Сегодня, 9 мая 2018г. - 27 лет, как с нами нет замечательной Янки Дягилевой.
На этом фото она улыбается.
В жизни у неё было мало поводов для улыбки.
Надеюсь, там, где ты сейчас, улыбка не сходит с твоего лица.
Фрагмент дневниковых записей Егора Летова.
"Был такой момент еще – с чего, собственно, все и началось, с чего Янка песни писать стала. Это был 87-й год, самый конец. Это была трудная зима, такая промозглая… Или осень? В Питере не разберешь. И был один из последних концертов Башлачева, – а Башлачева она боготворила всю жизнь, считала его высшим мерилом творчества, тем более, извиняюсь за выражение, у них там какие-то отношения были. Хотя я не берусь об этом судить, не мне об этом судить, – я могу много говорить на эту тему, но это будет полное сумасшествие: если я буду, допустим, с ее слов рассказывать его сны, как она мне их рассказывала, то какая-нибудь Настя* или кто-нибудь еще – они меня будут воспринимать как сумасшедшего, а мне этого не хочется совершенно. Янка с Башлачевым были знакомы, была какая-то связь духовная, и она считала всегда, что все, что она делала – это принцип творчества Башлачева, вот как он все это создавал. То есть она знала, как это делается, как он это писал, сам принцип – и в том, что она была никакой, разумеется, не панк, это было из области «башлачевского». Хотя она и до этого писала стихи, даже с Ревякиным какую-то песню сочинила, «Надо Было» – но она мне все уши прожужжала Башлачевым, постоянно: «Башлачев то, Башлачев сё, ты говно, а вот Башлачев… Вот ты со своей поэтикой…» – а я был вечно напичкан всевозможной поэзией, Диланом Томасом, тем, сем, русской поэзией начала века, особенно Введенским, Крученых, Маяковским ранним, Тютчевым и так далее. И я говорю: «Чё он тебе так сдался, этот Башлачев? Чем он лучше, чем эти вот наши, скажем так, святыни?» Нет: «Башлачев! Башлачев! Башлачев!..» Думаю: «Хочу посмотреть на Башлачева!» Был я в Симферополе у Шевчука – я тогда был пацан совсем, я к нему зашел как фан, он меня, наверное, тогда и не запомнил – как раз перед концертом он там сидел, водку хряпал, и чего-то разговорились – и Шевчук сказал очень мудрые слова, я Шевчука за это очень уважаю – то есть, мы разные очень, но это человек, я считаю, очень хороший, – он сказал, что Высоцкий - он замахнулся, но он знал, на что замахнулся и знал, какие у него силы на тот замах, на что он замахнулся. Я спросил, кто такой Башлачев, какой вот он – потому что мне до такой степени уже уши прожужжали, что это было уже какое-то мифическое существо, миф какой-то. И Шевчук говорит: «Это человек, который замахнулся, а у него силенок маловато. Ты съезди, посмотри» – как-то так он мне сказал. Ну вот, и каким-то образом добрались мы до Ленинграда, жили там впроголодь, денег у нас не было, жрать нечего, я там ходил на рынки какие-то, воровал какую-то картошку, – то есть, было очень нехорошо. Такая вот, блокадная зима, я шел по улице, думал: «Ну вот, сейчас на саночках какой-нибудь трупик повезут мимо меня» – ужас такой. Я не смеюсь над блокадниками, мне действительно было страшно, в этом какой-то очень тяжелый антураж был – очень тяжело было, под этим небом нависшим… И Фирсов – он в то время вроде как директором Башлачева был – говорит: «Вот сейчас будет концерт Башлачева, квартирник». Фирик сам потом признался, что это был очень плохой концерт. И я прихожу, там какая-то стоит толпень на каких-то рельсах трамвайных – ну, как обычно перед квартирником собирается толпа. Ну, пошли на концерт. И вот он играл-играл и, в некий момент, какая-то девчонка его попросила спеть какую-то песню. А он и говорит: «А ты спляши – тогда я спою»… Меня это до такой степени ударило, что я посидел-посидел – да и пошел вместе с Янкой. Для Янки это был такой удар! Мне-то не так, я просто очень сильно был удивлен. Сейчас, допустим, я понимаю, я могу представить себя на его месте, но я бы вот так вот делать бы не стал, я бы лучше не стал делать этот квартирник – на хрена он нужен? Ради чего? Потому что если пришли какие-то люди, дети какие-то, девчата какие-то, и они смотрят на тебя влюбленными глазами, а ты действительно на грани смерти… Я не знаю, что там с ним было, – кололся он, или пил, или что-то еще, или он просто понял, что всё – как поэт понимает, что рано или поздно пора прекратить, и надо или, как Рембо, уйти,** или с собой покончить, или что-то еще… То есть сейчас я не виню его абсолютно, мне стыдно даже, что вот эти слова про него звучат нехорошо. А тогда я пошел и начал орать – я еще раз скажу, что тогда я такой, злоебучий был, я просто дикий был, – и вот мы шли, и у нас 13 копеек, что ли, оставалось, а мы как раз проходили мимо какого-то вокзала, туда зашли, и этого как раз хватило на два чая. Я шел с Янкой, а она идет молча такая, совершенно как опущенная, – не от моих слов, она меня не слышит, – я просто иду и, типа, сам с собой: «Господи! Мне в течение всего времени внушали, что это вот такой Человек, такая Личность, ангел, Гений! И тут такой неожиданный конфуз…» Прихожу на вокзал, продолжаю разоряться, причем достаточно громко, стою, этот чай хлебаю, через какое-то время смотрю через плечо – а он, оказывается, рядом стоит, через соседний столик, тоже какой-то чай пьет и слушает, явно слушает, стоит очень так напряженно…
.......
Через несколько месяцев Башлачёва не стало. Он вышел в открытое окно из восьмого этажа городской квартиры.
И, когда это случилось, Янка сказала мне: "Без Башлачёва и мне здесь делать нечего". Я думал, что она шутит тогда.
Оказалось - всерьёз."
*Анастасия Рахлина, «гражданская» вдова Башлачева и мать его сына Егора.
**Французский поэт Артюр Рембо в 19 лет демонстративно перестал писать стихи и остаток жизни занимался торговлей.
