ходи к нему, он злой, он тебя обидит!

Девушка лучезарно улыбнулась, подошла к названному брату, чмокнула его в щёку и снова направилась к двери.

- Не ходи! – Отчаянно крикнул ей вслед парень, - он тебе больно сделает!

- Не бойся, - весело помотала головой Маринка, - я ему не позволю, я же ведьма! – И она выскочила за дверь.

До половины ночи сторожка жила тревожным ожиданием, даже змейка выбралась из термоса и беспокойно ползала по оконным рамам, но Маринка вернулась радостно оживлённой, глаза её светились счастьем.

***

Странное наступило время для лесной семьи. Марька с каждым днём всё больше и больше оттаивала, становясь похожей на прежнюю девчонку, которую все так любили. Днём она занималась семейными делами, а вечером бежала на свидания с Мишкой. Только глаза девушки не стали прежними, они словно сохранили след испытанной боли.

А вот все остальные члены семьи жили как на порохово́й бочке. Лобаста с Бульбулем почти каждый вечер заходили, чтобы узнать новости, а, если удастся, то и взглянуть на состояние Марьки. Бульбунарий говорил, что у него от этого Мишки чешется за жабрами, на самом деле у него чесались кулаки, и лобаста старалась не допустить их встречи. Ласкотуха постоянно камла́ла что-то над водой, Митька вообще не находил себе места, а леший, как бы ему не хотелось верить в лучшее, чуял, что это только затишье перед бурей.

Дела немного отвлекали от тяжкого ожидания и помогали сбросить напряжение. В хорошо прогретом лесу зрел прекрасный урожай малины и обещался богатый сбор брусники. Это было очень необходимым подспорьем взамен, почти съеденным насекомыми и грызунами земляники и черники, наконец-то пошли грибы, но никого это особо не радовало.

Что сказать, день, который со страхом ожидали, настал. Маринка вернулась в сторожку с красными глазами, и, не обмолвившись ни с кем словом, спряталась в своём закутке́. Она давно научилась скрывать звуки, не предназначенные для других ушей, но семья точно знала – там, за занавеской Марька рыдает в го́лос.

Митька тяжело уронил голову на руки, а леший решительно встал и вышел из избушки.

Он нагнал Мишку на полпути к Прохо́дам. Деду даже не понадобилось окликать парня, тот сам повернулся, услышав шорох травы.

— Вот что, малой, - без обиняков начал леший, - если не умеешь по-хорошему, то и никак не надо. Я свою внучку обижать никому не позволю. Так что проваливай восвояси, чтобы духу твоего больше не было!

Мишка развернулся к деду всем телом. Выражение его лица было и отчаянным, и глумливым одновременно. Выдержав паузу, он полунасмешливо-полу угрюмо заявил:

- А если я не могу? Если твоя внучка приворожила меня? Она же ведьма!

- Ты говори, да не заговаривайся, сосунок! – Лешего начало трясти от злости. – Моя Маринка такими делами не занимается!

- А может, ты, старый, чего не знаешь? – Нагло усмехнулся Мишка.

Злоба старика вскипела подобно убегающему с плиты молоку. Клюку стало потрясывать от разрядов, испускаемых его пальцами, но, собрав всё самообладание в кулак, дед очень спокойно произнёс:

- А может, ты чего не знаешь, ежели ещё не понял, я на многое способен!

Мишка из подлобья взглянул деду прямо в глаза, в зрачках его взметнулась тьма.

- Понял, - сказал он, и, развернувшись, пошёл прочь.

Сильно озадаченный леший даже не нашёлся что сказать ему вслед.

***

Лицо Маринки, когда она утром вышла из-за занавески так напугало ласкотуху, что та, вскрикнув, осела на лавку, но Марька, не замечая этого, стала накрывать стол для завтрака. Она, как и прежде, выполняла все свои обязанности, но лицо девушки превратилось в восковую маску, движения стали резкими, а речь отрывистой.

Маринка как раньше занималась огородом, только теперь она не пропалывала сорняки, а сжигала их движением руки и ей было всё равно, если под её руку попадались насекомые или мелкие земноводные.

Во время сбора грибов или ягод она просто ставила корзинку на землю, и, созданным вихрем сгребала в неё всё, что было в поле зрения, совершенно не заботясь о сохранении корневой системы или грибницы. По ночам девушка уходила в лес и долго гуляла там одна, запретив в довольно резкой форме кому бы то ни было её сопровождать. И конечно, семья не спала до её возвращения.

Леший наблюдал за ней внутренне содрогаясь, но это же была его Маринка, и старик готовился принять перерождение внучки, хоть это было очень и очень больно.

