Ришелье + Юмор

1) Охота.

2) Задушевные и интеллектуальные беседы.

3) Помолиться-порыдать-поскучать.

При этом королю с фаворитами сокрушительно не везло: все смутно надеялись на оргии, а тут, понимаешь, сплошные беседы с приступами меланхолии («А-а-а-а, я же француз, я на такое не подписывался, карету мне, карету!»).

Первым фаворитом, как мы помним, был Люинь – тот, у которого жена – будущая герцогиня де Шеврез, плюс есть два брата, в общем, с ног до головы диагноз. Люинь был приставлен к юному Людовику ещё папочкой - Генрихом Добрым. Обучил ребёнка соколиной охоте и как-то незаметно стал его доверенным лицом. Люинь примечателен тем, что вместе с сотоварищи донёс до короля мысль «Кончини уж что-то больно вас ущемляет», а потом и поспособствовал ликвидации маршала Франции. И забрал себе, на секундочку, «всё, что нажито непосильным трудом».

Герцога Бульонского такой расклад сподвиг на глубокомысленное изречение: «Харчевня осталась прежней, только вывеска поменялась!» А Люинь, который из сокольничих сделался коннетаблем Франции, принялся трясти из короля всё новые блага для себя и для своих братиков. А король своего фаворита очень любил, и когда у Люиня родился сын, радовался так, будто это у него наследник (и даже стал крестным отцом).

Сам фаворит благодарностью не отличался и даже, по слухам, позволял себе высказывания наподобие: «Пф, да этот человек (король) так меня боится, что и не сделает мне ничего». То есть да, в возможном досье королевского фаворита значилось: «Туп, жаден, ленив, характер скверный». Неудивительно, что он опасался хитрого епископа Люсонского с прокачанными дипломатическими способностями. А то Ришелье и из ссылки вернулся, и мать с сыном помирил аж дважды, страну спас от гражданской войны… а что Люинь? А ну-ка подать подвиг коннетаблю!

Тут как раз началась очередная гугенотская война, и Людовик ХIII поручил своему фавориту, маршалу Франции возглавить осаду крупной крепости. Маленькая загвоздка состояла в том, что маршал и коннетабль был ни разу не военным. Потому дело сокрушительно провалил, с досады осадил уже другую крепость, поменьше, а потом взял да и помер от «пурпурной лихорадки». Король подарил своему любимцу роскошную эпитафию: «Ему в самом деле чего-то не хватало!». Слово «мозги» так и не было сказано, но…

После Люиня остались дети и небезутешная вдова, которая скоро получит от кардинала Ришелье прозвище «Шевретта». А Людовик начал искать, с кем ему охотиться и скучать.

Из кратковременных любимцев интересным был Туара – попавший в фавориты через охоту и попытавшийся было наставлять Людовика насчёт политики. Но в ту пору в кресло первого министра уже сел Ришелье, и быстро стало понятно, что к кому отходит наставлятельная роль. Туара спихнули в армию, где он командовал обороной острова Ре (см. главу о Ла-Рошели) и яро стучал в бубен превосходящим английским ратям. За свои заслуги Туара сделался маршалом и, на удивление, с таким послужным списком (красавец, маршал, любимец солдат) не был казнён, а погиб на войне.  

На полгодика к королю под бочок подкатился Барада, который, во-первых, не любил охоту, во-вторых, пытался королю давать советы насчёт областей, которые были в управлении у Марии Медичи и Ришелье. От охоты король честно воздерживался пару недель, но после советов дал пинка Барада, не дожидаясь, пока его отравит Медичи или затравит котами кардинал.

Тем более, что уже всходила звезда Сен-Симона. Сен-Симон, во-первых, придумал, как королю пересаживаться с одной лошади на другую, не сходя на землю, во-вторых, не пускал слюни в королевский охотничий рожок – ну, словом, как не взять-то!

Сен-Симон ухитрился просидеть возле короля аж десять лет – в основном потому что особо в политику не совался, хотя и поддержал кардинала во время «дня одураченных». Но погорел на родственных связях, когда предупредил своего дядю (сдавшего крепость испанцам) о том, что того собираются арестовывать. Дядя быстро вспомнил о благах эмиграции. Людовик быстро вспомнил, что давно не отправлял никого в ссылку. Хотя Сен-Симон в конце концов оказался удачливым, пережил короля и потом приехал ко двору королевы-регентши.

После Сен-Симона Людовик задумался, что вот, как-то не везёт ему с фаворитами мужеска полу – может, стоит уже и на дам заглядеться? И загляделся. На Мари де Отфор, фрейлину своей матушки.

С женщинами у короля в принципе не особо-то клеилось. Например, рассказывают, что ещё в 1617 г. кучка фрейлин заявилась на обед с королём по старой моде – шобы всё напоказ. Одна девушка так и вовсе щеголяла открытой грудью. Так что во время обеда король забился под шляпу, но шляпа делу не помогла, и всякие возмутительные виды так и колыхались над столом. Тогда король во время десерта набрал в рот вина и выдал, так сказать, залп в направлении смущающей детали.  Хотя по слухам, Людовик и в декольте герцогине де Шеврез плевал, так что либо у слухов, либо у короля было своеобразное чувство юмора.

Ещё король уверял, что женщин-то он любит, но только выше пояса. Что и сподвигло то ли ту же де Шеврёз, то ли кого-то из придворных на шуточку в духе «Вот знали б они об этом – и подпоясывались бы ниже колен».

Но де Отфор была вся такая милая-набожная-боязливая, что король к ней сходу проникся и принялся рассказывать о сокровенном – как трудно убивать белок. Отфор каким-то чудом не выпрыгнула из кареты, и король проникся ещё больше.

Тут грянул «день одураченных», и фрейлина переплыла в свиту Анны Австрийской. Анна сперва было поревновала к юной фаворитке, но потом с ней отчаянно задружилась, и они вместе начали интриговать против кардинала Ришелье.

– Да что ж её, де Шеврез покусала, – с тоской вздыхал Ришелье, но до времени де Отфор не трогал, потому что король же в кои-то веки проявляет хоть какой-то интерес к женщинам, глядишь – и на жену перекинется.

Со временем Мари де Отфор отбросила стыдливость, овладела высочайшими навыками варки варенья и при посильной помощи Анны Австрийской принялась короля склонять к непотребному. Набожный король склонялся плохо, потому случилась история с каминными щипцами.

История началась с гениального плана «А давайте заставим короля ревновать, вдруг он перейдет в наступление». Мари то ли написала письмецо родственнику, то ли получила от родственника, а когда в комнату вошел король – начала прикидываться, что не было ничего, никакого письма не было.

– А кто это вам пишет? – осведомился король – и тут де Отфор сделала ход письмом. Упрятав его поближе к си… кхм, к сердцу. И всячески приглашая – мол, хотите письмо? А вот и берите!

То есть да, эта сцена практически отражение той, которая потом случится с королевой Анной и канцлером Сегье. С несколькими исключениями. Например, сама Анна, якобы, даже держала фрейлину за руки, хохотала и подначивала супруга сунуть руку ближе к фрейлинским прелестям. А Людовик был гораздо набожнее и креативнее канцлера Сегье. Потому схватился за каминные щипцы и принялся ими елозить там, куда не светит солнце. Пока Анна и её подруга прямо на ходу осознавали – с чем им придётся бороться…

Навыков обращения с щипцами у короля не хватило, потому, извозюкав фаворитку почти до состояния Мойдодыра, его величество с досадой удалилось.

А де Отфор продолжала веселиться и строить козни против кардинала, и непонятно, чем бы дело кончилось, но тут на сцене появилась Лафайет.

Лафайет была очень молоденькой брюнеткой с очень красивым голосом. Ещё она была набожной и жалостливой, потому они с королём незамедлительно сошлись характерами и полюбили друг друга крепкой платонической любовью. Отфор получила отставку и не обрадовалась. Кардинал Ришелье получил возможность сделать новой фаворитке предложение: а не хочет ли она, скажем, немножко рассказывать, о чем там думает и беседует король? Этому не обрадовалась уже сама Лафайет. Которая, как выяснилось со временем, была тайной внутренней блондинкой: у неё хватило ума не только послать в неведомые дали великого кардинала, но и проводить против него кампанию в глазах короля. И озвучивать политические тезисы нереальной мудроты: «Война ето плохо, кардинал войну ведёт просто так, а ето же так ужасно, и вообще, вот если бы вы помирились бы с королевой, то и воевать бы не пришлось!»

Само-то собой, за Лафайет шпионили и о таких тезисах было доложено кардиналу. В Пале-Кардиналь после этого долго подбирали термины, потому что уже было совершенно непонятно – кто мог покусать Лафайет настолько сильно.

– А можно мне де Отфор, она была вменяемее, – выдохнул наконец Ришельё и принялся спихивать Лафайет в монастырь.

Лафайет в монастырь спихивалась охотно, потому что раз — она была набожной, два — де Отфор восстановила против неё весь двор и просто затравила бедную девушку. Опять же, по слухам, имели место даже жестокие провокации с выжиманием лимонного сока туда, где танцует Лафайет, чтобы все решили, что она себя немножечко не контролирует (эта история вообще прекрасна, ибо просто представьте камердинера королевы, который ползёт по полу нюхать маленькую жёлтую лужицу, и таки долго нюхает, и заявляет потом, что нет, не лимон).

