В конце 1980-х по окончании института я работал в экологическом отряде. Отбирали пробы воды, почвы, хвойной растительности. Место под летнюю базу выбрали недалеко от участка работ в одной из деревень на западе Ленинградской области. Деревня территориально состояла из двух частей, и для того что бы попасть из одной половины в другую, надо было пройти с полкилометра полем мимо деревенского кладбища и небольшой деревянной часовни. Служб в ней уже давно никто не служил, купол сняли, и здание лишь эпизодически использовали для каких-то хозяйственных нужд. Вот эту пустовавшую на тот момент часовню (на фотографии) и решил арендовать наш отряд в качестве базы для проведения полевых работ.
Хочу сразу оговориться, что никаких комплексов по поводу того, что мы расположились «в храме божьем», да ещё и на границе кладбища, я никогда не испытывал. Во-первых, жить в деревянном срубе пользуясь электричеством намного комфортнее, чем в палатке, особенно дождливой осенью. Ну и, во-вторых, тогда к подобному факту относились совершенно иначе, адекватнее: здание пустовало, а мы были соседями тихими, обрядов сатанинских на могилах не совершали, поэтому местным жителям было абсолютно безразлично, что кто-то обосновался в этой часовне.
Только один раз, уже после того как РПЦ с помпой отпраздновала 1000-летие крещения Руси, некий пришлый пилигрим стал выговаривать мне, на тот момент дежурному по базе, что мы живём в храме. Мол, предыдущие богобоязненные арендаторы, поставили рядом с часовней палатки и жили в них. На что я ему ответил, что «предыдущие» арендаторы – это мы и есть, просто тогда у нас в отряде было больше сотрудников и все в здании часовни не помещались. Возразить ему было нечего, и на этом дискуссия о нормах религиозной морали и закончилась.
Деревня была обычная российская, местные - в основном пожилые женщины, в летний период обременённые внуками, и немногочисленные мужики, которые работали в ближайших крупных посёлках.
Из исторических достопримечательностей в деревне имелся колокол. Большой, дореволюционный, явно не с нашей маленькой часовенки. Как и когда он попал в деревню, история умалчивает. Теперь же он висел на деревянной треноге, по официальной версии, на случай оповещения о пожаре.
К колоколу можно было подойти и даже «ударить в набат». Если один раз и тихонько, то без последствий для здоровья, чем периодически и пользовались местные оболтусы. Но не только деревенских привлекали колокольные перезвоны. Как-то по осени, когда деревня почти опустела, приехали какие-то предприимчивые ребята, треногу сломали, а колокол погрузили в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Местные мужики, узнав о похищении реликвии, возмутились, куда-то поехали и вскоре вернули деревенскую достопримечательность на прежнее место. Чтобы в дальнейшем обезопасить её от посягательств лихих людей, в землю вкопали два бетонных столба с перекладиной, а сам колокол закрепили на ней цепью. Но и это не помогло. Опять-таки поздней осенью в деревню приехал ГАЗ-66, бетонные столбы подкопали, зацепили перекладину имевшейся в комплекте лебёдкой и колокол плавно опустили прямо в кузов. В этот раз он исчез бесследно.
Изначально в деревне был магазин, запомнившийся мне уложенными на полках кирпичиками хлеба и гирляндами мумифицировавшейся ставриды. Правда, на нашей памяти просуществовал этот магазин недолго. Местные старушки, озабоченные тем, что моральный облик продавщицы, по их представлению, мало соответствовал кодексу строителя коммунизма, написали об этом вопиющем факте в управление торговли. Продавщица убеждать местных в своём целомудрии не стала, написала заявление об увольнении вследствие чего бдительные гражданки перешли на снабжение автолавкой два раза в неделю.
С закрытием магазина перечень доступных развлечений в деревне был, по-видимому, исчерпан, и наш отряд постепенно оказался в центре всеобщего внимания.
Чаще всего к нам приходил один странноватый товарищ, которого наши сотрудницы откровенно побаивались. Появлялся он неизменно с оголённым торсом, и, то что-то невнятно бормотал себе под нос, то пытался напевать «Песню анархиста» из репертуара Л.О. Утёсова. Впечатление он производил странное, но при более близком знакомстве оказался совершенно безобидным чудаком, рассказывавшим разные истории из деревенской жизни. Мне почему-то запомнилась одна, времён немецкой оккупации.
Пролетавший на бреющем полете над деревней советский самолёт, решив, наверное, пугануть фрицев дал короткую очередь из пулемёта. Одна пуля убила лошадь (конечно же, немецко-фашистскую), и оголодавшие при оккупантах жители, в течение кратчайшего времени разобрали тушу погибшего животного по домам, поминая добрым словом сталинских соколов.
Через пару лет, рассказавший мне эту историю мужичок трагически погиб. Поздней осенью он по традиции в малоодетом виде вышел прогуляться на улицу. Был он выпивши и умудрился свалиться в выкопанную для установки электрического столба яму. Самостоятельно ему было не выбраться, а криков его никто из немногочисленных сидевших по домам жителей не услышал. К ночи ударил мороз… Земля ему пухом!
Ещё к нам любил захаживать некий Вовчик. Владимир где-то за 300 рублей купил двухэтажный бревенчатый сруб, перевёз его в родную деревню и даже возвёл под крышу. Но тут в ход событий вмешалось пылкое чувство, которым Владимир воспылал к одной гражданке проживавшей в соседнем посёлке, и строительство застопорилось. Зиявший пустыми окнами недострой возвышался неподалёку от кладбища и Вовчик периодически заходил к нам, чтобы обсудить свежие деревенские сплетни.
От него мы услышали историю про другого чудака, который сначала донимал всех рассказами о том, какое замечательное растение борщевик, сколько от него пользы сельскому хозяйству. Он предлагал пакетики с семенами соседям, куда-то писал... Потом оказался на принудительном лечении. Вернувшись домой, и, увидев участок заполонённый борщевиком, он обвинил в гнусных происках ближайшего соседа и стал писать во все инстанции уже про своего земляка, но это уже совсем другая история!
