В. Как тебе удаётся убедить их
продюсировать твои фильмы?
О. С помощью гипноза. Это лучший способ.
Мне кажется, молодые режиссёры больше
не снимают кино, потому что
Педро Альмодовар. «Самоинтервью-1984»
«Пчелиная» линия отдавалась в мозгу потусторонними щелчками, потрескиваниями и прочими сомнительными прелестями мобильной связи. Далёкий женский голос трепыхался в динамике, как рыба, пойманная сенсорами глубинного эхолота.
— Назовите, пожалуйста, возраст, рост, размеры одежды и обуви, цвет и длину волос.
— 28, 178, 50, 44. Русые, короткие.
— Хорошо. Жду вас завтра в 20.00. Метро «Волгоградский проспект», первый вагон из центра, улица… — и то и дело прерывающийся женский голос произнёс адрес соответствующий, по моим представлениям, какой-то из окраин Москвы.
Я с облегчением нажал кнопку «отбоя» с утрированным значком телефонной трубки и вытер о штаны вспотевшую ладонь. Завтра мне предстоит попасть в качестве участника массовки на съёмочную площадку самого рейтингового на данный момент сериала в нашей стране «Не родись красивой».
Москва встретила площадью трёх вокзалов, крепким морозцем, снующей во все стороны разноплемённой толпой пассажиров, пряным запахом шаурмы и разгулом порнографии в формате DVD, выставленной на обозрение в витринах ларьков. В голове всплыли красочные картинки из телевизионных выпусков новостей: могучие бульдозеры с железным грохотом и лязгом давят очередную партию контрафактной продукции, а бодрый дикторский голос за кадром вещает о масштабных успехах борьбы с видеопиратством.
Сама киностудия расположилась в бывших гигантских цехах шарикоподшипникового завода. Двое крепких охранников на проходной сверили мой паспорт с каким-то списком и пропустили в святая святых — российскую «фабрику слёз» AMEDIA, студию, на которой в разное время снимались и снимаются такие популярные в нашем народе телепроекты, как «Адъютанты Любви», «Моя прекрасная няня», «Люба, дети и завод», «Кто в доме хозяин?» и прочая дрянь…
Женщина, с которой я накануне общался по телефону, оказалась приятной брюнеткой в вязаной кофте и мешковатых джинсах. Лет сорока пяти, с добрыми, невыспавшимися глазами.
— Здравствуйте, это вы Тимофей?
— Проходите, пожалуйста, за мной, меня зовут Наина Германовна. Я бригадир массовки.
У Наины Германовны настойчиво завибрировал, затем густо забулькал и под конец разразился мелодичным треньканьем серебристый телефон-раскладушка. «Алло…» — приложила она телефон к уху и сделала знак следовать за ней. Кажется, звонил очередной желающий заработать. Наина Германовна, придерживая телефон плечом, стала что-то записывать на ходу в пухлый, обтянутый тёмным дерматином ежедневник. М-да… похоже, недостатка в кадрах здесь не случается.
В гулких коридорах бетонного здания бродил сильный сквозняк. Перед проёмами выстроенных из гипсокартона огромных съёмочных павильонов сидели, пили кофе, лежали вповалку, ходили, потирая озябшие ладони, люди обоих полов и всех возрастов. Массовка. Кто-то из них, судя по девушкам в вечерних платьях с уложенными на манер 18-го века причёсками и подтянутым парням в гренадерских мундирах и лосинах, уже был переодет для какого-то исторического фильма. Все они смотрелись здесь фантасмагоричным миксом из разных эпох со своими дымящимися сигаретами в зубах, цифровыми фотокамерами (чтоб хвастать перед знакомыми снимками, на которых они стоят в обнимку со «звёздами») и с пластиковыми стаканами.