Ещё кардинал при помощи подмены и потери писем временами ссорил фаворитку с королём. А ещё были подкупленные кардиналом священники и сам Людовик, который подлил масла в огонь, когда предложил Лафайет поехать с ним в Версаль и там, в некотором роде, жить. Король, правда, сам испугался таких слов (фу-фу, я что, веду себя почти как папа?!), но Лафайет было уже не остановить, и она окончательно постриглась.

Но король свою любимицу навещал даже в монастыре, вёл с ней длинные беседы, а как-то даже после такого визита поехал к королеве и форсажно спас Францию, зачав дофина.

После этого на пост штатной фаворитки на какое-то время заступила Отфор, но она к тому времени оборзела до конца и края и не стеснялась дерзить королю. Временами парочка орала друг на друга на глазах у придворных, причём король обзывал Мари «тварью».

А потом Ришелье наконец устал от всей этой смены фаворитов, да и решил, по примеру товарища Огурцова: «Бабу-Ягу воспитаем в своём коллективе». И подсунул Людовику Сен-Мара. И тут, как говорится, вышло уже с концами.

______________________________________________

Сен-Мар - это история отдельная. Потому что речь идёт о самом известном, самом массовом и самом, самом тупом заговоре против Ришелье. Но если читатели ещё не добежали до канадской границы и ждут продолжения - постараюсь рассказать.

И по традиции...

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 11

Продавать Гастон умеет и любит, а потому барыжит без разбора принципами, сторонниками, родственниками… В наше время Гастон точно был бы бизнес коучем: он настолько обаятельный чертяка, что ему всё равно все верят и каждый раз вступают вместе с ним в заговоры, а потом оказывается, что совсем даже не в заговоры, а гораздо глубже. «Ой-ёй, – огорчается Месье на этом этапе. – А не срослось!» После чего сдаёт всех своих сторонников и идет мириться с братиком, интересуясь попутно – а не перепадёт ли ему за жест доброй воли, так сказать, гешефт?

Людовик и Ришелье переглядываются и пытаются Месье задобрить (потому что дешевле купить его, чем устраивать гражданскую войнушку с наследником престола). Потому Месье не только выходит сухим из воды – после каждого заговора у него прибавляется земель и денег. Потом Гастону становится скучно, и история повторяется.

Смотрите, какая няша!

По заговору де Шале мы примерно уже всё это видели, но после «дня одураченных» Гастон решил выйти на новый уровень. Поорав под окнами Пале-Кардиналь («Там март, что ли?» – «Нет, там Дитя Франции Ришелье ругает») – Гастон рванул просить помощи прямиком у испанского короля и герцога Лотарингского. Наделав при этом изрядной шумихи: наследник французского престола внезапно объявляется на землях вероятного противника! К тому же ещё и с воплями: «Мне нужны ваши деньги, ваша армия, ваша одежда и мотоцикл, я пойду воевать с тираном-Ришелье!»

– А как там насчёт ключа от квартиры, где деньги лежат? – поинтересовался Карл Лотарингский, который тоже отличался повышенным духовным родством с избранными народами. – Вот ежели ты, скажем, на сестре моей женишься…

Проект «женитьба» Гастон обещал рассмотреть. А пока что сгонял гонца к маме в Нидерланды, попросил мелочёвку на боёвку («Вам всего 100 тыс., а я с Ришелье воевать пойду!») и в короткие сроки навербовал себе внушительную армию в Лотарингии: наёмники Валленштейна + солдаты герцога Лотарингского, всего больше 20 тыс. человек. Причём, на секундочку, Валленштейну было обещано, что он сможет сохранить за собой все французские города, какие захватит (очень патриотично).

Радужному плану помешал плохой патриот и католик Ришелье, который уже успел договориться со швейцарскими протестантами. После упредительного протестантского «кусь» герцог Лотарингский со всей своей армией вспомнил, что ему срочно надо… надо, словом – и Гастон остался без защиты, с огрызками от армии, в целом ощущая себя старухой рядом с корытом в сказке Пушкина.

«И куда б остатки армии деть? – занервничал Гастон, озираясь по сторонам. – Наёмников жалко – за них деньги плочены! О, вон мама в Нидерландах, а пойду я к маме!»

– Не-э-э-э-э-эт! – драматично возопила нидерландская инфанта, которая рада была приютить бедную королеву-изгнанницу, но вот её мятежный сыночка да с войсками – это уже как-то нехорошо пахло войнушкой, а из Франции же слышатся боевые мявы и звуки точения когтей!

– Да-а-а-а-а! – выдохнул Гастон, посылая один из своих полков прямой наводкой в сторону Люксембурга. Полк даже пересёк тогдашнюю границу Испанских Нидерландов, но тут оказалось, что в военном марафоне приняли участие и французские войска.

– Ой, мама, – сказали наёмники Гастона и разбежались. Оставшиеся принялись бузить и вселять в ужас в местное население. Потом ещё была неудача в Седане – это там, где Гастон уже почти выдвинулся с армией, чтобы основать там штаб сопротивления, но город оказался в кольце французских войск, и Месье мудро решил основать штаб где-нибудь в другом месте.

В общем, мятеж не складывался. Проект «Женитьба» угрожающе замаячил на горизонте, и Дитя Франции сдалось, объективно перейдя в своё первое агрегатное состояние «Месье гадить».

Тайный брак с лотарингской принцессой был заключён, и новому родственничку все сразу начали давать денег и армии. Правда, про армии Гастон бубнил, что что-то солдаты там какие-то подозрительные, но зато теперь он мог развоеваться, прямо как старший брат!

Дело оставалось за тем, чтобы «правительство в изгнании» поддержали во Франции. Но из Франции на Гастона смотрели косо и бубнили что-то про «спутался с испанцами» и «прямо хуже Ришелье» (вот это уже было обидно).

Потому на сцену выступил Лангедок.

Лагнедок – это такой очаг вечных бунтов и недовольства, вроде Ла-Рошели, но гугенотов и стен поменьше и не порт. Мы говорим «Опять двадцать пять», Ришелье с Людовиком говорят «Опять Лангедок». В описанное время в Лангедоке с переменным успехом пытались внедрять новую систему налогообложения имени Ришелье. Потому недовольство достигло очередного пика, а тут ещё влез благородный Монморанси – и пошло-поехало.

Монморанси, как это водится, был принцем крови, маршалом Франции, храбрым воякой и вообще общим любимцем. К Ришелье он относился неплохо и даже как-то предлагал ему убежище. Но раз – жена – родственница Марии Медичи, два – хочется шпагу коннетабля, а Ришелье не даёт, три – все помнят, что казнённый дуэлянт де Бутвиль тоже был, в некотором роде, Монморанси? В общем, ещё и за родича обидно, айда, ребяты, бунты бунтовать и революции безобразничать!

Ришелье для пущего предупреждения вытащил из тюремного маринада другого маршала Франции – Марильяка (в маринаде тот был со «дня одураченных»). Бедного заговорщика показательно судили и укоротили на голову. Ещё более показательно войска короля захватили Лотарингию, где окопались союзники Гастона.

Монморанси решил, что это не к нему относится, затеял бунт и пригласил в гости Гастона с армией.

– Аз есьм спаситель Франции от злого Ришелье! – провозгласил Месье, вступая на французские земли во главе испанских войск. – Давайте, открывайте крепости и выворачивайте карманы! Будем вместе бороться за прекрасную Францию будущего! Эх, где же ты, любовь народная?

…где-то недружелюбно стрекотали сверчки. В отдалении раздавались торопливые голоса: «Валим, это брат короля! Сейчас и нас кому-нибудь заложит!» Любовь народная была видна воочию.

В паре городов Гастона просто оплевали с крепостных стен, кое-где открыли, но даже не особо кланялись. А одна прогрессивная крепость бахнула в сторону королевского братца из пушек.

– О, приветственный салют! – не унывал Гастон. – Господа, не будем задерживаться, пойдёмте в Лангедок!

Города Лангедокской провинции тоже не то чтобы все поддержали развоевавшегося наследничка. Они-то помнили, что король и кардинал тоже развоевались! Ага, а вон и две французские армии на горизонте, нет уж, тут без нас, нафиг-нафиг.

– И без нас, – сказали испанские солдаты и обратились в бегство.

– Прорвёмся! – воскликнул отчаянный Монморанси и поскакал прямиком на ряды французских пехотинцев с воплями: «Ребяты, Лангедок за нами, помрём за Лангедок!»

– А… как-то… не очень мотивирует, – отозвались ребяты, и Монморанси продолжил скакать на обалдевших французов во главе небольшого конного отряда.

Видели сцену конной атаки роханцев во «Властелине колец»? Вот скакал Монморанси примерно так же, только воинов у него было в двадцать раз меньше, перед ним была регулярная французская армия, а в армии было огнестрельное оружие.

Потому в лихого герцога незамедлительно начали пулять. Нужно отдать ему должное – он доскакал до шестого ряда французов, когда под ним убили лошадь. К тому времени сам вояка уже получил с десяток пулевых ранений – но с учётом доспехов, это было не очень-то и опасно.

