Первой мыслью было: «не больно». Я потянулся и снова почувствовал ноги. Захотелось смеяться в голос и кричать от радости. Боли в спине тоже не было, что странно. После операции на позвоночнике, каким бы обезболом тебя не накачали, швы чешутся и зудят, как проклятые. Лежать на спине просто невозможно, а я лежал на спине и ничего не болело. Только койка была странно жесткой и холодной, как будто бы нет простыни.
Я открыл глаза и сразу же захотелось зажмуриться, потому что в лицо смотрело дуло револьвера. Пистолет сжимал бледный мужчина примерно моих лет в белом халате.
- Без фокусов. – Голос доктора дрожал. – Ты не мой сын, демон!
Откуда, вашу мать, поехавший вооруженный врач в клинике в центре Питера? Где он вообще раздобыл ствол? Я вспомнил свой сон и еле сдержал матюки. Тем временем доктор продолжал тараторить, дергая глазом:
- Мой сын умер от передозировки, ровно шестнадцать часов назад. Жена не вынесла бы этой новости, и я пошел на преступление перед церковью и родом людским, призвав тебя, демон. Я знаю цену. Моя душа, мой Дар, в обмен на то, что до гибели моей супруги, ты притворишься моим сыном и будешь жить, как примерный юноша из благородной семьи. Ты не в праве способствовать моей смерти или смерти моей супруги явно или опосредованно, более того, ты всячески будешь охранять ее жизнь до смерти от естественных причин, используя лишь возможности тела моего сына, без всяких демонических способностей или проявлений. До смерти моей супруги, ты не будешь пожирать души и строить какие-либо козни против рода людского. После ее гибели, ты волен творить, все что тебе вздумается, демон. Контракт составлен и подписан кровью. – Выглядел доктор, как главный герой из старых американских фильмов: узкие усики, черные волосы зализаны назад, под белым халатом скрывался старомодный пиджак. Только вот судя по кругам под глазами и дрожащему голосу, ему пришлось не сладко.
- Эхм… а можно мне нормального врача? – голос звучал странно. Во рту совершенно не было слюны и такое чувство, что я месяц не чистил зубы. Возможно, глупо перечить человеку с пистолетом, но я буквально не знал, как вести себя, когда в лицо тычет стволом какой-то поехавший. Позже, я, конечно, придумаю два десятка правильных и остроумных ответов. Если это позже наступит.
- Если ты что-то выкинешь, я выстрелю. – Мужчина дал петуха, пистолет в руке дрожал. – Я призвал тебя и я же отправлю тебя в ад, если понадобится!
Жить мне очень хотелось. Хотя бы потому, что у меня ничего не болело.
- Расскажи мне о своём сыне – сказал я. И добавил: – смертный.
- Я… мне сложно. Я напишу, каким он был… мне надо выпить.
- Опусти уже пистолет. – Я медленно поднял руку, чтобы аккуратно отвести ствол в сторону и снова не сдержал мата. Рука была не моя. Тонкая, подростковая, на тыльной стороне ладони был отвратительного качества партак. Серп и молот. Поймите правильно, я ничего не имею против татуировок, мои руки были забиты цветными драконами в европейском стиле. Но вот маленькие, кривые уродские татуировки не признаю.
- Что, в аду не любят коммунистов? – Доктор грустно усмехнулся, отводя пистолет в сторону.
Думай. Думай демон недоделанный. А если тут коммунизм? У моего собеседника в руке пушка. Он в дичайшем стрессе. Может сначала выстрелить, а потом подумать. А у меня, кажется, здесь дела.
- В аду не любят партаки. Если татуировка, хоть с этими вашими садовыми инструментами, то пусть хотя бы красивая.
Доктор хмыкнул и молча уставился на меня. А мои винтики шевелились с бешенной скоростью, кажется, я даже вспотел. И только сейчас я понял, что мои руки и ноги просто ледяные. Не кровать была холодной, а я сам был комнатной температуры, меня знобило.
Прикрыт я был тонкой простынкой. Стены даже с кровати казались холодными. Непокрашенный камень. И свет горел как-то неправильно, над дверью в палату я разглядел желтую, куполообразную лампочку. За толстыми стеклами окон стояла глухая ночь.