Из двери в дверь поспешали, держа портативные рации в руках, бесчисленные гримёры, ассистенты, постановщики, звукари с невообразимой длинны держателями для выносных микрофонов и плейерами в ушах. Весь персонал студии был облачён в будто стандартизированные под военную форму штаны с бесчисленными карманами. Я только и успевал вертеть головой по сторонам и читать прикреплённые к одежде служебные бейджики с именами и родом занятий. Где-то на горизонте, в конце коридора, двое постановщиков толкали перед собой лакированную, отделанную изнутри красным бархатом карету в натуральную величину. В непритязательную дверь с чёрной буквой «М» проскочил рыжий Апполонов-Григорьев из «Иванушек International». Он-то здесь какими судьбами?
«Есть здесь кто-нибудь?» — спросила Наина Германовна, распахнув наугад, как мне показалось, одну из множества дверей. Пока ей что-то отвечали, я успел заметить на стене рядом с дверью «фирменную» фотографию — с брекетами — главной исполнительницы роли Катюши Пушкарёвой Нелли Уваровой и подпись «Костюмерная НРК». Те, кто следили за перипетиями судьбы героини фильма, наверняка, не раз задавались вопросом, почему у вполне симпатичных родителей «образовалась» столь уродливая дочурка. Ни дать ни взять, мама её по молодости грешила с алкашом-сантехником…
После того, как меня переодели в новёхонький, ещё с фабричной этикеткой, костюм складского рабочего и загримировали, Наина Германовна предложила мне пересидеть минут 20 в местном буфете, попить бесплатного кофе и поесть сушек. Ужин массовке не полагался.
В буфете за длинными столами сидели всё те же люди из персонала студии, поглощающие полноценный ужин из трёх блюд, и пара таких же массовщиков, как и я, восполняющих нехватку калорий сушками и кофейным гранулятом. Один из них был чернявым, лет тридцати, с перебитым в нескольких местах носом и в ярко-жёлтой синтепоновой куртке. Второй — губастый, стриженный под машинку. Только я сел за стол, как чернявый вдруг ни с того, ни с сего вцепился в меня бегающими глазками. Казалось, он изучает каждую пору на моём лице.
— В «Дом-2» хочешь попасть? — вдруг спросил он.
— Я бригадиром там. Раньше в «Окна» людей набирал. Если хочешь, запиши мой телефон — придёшь на кастинг. Если пройдёшь, то главное первый месяц продержись, чтоб не выжили. Потом каждый день будешь по 50 баксов получать. Ну и кормёжка, жильё, естественно, бесплатные.
— А что они там за это ещё и деньги получают?!
— А ты почему, думаешь, они там уже год сидят, всех новеньких выживают? Халява! Я бы сам пошёл, сам бы всех на хуй выжил, да Ксюха Собчак не разрешила. Говорит, мол, ты там, Винсент, всех обставишь.
— Я венгр. Обрусевший. Уже 8 лет в России живу.
— М-м… а дом этот тогда кто строит?
— Таджики. Да его всё равно сиротам отдадут, как и первый. Там и жить-то никто не станет. Они же там всю природу вокруг засрали, на Истре. Местные жители в мэрию даже жаловались.
Пока Винсент говорил, я понял, почему у него сломан нос. В голосе его слишком явно проступали интонации застарелого педераста. Но в том, что он рассказал, я не сомневался ни секунды. За то время, пока мы сидели и пили кофе, я успел узнать от Винсента с Сергеем — так звали второго парня — всю подноготную отечественного кино- и телепроизводства в стране: и то, что Высоцкий с Шукшиным ходили на массовки; и то, что топовые артисты вроде Меньшикова получают 3000 долларов за один съёмочный день, а профессиональный массовщик, снимающийся в телепередачах и рекламе, — 1000 долларов в месяц (для особых экстремистов есть порно, где ставки уже от 250-ти долларов за день и никакого врачебного контроля насчёт венерических болезней); и то, что Эльдар Рязанов, когда просит переместить массовку, то говорит ассистенту: «…подкиньте мне говнеца на левый край!»; и то, что пару месяцев назад двое наших задушили по-пьянке третьего и теперь находятся под следствием; и то, что один из тех, что душил, трахнул в своё время ассистентку режиссёра прямо на площадке, пока съёмочная группа отлучалась на обед; и то, что купить липовый провинциальный актёрский диплом стоит 800 долларов; и то, что все истцы и ответчики на программах «Федеральный судья» и «Час суда» это тоже подставные люди; и то, что все митинги партии ЛДПР, да и других партий в Москве, тоже набираются из массовки потому, что нормальные люди на митинги не ходят с начала 90-х годов — им некогда, им деньги зарабатывать надо; и то, что одна бригадирша после съёмок новогоднего «Голубого Огонька» купила себе трёхкомнатную хату на Тверской, заплатив людям впятеро меньше выписанной ей для этой цели суммы; и то, что у Смоктуновского не было актёрского образования, а он вона куда скакнул… В общем, когда подошла моя очередь сниматься, я уже вполне ощущал себя ветераном актёрского цеха, прошедшим огонь, воду и медные трубы.