Опасно было другое: Монморанси оказался в руках развоевавшихся Ришелье и Людовика. Хотя какая тут опасность – ну и что, что бунтовщик? Он же принц крови, народный любимец, маршал Франции, таких же не казнят…

– Крепко ты попал, вояка, ща мы вспомним Марильяка, – зарифмовал Ришелье, который, как известно, кропал на досуге стихи.

– Не везёт Монморанси – быть ему на небеси, – не растерялся тонкий ценитель поэзии Людовик – и заровнял в рифму: – А его предупреждали – мол, сиди, не мороси!

Наклёвывалась небольшая поэма с предсказуемым итогом. За Монморанси просили ВСЕ – даже офицеры охраны к королю с прошениями бегали. Говорят, флешмоб «Попроси за бунтовщика» поддержал даже Ришелье – мол, а может, мы этого принца крови… того? Замаринуем пока, будем вытаскивать, Гастона пугать: мол, у-у-у-у-у, смотри, чего со сторонником сотворим!

– Голову с плеч! – рубанул ладонью Людовик, который начал чувствительно относиться к попыткам свержения себя с престола.

В общем, Монморанси присоединился к Марильяку и де Бутвилю, которые как раз выясняли на том свете – зачем они связались с Ришелье.

Гастон же немедленно перешёл во второе и третье агрегатные состояния, покаялся и отрёкся от всех сподвижников, согласился на мирный договор, по которому должен был жить там, где прикажет король, не иметь никаких сношений с Испанией или королевой-матерью, удалить от себя всех, на кого король косо посмотрит…

– Да-да, - кивал Месье и делал щенячьи глазки, – меня, бедного… обманули-завлекли-настроили, да-да, буду предупреждать короля обо всех заговорах, если что… а денег не дадите? В смысле, да-да… и они называли его величество земляным червяком!

Как можно представить, договора Дитя Франции придерживалось недолго.

– А денег-то не дали, – вздохнул вскоре Гастон и перешёл опять в первое агрегатное состояние. А за ним потом закономерно и во второе, и в третье.  

Про игру в «перетяни Гастона»

Тут надо вспомнить про гастоновский возраст. Месье был младше своего братика на 7 лет, а потому долгое время его агрегатные состояния списывали на «молодо-зелено». Например, на момент заговора де Шале Гастон мог чётко пропеть про себя «Ах, много, сударь, много – восемна-а-а-адцать!» – так что на него даже Ришелье не особенно сердился. Мол, ну и что, что он меня убить хотел – вона, наш добрый король в шестнадцать Кончини завалил руками свиты, так что ж, может, младшенькому тоже хочется. Ребёнок здоровый, пробует свои силы, мозг отрастёт со временем, энергию бы в мирное русло…

Но годы шли, мозг Гастона оставался того же веса и объёма, отрастали эго и борзота, и метания французского Митрофанушки (источник обзывательства – «Недоросль» Фонфизина) стали выглядеть уже не так уж и забавно. Хотя всё равно местами доставляли кардиналу и королю много забавных минут. Взять хоть мятеж в Лангедоке и то, что случилось после.

После битвы при Кастельнодари, где герцог Монморанси, в некотором роде, доскакался, Гастон подписал с братом неимоверно позорный мир – в котором, понятно, заложил всех и от всех отрёкся. Ушлый Ришелье, конечно, постарался, чтобы союзники Месье об этом узнали. Союзнички принялись супить бровь и подумывать, как бы предательского принца наказать. Но круче всех выступил почти-что-мертвый Монморанси.

– А минуточку, – сказал он, уже практически идя на плаху. – Я тут важную новость забыл сказать. Кхе-кхе. ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ! СКАНДАЛ! ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ КОРОЛЯ!!

Лучше напрыгнуть принцу на мозоль было ну вот просто невозможно. Поскольку 1) Гастон был подданным своего брата и не имел права жениться без его разрешения. 2) Гастон был наследником французского престола и дважды не имел права жениться без разрешения короля. 3) Лотарингия была в союзе с Испанией, и получалось, что наследник французского трона напрямую породнился с противником. И это когда войну уже видать на горизонте.

Людовик набрал в грудь воздуха для космического: «Чивоооо?»

– По-моему, примирение с братом было недолгим, – заметил Гастон уже во время панического бегства в сторону испанских Нидерландов. Срочно надо было попросить у кого-нибудь денег.

Лотарингские, испанские и всякие другие соратники на Гастона сперва косились недружелюбно, а денег давать совсем не хотели, потому что он вообще-то был должен всем 400 000 ливров, да, и Карлу Лотарингскому в том числе. Но ясно было, что рано или поздно денег и войска таки опять дадут: Гастон же обаяшка, да и вообще, по-родственному…

– Насчёт родства еще посмотрим, – заметил Людовик и принялся при помощи кардинала убеждать Папу Римского брак Гастона и Маргариты Лотарингской аннулировать. Потому что раз – без разрешения короля, два – брак вообще насильный. А произведен посредством похищения. То есть да, набежали во Францию гнусные лотарингцы, а им тут навстречу юный, невинный двадцатипятилетний Гастон. А они ему – «Вах, какой пэрсик, слюшай, садысь в карету, дарагой!» – а он взял да и сел, наивное летнее дитя. В общем, увезли, творили непотребное, окрутили жестокими узами второго брака (в первый раз Гастон уже успел овдоветь), сорвали цвяточек принцевой невинности.

Подлая похитительница, Маргарита Лотарингская

Почерк Ришелье во всей этой истории опознавался безупречно. Пока Папа пытался отойти от шизофренической картины «Гастон – принцесса в логове дракона-Маргариты Лотарингской», Мария Медичи сделала ход конём. Брак Гастона и Маргариты был вторично освящён. Но Людовик его всё равно не признавал и как-то даже так разозлился, что взял Лотарингию. Даже дважды, на всякий случай (а то заключаешь с этим Карлом Лотарингским мирные договоры, а он их не соблюдает, сейчас мы подоходчивее поясним!). Потому супруге Гастона пришлось ехать в те же Нидерланды, где уже окопалась Мария Медичи. И брак Месье завис в непонятном статусе на длительный срок (почти на десятилетие, до смерти короля).

Но вот в сторону брата король выдал очередное: «Вернись, я всё прощу, верну имущество и дам денег!» Тут в игру вступила Испания и предложила: «А давай ты заключишь с нами договор, а мы дадим тебе войско и сорок пять тысяч ливров?»

Бедный Месье выдал "синий экран смерти", не зная, кого ж ему предать. Пораздумав немного, он решил предать вообще всех. Во-первых, он подписал таки договор с Испанией (и между прочим, обещался в нём два года с братом не мириться, пока ему не позволит испанский король). Во-вторых, ускорил примирение с братом и начал тайно интересоваться: а сколько дадите? А когда? А раньше, чем Испания?

Тут события в Тридцатилетней войне повернулись так, что Испания наконец-то решила вдарить по Франции как следует. Гастону дали войско и часть денег, с широким жестом заявили: «Вторгайся давай во Францию, сокрушай Ришелье!»

Но Гастон уже пару раз видел, как пытались сокрушать Ришелье. Потому обеспокоился логичным вопросом: «А ну как кардинал помолится? Вона, при Ла-Рошели он уже помолился…» – и тут же почувствовал себя неистовым патриотом.

Ещё у Ришелье котики - + 100 к удаче

От воплей «Да я против своих не пойду, мне за державу обидно!» – испанцы присели, а Мария Медичи схватилась за сердце.

– И вообще, денег мне испанцы пока что тоже не дали! – прибавил Гастон и поехал якобы на охоту. А там ускоренным ползкогалопом вместе со свитой пересёк границу, прибыл во Францию и пал в братские объятия. Попутно, правда, получил от брата 45 000 ливров – столько же, сколько обещала Испания. И заботливо отправил жене в Нидерланды – мол, не тужи, не скучай, купи себе чего-нибудь, а я занят, я каюсь.

«Чи-и-и-иво-о?!» – возопила в свою очередь Испания, а с ней за компанию и Мария Медичи. Поскольку любимый сыночка даже не чмокнул мамулю на прощание. Более того – во Франции начал валить на мамулю как на мёртвую, так что совершенно ей закрыл дорогу назад.

Мама Гастона так и не простила. А Испания ещё как простила, потому что знала, что Гастон же не успокоится.

И точно, не успокоился, так что Ришелье таки пришлось помолиться.

_______________________________________________

Фух! Нет, скажите пожалуйста - а ведь про Гастона ещё не всё. Там есть ещё заговор Суассона, плюс начало войны с Испанией... Плюс надо бы и о рождении долгожданного дофина рассказать! В общем, если на то будет воля читателей - автор свое черное дело продолжит.

Воля читателей выражается путём открытого и честного голосования комментами и стрелками.

Ах да, и конечно...

Предыдущий пост: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 9

Про «день одураченных»

После успехов в Ла-Рошели кардинал и король подумали-подумали и ух как развоевались. Основным лейтмотивом больших и малых войнушек было величественное «Укуси Гамбсбургов во всякое!». Потому что Испания, как ни крути, оборзела вкрай: лезет во всё своими пухлыми ручонками, оттяпывает территории без зазрения совести, а если где-то обнаруживаются вкусные ресурсы – сразу же нервно вскрикивает, что там мало демокра… а нет, католицизма.

