Картузов + Олифантофф

17. Девица-красавица

На следующий день порез у Ермолая воспалился, и рука распухла, пойдя жёлтыми пятнами.

— Ерунда, — успокоил Прохора кольщик. – Не такое видывали.

Он лёг на край плота и опустил больную руку в воду.

— Дай срок, — беззаботно подмигнул Ермолай, — Волга-матушка враз всё вылечит.

Однако к утру руку раздуло, и она перестала сгибаться в локте, а у Ермолая начался такой жар, что Прохор не на шутку испугался.

— Как увидим городок, отведу тебя в лазарет.

— Боже упаси, Прошенька, — взмолился кольщик. – Знаю я этих лекарей. Чуть что, хвать за нож и давай добрых людей увечить. Мне бы водочкой рану промыть, да внутрь немного принять, вот и поправлюсь.

— Ладно, — согласился Прохор. – Остановимся у первой деревни, купим тебе лекарство, но если не поможет, тут уж обессудь, без доктора не обойдёмся.

Как на зло, впереди, насколько хватало взгляда, тянулись безлюдные места, заросшие чахлым лесом. Прохор уложил Ермолая в шалаш, накрыл рогожкой и обмотал голову мокрой тряпицей. Кольщик немедленно впал в забытьё и лежал тихо, лишь иногда постанывая. Прохор, мучаясь от собственного бессилия, вышагивал по плоту. Наконец, уже за полдень, он заметил белёсую струйку дыма, поднимавшуюся над заросшим камышом берегом. Вскоре показалась и одинокая рыбацкая избушка, стоящая у самой воды. На крыльце, выходящем к реке, сидела девка в красном сарафане и пристально смотрела на приближающийся плот.

— По здорову живёшь, красавица, — приветливо улыбнулся ей Прохор.

— И ты не хворай, — чуть заметно кивнула та.

— Мне бы водки у кого купить.

Девка, молча, достала кулёк семечек и принялась грызть, переведя взгляд на реку.

— Помогай, сестрёнка, — заволновался Прохор. – Мне, вправду, водка позарез нужна. Видишь, товарищ помирает.

В это время Ермолай, лежащий в шалаше, страдальчески застонал.

— Понятное дело, — хмыкнула девка. – Гляжу, скоро совсем помрёт без вина-то.

— Дура ты! — озлился Прохор. – Сказал же, болеет человек. Рану промыть надо, а нечем.

Девка недоверчиво хмыкнула, но встала и, чуть пройдя по берегу, издалека заглянула в шалаш.

— Что стряслось-то?

— Порезался он два дня назад. Думали, само пройдёт, ан нет, так прихватило, что с утра в жару лежит-бредит.

— Ох, долюшка моя, — вздохнула девка и, подобрав полы сарафана, пошла к избе.

— Чего столбом стоишь? – крикнула она. – Тащи товарища своего.

Прохор поднял на руки Ермолая, внезапно оказавшимся на удивление лёгким, и поспешил за ней. Девка, миновав дом, отворила дверь бани и махнула рукой, приглашая заходить. Проходя мимо избы, Прохор украдкой заглянул в окно, где с удивлением увидел богато накрытый стол. Хозяйка тем временем, засветила в парной лампу и помогла уложить Ермолая на полку. Быстро размотав тряпку на руке кольщика, она осмотрела воспалённую рану, и, не сказав ни слова, вышла.

— Держись, дядька, — Прохор подложил под голову Ермолая берёзовый веник. – Сейчас водки принесут, враз на ноги встанешь.

Вернулась девка со склянкой.

— Глотай, — сунула она пузырёк кольщику.

— Сначала сама отпей, — недоверчиво принюхался тот. – Знаю я вашу сестру.

Хозяйка в ответ, ухватив Ермолая за волосы, силой засунула ему в рот склянку и заставила выпить.

— Теперь до утра проспит, — деловито сказала она Прохору и вновь ушла.

Появилась девка только спустя полчаса, неся глиняную миску с зеленоватым варевом. Сыпанув туда золы из печи, сунула её Прохору.

— Вот тебе занятие. Садись рядышком с товарищем и полегоньку в руку втирай. Потом подожди, пока высохнет, смой и снова втирай.

— Спасибо, сестрёнка, — поблагодарил Прохор.

— Ну тя к лешему, — сердито отмахнулась девка.

…

Проснулся Прохор, когда уже рассвело. Ермолай сидел на полке и удивлённо оглядывался.

— Где это мы, Прошенька? – спросил он. – Никак в бане?

— Как рука? Не болит?

— Да, чего с ней будет? — весело ответил кольщик. – На мне всё, как на собаке заживает.

Стукнув дверью, вошла хозяйка.

— Ожил, никак, — прищурилась она, разглядывая довольного Ермолая.