- Не хочу называть тебя отцом, но похоже при других людях придется. – Я сел на кровати и зябко поёжился. – Мне нужна вся информация о твоём сыне. День рождения. Привычки. Друзья. Как называл тебя и маму, в каких вы были отношениях. Как и где учился. Какой наркотик принимал. – я чуть не ляпнул про доступ в интернет. Вдруг его тут ещё не придумали? - Ещё мне нужны книги по истории, последние выпуски газет. Важная каждая мелочь. Еда, вкусы, политические взгляды, хотя с этим более-менее понятно. Сейчас я даже не знаю, как меня зовут. Я же не Ипос, чтобы знать прошлое. – Мне пришлось напрячь извилины, чтобы вспомнить нужного демона из Гоэтии. Надеюсь, здесь она тоже существует. – Понимаю, что тебе сейчас тяжело. И так понимаю, что мы в больнице. Скажи матери, что я решил отказаться от той дряни, что принимал, но мне очень тяжело. Ломка, синдром отмены, или как там это у вас называется? Поэтому несколько дней я проведу тут.
Доктор молча кивал. А я продолжил:
- Завтра мне нужна будет еда, сойдёт и больничная. Нужно помыться. Сейчас ночь. Принеси утром книги, и то, что успеешь написать обо мне. Главное, выспись. И не нервничай. А ещё помни, что одно дело, когда придурочный сын переборщил с наркотиками, другое дело, когда его найдут застреленного тобой. Что подумает твоя жена? Поэтому, нам предстоит долгое и адекватное сотрудничество. Без всяких глупостей.
Я уже не помню, что говорил потом, но доктор соглашался. А я, понимая, что сейчас от него нет никакого толку, попросил добыть для меня одеяло потеплее и спровадил его из палаты, пообещав до утра никуда не сбегать.
Туалета с душем в палате, конечно же не было. Дверь этот мужик запер. Слава богу, в палате был шкаф с одеждой и одеялами и простынями, а ещё в углу стояла ночная ваза. Даже зеркала нет!
После того, как я согрелся укутанный в целую юрту из одеял, я выбрался из-под них и решил осмотреть себя. Из одежды на мне были только нелепые широкие семейники. Бур, пронзающий небеса, не радовал размером, впрочем, от такого холода, у кого хочешь скукожится.
Ногти на руках обгрызены, под ними корка грязи. Руки тощие, на левой многочисленные следы подкожных инъекций и синяки, которые начали немного ныть. Живот впалый, ребра торчат. Смотреть на мир непривычно, я постоянно замечаю свой нос. Ещё чувствую жуткий дискомфорт во рту. Оно и понятно, личность-то моя. Память моя тоже. А тело чужое. Мы в младенчестве привыкаем не замечать свои носы, а потом годами свыкаемся с прикусом. Я на всякий случай ущипнул себя. Не сплю. Это всё похоже на реальность, а не на затянувшийся кошмар. Только вот разговор со Смертью вспоминаю не полностью, обрывками. Мы ведь долго разговаривали, пока она вела меня через серый туман.
Я избавился от вонючих семейников и осмотрел одежду в шкафу. Слава богу, нашлось чистое исподнее. Когда я так говорю «исподнее», я имею в виду именно кальсоны с нелепыми завязками и странную нательную рубаху, чертовски длинную. Судя по лампочке, которая непонятно как выключается, и имеющемуся гардеробу, на дворе конец девятнадцатого, или начало двадцатого века. Но откуда тогда татуировка? Серп и молот, как символ появились в середине восемнадцатого года. Впрочем, если этот мир атакуют попаданцы вроде меня, среди них вполне себе мог оказаться коммунист-прогрессор. Волшебный, сука, коммунист.
Когда я читал книги про попаданцев, меня всегда раздражало то, что делают прогрессоры. На бумаге всё выглядело красиво, но, если вспомнить индустриализацию в… в аду? Если вспомнить индустриализацию в моём мире, то это был настоящий ад, простите за каламбур.