На сей раз Испания прицелилась в кусочек Италии, на который очень заглядывалась Франция.

– Италия – это оливки, Альпы, иногда королевы со скверным характером, – стратегически размышлял Ришелье. – Если вычеркнуть последнее, то получается больше плюсов, чем минусов! К оружию, мой король, пойдёмте драться за Мантуанское наследство!

– Дополнительные плюсы? – чутко осведомился Людовик-с-несчастливым-номером.

– Нагадим Испании, – подмигнул кардинал.

Людовик поскучнел, покосился в сторону мамы, жены и остальной происпанской партии – и дал добро. Потому что женщины – это одно, а возможность упредить подвиг Суворова и покататься с Альп – это, если подумать, бесценно.

Но Суворов с малых лет бегал трусцой и закалялся русским снегом. Людовик с малых лет шпиговал дичь и выращивал горошек – тоже, в общем-то, неплохо, но не когда ты в долгом военном походе. Не найдя того, что можно шпиговать или хоть выращивать, король сдал, захирел и разболелся почти что фатально.

С медицинскими достижениями того времени – шансов у него не было категорически. Один историк медицины как-то скрупулёзно подсчитал все приёмы рвотного, клизмы и кровопускания, которые назначали Людовику ХІІІ за год – и получилось, соответственно, «где-то 200», «тоже где-то 200» и «под 50» (кровопусканий сильно недобрали). Теперь умножим всё это на болезнь, присовокупим кучу снадобий по принципу «лунная струя бобра карамелизированная квадратным корнем мандрагоры», – и получаем… ну да, безмерное горе Марии Медичи, Анны Австрийской и наследника короны Месье.

К их чести – никто даже почти не открывал бутылки с шампанским прямо у одра почти-что-покойного. Гастон бродил где-то со скрещенными пальцами и бубнил «Хоть бы не сорвалось», а две королевы всячески окружали короля заботой: сидели с ним, обтирали лобик, ворковали на ушко разные ласковости…

– А теперь не лучше? – томно шептала Анна Австрийская, поднося мужу бульончик. – Точно-точно не лучше? С гарантией не лучше? Ой, как я без вашего величества-то буду?

– А вы удалите Ришелье с поста главного министра – глядишь, и полегчает, - вкрадчиво советовала Медичи. – И вообще, это же он вам всё советовал ехать воевать в Италию! Это он специально! Ох, возлюбленный сын мой, послушайте матушку – удав… э-э-э… удалите Ришелье!

Подтопленный этим цунами женоматеринской любви, Людовик помирал день ото дня настолько эффективно, что его даже пособоровали.

Над Гастоном замаячила тень короны. Над Ришелье замаячила тень странной белой лисицы, которая в Италии точно не водится…

А самое прекрасное было в том, что Ришелье обо всяких там тенях и не догадывался! Такое полезное изобретение, как Интернет, ну или хоть захудалый телеграф, отсутствовало намертво, сам кардинал угнал вперёд, разбираться со сложностями на фронте, а по плохой погоде вести доходили с большими опозданиями. И только когда благородный Монморанси заслал гонца с предложением наподобие «Милости прошу к нашему шалашу, дам убежище (много кошек не берите)» – вот тогда до кардинала дошли эпос и глубина творящегося.

«Запрягайте, хлопцы, коней!» – возопил Ришелье и галопом поскакал к Людовику, чтобы тоже ему обтирать лобик и шептать всякое на ушко. То ли организм короля эту угрозу распознал на расстоянии, то ли просто решил всех затроллить совершенно – но Людовик Справедливый внезапно восстал и заявил, что эх, мол, жалко, не помер, а как-то даже и уже и настроился.  

Мысленные эпитеты Гастона по поводу такого чуда мы великодушно опустим. Обе королевы оказались более стойкими – и продолжали удушать короля любовью с двух сторон, напевая ему в уши: «Ришелье твой враг, прогони кардинала!»

Сеанс одновременного гипноза даром не прошёл, и Людовик начал даже отнекиваться в духе «Ну, кто там знает», «Ребята, давайте жить дружно», «Ну, конечно, не сейчас, но потом…» – и это было принято за слабость.

А тут ещё Ришелье привычно плеснул маслица в огонь и собрался заключать договоры с немецкими князьями.

– А смысл? – удивлялся Людовик. – Стоп, только не говорите мне, что…

– Ну да, – радостно кивал кардинал. – Мы нагадим Испании!

– Но… немцы же протестанты? – робко интересовался король.

– Ну-у-у, у каждого свои недостатки, – отвечал Ришелье фразой, которая потом отлично впишется в «В джазе только девушки».

Если король с таким утверждением худо-бедно был согласен, то вот происпанская партия при дворе мгновенно взвыла на разные голоса: «Вера в опасности!»

Особо громко кричали Мария Медичи, её сын Гастон (по понятным причинам), а также братья Марильяки (почти как братья Марио, только один маршал Франции, а второй – секретарь Марии Медичи и хранитель печати). Группа энтузиастов договорилась продавить-таки Людовика и убрать Ришелье с должности, ну а потом… «Шёл, споткнулся, кинжал-яд-пистолет, Франция умеренно скорбит».

На острие удара решилась встать сама королева-мать Мария «толстая банкирша» Медичи.

– Я ж его породила, я ж его и убью, – предварила она гоголевского героя. – Что? Это я не про короля, король любит маму, король послушает маму! И вообще, у меня чёрный пояс по нейролингвистическому программированию и медаль Одиссея по манипуляциям!

Штаб дал добро, и королева вместе с любимым сыном (он же Гастон, он же Дитя Франции) начала обработку Людовика в духе «Даю установку – Ришелье сволочь! Он желает тебе зла, потому что у него глазки хитрые! А мы желаем тебе добра, и вообще – гони тирана!»

Терапия дала промежуточные результаты: король соглашался, что таки сволочь и глазки хитрые, но расставаться с министром не торопился.  

Мария Медичи начала реализацию плана «Ришелье в опале» и  со скандалом выгнала из своей свиты Мари Мадлен (по слухам, было сказано много нехорошего, от «продажная девка» до «лупить таких розгами» и всяких намёков в сторону отношений племянницы и кардинала). Король вздыхал и недоумевал, но не возражал.  Приёмная кардинала начала пустеть по принципу «крысы бегут с корабля».

Рыдающая Комбалетта пошла и упала в объятия дяди.

– Не плачь, порешаем, – сказал кардинал, начинавший обонять, что дело пахнет совсем не яблоками.

Для контрольной обработки сына Мария Медичи выбрала формат «один на один». При этом приказала создать атмосферу: закрыть двери, законопатить окна и вообще обеспечить полную стерильность от всяких там в красных мантиях. Потому что если к королю в важный момент просочится Ришелье и сделает глаза котика из «Шрека» – всё, пиши пропало, уже никакие методики не сработают.  

Двери задраили, окна законопатили, под кроватью и за софой на всякий случай проверили (кто там их знает, этих гибких каноников). Забыли только о тайном ходе из часовни и об одной ма-а-а-аленькой дверце в покоях королевы. Ну, и ещё забыли, что Ришелье был, на секундочку, интендантом Люксембургского дворца, где всё и происходило. Потому лучше других разбирался в тайных ходах и маленьких дверцах.

В общем, королева только-только успела откашляться и взять верхнее фа в партии «Слушай мой голос, сынок, прогони Ришелье, сделай первым министром Марильяка» – как позади заскрипела дверь и ехидный голос поинтересовался:

– А хотите я вам расскажу, о ком вы говорите?

Немая сцена «Те же и кардинал» вышла короткой. Королева раздувалась и краснела, переходя то ли на ля, то ли вообще не си. «Ща бабахнет», – думал Людовик и тихонько отодвигался, потому что знал характер маменьки.

Грянуло так, что летописцы заикаются до сих пор. Мама-Италия с её темпераментом блеснула риторикой и обрушила на кардинала словесный водопад из не самой приятной на свете субстанции. Ришелье был обвинён во всех смертных грехах, а за компанию и в несмертных, назван грязью-тряпкой-мерзавцем, сравнён с содержимым ночного судна и руган множеством других нехороших слов. Время шло, невидимый хор комментаторов за кадром вскрикивал «Мама миа!», король постигал новые уровни темперамента мамы, а заодно уж открывал для себя новые грани лексики, кардинал…

Кардинал таки понимал, что нужно было что-то предпринять. Что-нибудь неожиданное, стратегическое и блестящее. Что-нибудь такое, чтобы разом повернуло к нему короля.

«А, с заговором де Шале прокатило, – прикинул Ришелье. – И вообще, мужчины же чувствительны к слезам!»

Тут он упал на колени и начал рыдать.

– А-а-а-а-а, простите меня, грешного! – заливался кардинал слезами размером с жемчуга Бэкингема. – О-о-о-о, верните мне своё доверие! Ы-ы-ы-ы, я весь у ваших ног, я такой смиренный и жалкий!