— Нет на свете такой хвори, красавица, — бойко заговорил тот, — что б меня с ног свалить. Я, веришь-нет, таким уж уродился и, словно заговорённый, всю жизнь живу. Вот, послушай, расскажу правдивую историю…

— А, раз, выздоровел, — оборвала девка, — то и ступайте с Богом.

— Что же, и чайком не напоишь? – беспечно откликнулся Ермолай, но Прохор, ухватив его, скоро вывел из бани и повёл к плоту.

— Сейчас соберу вам чего-нибудь в дорогу, — сказала хозяйка и ушла в дом.

— Крутой нрав у девки, — шепнул кольщик на ухо Прохору.

— Какой бы не был, а тебе поблагодарить бы не грех.

— А я чего? Я добро помню.

Появилась девка с узелком в руках.

— Спасибо за всё, — поклонился Прохор.

— Может помочь чем? – бойко поддержал Ермолай. – Мы на любое дело спорые. Забор поправить, дров наколоть, крышу починить, всё можем.

— Не надо ничего, прощайте.

Кольщик развёл руками, мол, как скажете, а наше дело предложить.

— Ты, верно, вчера ждала кого, да мы помешали, — виновато улыбнулся Прохор.

— Ждала, — кивнула девка, — да, видно, напрасно. Слыхали про такого Картузова?

Ермолай открыл было рот, но смолчал.

— Это кто ж такой? – спросил Прохор. – Кажется есть такой купец в Кимрах.

— Не купец, а плотогон с верховьев, — вздохнула хозяйка. – Сказывают люди, что плавает он на белом плоту под алым шёлковым парусом. Добрым людям помогает, а дурных наказывает. Плуты и разбойники от него прочь бегут, а нечисть в лесах хоронится.

— Чудеса, — восхищённо простонал Ермолай. – Да, тебе-то он зачем?

— Затем, — отрезала девка, — что объявился он сейчас в наших краях. Говорят, что невесту ищет.

— Что ж, — пообещал Прохор, — если встретим, то сей же час о тебе расскажем. Глядишь, и причалит к твоему берегу белый плот под алым парусом.

— К моему берегу, — помрачнела хозяйка, — всё больше такие, как вы причаливают.

Она махнула на прощание рукой и ушла в избу.

...

Как сказал Фрэнк Герберт (тот, который написал «Дюну») «Настоящего конца нет. Есть лишь место, где ты останавливаешь рассказ». Вот и я поступлю так же. Остановлюсь.

Кстати. Начиналась эта история с жизнеописания г-на Картузова, но, со временем, превратилась в повествование о «Волжском татуировщике Ермолае». Жизнерадостный кольщик должен был оттенять величественно спокойный (эпичный) образ могучего плотогона. Черта с два! Вечно у меня так)))

P.S. Фрэнка Герберта я не читал (правда, смотрел фильм), а на цитату наткнулся в замечательном (!!!) комиксе «Фанте Буковски» Ной Ван Скивера.

P.P.S. Обожаю комиксы!

Когда раковины и водоросли, облепившие днище, начали замедлять ход плота, Прохор решил сделать остановку и отскрести их.

— Найдём местечко с пологим бережком и встанем. Работа нехитрая, знай себе, всякий сор речной отдирай.

— В полдня управимся, — бодро заверил Ермолай. – Вот, только, причалить бы где-нибудь в городке. Там на пристанях картошкой варёной и огурчиками малосольными торгуют, вот они мне, веришь ли, третью ночь снятся. Картошечка постным маслицем смазана, укропчиком посыпана, а огурцы махонькие, зелёненькие, так сами в рот и просятся. Цена всей радости копейка, зато удовольствия на полный рубль.

На том и порешили. Правда, первый городишко появился только к полудню, а на причале не оказалось ни одного торговца.

— Не беда, — заверил кольщик. – Поработаем всласть, а, как закончим, я провиант в два счёта раздобуду.

Путешественники привязали плот к сваям пристани, разделись и залезли в воду.

— Я с правого края зайду, — скомандовал Ермолай, — а ты с другого.

Кольщик, сунул руку под бревно и немедленно распорол её до локтя острым краем приставшей там раковины. Прохор, несмотря на заверения, что рана пустяковая, перевязал Ермолая куском чистой тряпицы и выгнал на берег.

— Иди уж за своими огурцами, — рассерженно сказал он. – Как-нибудь один управлюсь.

Кольщик, вздыхая и виновато опустив плечи, побрёл в город. Пройдя сотню шагов, он заглянул в трактир, что бы справиться, где поблизости базар, да там и остался.

Спустя час Ермолай, сидел в компании мастеровых и приказчиков, взахлёб рассказывая о полной опасностей жизни на реке.