Появление промышленности уничтожило ручной труд, лишило работы миллионы людей, которые не готовы были переучиваться, а в городах творилась та ещё жесть. Крестьяне, мануфактурщики и прочие люди хлынули в города, не готовые принять столько народу. Канализация переполнялась отходами, на улицах стояла ужасная вонь. Люди снимали место в комнате, не кровать, а именно место для сна. Спать им приходилось стоя, привязавшись веревками, чтобы не падать. Имея неограниченный поток кадров, владельцы заводов платили рабочим сущие гроши, которых хватало только на аренду места для сна и еду впроголодь. Преступность выросла. Число самоубийств зашкаливало. Детская проституция – выньте и распишитесь. Достоевский её прекрасно описал.
Или взять коммунистов? Они решили выкорчевать из жизни людей церковь, а церковь не просто так была настолько интегрирована в общество. Она занималась образованием, медициной, содержала приюты и пародию на хосписы. Попы не только учили детишек в церковно-приходских школах, но и вели подушный учет, своего рода статистику. И этот институт большевики практически уничтожили.
Когда в книгах какой-то попаданец-прогрессор боролся с темной религией, развивал технологии, автор забывал о том, насколько общество инертно и как сильно каждый государственный институт в него врос.
Кажется, я начал понимать лучше, о чем говорила Смерть. Если маги-попаданцы ведут себя хотя бы на десять процентов так же, как в книгах, то они могут сломать жизнь не только своим близким, но и уничтожить целые страны и народы. Я выматерился в голос.
Часов у меня не было, за окном всё так же было темно, но судя по листьям на деревьях, стояла или весна или ранняя осень. Решив дальше не закапываться в свои мысли, я закопался под одеяло и попробовал уснуть.
- Ублюдок! Ну ничего, скоро ты умрёшь, и твоё тело займет достойный!
Учитывая, что единственная дверь была заперта, в комнату мог просочиться только призрак. Собственно, ни кем иным говоривший не мог быть. Во-первых, через него просвечивал шкаф. Во-вторых, он был далеко не целым. Левая рука оторвана у самого плеча, левая же нога выглядит, как жеванная кость в обрывках плоти. Одет мужчина был в какой-то незнакомый мне сине-золотой мундир и мог похвастаться шикарными рыжими бакенбардами переходящими в не менее шикарные усищи.
- Уже. – Сказал я, в очередной раз, выбираясь из под одеяла.
- Как у такого, как Александр Ильич, мог родиться, такой выродок?! – Призрак как будто бы меня не слышал. – Великого Таланта человек! С огромным сердцем! Не побоюсь этого слова Святой! И ты – жалкий морфинист, наркоман, фейский гнус! Будь я сейчас жив, я бы тебя высек и отправил в армию!
- Ага-ага. То есть морфинизм у вас не называли солдатской болезнью? – я продолжал разглядывать покойника. Страшно мне не было. Смерть говорила, что мертвые могут причинить вред живым, только если те сами позволят. Правда, она ещё говорила, что мертвые приходят, только если их позвать. Впрочем, я в другом мире, где по её же словам полно неприкаянных душ.
- Это было сто лет назад! Да как ты смеешь? – мертвый солдат замахнулся на меня своей целой рукой, а затем так и замер в нелепой позе. – Ты меня видишь?
- Смею. Вижу. Тот, кто раньше занимал это тело уже ушёл, а я даже его имени не спросил. Возможно, я и есть, тот «достойный», о ком ты говорил.
- Ваше благородие, простите мертвого солдата! Позвольте представиться: лейб-гвардии капитан десятого Ингерманладского гусарского полка Долохов Дмитрий Александрович. Уже четыре года как покойный. По воле Великого Уравнителя прибыл, чтобы передать вам Дар. Но извольте сначала убедиться, что вы человек достойный и набожный.
Учитывая, что Смерть забрала меня из ада, звучало это смешно. Я подавил улыбку. Фёдора Долохова Толстой списал со своего дальнего родственника. Тот ещё отморозок был – дуэлянт, повеса, картёжник и настоящий психопат. Чего только стоит история его приключений на шлюпе «Надежда». Так что фамилия, так сказать, говорящая у нашего покойного гвардейца. Впрочем, когда ты много читал, везде видишь отсылки. Слава богу, отсылки на Вархаммер пока не начались.