Королева-мать от такого поворота событий только вошла в раж и принялась тыкать в Ришелье пальцем и восклицать:

– Ну, вы это видели, да? Вы этого гада видели? Нет никаких моих возможностей его терпеть, или он или я!

– Хныыыы, – преисполнялся смирения Ришелье. – Ну, тогда я молю об отставке. Потому что ясно же, что король выберет, и вообще, как это можно – мать-то с сыном разлучать. О-о-отпустите меня в Гимала… в смысле, душу на покаяние!

Людовик тем временем пытался осмыслить – а выздоровел ли он вообще, или он всё ещё где-то валяется в горячке, и горячка шлёт ему какие-то странные сигналы. Маманя ругается и обвиняет. Кардинал рыдает и заламывает руки (точно ничего нигде не перепутали?). Возможно, стоило с минуты на минуту ожидать вереницу покойных Бэкингемов в неглиже и с брульянтами в труднодоступных местах.

Кроме того, внезапно как-то оказывалось, что с чисто христианской точки зрения Ришелье-то как раз ведёт себя много пригляднее, а королева-мать устраивает безобразную сцену с выбором между нею и слугой! От всего этого бедного религиозного короля плющило не по-детски, и он выбрал логичный выход «Прочь из дурдома».

Ришелье только-только дошёл в своих просьбах до «удалюсь в глушь, займусь писательством и котоводством», когда нервы короля сдали, и он сперва выдворил из покоев кардинала, а потом сам оттуда же выбежал, пробормотав напоследок, что, мол «поговорим позже и всё решим».

А потом ещё прошёл мимо кардинала в коридоре, не удостоив его разговором. Что, конечно, было замечено и тут же истолковано.

В стане заговорщиков захлопали пробки с шампанским. Мария Медичи принялась делить министерские должности. К Марильяку, который уже почти-что-министр потянулись длинные очереди с прошениями.  

В стане Ришелье настроения царили трагически-панические.

– Комбалетта, пакуй котов! Мы обращаемся в разумное бегство! – завопил дядюшка, добравшись домой. Начались хаотичные сборы с одновременным откупориванием валерьянки. Мари Мадлен бегала туда-сюда и жаловалась, что пушистые канальи выпрыгивают из чемоданов, а попутно пыталась успокоить дядюшку будущим хитом двухтысячных:

– Нас не догонят! Нас не догонят!

– Ещё и как догонят, – предавался пессимизму Ришелье. – Вот сейчас король меня как сместит, а королева как пошлёт за мной жандармов, а потом меня ка-а-а-ак прикончат где-нибудь по дороге, и буду я как Кончини, а его, между прочим, съели! СЪЕЛИ!!! ВСЁ, Я ПОГИБ!

*Картинка из генератора мемов ВК, но художник vitaRven*

Отца Жозефа, чтобы обозвать патрона мокрой курицей, рядом не было,  и только вызов от короля в Версаль немного поправил дело.

Вообще-то, вызвать кардинала могли и для ареста. Но – раз, зачем тогда в Версаль, где был в то время небольшой по королевским меркам охотничий домик? Два – всё-таки шанс поговорить с королём. Ришелье поехал – и не прогадал.

Первое что сделал достигший просветления Людовик – прыгнул на кардинала с обнимашками. Второе – заверил его в абсолютном своём расположении. Третье – заявил, что не расстанется с таким своим замечательным первым министром ну вот ни за что.

В общих чертах как-то так

А потом король всё это дело смачно подытожил:

– Посмотрел я, в общем, вчера на матушку и на вас и понял, кто мне тут друг и настоящий христианин. Будем править Францией вместе! Только вот с этими заговорщиками что-то делать надо. Вы вот как думаете – и куда б их деть?

Видели когда-нибудь, какие глаза становятся у котика перед прыжком? Вообразите в масштабах кардинала и первого министра Франции.

Уже через пару часиков в стане «партии святош» началось закономерное:

– В каком смысле – «арестовать»? Но я же… почти что министр…

– А-а-а-а! В какое изгнание, это какая-то ошибка!

– Меня нельзя в Бастилию, я Бассомпьер!

– Как это то есть – «рубить голову»? Но я же… маршал Франции Марильяк…

– Кто-нибудь, скажите королеве-матери, что она как-то не так запрограммировала короля!!

Королева-мать уже сама понимала, что наманипулировала что-то не то. Когда получила предписание отправляться в ссылку в Компьень. Туда она и поехала, бормоча про какую-то медаль имени Одиссея и про злосчастную задвижку, которую очень, очень надо было запаять намертво.

А Ришелье после этого обрёл нереальную крутость и превратился во всесильного министра, каким мы его привыкли видеть в разных там книгах и фильмах.

Эпик вин!

А один из литераторов, которые при Ришелье подвизались (острослов Ботрю) заметил, что тот самый день 11 ноября 1630 г. можно точно назвать днём дураков или «днём одураченных». Потому что никто же не мог представить, что король между мамой и Ришелье выберет последнего.

И очень зря. От Ришелье, в конце концов, сплошная польза и котики, а от Марии Медичи – сплошь интриги с долгами и попугаями.

___________________________________________________

А тут наш путь немножечко удлиняется. Потому что там дальше начинают чудить Мария Медичи и Гастон, и это довольно интересно, как мне кажется. Потому я с радостью расскажу, как королева мыкалась по заграницам (и про долги расскажу, и про попугая). Если, конечно, читатели захотят.

Предыдущая глава вот Ришелье. Интриги и котики. Ч. 7

Я прикрепила ссылки на телеграмм, ВК, фикбук, автортудэй и сбор донатов, но пришёл какой-то в зелёной маске и в труселях, сказал не мусорить и всё убрал.

Потому читательская поддержка принимается стрелками вверх, пинками и комментами.

А интересное - это заговор де Шале, Ла-Рошель и казнь де Бутвиля. Но мы тут ещё раз попрём хронологию и сгруппируем всё по сходству, потому что две разные истории кончились примерно одинаково. В общем, вот вам де Шале и де Бутвиль, а повоевать кардинала пустим потом.

Про заговор де Шале

Мы уже писали, что с врагами у кардинала дело обстояло примерно как с котиками: много, все разные, умеют хорошо делать кусь, а некоторые – вообще истинно демонические сущности. Дело оставалось за малым: кому из врагов Ришелье первому придёт в голову прибегнуть к испытанному методу решения проблем. Ну, вы знаете, все эти “ля-ля-ля-ля-бум-бум”, юноша бледный со взором горящим, нож в бочок – и молчок…

Первой мысль ожидаемо пришла госпоже де Шеврез. Кардинал только пару лет как стал первым министром, герцог Бэкингем только-только отбегал в чепчике по Лувру, а герцогиня-затейница уже интересовалась у брата короля и кой-кого из знати: а не надоел ли им, скажем, новоявленный первый министр?

Вопрос был пожалуй что и лишним. Народ переглянулся и без слов решил: “В расход кошатника!”

– А потом можно бы и за троном, – мечтательно добавил Гастон (который Дитя Франции и наследник престола). – А как мы, собственно, его убьём?

– У нас тут трёх Генрихов запыряли ножами, чего ещё придумывать, – воззвал кто-то к истории.

– Этот же не Генрих, этот Арман, – усомнилась герцогиня де Шеврез.

– А ещё кучу народа отравили, – воодушевился Гастон.

– Так он не жрёт ничего, – проявила герцогиня гастрономическую осведомлённость.

– А Кончини же застрелили? – робко предположил кто-то.

– Так то с разрешения короля, – просветил кто-то сведущий в истории.

– Господа, нам нужен план, – сообщила очевидное госпожа де Шеврез. – Так вот, есть у меня тут один любовник… Кто сказал – «один из»?! А хотя а, хотя верно.

Графу Анри де Шале, что называется, выпал сектор «Упс» на барабане.

Граф, кстати, был придворным Гастона и просто наивным ослом, влюблённым в герцогиню по самое не могу. Так что де Шеврез начала обработку с попыток возбудить ревность.

– Ой, мне что-то Ришелье прохода не даёт, и шпионит постоянно, и глазками с намёком делает, – плакалась она любовнику. – Ой, как мне страшно за свою честь: так и домогается, так и домогается!

– Так он же, вроде, королеву домогается, – мямлил де Шале, изо всех сил пытаясь не задавать вопросы типа «Какая-какая честь, простите?»

– Королеву… домогался, – соглашалась герцогиня тоном Ивана Васильевича, который «Казань брал, Астрахань брал…», – и меня домогался. Да он ещё племянницу свою домогался! Он этот… вообще домогатор, во!  

– А можно мне в двадцать пять такое либидо, как у него в сорок, – вздыхал де Шале. – Это всё яблоки и кошки?

– И цветы, то есть, э-э-э, дорогой, а не мог бы ты сделать мне приятное? – сменила тон госпожа де Шеврез, понимая, что ещё немного – и граф урулит в яблочно-кошачьи дали.

Де Шале с готовностью пообещал сделать любимой герцогине приятное. Момент настал.

– Отмсти за меня кардиналу! – патетично воззвала герцогиня.

– Мне нужно его домогаться?! – ужаснулся де Шале. – А-а-а-а, просто убить, ну тогда это конечно, это-то можно.