— Ты, мил человек, — перебил его сосед, — работы настоящей, поди, и в глаза не видывал. Попробуй каждый день на заре подниматься и, не разгибаясь, до темноты сапоги тачать. Изведёшься весь, на табурете сидючи. Пальцы шилом исколешь, а заказчик потом ещё морду воротит, и платить отказывается. Плот же что? Лёг на него и, знай, плыви по течению, пузо на солнышке грей.

— Пузо, говоришь, грей? – горько усмехнулся Ермолай. – А, вот послушай, сапожная душа, как мы с товарищем сюда добирались.

Кольщик отпил из оловянной кружки и обвёл собеседников помутневшим взглядом.

— В первый же день монахов встретили. Уж не знаю, как, может быть, с перепою, но утопили они в реке крест серебряный. Мы со всей душой, мол, не помочь чем? А, они велят, скидывайте одёжу, и полезайте в воду. Рожи опухшие, злые, кулачища, как твоя голова. Что делать? Пришлось полдня нырять и крест утерянный вернуть.

— Монахи-то, на вид все тихие, — согласился один из приказчиков, — да, палец им в рот не клади.

— На второй день, — продолжал Ермолай, — чуть рассвело, навстречу катер паровой. Глядим, а на нём полным-полно мужиков голых. Смеются, песни поют и пляшут, как оглашенные. Подплыли к нам и кричат, мол, раздевайтесь донага. Они, видишь ли, так беса тешат, всех путников, мимо проплывающих, заголяться заставляют. Прохор, товарищ мой, было за багор схватился, да куда там, разве с такой оравой совладаешь? Пришлось и это стерпеть.

Ермолай, обхватил руками голову, словно ещё раз переживая случившийся позор.

— Слушайте дальше. День, другой проходит, просится на плот старичок. Возьмите, молит, самому мне идти тяжело. Как тут откажешь? Приветили дедушку, ухой накормили, в шалаш спать уложили.

— По-христиански, — закивали головами собеседники.

— Вот-вот! А, старичок, ночью все вещички наши в узел увязал и вплавь к берегу пустился. Хорошо, Прохор спит чутко. Ухватил за ногу ворюгу, и назад на плот втащил. Глядим на деда, глазам своим не верим! У того в воде седина с волос смылась, бородища отвязалась и стоит перед нами молодец, зубы скалит.

— Ах, бесовское отродье!

— Так-то, ребятушки. Уж на что мы с Прошенькой, калачи тёртые, ан не распознали хитреца.

— Надо было вору камень на шею и в реку.

— Всех воров топить, так людей на Руси не останется, — хмыкнул Ермолай. – Отпустили его, хотя, разок по шее и дали.

— Хлебнули вы, ребятушки, — загудели голоса.

Ермолай обвёл взглядом собеседников, с удовольствием отметив, что народ из-за соседних столов подсел поближе.

— Только это всё цветочки, ягодки дальше пошли. Причалили мы на следующий день у лесочка, что б сучьев для костерка собрать. Только на берег ступили, тут, как скопцы из леса повалят! «- Скопи их, — кричат. — Скопи!», и у каждого в руке серп отточеный. Мы на плот, а они следом. Как отбились, сам не ведаю, — в глазах Ермолая блеснули слёзы. – Если б не Прохор, не сидел бы с вами.

— Врёшь! – грохнул кружкой сапожник. – Скопцы народ мирный. Виданное ли дело им по лесам людей ловить и увечить?

— Не верите? – с болью в голосе простонал Ермолай, разматывая повязку на руке. – Так глядите, православные! Смотрите, как серпом меня достали.

Собравшиеся охнули.

Кольщик медленно осушил кружку и ему тотчас налили ещё.

— Только от этих упырей спаслись, дня не прошло, в лапы к Одноглазому атаману угодили.

— Знаем такого, — зашумели слушатели. – Знаем.

— Вот тут-то Прохор и говорит, мол, устал он от злодеев обиды терпеть. Ухватил багор двумя руками и давай разбойников, как сорную траву косить. Вдарит раз, троих смахнёт, ещё махнёт, пятерых повалит. Бьётся, точно дьявол в него вселился. Лодки топит, головы расшибает, рёбра крушит. Сам атаман пробовал саблей Прохора достать, да куда там. Еле ноги унёс, вурдалак одноглазый.

Народ, набившийся в трактир, одобрительно засмеялся.

— Думаете, всё? – Ермолай, покачиваясь, привстал из-за стола. – В тот же день, подбираем на берегу старуху. Бабка, давай нас благодарить, да обхаживать. Достаёт старая из корзины штоф, и предлагает, мол, выпейте благодетели за знакомство. И выпили бы!

Кольщик пошатнулся, но устоял на ногах. Торжествующе поднял вверх кружку.