А Митька замкнулся в себе, и только его беспокойные глаза, казалось, что-то постоянно искали. На самом деле Митяй ждал. Он понимал, что человек, захлестнувший Маринку своей чернотой, не оставит её так просто.

И он дождался. В этот раз он не слышал звонка и не слышал, что говорит Маринка, он просто увидел поспешное движение её руки, прятавшей телефон, и всё понял. Он даже не удивился, что это событие не изменило Маринку – просто она, бросив дела, направилась в дом. Митька был к этому готов, он тоже бросил инструменты, но отправился совсем в другом направлении.

Митяю не было нужно угадывать путь того, с кем он собирался встретиться. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал врага, который посягнул на самое дорогое, что было в его- Митькиной жизни.

Продолжение следует.

- У меня два друга остались там, в траве. У каждого жена, дети, и как дальше жить. И это… - он не договорил, уперев взгляд в стол.

Антон, оценив подавленное состояние старших, взял инициативу в свои руки.

- Дед Лёша, вы ведь знаете, что это такое. Научите нас!

- Научу, - незамедлительно ответил леший. – Да только дело такое… Непростая учёба эта наша будет! – И, накатив ещё по стопочке, дед поведал гостям то, что удалось выяснить с Лёпиной помощью.

- Вот тебе и здрасьте, - озадаченно произнёс Сергей. Ни разу в жизни о такой хрени не слышал!

- Ты много ещё чего в своей жизни не слышал, - махнул рукой дед.

- Ну и что с ними делать-то? Может, договориться получиться?

- Не получиться, поздно. Разучились они разговаривать.

- Нечего с ними языком трепать! Заманить и сжечь нах! – Стукнул кулаком по столу Андрей.

- А лес? Тоже сжечь? – Мрачно поинтересовался леший. – Да и окромя того, заманить – дело не простое. Я, вон, и то досель ни разу засечь их не смог.

- Праздник! – Вдруг подала голос Маринка, про которую в пылу мужской беседы забыли.

- Какой такой праздник? – Не понял дед.

- Большой. С гулянием.

Мужики недоумённо молчали.

- Ну ведь на людей они злые! Почувствуют, что деревня гуляет, обязательно явятся! Не смогут пропустить такой повод.

-Тема! – Первым нарушил молчание Антон.

- Да только с праздниками нынче не очень, - хмуро напомнил Андрей, - люди даже за закрытыми дверями веселиться боятся.

- Значит, надо придумать, - сказал старик, явно одобривший идею внучки.

- Свадьба! – Подсказала Маринка.

Поняв, что от этой затеи не отвертеться, мужчины напряжённо обдумывали перспективы.

- А где жениха с невестой взять? – Наконец справился с одной мыслью Сергей.

- А это вы уж сами, между собой договоритесь, кто из вас кем будет. – Хохотнул дед.

- Бороду брить не стану! – Категорично заявил Андрей. – Вон, Тоха пусть – он моложе, и лицо у него приятнее.

- Я не могу! – Подпрыгнул Антон. – Меня же моя из дому выгонит! Объясняй ей потом, что я не по-настоящему женился, да ещё на мужике.

- А что для дела сказать, не судьба?

- Да если она узнает, на какое дело я собираюсь, она меня в погребе закроет, да ещё люк шкафом подопрёт!

- Так ты фатой рожу-то прикрой, никто и не узнает!

- Ага, не узнает, это в деревне-то! Сам чего бороду прикрыть не хочешь?

- Да чёрт с вами, я невестой буду, - Сказал Сергей, почесав трёхдневную щетину.

- Вот и ладненько, - довольно подытожил леший, - с одним делом решили. Теперь надобно придумать, как дальше быть.

- А чего тут придумывать? Заманить в овраг, да сжечь.

- Угомонись уже, пиросмани деревенский! Всё бы тебе сжечь.

- Серёга прав, - задумчиво поддакнул старик, - торопиться с расправой не стоит. Тем более, что не всякая навья породь в огне горит, а эти, почитай, уже одной ногой навцы.

- Так что же они боятся? Чем с ними вообще сладить-то можно?

- Трудно сказать - сила у них ядрёная, да ещё злостью подогретая. Однако ж железа бояться должны, только настоящего, чистого, а не этих ваших нонешних сплавов. Вот если бы ящики железные, навроде тех, что у вас в деревне для мусора понаставили.

- Можно, конечно, набрать, - почесал затылок Андрей, - но больно колготно́. Их даже трактором больше одного не притащишь.