На бумаге всё выглядело как-то так: приезжают придворные принца Гастона в резиденцию кардинала и говорят: «Ой, а мы тут охотились с принцем и что-то припозднились, и так есть хочется, что аж переночевать негде. В общем, у вас тут не найдётся винишка и койкомест, а то принц просит, очень надо». Ну, а наследнику престола, как известно, не откажешь. А раз приезжает Гастон – нужен торжественный ужин. А во время торжественного ужина все малость подопьют, слово за слово, вот уже все тычут шпагами во все стороны, особенно в кардинала. Ну, а потом: «Ой, а кто это сделал?!», «Ах, какая жалость, это он случайно на чью-то шпагу насадился, осторожнее надо быть во время ссор», «И свидетелей нету, и виноватых нету, но мы все скорбим, честно-честно!»

План был прекрасен в своей подлости, поскольку нарушал ещё и закон гостеприимства. А ещё в дурости. Потому что Главным Кардинальским Шпаготыкателем назначили де Шале, которому ну оооочень хотелось кому-нибудь поведать о своей важной-секретной миссии. По одной версии, он проболтался дяде – ярому кардиналисту, по второй – своему другу, по третьей – вообще даже сам сознался… Словом, кардинал как-то внезапно оказался в курсе.

Прибыв в резиденцию кардинала с важным сообщением «Ришелье, к вам едет ревизо… в смысле, принц Гастон» – заговорщики немножечко удивились количеству охраны. Дальше они удивились ещё больше, потому что кардинал их принял с распростёртыми объятиями и заявил, что да-да-да, предоставляю принцу любые удобства, даже вон охрану забирайте. А мне тут пора, у меня дела государственной важности.

На этом Ришелье оставил заговорщиков обтекать и направился уже в резиденцию к Гастону. Куда и влетел с утра пораньше, когда юный принц как раз собирался натянуть рубаху.

Гастон, брат Людовика

Когда в твою спальню с утра пораньше влетает кардинал, которому, по-хорошему, надо бы быть мёртвым – это тот ещё шок. Если кардинал ещё влетает без предупреждений, игнорируя уговоры слуг – это уже даже немного знак. Ну, а если вы при этом в постели, в полунеглиже, а Ришелье становится над вами в позу и начинает произносить пылкую речь… в общем, это утро для Дитя Франции точно было самым запоминающимся в жизни.

В речи Ришелье мощно задвинул про единство, сильную Францию и злобных врагов, которые хотят их разъединить (по именам не называю, пальцем не показываю, нет-нет). И призвал сплотиться и покаяться. Гастон, который эту полную неоднозначных намёков речь слушал с тиком и единственной мыслью: «Всё пропало, он знает» – в ответ проикал кардиналу весь список заговорщиков.

– Хороший мальчик, одобряю, – сказал на это Ришелье, взял из рук у слуги рубашку и натянул её Гастону по самое… в общем, собственноручно смиренно облачил уважаемого принца. После чего одарил его благословением и убыл во дворец.

Тут надо бы сказать, что Ришелье хорошо понимал: за попытку затыкать его шпагами в его же поместье заговорщикам, скорее всего, ничего не будет. Потому что у него положение шаткое, да и у короля положение тоже не очень, а заговорщики – ребята знатные и влиятельные, да и вообще, пфе, заговор, с кем не бывает. Так что влетать к королю с требованиями всех арестовать и казнить кардинал не стал.

Вместо этого он начал стенать.

–А-а-а-а, – разливался Ришелье, – какой я несчастный, всем угодить не удалось. Я тут, конечно, на благо Франции… Но это всё моя недоработка, я их чем-то расстроил! Да, они, конечно, ещё короля свергнуть хотели… Но знаете что? Я подаю в отставку, и уеду за город, и буду писать стихи и любить котиков, и ежели уж меня там, безоружного, убьют, то… то пускай!

Поражённый таким глубоким смирением, король начал хватать кардинала и не пущать. И уверять, что нет-нет, никакой отставки, только всемерная поддержка короля. И вообще, вот хотите вооружённую охрану? Ну? Свою гвардию, а? И вот вам ещё больше полномочий, и я уже не знаю, как вас утешить… что с заговорщиками-то сделаем?

Ришелье перестал стенать, сморгнул слёзы и выдал категорически:

– По-христиански с ними помиримся и всех простим. Там же ваш брат, нам только ещё гражданской войны не хватало.

В общем, Гастону дали герцогство Орлеанское, чтобы не бурагозил. Герцогиню де Шеврез выслали, но для виду, остальных некоторых заговорщиков тоже выслали. А де Шале отрубили голову, потому что ну надо же хоть как-то показать, что попытка убить первого министра – это немножко нехорошо!

При этом что сам де Шале, что его родные и друзья до последнего надеялись, что казнь таки отменят. Де Шале – потому что рассчитывал на помощь Гастона, герцогини де Шеврез (о, наивное летнее дитя), а ещё ему якобы пообещал свободу кардинал Ришелье. Но кардинал Ришелье когда-то обещал Марии Медичи поддерживать Испанию – и мы все помним, что из этого вышло. А друзья и родичи де Шале возмущались, потому что дворян казнить – это же последнее дело. Они даже подкупили всех палачей, так что в день казни в окрестностях не нашлось ни одного.

– Ой, какая невезуха, – сказал Ришелье, который на стенания у короля растратил годовые запасы милосердия. – Есть у нас другие приговорённые? Кто хочет жить, поднимите… нет, не руки – поднимайте меч и снесите башку этому господину!

Один какой-то висельник жить захотел. Но то ли обладал врождённым косоглазием, то ли ел мало каши – словом, вместо «голову с плеч» у него получилось «Ой, не так», «Ой, не туда», «Вот же ж, вскользь пошло», «Четвёртая попытка», «Стоп, сейчас прицелюсь…» Короче, голову отделили только с тридцать какого-то удара по счёту (и то, по слухам, не мечом, а теслом, который одолжил кто-то из толпы, кому поднадоело зрелище). А друзья осуждённого, которые рассчитывали на немножко другой исход, поклялись ужасно кардиналу отмстить.

Но у кардинала к тому времени со знатью начали складываться совершенно особенные отношения.

Про де Бутвиля

Сначала мы немножко скажем о безнаказанности высокородных дворян. Оные дворяне что у себя в вотчине, что в Париже творили ну просто что хотели. А их почти и не наказывали, потому что кто ж его накажет – у каждого куча связей, слуг и родственников, которые сразу заорут: «Кровиночку нашу! Бунд!!» – и пойдут жечь дома судейских и писать письма в Испанию с приглашением принести немного демократии во французский тоталитаризм. А ежели их всех тоже казнить – вообще по всей стране полыхнёт, потому что на вольности знати посягать – это уже какой-то беспредел, а если потом и на нас наедут?

Правда, де Шале за участие в заговоре казнили, но он был всего лишь средней руки графом – и то потом общество шумело. А сеньор де Бутвиль был самый что ни на есть Монморанси, то бишь, фактически принц крови, километр должностей и титулов, кузен – маршал Франции, ну вот это вот всё. В общем, де Бутвиль был мажором. И вёл себя как мажор. Особенно в части дуэлей.

Помните романс Арамиса из советского мюзикла?
Дерусь семь раз я на неделе,
Но лишь тогда, когда задели,
Когда вы честь мою задели –
Ведь, право, я не дуэлянт...

Честь де Бутвиля была велика, торчала врастопырку, как глубоководная мина, и обладала похожей чувствительностью. Потому её задевало буквально всё, и к двадцати пяти годам этот господин успел создать себе славу самого отчаянного бретера во всей Франции. Он как-то раз даже устроил поножовщину на Пасху. В прямом смысле поножовщину: ссора случилась в трактире, два графа поспорили, но забыли взять с собой шпаги и кинжалы. Потому взяли трактирные ножички да и пошли себе резаться в светлый праздник. И едва успели сбежать от патруля, который явился с вопросами – а чего это они тут режутся, а не яйцами бьются или куличи жуют.

Бутвиль

Вообще-то, в те времена с дуэлями уже боролись, но очень вяло. Но в ответ на такое кощунство возбудился уже Рим, и дуэлянтов неохотно приговорили к повешенью (плюс срытие замков). Дуэлянты, их друзья и слуги разорались в ответ в том духе, что только попробуйте, да мы всех исполнителей вырежем с семьями, а потом ещё Париж подожжём!

Про терроризм тогда знали плохо, потому де Бутвилю за такое почти ничего не было. Судейские испугались да и повесили чучела, никого не арестовали, а де Бутвилю дали возможность отличиться ещё и во всяких горячих точках, типа Ла-Рошели.

Тут как раз Ришелье выпустил свой знаменитый эдикт против дуэлей. С очень конкретными пунктами: дуэлянтов-секундантов – в расход, замки под снос, детям – никаких высоких должностей. Но де Бутвиль помнил, что он же мажор и принц крови, и дуэлился себе до полной потери самосознания – за год с лишним нарушил эдикт двадцать три раза!

– Я дивергент! – орал де Бутвиль и назначал очередную дуэль прямо на Королевской площади.

– Ты дурошлёп, - веско сказал Ришелье и выдал приказ на арест.

