1937 + СССР

И вот, на фоне этого 23 февраля 1927 года британский министр иностранных дел Джозеф Чемберлен выступил с угрозой в адрес СССР. Чтоб вы понимали - Британская империя 1920-х - это вам не беззубая Великобритания наших дней. Суммарная мощь Британии 1920-х и её колоний и доминионов превосходила советскую в десятки раз, не говоря уже про экономику и финансы.

Советское руководство поняло, что Красная армия сильна лишь людскими ресурсами, лошадьми и тачанками. Танков нет, самолётов нет, нет тыла, нет заводов, нет вообще промышленности. И никто ничего нам не даст. Тогда было принято решение всё делать самим. НЭП сворачивается. В Германии и США вербуются (проще говоря - покупаются) инженеры, станки, заводы, образцы военной техники (включая то, что позже станет основой Т-34). Известно ли вам сегодня, что ДнепроГЭС, например, проектировал американский инженер Купер, который стал первым иностранным гражданином, награжденным орденом Трудового Красного Знамени?

Но чтобы все это позволить себе, нужны были деньги, валюта. Валютой тогда было зерно, причём в промышленных масштабах - началась коллективизация. Когда появился твёрдый источник валюты (зерно) - был обнародован план развития - Первая пятилетка (1928-1932). В ходе этой пятилетки была произнесена знаменитая речь Сталина, про то, что "Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут".

Однако первая пятилетка хоть и закончилась досрочно, и вроде как основные цели были достигнуты, тем не менее она показала колоссальный провал работы на местах. Вся структура советской власти была пронизана некомпетентностью и банальным идиотизмом местных властей. Требовались чистки. И они начались.

Если понравился пост - подпишись на меня в телеге или дзене. Всех благ!

Больше на Кузнецкий меня не приглашали, но я получила одну за другой повестки с приглашением в какой-то финотдел для получения денег. После третьей повестки меня оставили в покое.

Примерно в это же время в театре ко мне подошел музыкант из нашего оркестра и, отведя в сторону, спросил, хочу ли я и не побоюсь ли встретиться с одним нашим давним знакомым, который был репрессирован. Я дала свой телефон и сказала, что буду ждать звонка. И вот мы встретились.

В моей памяти это был интересный, лет тридцати, образованный человек, работавший на ответственном посту. Отец его был очень уважаемым юристом и давно состоял в партии. Теперь передо мной сидел неузнаваемый старик с протезами вместо ослепительных зубов, с лысой головой. Правда, голос почти не изменился, и только это заставило меня поверить, что это действительно он. Наше свидание продолжалось несколько часов. Его рассказ был так мучительно страшен, что я с трудом справлялась с собой.

В 1936 году его отца и мать арестовали. Они оказались в разных тюрьмах. Оба выжили. В то время, о котором я пишу, отец его уже умер в кремлевской больнице, а мать находилась в психиатрической лечебнице. Его прелестная молодая жена так и пропала — не отыскали. Самым страшным для меня был рассказ о моем отце. Вначале этот мой знакомый содержался в Сухановской тюрьме, куда в октябре 1937 года пригнали большую группу заключенных, среди которых был и мой отец. Оказывается, всех их много дней возили вокруг Москвы в наглухо закрытых товарных вагонах, создавая видимость отправки на Крайний Север. Через какое-то время мой отец, очевидно, был переведен на Лубянку.
Рассказывал мой гость, щадя меня, не упоминая, что делали с отцом, как его мучили. Но мысли о том, что давало моему несчастному отцу силы, о чем он думал перед своим концом и где зарыт его прах, не оставляли меня. Мама в те дни находилась в клинике, и я передала ей в записке, что занятость не позволяет мне навестить ее в течение трех дней — это чтобы немного отдышаться. Я боялась, что не смогу вести себя с ней, как обычно. Мама не должна была знать об этой встрече. Да и сама я узнала все о гибели отца значительно позже.

В журнале «Театр» в 1991 году была опубликована статья Аркадия Иосифовича Ваксберга «Окровавленные сюжеты. Драматургия факта». И в ней говорилось о моем отце: «Одним из первых попал под метлу председатель специальной коллегии Верховного суда СССР С.С. Пилявский, отец известной актрисы МХАТа Софьи Станиславовны Пилявской. Этот старый революционер, член социал-демократической партии Польши и Литвы, а затем с октября 1903 года — большевик, отличался независимостью суждений и крутым нравом. Он нередко возвращал в НКВД дела, которые считал расследованными плохо и тенденциозно. Этого, видимо, было достаточно, чтобы его объявить членом террористической шпионской диверсионной „Польской организации войсковой“ (несуществующей, разумеется).

Допрошенный, судя по протоколу, один-единственный раз, он категорически отверг все обвинения, устоял под пытками и никаких признаний не подписал. Держался исключительно стойко, хотя его „уличали“ другие „польские террористы“, в том числе видный деятель партии, ВЧК-ГПУ и Красной Армии Уншлихт, который, отказываясь от своих показаний в суде, сумел лишь вымолвить: „Я не смог перенести пытки“. Пилявский смог. Его судили без участия Ульриха — Никитенко, Горячев и Рутман.

Приговорили к расстрелу. Уничтожили в тот же день: 25 ноября 1937 года. По слухам, доходившим до семьи, назывались другие даты его гибели: все они ложны — „акт о приведении приговора в исполнение“ сохранился...»

Я бесконечно благодарна Аркадию Иосифовичу Ваксбергу за то, что узнала всю правду, какой бы страшной она ни была.

Прошло довольно много времени, прежде чем я смогла написать Александру Александровичу Фадееву письмо с благодарностью за все, что он для меня сделал. Он все был в разъездах то за границей, то по Союзу. В начале мая 1956 года я отнесла письмо к дверям его квартиры и опустила в ящик для газет, в обход секретаря. Через несколько дней Александр Александрович позвонил. Мне показалось, что он взволнован. Помню, как дважды он повторил: «Спасибо тебе!» Я даже растерялась и стала убеждать его, что это мне надо его благодарить.

А вдруг услышала: «Уж ты постарайся жить хорошо». И еще что-то в этом роде, а голос чуть срывался. Я и подумать не могла тогда, какое это мучительное было для него время. Ведь очень мало кто знал, как он пытался спасать людей, глядя в страшные глаза «великого кормчего». Мне уже потом рассказывал адмирал Головко (он был женат на нашей актрисе Кире Ивановой), что он не знал человека отважнее Фадеева, наблюдая его в узком кругу «Самого». «Он становился белым, потом лиловым, пытаясь возражать, но что он мог поделать?» Это подлинные слова Арсения Григорьевича Головко, и я ему верю".