Моей задачей в кадре было изображать рабочего, якобы освобождающего от всякого хлама помещение под новый офис для главной героини. Первое правило «массона» — не светиться. Иначе в следующий раз не возьмут. Поэтому я поглубже надвинул на глаза выданную мне в костюмерной форменную синюю кепку и стал делать вид, что с трудом поднимаю и ставлю на письменный стол пустые картонные ящики из-под оргтехники. Названия фирм на коробках и логотипы были заклеены непрозрачным скотчем. Мой напарник, молодой строитель из Подмосковья Валера, переодетый в такую же униформу, как и я, объяснил мне, что это нужно, чтобы фирмы производители товаров не подали на телекомпанию в суд за использование их имиджа. Валера в кадре занимался тем, что выносил эти самые пустые коробки из офиса, изображая, что у него трясутся руки от напряжения. Я же, в свою очередь, поминутно вытирал рукавом со лба несуществующий пот и с шумом выпускал воздух сквозь плотно сжатые зубы. Главные герои, между тем, стоя в дверях этого «виртуального» офиса вели какой-то диалог, из которого я не запомнил ни слова. Я слишком был поглощён ролью и боялся сделать что-нибудь не так. Одним словом, со стороны это походило на плохо сварганенный каким-то шизофреником лубок. Но за этот лубок наш народ готов платить собственным убитым перед экраном телевизора временем, а рекламодатель рублём. И немалым.
Мы сделали парочку дублей, в течение которых я уже составлял коробки назад — со стола на пол, а Валера заносил свои обратно. После чего режиссёр пожал нам руки и отпустил с миром. Мы пошли переодеваться.
От Наины Германовны я получил честно заработанные 500 рублей. Хотел было попрощаться со своими вновь приобретёнными знакомыми, но их, и ещё человек 50, уже погнали загружаться в стоящий у подъезда автобус. Им предстояла 12-часовая съёмка в ночном клубе. Они должны будут изображать танцующую и веселящуюся дискотечную толпу — естественно, без музыки и без единого звука, так как голоса актёров в таких говённых телеподелках записываются напрямую, а не в студии. Так что я ещё подумал, что легко отделался.
Купив на Ленинградском Вокзале горячую шаурму и бутылку пива, я прыгнул в отбывающую тверскую электричку на 22.10. За моей спиной со свистом захлопнулись автоматические двери. Стоя в промороженном тамбуре и зажатый со всех сторон, точно сигарета в плотно упакованной пачке, едущим с работы людом, я ел шаурму, запивал её ледяным пивом и размышлял о превратностях судьбы, забросившей меня, словно шпиона-диверсанта, в самое сердце российской телеиндустрии. Я чувствовал себя, как модерновый гоголевский персонаж, мчащийся в Никуда в самом нутре железной Птицы-Тройки со скоростью 70 км/час. Куда ты мчишься, Птица-Тройка? И куда мчусь я?…
После станции Подсолнечная народ резко схлынул. В мгновенно опустевшем вагоне остались только пьющие водку торговцы-«челноки» с непомерными полосатыми баулами и несколько бомжей, умудрявшихся даже при такой низкой температуре облагородить пространство своим фирменным амбре. Я перебрался на одно из освободившихся сидений. Лёг, подложив под голову рюкзак и натянув на глаза шапку. Постарался уснуть.