Бутвиль с приятелем, правда, попытались убежать, а потом взяли да и сдались. Потому что ну и что, что король уже подписал приговор – кто им и что сделает, они же тут все такие любимцы общества, люди чести…

И король бы не сделал. Он вообще-то хотел Бутвиля простить. Потому что ну посмотрите, он же такой знатный, красивый, богатый, родня вот за него просит, жена у него молодая, беременная… Ну и что, что он плюёт на мои же законы, ой, да на них все плюют, ну подумаешь!

«Ну, либо мы режем глотку Бутвилю, либо вашему эдикту», – испортил малину кардинал Ришелье. Людовик вздохнул и согласился, что эдикта жальче.

Потому с де Бутвиля и его друга-дуэлянта таки сняли головы.

Ришелье под это дело смахнул невидимую слезинку и записал в свой дневник, что его сердце аж прямо разрывалось, так плакал, так плакал над бедными дуэлянтами. Но закон – прежде всего, да. А знать уже как бы и пора призвать к этому самому закону.

Знать напряглась и подумала, что надо бы в бунт. Мария Медичи оживилась и выползла на сцену с интригами.

Но до этого ещё была Ла-Рошель, и вот теперь без неё уже никак.

________________________________________________

Но про Ла-Рошель, конечно, будет после. И если читатели захотят, потому что они же тут главные.

И вот ещё ссылка на предыдущую часть, потому что ну вы же помните: других ссылок тут не бывает.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 5

Про врагов

В сухом остатке получилось вот что. Король и кардинал вместе правят страной (притом король по поводу верности кардинала сильно сомневается, да и вообще, ну этого Ришелье, что-то рожа у него хитрая). Происпанская партия при дворе в гневе и в ужасе, потому что тот, кто недавно был вроде как за них – теперь их щемит.

Мария Медичи (глава происпанской партии) бегает и вопит: «И я ЭТО сама туда посадила!» И интригует по-испански, чтобы посадить на трон любимого сынка Гастона, а не этого Людовика, от него сплошь неприятности, фу-фу-фу, он же ещё ЭТОГО слушает!

Гастон, он же Месье наблюдает за гневом мамы уважительно, но из-за занавески. Гастону пока что всего шестнадцать, и интриги он очень даже любит, а заговоры уважает. И с юношеской охотой в них вляпывается, потому что – а ему-то кто и что сделает, с его титулом Дитя Франции (детей, как известно, бить ни-ни). Но по природной трусости Гастон при этом постоянно идёт с королем на примирение и сдаёт всех, решительно всех своих сторонников. Но потом опять вляпывается. Очень хочется трон.

Вельможи старого образца, вроде д'Эпернона, тоже все возмущены и обижены, ибо монарх хочет быть монархом и оспаривает их вольницу, а должно быть всё по-старому, когда каждый у себя в вотчине – король.

Дуэлянты орут, как опоссумы, и ненавидят Ришелье вдвойне за запрет дуэлей. Дело в том, что старшего брата Ришелье Анри как раз на дуэли и закололи (по слухам, противник как раз ляпнул что-то про Армана, Анри полез защищать честь братишки, вышло неудачно). Согласно логике, кардинал должен был отмстить противнику. Ришелье последовал своей логике и отмстил вообще всем дуэлянтам – ибо нечего тут, понимаешь, шпагами за косые взгляды друг друга тыкать и боеспособное дворянское население выкашивать. На войну воевать идите!

Как мы видели в «Трёх мушкетёрах», бравые дворяне к закону отнеслись как-то не очень: раньше, бывало, не так на тебя посмотрит кто – и ребятишки тут же идут самоубиваться на свежем воздухе, а теперь что делать, разговаривать, что ли? Сперва отношение было ещё и несерьёзным, но потом Ришелье парочку дуэлянтов попросту казнил, приговаривая «Да что ж вы себя не бережёте-то?» – и к закону отнеслись серьезнее, а кардинала не полюбили ещё больше.

Населению не нравится увеличение налогов. Риму не нравится, что Ришелье не жжёт гугенотов. Гугенотам не нравится, что у них мало вольностей. В общем, все вокруг Ришелье подражают капитану Смоллетту из советского мультфильма про остров сокровищ: «И вообще! Что? А! Да! Нет! Мне вообще ничего не нравится!»

Наконец, есть ещё Люинь, который помер и оставил вдову. Которая разом потеряла огромное состояние и оказалась удалена от милостей своей подруги, королевы Анны Австрийской. Вдова не растерялась, быстренько вышла замуж во второй раз и стала той самой герцогиней де Шеврез, которая вечная интриганка против короля и Франции, любовница половины Парижа и ещё книжного Арамиса в книге. Герцогиня люто, бешено ненавидела кардинала (почему бы это?), распускала о нём слухи и строила ему козни вместе с подругой Анной Австрийской.

Об этой, к слову, нужно сказать отдельно.

Про Анну Австрийскую

Жизнь у жены Людовика Справедливого как-то не задалась. Во-первых, её прозвали Анной Австрийской, хотя она была испанской инфантой. Но что тут поделаешь, если твоя династия происходит из Австрии, а мать – австрийская принцесса?

Во-вторых, замуж Анна вышла в 14 лет, исключительно из политических соображений и по обмену. Королева Мария Медичи решила создать союз с Испанией, Испания объявила «А давайте принцессами поменяемся!» – ну и поменялись, баш на баш.

Анна Австрийская

В-третьих, мужем Анны оказался Людовик, который был тем ещё сокровищем. Людовик заикался, постоянно чесался и излучал в окружающую среду целомудрие и скуку так же, как Ришелье – хитрость. Женщин король не любил в принципе и считал их сосудами греха. Мужчин он тоже не слишком-то любил, но хотя бы иногда относился к некоторым как к друзяшкам.

При виде юной и красивой жены Людовик так оробел, что непонятно, консумировал брак или нет, но четыре года после свадьбы он изредка захаживал к юной жене на «чашечку кофе», никаких поползновений при этом не предпринимая.

Впрочем, как-то раз состоялась всё-таки сцена из романтических романов – ну, знаете, где красавец-мужчина вносит в спальню на руках…

Исключение было в том, что красавцем-мужчиной был королевский фаворит Люинь. А на руках он внёс короля. В спальню королевы. Потому что «задолбал косить от супружеского долга, ваше величество».

Людовик, правда, из спальни всё равно убежал и не дал сорвать цветок своей невинности.

Ко всему этому у Анны Австрийской прилагалась сварливая итальянская свекровь и плохое знание французского языка. Неудивительно, что королева подружилась с герцогиней де Шеврез – с этой-то хоть было весело!

Понятное дело, сейчас будет история про сарабанду, которой пользовался Дюма при написании своего романа. Смотрит, мол, как-то кардинал Ришелье: а молодая королева ничего так, получше старой будет. А ну-ка пойду и уверю её в глубокой своей любви (заодно предложу сделать ей наследника, а то король чего-то не торопится). А королева договорилась с госпожой де Шеврез кардинала разыграть. И говорит ему: «Я, мил-друг, Арман, и не против бы вам отдаться, но хочется мне подвигов. Вот если бы вы показали, что цените меня больше своего имиджа и сплясали бы для меня испанский танец шутов в костюме с бубенцами! А то что-то ностальгия по родине одолела. Тут-то я и преисполнилась бы к вам горячей благодарностью со всеми вытекающими». А кардинал в святой уверенности в том, что никто не узнает и никто не расскажет (ну, он же влюблён, ему можно) – взял да и переоделся в шута, да и пошёл под скрипку притопывать и бубенцами позвякивать. Тут королева как засмеётся! И герцогиня де Шеврез из-под кровати как захохочет!! А придворные дамы, которые хоронились за ширмочкой в углу – как хором заржут!!!

В общем, Ришелье обиделся – он, мол, со всей душой, в зелёном бархате и с бубенцами. А они ржут, а это он так делает! И возненавидел королеву с того момента.

В этой стройной (кхм-кхм) небольшой истории есть несколько ма-а-а-леньких несостыковок. Во-первых, по салонам (откуда она и попала в книжку анекдотов Таллемана де Рео и откуда её взял Дюма) её разносила явно эта самая герцогиня де Шеврез. Которая, как мы помним, люто, бешено ненавидела кардинала, так что уж она-то не соврёт. Во-вторых, для Ришелье этакий финт был невозможен чисто психологически – ну, мы же помним, тетрадочка, мануальчик, как себя вести, до запятой. Ришелье НИКОГО не любил больше своего имиджа и никогда бы не пошёл на то, чтобы выставить себя смешным. Он буквально за всё время при дворе такого не делал. В-третьих, Ришелье одно время был духовником юной королевы и неплохо так знал – и сколько там у неё пядей во лбу, и насколько она умеет хранить секреты. И насколько она под влиянием госпожи де Шеврез – поскольку от этой самой госпожи де Шеврез не раз и не два пытался избавиться. И обустраивать действо в духе «Я приду к вам танцевать сарабанду, а вы никому не скажете, будет только скрипач, он же тоже никому не скажет…» –это уже не поглупеть от любви, а отупеть до уровня Гастона. Не говоря уж о предложении заделать королеве ребёнка – тут уже и уровней-то не хватает.