— Но, Прохор не прост! Он старухе в ответ предлагает первой выпить. Та ни в какую. Тогда, грозим, силком в рот вольём. Завыла старая ведьма и созналась, что в вино зелье сонное добавлено, дабы нас полонить, а затем в лесу сожрать.

— Вот так, Прохор, — загудел трактир. – Хват парень.

— Я про цыганский остров уже рассказывал? – икнул кольщик. – Нет? Тогда слушайте.

…

Прохор давно уже отчистил днище плота, и собирался было идти искать Ермолая, как вдруг на берег высыпала толпа.

— Вон он! – восторженно выкрикнул кто-то. – Тот самый Картузов!

Прохор растерянно поклонился.

— Люди, — донёсся голос Ермолая. – Запомните его!

15. Цыгане.

— Глянь, — Ермолай показал пальцем на мерцающий в сгустившихся сумерках огонёк. – Никак, костёр посреди реки.

— Остров это, — приглядевшись, не сразу ответил Прохор. – Видно, рыбаки юшку варят.

— Ох, как ушицы-то вдруг захотелось, — заволновался кольщик. – Настоящей, да, что б с картошечкой, чесночком и перцем. У рыбачков, поди, уха не из плотвы, а со стерлядкой. Жирненькая, наваристая, золотистая.

— Туда ещё хорошо с десяток ершей бросить, — поддержал Прохор.

— Прямо вижу, как она в котле кипит и ключом бьёт, — застонал Ермолай. – Давай повечеряем с рыбаками. Они народ приветливый, а нам и надо-то по половничку выставить. Не столько для еды, как для удовольствия.

— А, ежели там бурлаки? – съязвил Прохор.

— Родной, ну откуда им на острове взяться? Богом молю, правь на костёр.

Однако, рыбаки, увидев приближающийся плот, повели себя странно. Вскочив с песка, все, как один, бросились к воде, а самый крупный из них, войдя в реку по пояс, простёр руки к нашим путешественникам.

— Вай! – заголосил он. – Спасите нас! Христом Богом заклинаю, помогите.

— Разворачивайся, — в свою очередь зашипел Ермолай, разглядев в полутьме чёрные кудри, серьги и шёлковые рубахи. – Цыгане это, Прошенька. Ну их к дьяволу!

— Брат! – продолжал тем временем надрываться вожак. – Не уходи! Забери отсюда! Денег дам, всё отдам, только помоги. Помираем мы!

Прохор, более не раздумывая, подвёл плот к берегу.

— Забирайся, ромалы, — весело крикнул он столпившимся на песке цыганам. – Выручим вас.

Грузный вожак, хлюпая водой в сапогах, стиснул Прохора в объятиях и, бешено вращая глазами, зачастил.

— Купец Белоглазов, будь его род проклят, нанял на пароходе петь-плясать. Как в раю, обещал, будете жить! А сам, нехороший человек, в обед напился и высадил нас на острове.

— О, как! – удивлённо воскликнул Ермолай.

— Матерью клянусь, зарезать его хотел! Да, Белоглазов денег дал, а пока я деньги считал, уплыл сын ишака на пароходе.

— Не горячись, папаша, — прервал его Прохор. – Беде этой помочь легко. Доставим прямо до табора или где там ваши шатры стоят?

— Вай, зачем табор, зачем шатры? – вожак облегчённо рассмеялся, успокаиваясь.- Тебе как брату скажу, не цыгане мы. Тебя как зовут? Прохор? Слушай Прохор-джан, из настоящих цыган у нас только Роза. Роза, пери моя, улыбнись мужчине. Она одна на цыганском языке петь умеет. Меня зови дядя Самвел. Армянин я из города Сухума. Цыган с гитарой это Коля грек с Херсона. Ах, Прохор-джан, у человека душа вот так переворачивается, когда он играет. Коля, подойди, обними нашего спасителя. Сёма иудей из Никополя. У варшавских мастеров скрипке учился, хлебом клянусь! Сёма, иди к нам! Не плачь, золотой мой, дядя Самвел всё устроил. Тонечка из мордовских плясуний. Волосы в чёрный красим и с Розой, как родные сёстры становятся. Тоня, жемчуг наш ненаглядный, забирайся на плот, домой едем.

— Одно не пойму, — поскрёб затылок Ермолай. – Зачем было в цыган рядиться?

— Тебя как зовут, брат? Ермолай? Слушай, Ермолай-джан, на Волге богатый человек как гуляет? Думаешь, он вкусно кушает? Думаешь, хорошее вино пьёт? Нет, брат! Ему подай цыган и шампанского. А, с цыганами, попробуй, свяжись! Или украдут чего, или обманут. Вай, Роза, девочка моя, не обижайся! У дяди же Самвела цыган качественный, проверенный. Третий год по всей реке работали, горя не знали, пока этого ишака Белоглазова не встретили.

