Нет лучшей доли, чем руководить женским ансамблем. В нашем клубе было пятнадцать женщин. Для удобства их разделили на два состава, Ассоль и Ноктюрн. Оба коллектива желали друг другу сдохнуть в муках. До поножовщины не доходило лишь потому, что силы без остатка тратились на любовь к искусству, в лице музыкального руководителя Лёни.
Лёня говорил, например, пианистке:
- Стаккато, Жанна! Умоляю вас, ещё более стаккато!
Женские сердца таяли от такой нежности.
Была в клубе ещё детская банда, я служил в ней гитаристом. Мне было двенадцать, у нас были проблемы с репертуаром. Лёня был уверен, петь про секс нам рано. А про всяких малахольных Буратин, мы считали, унизительно. Других песен Леонид не знал. Только про любовь и её ужасные последствия. Когда руководишь клубом на ткацкой фабрике, все мысли об одном.
Я недоумевал, чего он возится с этими старыми коровами. Им было по 22, а то и по 23 года. Солистке Ире вообще скоро ожидалось 26. Непонятно, как она выходила к микрофону, птеродактиль.
Теперь-то, догадываюсь, у неё водились всяческие прелести. Как минимум, на ней должна была быть попа. И вся она могла быть ничего себе. Но в двенадцать лет мужчина не склонен прощать недостатки. Лёня же, доброе сердце, обожал всех. Он хотел, и не мог рассыпаться на пятнадцать маленьких Лёнечек. И ещё, он был женат на женщине без слуха. Представляете, как она ревновала?
Участницы обожали музыку со страстью клинических параноиков. Слушать их было невыносимо. Они издевались над своими же подругами по текстильной промышленности в их же клубе после всяких перевыборных собраний.
Чтобы коллективы звучали помузыкальней, Лёня прятал в кулисах друга Пашу. Паша шпарил на Ионике. Сам Лёня гитарасил со сцены. Выходило живенько, швеи-мотористки хлопали.
Паше тоже нравились старые коровы. Ему хотелось бы оттянуть на себя парочку, или больше. Но был он маленький, в очках и в кулисах. Артистки на него не глядели. У них было соревнование, кто первой укусит Лёню за губу. Или за что-нибудь.
И тогда Паша изобрёл цветомузыку. Это был посылочный ящик с пианинными клавишами. Адский прибор с оголёнными контактами. Нажимаешь «соль», внутри опасно трещит электричество, сыплются искры, и на рампе загорается оранжевый фонарь. Паша сыграл для примера небольшую композицию. Девушки сразу поняли, какой он редкий смельчак и повелитель фейерверков.
Начался концерт. Коллектив запел юмористическую песню о безответной любви в плохую погоду. Паша грянул на цветомузыке. Полетели искры. Он был как дэмон синих молний. Потрясённые ткачихи не справлялись с зайчиками в глазах. Во втором куплете, на словах «если б сзади подошла ты», Пашин ящик загорелся. В небе хлопнуло, свет погас, женский скулёж смолк, будто весь ансамбль мгновенно и беззвучно застрелили. Лишь в темноте, яростно матерясь, Паша сражался с пламенем.
Конечно, это был успех. Музыкант, изобретатель и комсомолец Паша тушил заводское имущество сорванной портьерой. А пятьсот ткачих взволнованно следили, как он лупит стихию сперва кулисами, потом чьим-то пальто. В победе Пашиного разума над продуктами его же разума никто не сомневался. Паша забил цветомузыку насмерть. Ему похлопали. Включили свет. Мотальщицы и чесальщицы стали расходиться.
В целом, концерт удался. И даже лучше, что раньше закончился. Многих дома ждали дети, некоторых - мужья.
Паша после выступления исчез. Скорей всего, женился. Совсем неудивительно. На ткацкой фабрике иногда достаточно выйти во двор, чтобы обрести счастье. А если прилюдно потушить посылочный ящик, можно и до двора не дойти.
Я с тех пор вырос и разучил множество скабрезных песен. А однажды, угнал трамвай вместе с пассажирами в честь малознакомой белошвейки. Её в тот вечер звали Светланой, ей было 23, она клялась, что певица и разрешила укусить себя за мякоть ноги. Я целый год потом выгуливал её таксу. Это было ещё опасней, чем тушить занавесками посылочный ящик, но мне нравилось.
