Олифантофф

Часы пробили девять, когда Филипп доедал завтрак. Ещё оставалось время на кофе и первую сигарету. Он наполнил чашку из кофейника и взял со стола пачку «Gitanes». Анна всегда злилась, когда Филипп курил на кухне, но некоторые свои привычки он отстаивал с таким упорством, что ей приходилось отступать.

***

Анна появилась год назад, в середине июля. Филипп тем летом решил продать гостиницу. Дохода она почти не приносила, если не считать короткого рыболовного сезона, когда сюда приезжали рыбаки из города. Приходилось нанимать соседку, вдову почтальона, которая сносно стряпала, хотя и любила приложиться к бутылочке. Всё остальное время гостиница пустовала, несмотря на то, что Филипп исправно платил за рекламу в местной газете.

В то утро он кормил собаку на крыльце, когда у дома остановился старенький Фольцваген. Из машины, чертыхаясь, вылезла крупная дама, одетая в жёлтую блузу и джинсы. Широко расставив ноги в высоких ботинках, она, молча, принялась рассматривать гостиницу.

— Эй, братец, — наконец заговорила она. – Где найти хозяина?

— Это я, — опасливо ответил Филипп. Никогда прежде незнакомые женщины не называли его «братцем».

— Забавно, — дама смерила его взглядом. – Меня зовут Анна. Я двоюродная сестра твоей покойной тётки Ирэн. Один живёшь или есть ещё кто?

— Никого.

— Постояльцев, разумеется, тоже нет? – продолжала допрос Анна.

— Сейчас не сезон, — замялся Филипп.

— У таких, как ты, всегда «не сезон», — буркнула та, поднимаясь на крыльцо. – Свари мне кофе.

***

Филипп докурил сигарету и бросил окурок поглубже в печь. Не вставая со стула, подтянул ногой, стоявшую в углу сумку с надписью «Le Coq Sportif» и вынул из неё короткие холщовые штаны, кожаный жилет и некое подобие чепца с завязками. Переодевшись, он забрал сигареты с зажигалкой и, прошлёпав босиком по полу, вышел на заднее крыльцо дома. Там сунул ноги в деревянные сабо и, закинув за спину плетёную из ивняка корзину, направился к озеру.

***

— Считай, — разглагольствовала Анна, покачиваясь на стуле с кружкой в руке, — что ты вытянул выигрышный билет. Я наведу порядок в этом клоповнике и превращу его в первоклассный отель. Через пару лет сможешь отрастить пузо, и гонять по своему захолустью на новенькой «Toyota».

Филипп недоверчиво кивал.

— Но сначала придётся потрудиться, — продолжала Анна. – Я планирую создать здесь кулинарную школу. Вековые традиции, готовка на огне, натуральные продукты, свежая рыба и прочая дребедень. Сейчас все городские помешаны на полезной жратве. Ты, кстати, умеешь готовить, братец?

Филипп неопределённо пожал плечами.

— Я же говорю, что тебе повезло, — подняла вверх толстый палец Анна. – Всё беру на себя.

— Но, — Филипп криво улыбнулся, — я не смогу вам платить.

— Не волнуйся, — встала она. – Твоим вкладом в дело будет гостиница и необременительный труд на свежем воздухе.

***

Филипп, стуча сабо, пересёк двор и, миновав кленовую рощицу, вышел на берег озера. Там у длинного стола, уставленного глиняной посудой, уже собрались постоялицы. Анна, одетая в белоснежную полотняную рубаху и длинную юбку с кружевами, растапливала печь-барбекю. Эту печку, насобирав по берегу булыжников, он перекладывал раз пять и чуть не спятил, пока не добился желаемого.

— А вот и наш Филипп, — заметив его, медовым голосом пропела Анна. – Идёт за раками. Не торопится.

Дамы засмеялись.

***

— Нашим коньком, — объясняла Анна, — будет старая добрая Франция. Вода из колодца, овощи с огорода, рыба из озера. Там, кстати, ещё водится что-нибудь?

Филипп кивнул.

— Кстати, запомни, больше никаких кроссовок и джинсов. Закажем тебе подходящие штаны и купим на ярмарке сабо. – Она прищурилась, — разглядывая Филиппа. – Уж больно ты тощ. На твоё место бы мужчину посолиднее. Впрочем, сойдёшь за моего работника.