Наконец, Анна Австрийская была испанкой. Она состояла в происпанской партии при дворе и вместе со своей подругой интриговала против короля и Франции – и вот это, а не всякие там сарабанды, было причиной того, что кардинал относился к королеве не очень хорошо. Потому что сидит, понимаешь, дофина не рожает, ещё и интригует против моих стараний, я для кого это всё вообще делаю, а?! А?! Гррр, дурища испанская.

Под конец жизни Ришелье, правда, с Анной замирился, потому что она родила дофина и перестала интриговать. Он даже с широкого плеча подогнал ей будущего фаворита – Мазарини. По слухам, сопроводив церемонию подгона отличной рекомендацией – мол, смотрите, какой красава, на Бэкингема похож. Ну, как не взять, а?

И кстати, о Бэкингеме.

Про Бэкингема и подвески

Бэкингем – это такой английский Киркоров. Не в смысле нелюбви к розовым кофточкам, а в смысле гламура и пути на политическую сцену.  

В международных соревнованиях фаворитов Бэкингем мог бы посостязаться с д’Эперноном. Даже последнему не удавалось быть фаворитом сразу у двух королей.

Сперва сын шерифа очаровал Якова I – который возвёл его в рыцари и задарил молодому человеку целую колоду титулов: виконта-графа-маркиза – и, козырной туз – герцога. На последнем титуле, которого в Британии не видали уже полвека, лорды-сэры-пэры возмутились в смысле: «А за какие это заслуги? А нельзя ли и нам?» Но король двусмысленно ухмылялся, напевал что-то про зайку, а в письмах именовал Бэкингема то жёнушкой, то мужем. И во время разлук рассчитывал на скорый брачный союз (но это наверняка был такой сложный дипломатический шифр!).

Когда почитал дипломатическую переписку короля и герцога

После смерти Якова I Бэкингем по наследству переплыл к его сыну Карлу I, и игра «зайка моя – я твой зайчик» продолжилась. С Карлом Бэкингем кутил весело и задорно – например, они с Карлом сгоняли в Испанию, причём, как уверяют – именно посмотреть на Анну Австрийскую, которую тогда прочили в невесты Карлу. Неизвестно, посмотрели или нет – но зато своими манерами ввели чопорных испанцев в шок и трепет и поссорились со всем испанским двором. А через несколько лет ситуация совсем обострилась, испанцы начали хвататься за кинжалы, а Бэкингем решил, что нужно срочно добыть союзников. И поехал добывать их во Францию.

А во Франции – опять же, несчастная Анна. У которой сокровище-муж весь в чёрном, чешется и варенье варит. А тут приезжает весь такой нарядный Бэкингем, ресничками хлоп-хлоп и жемчуга по залу рассыпает.

Бэкингем в жемчугах

Как истинный Киркоров, Бэкингем взял с собой во Францию восемьсот человек свиты (Людовик, глядя на эту толпень в окно, поинтересовался, не переезжает ли к ним английский двор, а потом задумался – может, самому переехать, что ли, чтобы в Лувре тесновато не стало). И двадцать семь костюмов (маловато, но при скромной жизни…). Неизвестно, сколько из них было с перьями, но с брюликами один был точно. А ко двору короля Бэкингем явился в костюме, украшенном жемчугом. Притом, жемчужины прикрепили к костюму некрепко, так что при каждом шаге Бэкингема с него, так сказать, немного сыпалось. Французские придворные честно просыпанное поднимали, но Бэкингем устроил аттракцион неслыханной щедрости и встал в позу: «Ах, оставьте, я себе ещё нарисую!»

В общем, первое появление Бэкингема перед двором Людовика – это тот ещё гала-концерт с завываниями «Вива ля дива! Вива Виктория! А-а-а-афродита!»

На роль Афродиты была скоропостижно назначена Анна Австрийская. Дальше началось искреннее и неподдельное шоу «Ой, мама, шика дам, шика дам!» – с поигрыванием бровями и намёками. На подтанцовке включилась госпожа де Шеврез, которая тоже начала нашептывать королеве, что вона какой красивый и щедрый – надо брать!

Да, выглядело всё как-то так.

Анна Австрийская томилась и вздыхала, Бэкингем изображал влюблённость в де Шеврез, но на самом деле явно увивался вокруг королевы, Ришелье увивался вокруг Бэкингема, но с другими целями: кардинала интересовало, можно ли вместе побить зарвавшуюся Испанию. Но Бэкингема явно Анна Австрийская интересовала куда больше всяких там государственных дел, так что кардинал махнул рукой, обозвал герцога шарлатаном и начал супить бровь. Людовику XIII тоже не слишком-то нравились повадки гостя, потому он решил его сплавить побыстрее и договорился о свадьбе своей сестры Генриетты с британским королём. Вот только невесту нужно было провожать, в свите провожания оказались сразу Анна и Бэкингем – и таки бахнуло.

В заповедных и дремучих странных амьенских садах Анна и Бэкингем остались наедине – и тут герцог воспылал и принялся хватать Анну за всякое. Дальше свидетели путаются, а показания разнятся. Судя по одним источникам, вопль великий подняла сам королева, а все прибежали, а только кусты колышутся, а нет никого! По другим сведениям – вопль из кустов поднял какой-то шпион кардинала (который увидел такое, что не мог не проораться). И когда все прибежали, Бэкингем обнимал ноги королевы. И эти же ноги ей расцарапал – потому что это же Бэкингем, у него повсюду брульянты, в самых неожиданных местах.

Шпион кардинала (примерная реконструкция)

Король про это дело узнал и так рассердился, что гастроли Бэкингема по Франции запретил. Но Бэкингем выдал, что он ещё «Бэк ин гэйм» (вернётся в игру, коряв. англ.).

Дальше источники ударяются в легенды и анекдоты, но не рассказать о том и другом нельзя. Говорят, например, что Бэкингем как-то посетил французский бал-маскарад. Просто попросил герцога де Гиза поменяться с ним пару раз костюмом: танцует с королевой Бэкингем, а маску снимает – а там оп – де Гиз! И никто не узнал, и никто не заговаривал, кто ж на балах-то заговаривает или приглядывается, ну что вы, в самом деле.

Вторая история ещё прекраснее, потому что она о приватном выступлении Киркингэма (Бэккорова?) прямо в Лувре. Мы же помним советский фильм о трёх мушкетёрах – ну, тот, где Бэкингема в Лувр тащит Бонасье, Д`артаньян выполняет роль бодигарда, а в Лувре потом королева и герцог поют про «не сказала да и не сказала нет»? Ага, сейчас.

– Хотите увидеть королеву – станьте местным привидением, – категорически заявила госпожа де Шеврез.

Бэкингем похлопал ресничками и заявил, что он, в принципе, готов на всё, но помирать обязательно?

– Нет, обязательно переодеться в костюм Белой Дамы, – отчеканила де Шеврез. – Вот грим, вот сорочка, вот чепчик, ничего не знаю, любовь требует жертв!

Как мы видим, герцогиню де Шеврез круассанами не корми – дай кого-то во что-то переодеть в своих фантазиях: то Ришелье в шута, то Бэкингема в чепчик. Герцог, конечно, немножко четыре часа попререкался (и сорочка без брульянтов, и чепец без алмазов, мне что, быть некрасивым?!) – но в конце концов в наряд полез. И поплыл себе по Лувру, как привидение, дикое, но симпатишное.

При виде такого немного хэллоуинского наряда королева утратила не просто волю к сопротивлению, но и сознание. Потому неудивительно, что при первых звуках тревоги она подарила Бэкингему ларец с последним подарком мужа – теми самыми подвесками. К тому времени она уже что угодно могла подарить – просто представив, как король собирается её навестить… а у неё в алькове, в некотором роде, Бэкингем в чепчике.

Герцог от подарка отнекиваться не стал, потому что «лучшие друзья бэкингемов – это бриллианты». Дальше последовала та самая распиаренная история с подвесками, которую Дюма пересказал из исторических анекдотов почти верно. Там действительно была бывшая любовница Бэкингема, которая пару подвесков срезала и отослала кардиналу. И гонка с доставкой была, но попроще – только с закрыванием портов. И никакого «Я вам верна, а вы – увы, увы, увы» – не было тоже во время Мерлезонского балета, поскольку подвески попали к королеве ещё до бала. И лет за десять до написания этого самого балета.

Ну и ещё Д`артаньяну в это время было лет двенадцать-пятнадцать, так что он в истории не участвовал.

А Бэкингем всё время вёл всякие бессмысленные войны и транжирил ресурсы, отчего народ считал его немножко демоном. Потому однажды лично обиженный герцогом фанатик Фельтон взял в руки мануал “Будущим Клеманам и Равальякам” и последовал инструкции. Обеспечив Бэкингему – “ля-ля-ля-ля-бум-бум”, а королю Карлу – “цвет настроения синий”. Что касается народа, то там экстренно придумывались анекдоты типа: “Хоронили Бэкингема – порвали три волынки”.

А никакой миледи там на самом деле не было, вот.

Но мы всё равно о ней расскажем.

Но потом.

____________________________________________________________

А пока автор немножечко передохнёт и даст читателям переварить, так сказать.

Ах да, ссылки на телеграмм. И-и-и-и их нет.

А на вторую часть - есть.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 2