- Рад знакомству. Можно и на «ты», по-простому. – Я заметил, что призрак скривился. – Хотя, как вам удобнее, капитан. Представиться, увы не могу. Надо привыкать к имени этого тела. И если вам оно известно, буду весьма признателен.
- Христофор. Вас… ваше тело зовут Мечников Христофор Александрович. А кем вы были при жизни, позвольте полюбопытствовать. Где служили? Когда воевали?
Как же сложно с милитаристами. Убеждённым пацифистом я никогда не был, но службу в армии всегда считал делом тех, кто сам на это готов подписаться. Не служил, разумеется, с моими-то врожденными недугами. Военный – это профессия, для которой не всякий подходит, я же не подходил совершенно. Слишком много думаю, слишком не терплю начальства над собой. Иногда мне кажется, что, если бы в конце нулевых меня загребли в армию, меня бы ещё в учебки свои же убили. Ну или я кого-нибудь зашиб бы и присел надолго, потому как после годов травли в школе характер у меня стал скверный. Ершистый, готовый броситься в драку по любому поводу и наглый. Поэтому я старательно думал, как же ответить немертвому гусару.
- Сложно всё упомнить, капитан. Я же не отсюда, вряд ли вам знакомы те кампании и места, где мне случалось воевать, но если вам интересно, то я воевал на суше и на море, вел в бой корабли Торгового Содружества, возглавлял Инквизицию в Век Дракона, собирал флот альянса в войне со Жнецами, нёс имя Всеотца в земли орд нежити и легионов проклятых – я усмехнулся. Мёртвые чуют ложь, но откуда местным мертвецам знать про наши компьютерные игры?
- Вы не врёте! И говорите это без лишнего бахвальства! – Мертвец очень артистично и эмоционально ахнул. – Ваше благородие, Великий Уравнитель направил меня к вам, потому как душа моя мечется неприкаянной, пока не передам свой Дар. Готовы ли принять его?
А вот это уже интересно. Принимать что-то от мертвецов – не стоит. Они, конечно, не врут, но недоговаривать могут. Например, его даром окажется мучительная смерть или другая пакость вроде проклятия.
- Во-первых, капитан, - я нарочито обращался к нему по званию, - Великом Уравнителем, вы величаете Смерть, как я понимаю. Верно? – он кивнул. – А во-вторых, вы сами хотели убедиться, что я достоин. Четыре года – небольшой срок для мертвеца. Сможете ещё немного подождать и побыть подле меня, пока не убедитесь, что я действительно достоин вашего дара. Потому как мужчина должен не словами, а делом показать, что он чего-то достоин. Даже если у него такой рекомендатель, как у меня. - Я сделал паузу. Если призрака могу видеть только я, то он станет отличным шпионом. - Только, раз уж я вас вижу и слышу, я попросил бы вас не шуметь при посторонних и не докучать мне во время сна и походов уборную. И… зовите меня Крис. Христофор как-то уж совсем странно звучит для моего уха.
Долохов оказался весьма занятным мертвецом. Во-первых, он изголодался по общению, а во-вторых, говорил практически, как персонаж классиков. Мне же был нужен источник информации об этом мире. Сон как рукой сняло, тем более от того, что гусар мне рассказал.
Убит он был в двадцать втором году двадцать первого века. Вначале, его слова меня озадачили, а потом дошло. Если души всех изобретателей и лидеров отправлялись в ад, то в Изначальном мире прогресс должен был идти медленнее чем у нас. Поэтому здесь электрификация только началась в середине прошлого века. Автомобили тоже появились недавно. Но обо всём по порядку.
Во-первых, здесь была магия. И магия изначально была уделом святош и монахов, но церковь неотделима от государства. В середине семнадцатого века к власти начали массово приходить маги-аристократы. Когда магия передается по наследству среди аристократов – становится не до революций, да и войны выглядят иначе. Это оказало чертовски серьёзное влияние на историю. Например, тут не существовало Штатов, а морями до сих пор правила Британская Империя. Российская Империя владела частью Китая и Северной Америки. Колонии, империи, колонии и ещё раз колонии. Англичанка гадит, османы наседают на Россию, Европа помогает то одним, то другим.