— А, на сына хозяйки не потяну? – озлился Филипп.

— Смешно, — сухо ответила Анна. — Завтра начнёшь отпускать бороду. Хорошо бы ещё научиться играть на лютне. Или на чём там раньше играли?

Филипп молча закурил и вышел во двор. Он уже начинал жалеть, что ввязался в эту авантюру.

— И, бросай курить! – крикнула ему вдогонку Анна.

***

На берегу, Филипп скинул сабо и закатал штаны. Стараясь не поскользнуться на мокрой траве, осторожно вошёл в озеро. Затем, согнувшись и держа в левой руке корзину, правой зашарил в водорослях. Дамы, до сих пор слушавшие Анну замерли и пристально следили за ним. Первый же рак пребольно ущипнул Филиппа за большой палец, и тот, чертыхнувшись, выхватил его из воды. Постоялицы восхищённо зашумели, защёлкали фотоаппаратами. Филипп, понимая, каким чучелом он сейчас выглядит в чепце, с клочковатой бородой и в мокрых штанах, застонал про себя. Однако, памятуя об уроках Анны, выпрямился и, осклабившись, помахал гостьям рукой.

— Пока ловятся раки для нашего соуса, — затараторила Анна, — мы все вместе мелко-премелко порежем луковицы и положим их в горшочек.

Филипп вновь согнулся и, шаря рукой по дну, двинулся вдоль берега.

***

Гостиница, ощутив поистине железную хватку Анны, немедленно сдалась. С полов был содран линолеум, скрывавший изъеденные временем каменные плиты. Пластиковая мебель в столовой уступила место тяжёлым столам и лавкам. Запылал огонь в камине, а вместо коллекции плакатов «Le Tour de France» теперь на стенах висели полки с медной и глиняной утварью. Филипп помалкивал, раз и навсегда поверив в правоту Анны. Он колол дрова во дворе. Таскал воду в деревянных вёдрах и даже разбил некое подобие огорода.

— У крыльца надо поставить вёсла, — распоряжалась Анна. – У тебя есть сеть? Купи какую-нибудь попаршивее. Рыбак, чинящий сеть – это классно смотрится!

Сама же она днями напролёт звонила по телефону сотням каких-то знакомых, ругалась по Skype с агентами или уезжала на бесконечные переговоры.

И посетители появились. Сначала это был маленький ручеёк из любопытствующих. Они приезжали на день-другой «за глотком сельского воздуха». Затем дамы, мечтающие приобщиться к «истинно народной» кухне, начали прибывать небольшими стайками. Филипп уже привык, что на стоянке перед гостиницей припарковано несколько автомобилей. А полгода назад он услышал, как Анна ответила по телефону, — На ближайший месяц все места забронированы.

***

Филипп, искоса поглядывая в сторону берега, пятился к зарослям ивняка. Там, скрытая от глаз, под водой лежала сетка с раками, которых он ночью купил у рыбаков.

— Теперь добавим из кастрюли сливки, — доносился голос Анны. – Эти горшочки из знаменитой глины Nantua бережно сохранят тепло и не дадут остыть соусу. Как я уже говорила, каждая из вас, по окончанию курса, сможет приобрести в магазине гостиницы набор нашей фирменный посуды.

Филипп, дойдя до кустов, вытянул из воды садок с раками. Затем, воровато оглядевшись, высыпал их в корзину.

***

— Есть серьёзный разговор, братец, — сказала вчера Анна. – Как ты мог заметить, слов на ветер не бросаю. И года не прошло, как я вдохнула жизнь в эту Богом забытую дыру. За это время мы заработали столько, сколько ты не получил за всю жизнь. Отсюда предложение. Или начинаешь бездельничать и пьянствовать с дружками или пускаем деньги в оборот, что бы утроить их.

Филипп сделал вид, будто задумался и, помедлив с полминуты, согласился, что транжирить средства пока не время.

— Рада, что ты согласен, — саркастически усмехнулась Анна. – В таком случае, предлагаю надстроить ещё один этаж у гостиницы, у самой воды поставить небольшой коттедж для рыбаков и нанять двух работников.

Филипп, поднял брови, словно считая что-то в уме, и одобрительно покивал.