— Так, куда сейчас плыть-то?

— Ах, заболтался старый Самвел! Прости, Ермолай-джан. Вёрст через десять город будет. Там на постоялом дворе мой брат Армен ждёт. Медведя караулит.

— И косолапый у вас есть?

— Обижаешь, Прохор-джан, какой цыган без медведя?

…

На пристани долго прощались. Самвел, несмотря на протесты Прохора, вручил-таки ему пять рублей «за хлопоты» и настойчиво звал в Сухум «на кружку вина». Ермолай, ошарашенный неожиданной встречей и свалившимися с неба деньгами, весь следующий день провёл в раздумьях.

— Вишь, как бывает, — в конце концов, заговорил он. – И среди цыганского племени порядочные люди встречаются.

14. Старуха.

На песчаной косе стояла старуха.

— Эй! — громко крикнула она и призывно помахала рукой.

— Нет, ты только полюбуйся, Прошенька, — нахмурился Ермолай, — будто извозчика останавливает. Люди, может быть, спешат-торопятся, а ей и дела до того нет. Пусть себе бабка дальше кукует или на пароход билет покупает. Каждого подвозить, нам интересу большого нет. То пристань к берегу, то отплыви, то вновь пристань. Руки отсохнут шестом махать. Вот была бы она годков на сорок помоложе…

— Эй! – вновь донеслось до них. – Правь сюда, сукины дети!

— Ишь ты, — изумился Ермолай, — ещё ругается, карга старая.

Прохор засмеялся и налёг на руль, разворачивая плот к берегу. Кольщик тяжело вздохнул и, с сожалением глянув на товарища, пошёл встречать гостью.

Бабка, коренастая, широкоплечая, с круглым недовольным лицом, поджав губы, ждала, пока плот не коснётся песка.

— День добрый бабушка, — нарочито ласково поздоровался Ермолай. – Куда путь держите?

— Чего, идол, застыл, как вкопанный? – низким голосом ответила та. – Руку дай.

— Милости просим, — пропел кольщик, помогая старухе перешагнуть с берега и одновременно бросая укоризненные взгляды на Прохора.

Бабка, тяжело ступая, походила по плоту и, облюбовав место близ шалаша, грузно уселась на свой туго набитый мешок. Не говоря ни слова, она стащила лапоть и, размотав обмотки, поскребла ногтями ступню.

Ермолай с отвращением косясь на её пальцы, напоминающие кривые обрубки, стоял прикусив язык.

— Вот и славно, — прервал молчание Прохор и, навалившись на багор, оттолкнулся от берега.

— Ноги я промочила, — наконец глухо произнесла старуха.

— Невелика беда, — бодро откликнулся Ермолай. – Солнышко враз всё высушит.

Бабка с презрением смерила его взглядом и перевела глаза на Прохора.

— Ты, дядька, поищи, — сообразил тот. – Помнится, у нас ещё что-то оставалось.

Ермолай, кряхтя и охая, полез в шалаш копаться в вещах и появился оттуда, держа в руках заветную берестяную флягу. Скорбно улыбаясь, он вытащил пробку и, наполнив кружку на треть, протянул старухе. Та негодующе прищурилась, но не шевельнулась.

— Прощения просим, — пропел Ермолай, наполняя кружку до краёв.

Бабка приняла водку и поднесла к широкому носу, принюхиваясь.

— А, перцовки нет? – недовольно спросила она.

— Чем богаты, — добродушно ответил Прохор. Попутчица явно ему нравилась.

Старуха, прикрыв глаза, медленно выпила и с минуту просидела молча, словно прислушиваясь, как водка растекается внутри.

— Ещё плесни, — требовательно протянула она кружку Ермолаю.

Кольщик побагровел, но просьбу исполнил.

— Вот, теперь хорошо, — хлопнула себя по коленям бабка, так же неспешно, выпив вторую. Она скоро обулась и встала, притопнув ногами. – К берегу держи, — велела старуху Прохору. – Вон, моя изба виднеется.

— Да мы и версты не прошли, — не выдержал Ермолай. – Зачем было на плот-то лезть?

— Сказала же, ноги промочила, — ответила старуха.

Кольщик поперхнулся, хотел было выругаться, но сдержался и, махнув в сердцах рукой, полез в шалаш.

— Ишь, чумовой, — усмехнулась бабка.

— Устал он, — подмигнул Прохор. – Который день в пути.

— Пропадёшь с таким товарищем-то, — покивала старуха.

В тишине было слышно, как Ермолай в шалаше скрипит зубами.

— Посошок? — кивнул Прохор на флягу, когда плот подошёл к берегу.

— Будет с меня.

Бабка легко спрыгнула на песок и, не прощаясь, пошла к избе.