- А если клетки? – Спросил Сергей.

Все сидящие за столом уставились на него.

- И много их у тебя? – Недоверчиво поинтересовался Андрей.

- Да не у меня – на птицеферме. Они старые, как раз из железа. Только вот загвоздка есть. Клавка, не за столом будь помянута, завхозиха тамошняя. Списала она их, и на складе закрыла. Баба она зловредная, та ещё сквалыга, у ней снега зимой не выпросишь, из вредности не даст. Я эти клетки, в общем-то, для себя просил, да куда там…

- Дааа.., - протянул Антон, - Клава – женщина свирепая, прям как выродки эти. Может её тоже, когда дома лишили?

- Мужика её лишили, вот и злобствует, - пробубнил Сергей себе под нос.

- Есть у меня на неё один манок, - задумчиво начал Андрей. – Давно она на него глаз положила, да вот только как его уговорить?

- Может, денег дать? – Предложил Тоха.

- Нее, за деньги не позарится. Ты сам бы на такую позарился? То-то и оно. Тут выпивка нужна.

- Так за чем же дело стало? – Удивился леший.

- Много надо, за мало не согласится.

- Много так много, для дела ничего не жалко.

***

Вечером мужики в несколько заходов притащили в лес дюжину куриных клеток, местами ржавых, но в основном довольно крепких, а до кучи и самого́ не очень трезвого героя дня, согласившегося пожертвовать собой ради общего дела. Героя звали Толик.

Этим же вечером разработали план действий.

- Зовите всех, - напутствовал леший расходившихся по домам мужчин, - до кого докричитесь, достучитесь, дотянитесь. Лишним никто не будет. И главное – помните, не напиваться, не то последней эта гулянка для вас станет.

- Этого тоже с собой возьмёте? – Опасливо оглядываясь на леопарда спросил всё быстрее трезвеющий Толик.

- Конечно! Пусть разомнётся!

- А справится?

- А как же, он же кошка, да и опыт у него кое-какой имеется.

Невидимый для большинства присутствующих Леопольд кинул на деда укоризненный взгляд.

***

Спустя день, понадобившийся для подготовки, посреди просторной лужайки на окраине деревни, вплотную примыкавшей к полю, в свою очередь граничившему с лесом, как по мановению волшебной палочки выросли богато накрытые столы. Никогда ещё земляки не видели таких расписных красавиц, гуляющих на свадьбе, а достоинства невесты и вовсе трудно было описать словами.

Сергей очень ответственно подошёл к камуфляжу, и, очевидно, вложив в это все свои тайные фантазии, придал себе такие формы, которым позавидовал бы даже Рубенс. Его закадычный друг, а по случаю и жених серьёзно опасался, что Серёга не сможет увидеть, что творится у него под ногами.

Единственным несоответствием общей картины являлась обувь, надетая под нарядные одежды – тяжёлые охотничьи и рыбацкие сапоги, под каждым из которых была накручена броня из газет, или армейские берцы.

Чем шире разворачивалось гулянье, тем больше отчаянной решимости сквозило в движениях гуляющих. Оставалось только надеяться, что непрошенные гости, появления которых со страхом ожидали, плохо разбираются в человеческих эмоциях. Впрочем, посторонних зрителей у этого действа не было – женщины и дети деревни сидели в крепко-накрепко закрытых домах, возле порогов, подоконников и прочих входных отверстий которых, было насыпано столько соли, что, наверное, можно было просолить озеро Байкал. А в притолоки и другие выступающие части натыкано столько железных ножей, иголок, булавок и спиц, что многие хозяйки серьёзно удивлялись, сколько у них всего хранится.

Во́роны, воро́ны и сороки сплошной линией расселись на обрамляющих территорию деревьях. Кроме гуляющих, все участники предстоящей битвы были на своих местах. Леший в теле филина уже который раз облетал поле, все чувства его были обострены. Старик ждал. Затея должна была сработать, или он вообще уже ни на что не годится.

И вдруг, у дальнего края, у дороги, едва заметно задрожали кусты. Взлетела испуганная стайка воробьёв, а в следующую минуту зашевелилось, заколыхалось полевое разнотравье, как будто прорвавшийся откуда-то поток хлынул на поле, набирая скорость.

Громко ухая, пролетел над головами филин. Гуляки с разворота бросились к заранее намеченной линии обороны. Их «дамы», не эстетично задрав юбки, не отставали от них. В несколько минут все раздислоцировались по заранее оговорённым позициям.