— Теперь, — продолжала Анна, — самое главное. Я не собираюсь и дальше оставаться здесь на птичьих правах и требую гарантий.

— Ты имеешь в виду, оформить наши отношения юридически?

— Именно! – Анна скрестила руки на груди. – Я считаю, что мы должны пожениться.

Филипп собрался было нахмуриться, изображая раздумье, как, вдруг, до него дошёл смысл сказанного. Неожиданно для себя он ухмыльнулся.

— Что такое? – побагровела Анна.

— Неплохая мысль, — поспешно закивал Филипп. – Свадьба, гости…

— Господи, что за болван, — простонала Анна и, круто развернувшись, ушла к себе.

***

Филипп закинул корзину с раками за спину и сунул руку под берег, в корни ивы. Покопавшись в обрывках водорослей, извлёк на свет початую бутылку Grappa. Вытащил зубами пробку и сделал большой глоток. Затем, раздвинув кусты, осторожно выглянул. Анна что-то рассказывала своим ученицам, оживлённо жестикулируя пухлыми руками. Её широкие бёдра покачивались. Корсет, стянув талию, приподнимал изрядную грудь. Филипп ещё раз приложился к бутылке и закурил.

— Женюсь, — прошептал он. – Но, только, пусть будет настоящая свадьба.

Повредил как-то зимой Волк лапу. Попробовал идти и не смог. Проклял злую судьбу и понял, что пришла его погибель. Лёг Волк на снег, закрыл глаза и, что бы не думать о смерти, стал вспоминать детство и былые охоты. Время идёт, смеркается. Подмораживать стало, а он уже так озяб, что холода не чувствует. Забылся сном бедняга и не увидел, как вышел из чащи Охотник. Заметил замерзающего Волка, пожалел, взвалил на плечи, да и отнёс к себе в избушку. Там укрыл Серого тулпучиком, напоил горячим отваром и барсучьим салом растёр.

Две недели ухаживал за Волком и вылечил. Ожил Серый, не знает, как Охотника благодарить. Пока тот на охоте, Волк воды натаскает, посуду помоет, полы подметёт, обед приготовит и сидит на крылечке ждёт, скучает. Вернётся Охотник, они щец поедят, и друг другу всякие истории рассказывают. Так бы они и до весны спокойно дожили, но…

Отправился как-то Охотник к друзьям в гости. Выпивает с приятелями, закусывает и беседует о том, о сём. И угораздило же его ляпнуть.

— А со мной, братцы, в избушке Волк живёт.

— Ах ты бестолочь, — повскакали с лавок другие охотники. – Да кто ж тебя надоумил? А знаешь ли ты, что, сколько Волка не корми, он всё равно в лес смотрит?

— Ну и пусть смотрит, — отмахивается от них Охотник.

— Вот, помяни наше слово, добром это не кончится.

Возвращается он домой, глядит, на крыльце его Волк ждёт, скучает.

— А чего ты в лес-то, смотришь? — подозрительно спрашивает Охотник.

— Куда же ещё? – простодушно отвечает Волк. – Избушка то твоя посреди леса стоит.

— Тоже верно, — согласился тот. Но, призадумался.

На следующий день идёт с охоты, да не по привычной тропинке, а заходит сзади дома. Выглядывает из-за угла, а Волк, как всегда на крыльце и в лес таращится.

— Ага! – выскочил Охотник. – Опять в лес смотришь?

— Не пойму я, в чём дело, — растерялся Волк. – Может быть, давай, я буду всё время на дом глядеть?

— Да я не в том смысле, — замялся Охотник. – Ты просто постарайся не только туда смотреть.

На третий день волк весь извёлся. Попробуйте не глядеть в лес, когда он повсюду! Встречает он Охотника и говорит, что, мол, виноват, но в лес опять посматривал.

Неуютно стало им в избушке. Охотник молчит, хмурится. Волк сидит, в пол пялится, боится глаза поднять. Маялся он, маялся, да и не выдержал.

— Прости, — говорит, — но нельзя нам так дальше. Давай, я буду опять в лесу жить. А оттуда на твою избушку смотреть.

— Давай, — обрадовался Охотник.