Во-вторых, донор моего тела. Гусарский капитан умер здесь, в больнице. Он сражался с тварями из Червоточины, чтобы это не значило, и его израненного успели доставить в госпиталь. Тут он и обретался, приглядывая за врачами, посетителями, больными. При этом к Христофору относился максимально негативно, потому что мальчишка был пацифистом, коммунистом и наркоманом. Не раз он пробирался в отцовский кабинет, чтобы украсть дозу морфия или пыльцы фей. Пыльца фей – это что-то из продуктов жизнедеятельности «тварей из Червоточины», обезболивает, вызывает сильный кайф, но как-то странно взаимодействует с магическими способностями, если они есть – их можно лишиться. Поскольку все маги в Российской Империи военно-обязанные, мотивы юного наркомана отчасти понятны.
В третьих, прогрессоры. За последние пятьдесят лет мир переживает невиданный индустриальный бум, однако не ясно естественный это процесс или постарались попаданцы. При этом в последнее время количество чертовски сильных магов выросло, как никогда. Гусар тут упомянул бога и его волю, мол и число Червоточин увеличилось, и появляются они чаще.
Спустя пару часов разговора, меня начало откровенно клонить в сон, и мы вежливо распрощались. Меня ждала впереди чертовски тяжелая неделя. Я в другом мире. При этом, раз Смерть сама ко мне не пришла, не факт, что существует всего три мира, но пока не будем множить сущности. В этом мире не было Мировых Войн, но сравнительно небольшие идут постоянно. С техникой всё плохо. Медицина тоже не кажется мне сравнимой с нашей, разве что тут может магия помогать. А ещё тут есть сословное разделение.
***
«Отец» утром принес мне несколько книг, газет и даже дневник Христофора. Его я тоже попросил называть меня «Крисом», что он воспринял с облегчением. Для него я демон, и называть меня «сыном» или его именем было тяжело. Мужчина даже оказался младше меня. Перед попаданчеством мне было тридцать семь, ему же тридцать три.
Я наконец-то помылся, слава богу тут оказались душевые. От наших они тоже отличаются – всего один вентиль и вода льется только теплая, контрастный душ не принять. Следующие шесть дней я изучал принесенные материалы и дневник, который велся отвратительным почерком.
Христофор Александрович Мечников родился в дворянской семье. Был он единственным и любимым ребенком. Родили воспитывали в нем пытливый ум и старались прививать свои ценности, но в подростковом возрасте он связался с коммунистическим кружком и полетел под откос. Мальчишка слишком тяготел к справедливости, и существующий уклад, когда знатные маги буквально владеют всем, а простые люди либо им принадлежат, либо служат, казался ему абсолютно неверным. Текущая прямо сейчас индустриализация только обострила сословный разброс. Он ел с серебра, спал на перинах, а кто-то вынужден был посменно снимать койку в помещении, где стоял ещё десяток трёх-ярусных кроватей. Люди спали по очереди, работники ночной смены отсыпались днём. Как-то раз, он вместе с отцом посетил такое «общежитие», потому что ассистировал ему на вызове. Врачебная этика здесь, как ни странно, была на высоте. Как я понял Император оплачивал услуги докторов малоимущим и доктор-маг мог лично выезжать к тяжелом пациентам даже из самого нижнего сословия. Если же человек был не «государевым», а принадлежал к чьему-то феоду, то выезд был обязан оплатить аристократ.
Так вот, Христофор начал испытывать отвращение к себе, к своему сословию и считал, что маги должны служить людям, а не наоборот. В лицее, где он обучался, он познакомился с юными коммунистами, стал зачитываться подпольными газетами, и понеслось. Вначале, он отказался от дорогой одежды, стал питаться вместе с прислугой… В общем, мечтал изменить мир, как и любой мальчишка в его возрасте. Только вот для новоявленной кампании «друзей» он был просто кошельком на ножках. Щедрым, добрым кошельком, однако не глупым. Дети государевых людей, поступившие в один из лучших лицеев Петербурга, тоже не были дураками, однако видя рядом юных дворян люто им завидовали и ненавидели. Ситуацию обостряло то, что большинство дворянчиков не блистали способностями и обучались платно.