— И ни тебе спасибо, ни до свидания, — ядовито прошипел Ермолай, высунувшись из шалаша.

— Брось ты, дядька, — отмахнулся Прохор. – Старуха, поди, одна живёт. Не с кем и словечком перекинуться.

— Так она всё больше молчком зыркала.

— Ну, значит, позыркать не на кого.

— Если я в старости таким же стану, — задумчиво почесал грудь Ермолай, — сделай одолжение, Прошенька, стукни мне топором по темечку. Или в реке утопи. Или ножом пырни.

Плот уже вышел на середину реки, а кольщик всё не мог уняться.

— … или в реку в мешке скинь. Или удави, — разносилось над водой.

13. Разбойники.

— Беда, Прошенька, ох, беда, — причитал Ермолай, глядя на приближающуюся к ним лодку. Два могучих гребца, с хаканьем налегая на вёсла, гнали её наперерез плоту. На корме, скрестив руки на груди, стоял суровый бородач в алых шароварах и чёрной рубахе. Левый глаз его скрывала повязка.

— Правь к берегу, — взмолился кольщик. – Авось, успеем в лес утечь.

— Не выйдет, — покачал головой Прохор. – Сам погляди.

Из прибрежных камышей выскользнули ещё три лодки и направились к плоту.

— Ох, грехи наши тяжкие, — застонал Ермолай, обхватив голову руками. – Попались мы, голубки белые да в ястребиные когти. Отбегали наши резвые ноженьки по зелёной мураве.

— Замолчи, дядька, — сквозь зубы прошипел Прохор. – Глядишь и обойдётся.

— Чую, смертушка наша пришла, — продолжал кольщик. – Сложим сегодня буйны головы.

Мужики, сидящие в лодках, заливисто засвистели, заулюлюкали.

— Эй, на плоту, — рявкнул Одноглазый, — стойте!

— Да, как же мы, мил человек, остановимся? – жалобно пропел Ермолай. – Нас река несёт, а якоря не имеем. — Он помолчал и на всякий случай добавил, — По бедности.

Лодки тем временем подошли к плоту, и бородач принялся буровить своим единственным глазом то дрожащего от страха кольщика, то мрачно молчащего Прохора.

— Кто такие? – наконец спросил он.

— С верховьев мы, — живо откликнулся Ермолай. – От скудной жизни из голодных краёв бежим.

— Что же, страннички, заплатите дань, и плывите с Богом.

— Ась? – с блаженной улыбкой переспросил кольщик.

— Всяк, кто хочет мои владения пересечь, оброк платит, — рявкнул Одноглазый.

— Помилуй, добрый человек, — замахал руками Ермолай. – Чем же платить-то? Хочешь, табачку отсыплем или рыбкой сушёной поделимся? А с деньгами у нас у самих туго, с хлеба на квас перебиваемся.

Одноглазый недоверчиво хмыкнул и кивнул одному из разбойников. Тот легко перемахнул с лодки на плот и, забравшись в шалаш, принялся выбрасывать из него нехитрый скарб путешественников.

— Рвань тут одна, — вылез он наружу. – Разве только сапоги сгодятся.

— Сапоги не тронь, — холодно отчеканил Прохор. – Не отдам.

— Ох, какой злой, — поцокал языком Одноглазый. – Как зовут?

— Картузов. Прохор Картузов.

— Ну, а ты? – Одноглазый прищурился на Ермолая.

— Кольщик я. Раньше в Нижнем промышлял, православный люд красил, а сейчас решил в дальние края податься.

— Кольщик из Нижнего? – расплылся в улыбке атаман. – Уж не Ермолаем ли тебя кличут?

— Так и есть, батюшка, — в свою очередь осклабился кольщик.

— Слыхали, ребятушки? – воскликнул Одноглазый. – Сам кольщик Ермолай к нам в гости пожаловал.

Разбойники загоготали.

— А, ну-ка, Гаврила, иди к нам, — позвал атаман.

В одной из лодок завозились и, неуклюже переступая через ноги товарищей, к плоту двинулся долговязый худой разбойник. Сутулясь и отводя глаза, Гаврила ступил на брёвна.

— Давай, родной, заголись, — приказал Одноглазый.

Устало вздохнув, Гаврила стащил рубаху, обнажив костлявое туловище с торчащими рёбрами. Прохор пригляделся. С впалой безволосой груди разбойника скалилось наколотое чёрной тушью чудовище отдалённо напоминающее зевающего медведя.

— Твоя работа? – притворно ласково спросил атаман.

Ермолай, мгновенно посерьёзнев, подошёл к Гавриле и нагнулся, рассматривая наколку.

— Я кому говорил, не расчёсывать? – звенящим шёпотом обратился он к разбойнику. – Что, потерпеть не мог? Пол уха у зверюги стёр.