На том и порешили. Пожелали друг другу спокойной ночи, да и отправился Волк в лес. А Охотник забрался на печь и лежит себе. Ворочался, ворочался, не спится ему, всё думает, как там его друг на снегу зябнет. Слез с печи, чайку согрел, трубочку закурил. Глянул в окно - вьюга воет, да лес стеной стоит. Пригляделся, а там, вдали, как две блестящие слезы, волчьи глаза. Вскочил Охотник, распахнул дверь и к другу бросился.

— Пошли, — говорит, – домой. Пропади она пропадом, эта народная мудрость.

Жили-были в одной деревне старик со старухой. Сын их Кондрат работал в городе на фабрике, а старики коротали дни, в неспешных беседах и молитвах. Так проходил день за днём, месяц за месяцем, год за годом.

И вот однажды, погожим майским утром, получил Кондрат весточку от родителей. Писали они, что случилось невиданное чудо. Курица Ряба, живущая у стариков, снесла яйцо из чистого золота, разбить которое ни отец, ни мать не в силах.

— Приезжай, хоть на денёк, — умоляли они. – Разбей проклятое яйцо, вдруг, внутри него алмаз, либо другая какая драгоценность.

Бросился сын к фабричному мастеру, принялся молить об отлучке домой, но тот лишь посмеялся над ним и отказал. Осерчал Кондрат, ударил мастера кулаком в грудь, да и зашагал на родную сторонку.

Явился домой, родители рады-радёшеньки, не знают, куда сына усадить, чем угостить. А, как зашёл разговор о курице Рябе, так тотчас сознались, что историю про яйцо выдумали, что бы с сыном повидаться.

Понял их Кондрат и простил, не стал серчать. Погостил день-другой и в город вернулся. Пришёл на фабрику, а там мастер нос воротит, велит гнать в три шеи.

Закручинился парень, получил расчёт и в питейный дом направился. А, в кабаке пусто, лишь за столом барин сидит. С лица молодой, усы закручены и глаза добрые.

— Что, детинушка? – спрашивает. – Пришёл горе вином заливать?

— Видать судьба такая, — кручинится Кондрат.

Сел рядом с барином, да всё, как на духу и выложил. Невмоготу ему в деревне землю пахать, а в городе путь на фабрику заказан.

— Понимаю твою беду, — улыбается добрый барин, — и помогу чем могу. Иди-ка, парень, ко мне в разбойничью ватагу. Я – Дубровский.

Согласился Кондрат и ушёл с барином в лес.

Долгих пять лет разбойники грабили купцов и жгли усадьбы. Когда же солдаты изловили Дубровского и повесили, свалил Кондрат добычу на телегу и вернулся к родителям. Справил новый дом, скотину завёл, женился. Дети народились.

Так пришло счастье к старику со старухой. Ходят они сытые, довольные, в справной одежде. И каждый вечер внукам сказку рассказывают. Про курочку Рябу.

Адрес: ул. Пятницкая

Случилась эта история летом 1927 года на демонстрации организованной Союзом Воинствующих Безбожников. За десять лет Советской власти подобные процессии стали делом обыденными и проводились уже без прежнего задора. Озорные девушки в красных косынках и суровые пареньки в гимнастёрках больше не жгли соломенные чучела попов и не рубили топорами иконы. Уже давно не вспыхивали драки и перепалки с прохожими, лишь старухи с негодованием крестились, стараясь не глядеть на богомерзкую затею. Московский люд пресытился бесконечными митингами и спешил по своим делам, не обращая внимания на колонну атеистов. Большую её часть составляли пионеры, недавние «спартаковцы», несущие на палках чёрные траурные транспаранты: «Религия яд – береги ребят» и «Я – безбожник». Время от времени детвора звонкими голосами принималась выкрикивать речевки:

— Бросьте, братцы, Бога бояться!

— Родители, оградите детей от поповских когтей!

Когда ребята выдыхались, небольшой духовой оркестрик бодро наигрывал «Марш авиаторов».