По приказу неведомого, но очень могущественного особиста под кодовым позывным «Леший», все, имеющие табельное и не очень оружие, занимали вторую линию обороны и должны были стрелять из-за плеч впереди стоящих по любому движению в траве, опасно приблизившемуся к выкошенной разделительной полосе.

В задачи первой линии, вооружённой железными косами, граблями и, на худой конец, бензокосилками, входило сужать тактическую территорию по мере отступления противника, а в случае необходимости напрямую воздействовать на врага, прорвавшего линию фронта. В помощь им были отряжены птицы, готовые поднять тревогу при такой опасности.

В третью, незаметную для людей линию обороны вокруг самой деревни встали домовые. Бороды их были вымыты и расчёсаны, рукава засучены. Маленькие воины готовились принять бой, даже если он для них окажется последним.

Воцарилась пугающая, неправдоподобная тишина. Каждый из участников, имеющий сердце, слышал его бешеный стук.

И вот, на границе слуха появился звук. Сначала тихий и глухой, но с каждой минутой нарастающий, превращаясь в ужасающий тоскливый и гнетущий вой. Закричали первые птицы, послышались первые выстрелы, оживилась, задёргалась поверхность поля. Противоборствующие силы вступили в бой.

На противоположной стороне, спрятавшись в густом орешнике, огромными конечностями орудовала лобаста, горстями отшвыривая взбесившуюся нечисть в центр поля. На её плече, вцепившись руками в клокастую гриву, восседал Бульбунарий, зорко следя за движением в траве и предупреждая патроншу об опасности.

Леший, занявший самый высокий пригорок, посылал сокрушительные разряды клюкой в места, грозящие создать серьёзный инцидент. Далее, по линии кромки леса, стояли Маринка и ласкотуха. Сосредоточенно глядя перед собой, они направляли дикий поток с помощью своей силы. Васька, безоговорочно отдавшись инстинктам, метался в самом эпицентре битвы, преследуя, хватая и трепля клыкастой пастью добычу.

В небе над местом баталии величественно кружило с десяток ястребов. Время от времени они пикировали вниз, на бреющем полёте врезались в траву и вновь взмывали ввысь. Атакованные со всех сторон злобные вторженцы заметались в панике, сбитые с ориентиров пытались прорваться в любую сторону, но сторона леса была неприступна, а первая и вторая линия обороны со стороны деревни уже начали сужать круг, активно наступая. Домовые придвинули свою цепочку вплотную к первым двум и, самоотверженно наваливаясь, дубасили и связывали сумевших пролезть отщепенцев.

На поле почти не осталось не выкошенной или не помятой травы. Загнанные в угол, доведённые до последней крайности выродки готовы были к отчаянным действиям, но в этот момент непонятно откуда взявшийся молодой парнишка пронёсся по остаткам целины наискосок к лесу. Конечно, это был Митька.

Как раздражённый осиный рой, сосредоточившись на одной цели, свора не задумываясь рванула за ним, прямиком к искусно спрятанным в зарослях кустов ловушкам. Бойцы деревенской обороны с громким «ура!» бросились в вдогонку.

Пересекшего кромку леса, почти нагоняемого осатаневшей стаей пацана с высоты своего роста подхватила за шкирку лобаста, и, легко подняв вверх, усадила себе на второе плечо.

Одна за другой захлопнулись клетки, а ещё через две минуты над головами растерявшихся вояк филин проухал отбой. Мужики прыгали, кричали, обнимались, смеялись и плакали от нахлынувших эмоций. Серёга, в давно уже не белом платье трещащим на нём по швам, с потерянной где-то поролоновой задницей и съехавшими набекрень сиськами отплясывал, высоко взбрыкивая ногами и размахивая над головой чудом сохранившейся фатой. В этот момент он очень напоминал знаменитую «Свободу на баррикадах».

Когда чувства поутихли все направились к брошенным на лужайке столам, откуда после наступления темноты их и разводили по домам счастливые родственники. В лесу остались только свои и домовые, которые – с Васькиной помощью – выискивали по кустам и оврагам тех, кому удалось проскочить мимо ловушек. Но, в скором времени, и это было закончено. Такой тяжёлый и полный непростыми событиями день подошёл к концу.

Ночью на район обрушился проливной дождь, смыв следы операции и подняв утоптанную траву.

После восхода Солнца, когда испарения от ночного ливня ещё клубились у верхушек деревьев, перед зловещими клетками торжественным трибуналом выстроились домовые, предводительствуемые лешим. Лесная семья в полном составе тоже присутствовала.