— Он тебя кого просил наколоть? – перебил Одноглазый.

— Что заказывал, то и получил, — Ермолай продолжал разглядывать наколку, чуть откинув назад голову.

— Медведя я хотел, — вздохнул тощий Гаврила.

— И чем же это не медведь? — Ермолай с вызовом посмотрел на атамана.

— Чем? – обозлился атаман. – Да ты, скотина, ему идолище безродное наколол. На всю жизнь человеку тело испоганил!

— Ты на меня не ори, — в свою очередь вызверился Ермолай, — пенёк одноглазый! Этот Гаврила, как сейчас помню, чего требовал? Что бы медведь на него походил. Вот и получил!

Он, ухватив разбойника за плечо, развернул того лицом к атаману.

— Ну-ка, сделай страшную рожу, какую мне строил.

— Ничего я не строил, — потупился тот.

— Вот я сейчас тебя багром-то опояшу, — зарычал Ермолай. – Проша, дай мне багор! Ей Богу, дай!

Гаврила отшатнулся и, испуганно глядя на Ермолая, покорно разинул рот, словно собираясь укусить.

— Батюшки светы, — охнул кто-то из разбойников.

С наколки на груди щерилось лицо Гаврилы, только покрытое шерстью. Ермолаю удалось добиться удивительного сходства. У чудовища были те же бессмысленно пустые глаза навыкате, тонкие губы, лоб с залысиной и впалые щёки. Наличествовала даже бородавка на носу.

— А, похож, — удивлённо согласился атаман.

— На кого? – насупился Ермолай.

— И на медведя, и на Гаврилу, — поспешно добавил Одноглазый.

— Неужто? – злорадно усмехнулся кольщик. – Надо же! А, сколько времени прошло?

— С год уже.

— И, что, потускнел рисунок? Потёк?!!

Кольщик повернулся к разбойнику, который давеча рылся в вещах, выбрасывая их из шалаша. Тот, понятливо кивнув, принялся собирать раскиданный скарб, укладывая на место.

— А, теперь, — ни к кому не обращаясь, объявил Ермолай, — нам далее плыть надобно. Некогда тут лясы точить.

— Ты погоди, погоди, — забеспокоились разбойники. – Задержись на денёк, сделай и нам наколочки.

— Ну, не знаю, — делано устало вздохнул Ермолай и посмотрел на Прохора.

Тот, улыбаясь, согласно кивнул.

— Уважь, — подал голос Одноглазый.

— Ладно, — сжалился Ермолай. – Только учтите, я деньги вперёд беру.

12. Городок.

— До чего же мне, Прошенька, здесь нравится, — крутил головой Ермолай.

Они шли по улице небольшого городка, где задержались, что бы купить табака и пива.

— Народ на базаре приветливый, — продолжал кольщик. – Цену никто не ломит, разговаривают с почтением и в глаза честно смотрят. А, погляди, улицы такие чистые, будто только сейчас метёные. Ни тебе пьяных, ни нищих, ни цыган. Сказка!

— Неплохо здесь, — неуверенно ответил Прохор.

— Точно тебе говорю, — с жаром воскликнул Ермолай. – Я человек бывалый, меня не проведёшь. Видишь, у дороги котик спит? Лапки раскинул и дремлет, сердечный. Разве у нас в Нижнем такое возможно? Или сапогом пнут, или мальчишки обидят, а то, упаси Бог, собаки сожрут. Нет, брат, у меня на подобные вещи нюх! Вот возьму, да поселюсь здесь. Присмотрюсь к какой-нибудь вдовой купчихе и женюсь. Стану чай с вареньем пить, пирогами домашними угощаться и, что ни день, в церковь ходить.

— Не заскучаешь?

— Так я ремесло своё не брошу. Буду людей красить, а там, глядишь, и подмастерьев найму. Начнут ко мне со всей округи ученики прибывать, дабы мастерством овладеть. А я каждого привечу, к подходящему делу приспособлю. Одни рисуют, другие вчерне колют, третьи до ума доводят, а совсем «зелёные» пусть тушь смешивают.

Ермолай зажмурился, представляя.

— Дом каменный поставлю и всех гостей сам встречать буду. Народ попроще к подмастерьям отправлю, а благородного человека лично обслужу. Руки у меня золотые и до работы я злой. Разговоры буду вести, да вина заморские подливать. Глядишь, слух о волжском кольщике по всей Руси полетит.

— Государь-император прознает, — саркастически продолжил Прохор.

— И такое может статься, — немедленно согласился Ермолай. – Сделаю я, к примеру, какому-нибудь генералу наколку. Пойдёт тот с государем париться, а царь её в бане и приметит. «Что за умелец, — спросит, — так искусно сработал?». А генерал в ответ, мол, есть такой мастер Ермолай. «Позвать его сей же час ко мне, — воскликнет государь». И, будьте любезны! Стану я кольщиком его императорского двора.