Гвоздём шествия служил грузовик с откинутыми бортами, украшенными кумачовыми полотнищами. В кузове был укреплён огромный закопчённый котёл, внутри которого сидел одетый в косоворотку мужик с треухом на голове и бородой из мочала. На его груди висел здоровенный медный крест, а на спине болталась табличка с надписью «Неграмотный». Рядом с котлом приплясывал, изображающий чёрта, китаец в чёрном трико и с рогами из папье-маше. «Нечистый», актёр китайского бродячего цирка, был нанят организаторами на Сухаревке, где зарабатывал на хлеб «огненными фокусами». Время от времени он отхлёбывал из небольшой бутылочки и пускал изо рта струю пламени в сторону котла. Тогда «Неграмотный» принимался стенать и воздевать руки к небу. Надо ли говорить, что этот номер вызывал наибольший интерес у прохожих, и за грузовиком неотступно следовала стайка мальчишек, приветствующая вымазанного сажей чёрта радостными криками.

В тот момент, когда процессия поравнялась с церковью Великомученицы Параскевы, на звоннице внезапно бухнул колокол. И тотчас, словно в ответ на его голос, китаец вспыхнул, точно пук соломы. Визжа и размахивая руками, он бросился с грузовика вниз и помчался в сторону храма. Дальше же случилось самое невероятное! Добежав до церкви, чёрт грянулся в неё и исчез, оставив на стене отпечаток сажи, напоминающий человеческий силуэт. Подоспевшие демонстранты ворвались в храм, но он оказался пуст.

Весть о «чёрте» немедленно облетела Москву, и уже через час Пятницкая была запружена зеваками, собравшимися поглазеть на «дьявольский след». Ночью власти закрасили отпечаток мистическим образом исчезнувшего китайца, но наутро контур проступил опять. Тогда стена была наспех оклеена плакатами, сквозь которые особо пристальные горожане, всё равно ухитрялись увидеть искомые очертания. Через неделю нехорошее место было окончательно закрыто строительными лесами, а подступы завалены мусором.

В 1935 году церковь снесли, а в 1943 на её месте появился вход на станцию метро «Новокузнецкая».

В сентябре 1870 года император Франц-Иосиф объявил, что скоро в Праге состоится его коронация на чешский трон и уже декабре прибыл в город, дабы проинспектировать, как идут приготовления к грядущему торжеству. Двое суток не спавший и обезумевший от хлопот мэр Йиндржих Шолц встречал высокого гостя на ступенях Оперного театра.

— Срываю с головы цилиндр, — в сотый раз объяснял он помощникам, — военный оркестр играет «Марш Радецкого» и все кричат: «Ура!». Делаю первый шаг с лестницы – выпускаете гимназисток с цветами. Подхожу к государю. Докладываю… или надо говорить «рапортую»? Господи, какая разница! О чём я? Бог мой, только бы пережить сегодняшний день!

И вот, императорский кортеж приближается и останавливается. Адъютант в шляпе с плюмажем распахивает дверь кареты. Франц-Иосиф легко спрыгивает на мостовую, делает шаг к багровой ковровой дорожке и поскальзывается, делая этакий изящный шпагатец. Мэр, забыв снять цилиндр, мчится к императору, оркестр безмолвствует, а Франц-Иосиф, опираясь на плечо адъютанта, брезгливо рассматривает подошву блестящего сапога.

— О! – раскрасневшийся мэр, наконец, добегает до монарха. – Собачья меточка. У нас, у пражан, это считается хорошей приметой.

— А у нас это считается Hundedreck! – рявкает Франц-Иосиф, разворачивается и садится в карету. Обескураженный мэр стаскивает с головы цилиндр, оркестр играет «Марш Радецкого», статисты кричат «Ура»…

Через полчаса начальнику полиции доложили, что виновником катастрофы является чешский терьер по кличке Нильс, принадлежащий настройщику роялей некому Йозефу Кутному. Государственная машина сработала быстро и безукоризненно – в квартире у несчастного настройщика была найдена антиправительственная литература, а у его пса бешенство. В результате, первый отправился в тюрьму, а второй на живодёрню. Что стало с настройщиком, история умалчивает, а вот терьер Нильс был тайно выкуплен группой студентов, немедленно создавших тайное общество «НИЛЬСЫ». Надо ли говорить, что на некоторое время терьерова какаха стала символом свободолюбивой Праги.

Прошли годы, но и сегодня, если вы в полночь затаитесь на ступенях Оперного театра, то сможете увидеть, как из ночного тумана и лунного света возникнет полупрозрачный силуэт крошки терьера. Приведение бесшумно приблизится к месту, где когда-то поскользнулся император и на минутку присядет.