Зрелище, представившееся из взорам, вызывало скорее слёзы, чем злобу. Мокрые, абсолютно лишённые шерсти, сморщенные и скрюченные тощие уродцы с выпученными бессмысленными глазами сиротливо и затравленно жались друг к другу, сидя на подстеленном заботливой Митькиной рукой сене. Кое-кто из них рычал и злобно скалил почерневшие острые зубы, не смея, однако, дотрагиваться до железных прутьев клеток.

- Ну что, братья нечистики, - обратился леший к домовым, - задача у нас непростая. Вам решать, что с убийцами домового делать.

Братья выдерживали паузу, загадочно улыбаясь в бороды и косясь на Леопольда, который, в конце концов, вышел вперёд, и, очень важничая, объявил:

- Домовой совет постановил… - он сделал паузу, оценивая реакцию. – Пусть они восстановят дом Макаровны, пока она в больнице отдыхает, а потом сами решат, кто новым хранителем станет и хозяйку оберегать и лелеять будет.

- Добро, - согласился леший, - а с остальными что делать?

- А остальных совет передаёт в твои руки, лесной хозяин. Ты банду изловил, тебе и судьбу её вершить.

Леший вспотел от удовольствия, но, махнув рукой, сказал:

- Вместе изловили, но тоже добро!

Он заложил руки за спину и сурово повернулся к заключённым.

- Дел вы натворили немало, многое не исправить. Вместо того, что б за помощью обратиться, самосуд чинить решили! Ну, да мы не звери и не выродки, дадим вам возможность вину загладить верной службой, ежели у вас самих желание на то имеется.

Старик прищуренным глазом обвёл слушателей, с удовольствием отметив, что взгляды их стали осмысленнее.

- У меня за гиблым лесом коттеджный посёлок строится, а чтобы он быстрее строился, лес очистить нужно. У самих нас рук на всё не хватает тем более, что порой всяка нечисть бестолковая отвлекает. А дальше по всему району строительства намечаются, так что трудоустроим всех, кто новую светлую жизнь начать готов. А те, кто с прошлым расставаться не желает, так в клетках и останутся, а то мне чужаков пугать некем – все больно красивые.

Лобаста после этих слов поправила рукой шевелюру и кокетливо закинула правую грудь за плечо. Бульбунарий поддержал её умильным взглядом.

Из клеток послышалось взволнованное сопение, уродцы заёрзали по сену.

- Вот и ладненько, - кивнул дед. – Одёжку вам пошьём, лапти сплетём, а шерсть что б сами отрастили. Смотреть противно – срамники! – Леший плюнул, на месте плевка проклюнулся тоненький росточек. Ласкотуха растроганно шмыгнула носом.

***

Шло время, приехали на каникулы ребята. Нужно ли говорить, что не только друзья, но и каждый местный считал своим долгом рассказать им о событиях прошлого месяца.

Жизнь в районе постепенно налаживалась. Конечно, невозможно было вычеркнуть из памяти потери, но люди старались думать о будущем, а не о прошлом. Однако подробности побоища вспоминали долго и с удовольствием, особенно поразило народ такое необходимое и своевременное вмешательство таинственного спецотдела. Каждый очевидец не раз делился впечатлением с друзьями и родственниками в приватной обстановке.

- Вот это работают особые! Наши то вон сколко времени балду пинали, а эти за два дня всех построили. Не, ты прикинь, - ну ладно, зверь дрессированный, так у них даже птицы натасканные. Уважуха!

- Так что это было-то, - спрашивали друзья, - эти особые вам не разъяснили?

- Щас они тебе покажутся! Не та служба, чтобы светиться да языками трепать.

- Учёные умники опять чего-то накуролесили, - выдвигал предположение кто-нибудь ещё.

- Или экология, - добавлял третий.

- Да насрать, - заключал рассказчик, - главное, чтобы не повторилось больше.

***

В лесу спешили нагнать упущенное время, благо, помощников теперь было достаточно. Забегая вперёд, скажу: в клетках никого не осталось и их за ненадобностью отдали Сергею, как он того и хотел. Со временем часть прилично обросших и приодетых домовых получили жилища в построенном посёлке. Остальные, дожидаясь своих домов, обосновались на чердаке лесной сторожки и активно работали по расчистке леса.

Вышедшую из больницы Елизавету Макаровну встретил сияющий новизной и порядком дом, новый хранитель которого озадачился даже цветами на подоконниках.

А ещё через два месяца в деревне, ставшей местом битвы, сыграли настоящую свадьбу. Замуж вышла завхозиха птицефермы Клава, и угадайте за кого!

У лешего потом долго просили рецепт чудодейственного напитка, но старик был непреклонен.

Конец.

Зеленоград, 2022 г