— В Санкт-Петербург переедешь?

— А, как же!

— И купчиху с собой возьмёшь?

— Какую купчиху? — изумился Ермолай.

— На которой жениться собрался!

— Ах, эту, — вспомнил кольщик. – Нет, не возьму. Куда ей ко двору, со свиным-то рылом?

11. Торф

Березняк на пологом берегу внезапно поредел, перешёл в подлесок, а вскоре и совсем исчез, сменившись иссушенными пучками травы.

- Торфяники, - с видом знатока отметил Ермолай. – Я как торфяники вижу, сразу историю о купце Лобове вспоминаю. Не слыхал о таком? Поведал мне её один лезгин, что в плотогонских рядах сыромятными ремешками торговал. Загляденье у него выходило, а не ремни. Сто лет служили и не рвались. Помню на лезгинском поясе приказчик от несчастной любви повесился. Весу в нём было, не соврать, пудов десять. И ничего, выдержал ремень, не лопнул.

- Так, что с лезгином-то?

- Дурного о нём ничего не скажу, мастер был отменный. Одна только причуда за ним водилась – всю работу на мужскую и на женскую делил. Дров наколоть всегда готов, а за водой, хоть режь, не пойдёт. Мол, не мужское это занятие коромысло таскать. Умрёт, а на колодец ни ногой. Помню, как-то раз уехала его жена родственников навестить. Так пока не вернулась, этот лезгин в грязной рубахе ходил. Потому, как считал, что стирка – дело бабье. Продаёт ремешки, а от самого козлом несёт…

- Дядька Ермолай, - не выдержал Прохор. – Что за историю про купца и торфяники лезгин рассказал?

- А, ты слушай, дойду и до истории. Жил в Нижнем богатый купец по фамилии Лобов. Из детей дал ему Господь лишь одного сына Гаврилу. И когда пришло время отпрыска к семейному делу приставлять, тот возьми, да и взбрыкни. Не готов, говорит, к купеческому труду, а хотел бы за границей обучение разным наукам пройти. Отец с матерью погоревали, но делать нечего, согласились. Отправился Гаврила в европейские университеты и вернулся лишь через пять годков. Прибыл домой, а его, как оглоблей по голове. Помер папаша-купец, а мать, недолго думая, второй раз замуж выскочила. И не за кого-нибудь, а за брата покойного мужа. За Гаврилиного дядю, то есть. Расстроился парень, взял штоф и пошёл на кладбище отцовскую могилку проведать. Сел у оградки, помолился и только собрался помянуть, видит, стоит перед ним папаша. Да только не живой, а в виде призрака. Гаврила, было, струхнул, а тот ему говорит, мол, не бойся. Поговорить с тобой хочу. И рассказывает сыну, что переставился он не от хвори, а был братом родным умерщвлён.

Ермолай прикрыл глаза, вспоминая.

- Обедал он в тот день дома. Щей поел со свининкой, пирогов рыбных, каши на сливочном масле. Выпил киселю и пошёл в садик вздремнуть на холодке. И только уснул, как брат-убивец подкрался к нему и прямо в ухо яд влил.

- Яд?

- Сок белены. Лезгин говорил, что от такой отравы никакого спасения ещё не придумано.

- Ну, а дальше?

- А, дальше призрак сгинул, а Гаврила, вроде как, разумом помутился. Ходит по дому и бубнит под нос: «Как быть? Что делать?». Мать, видя такое, решила сына от горестных мыслей отвлечь. Помчалась к свахе и та на следующий день красавицу невесту подобрала. Поехали на смотрины. Девка и родня её рады-радёшеньки. Такие женихи, сам понимаешь, на дороге не валяются.

- Поздорову ли поживаете? – спрашивают. – Не хотите выпить-закусить?

А, Гаврила глядит под ноги и, знай себе, повторяет: «Как быть?». Так ни с чем и уехали.

Ермолай замолчал и принялся набивать трубку.

- Да не тяни же, - взмолился Прохор. – Чем дело-то кончилось?

- Прирезал парень и мамашу и отчима. Казнил, одним словом. Мало того, брат невесты в этот час заглянул узнать, мол, как там насчёт свадьбы. Решились, али нет? Гаврила сгоряча и его кончил. Потом пошёл в околоток и властям сдался. Вот так. Сынок на каторгу поехал, а мать с дядькой на кладбище.

- А невеста?

- Вроде, как утопилась. Не помню уже.

Помолчали.

- Ты про торфяники говорил, - сказал Прохор. – Что, когда торфяники видишь, сразу историю эту вспоминаешь.

- Вид у них печальный, - вздохнул Ермолай. – Вот и вспоминается.