Подростки бывают злыми, а обиженные подростки злыми вдвойне. Простолюдины не могли ничего сделать знатным ребятам, но зла накопили достаточно. Когда прекраснодушный Христофор решил подружиться с чернью, некоторые пройдохи воспользовались. Вначале он вступил в подпольный коммунистический кружок. Потом стал отдавать все свои карманные деньги на нужды этого сообщества, а дальше началась типичная история с плохой компанией. Узнав, чем занимается отец Христофора, некий Прохор начал подбивать того на воровство морфия и других препаратов из больницы. Затем и самого аристократа пристрастили к зелью. Отношения с родителями испортились, появилась зависимость, и на фоне ещё маячила неразделенная любовь. Влюбился Христофор в знатную девушку, дворянские же дети от него плевались и по-мелочи гадили. Всё это и привело к суициду с помощью смеси самых жестких в этом мире наркотиков.
Пацана мне стало искренне жаль, но, как говорится, сам дурак.
К слову сказать, «отец» меня запирал в специальной палате для пленных или преступников, поэтому там всё было настолько убого. Он не знал, как себя поведёт призванный им «демон». После того, как мы наладили какой-то контакт, я переместился в нормальную палату для знати. Сама комната вдвое больше прежней, а ещё имелся санузел с пузатой чугунной ванной. Кровать была роскошная, а на стене висела небольшая книжная полка с какими-то авантюрными романами и дамским чтивом. Ещё к палате прилагались теплые мягкие тапочки, которые я поименовал «меховыми подкрадулями». Еду мне приносили санитарки в серых платьях с белыми фартуками. Поначалу они смотрели на меня, как на врага народа, оно и понятно. Все переменилось, когда я впервые увидел местную нечисть(призраки не считаются).
***
- Итак, папенька, не кривись ты каждый раз, когда я к тебе так обращаюсь. Мне же с тобой и при жене твоей говорить, и при окружающих…
Я не успел закончить фразу, как в палату без стука ворвалась толстенькая санитарка Татьяна Павловна. Умная женщина, но с ужимками деревенской бабы. Прямее топора, проще тапка.
- Александр Ильич! Раненых с Червоточины привезли! Андреевский-то госпиталь уже переполнен, к нам отправили! Сорок шесть человек!
Просто не представляю, как можно делать восклицание на каждом предложении.
- Извини… сын. – Доктор поднялся из «гостевого» кресла и направился к выходу. – Это срочно.
- Да я всё пониманию, папенька. Разрешите помочь? Лишние руки никогда не помешают. Я уже почти здоров.
- Пущай Христя поможет. Солдатиков-то мужики перетаскают, но ежели чего подать надо, али придержать, пригодится. Дмитрий Иваныч уже всех с отдыха вызывает. Сорок шесть увечных, много тяжелых. Любая помощь нужна.
«Отец» опять поморщился, нервно зыркнул на меня, и сказал:
- Ладно. Крис, сначала ко мне в кабинет, дам тебе халат. Татьяна, через пять минут будем в холле.
Этаж, где размещались палаты для знатных пациентов и кабинеты врачей скорее походил на дворец своим убранством. Огромные окна и хрустальные люстры под потолком. Пол устлан коврами, а на стенах тканевые обои в вензелях. Когда мы оказались в кабинете, доктор сразу подошел к сейфу и достал из него тот самый странный пистолет. Тяжелый, громоздкий с виду больше похожий на револьвер, только с квадратной коробкой вместо барабана. Продемонстрировав мне ствол, он прищурился и заявил:
- Только вздумай что-то выкинуть, демон.
- Разве примерный сын что-то выкинул бы? – Я усмехнулся. – Я не нарушаю условий сделки, папа.
- Проклята моя душа – он вздохнул, - демон станет помогать раненым адскими тварями?
- У нас в аду самая страшная тварь – человек.