Где-то минут через 40 тряской и почти безостановочной езды сквозь студёную темень я уловил в вязкой структуре сна нелепые звуки. Звуки шли от дверей в тамбур. Они походили на нутряные завывания сибирского шамана, перекрученные в какой-то дикий клубок с фальшивящим сопрано Монсерат Кабалье. Я нехотя приподнялся на сиденье и поискал глазами источник. Им оказалось существо настолько удивительное в данной обстановке, что… что я даже не смог удивиться.
Передо мной стоял человек одетый в заношенную до дыр байкерскую куртку, серую, примерно того же возраста, толстовку с капюшоном, лоснящиеся от житейского сала штаны, заправленные в армейские берцы. Всё бы ничего, если бы существо не было негроидной расы. Скорее мулатом. Я ещё вдруг подумал, что оно слишком юное, чтобы быть одним из случайных детей Московского Фестиваля Молодёжи, который проходил во времена «хрущёвской оттепели» и оставил после себя богатый урожай детдомовцев по всему Советскому Союзу.
Вышеописанные звуки вылетали из ротового отверстия существа. Я пишу «существо», потому что до сих пор пребываю в неведении относительно его пола. Губастое, с замороженной до состояния оливковости кожей, при одном взгляде на которую хотелось засунуть его целиком в доменную печь и держать там, пока не оттает, оно переминалось с ноги на ногу и пыталось исполнять… Угадайте что! Старинный русский романс «Соловей». «Гнесинкой» там, конечно же, и не пахло. Зато пахло каким-то истончённым до бескрайней эротичной чувственности человеческим теплом, несмотря на всю брутальность окружающей обстановки. Какой-то запредельной меланхолией пахло, лившейся, казалось, с самых небес. Из бесподобных райских кущ лившейся, так их разэтак… А может я слишком устал и засентиментальничал, запав на чрезмерную гротескность всего происходящего?
Этот бомжеватый, продрогший до костей, кучерявый подросток (девица?) с неверно бросающимся из тональности в тональность, но проникновенным до одури голосом, эта полупустая, несущаяся на всех электрических парах, электричка, эти пьяные, уже вконец осоловевшие «челноки», эта хлёсткая мгла за окном…
Но внезапно нахлынувшее «чувств высокое стремленье» также внезапно и рассеялось. Вслед за новоявленным «акыном» в вагон из тамбура ввалились два умирающих от смеха и еле стоящих на ногах быдлана. Один из них держал в руке полуторалитровую баклаху пива и пытался заснять мулата на мобильник со встроенной видеокамерой. У него это не очень получалось. Его крохотный мозжечок плавал в залитом под завязку алкоголем миниатюрном бассейне черепной коробки. Второй ублюдок комментировал происходящее в свою мобильную тарахтелку. Видимо, кому-то из таких же, с оскоплённым интеллектом, корешей:
— Прикинь, у нас тут такое муйлО по электричке ходит! Мы тебе после покажем. Можешь уже подъезжать к вокзалу. Через 20 минут приедем, мля…
Мулат (ка?) тотчас замолчал и не спеша, с покорностью, не лишённой достоинства, побрёл в следующий по ходу движения вагон. Не уверен, что ему подавали хоть какую-то мелочь и в предыдущих. Бычьё же, по видимости, подустав от преследования подопечного, плюхнулось жопами на противоположный от меня ряд скамеек. Стало привычно соревноваться друг с другом новомодностью скачанных из Интернета рингтонов и курить. Наверное, Редкинские…
Я лёг назад на скамью и снова попытался заснуть.
Проснулся от несильных, но настойчивых ударов ментовской дубинки по голеням.
— Конечная. Документики предъявим…
Менты наскоро просканировали мой паспорт с тверской пропиской и отпустили.
В полусне я вывалился на перрон. Он был мрачен и пуст. Только ветер кружил ленивой крупчатой поземкой над отпечатками обуви.
Пассажиры электрички уже давно спустились в подсвеченный белыми огнями каменный зев перехода. Метрах в сорока впереди быстро-быстро перебирала ногами по платформе лёгкая фигурка странного ночного певца-андрогина. Я догнал. Украдкой сунул в руку сложенную вчетверо десятирублёвку.
