Привезли Айвазовского в Русский музей Малаги (Испания). Жена, ранним воскресным утром, умотала в горы с подружкой по увлечению сендеризмом, и оставила меня один на один со спиногрызами.
— В Русский музей поедем? — спрашиваю я детей.
— Моожно, — без всякой охоты отвечает одиннацатилетний Данька.
— Зачем? — риторически интересуется восьмилетняя Аня, не отрываясь от просмотра покемонов.
— За неприходящими ценностями.— отвечаю.
— Неприходящими куда?
— В Мак Дональлдс, куда ценности не придут, а мы обязательно заскочим сразу, после посещения выставки.
Чада повеселели, отбросили в сторону свои планшеты, и шустро собрались в дорогу— все-таки, притягательность картин Айвазовского "зашкаливает".
Помимо знаменитого морениста, в музее было еще много чего: Серов, Верещагин, Васнецов, Поленов... Не было мира: Куликовская битва, смутное, время, Полтава, наполеоновские войны, Крымская, русско-турецкая 1877-78, первая и вторая мировые, и, почему-то Лев Толстой.
Данька войнушки любит— смотрит с интересом и слушает мои рассказы:
— А вот, Пересвет бьется на поединке с Челубеем, перед тем как войска сошлись на Куликовской битве...
— Круто пап! Пересвет и правда был таким здоровым? — спрашивает сын.
— Здоровый — правда, был ли — не уверен, о нем в "Задонщине" сотню с лишним лет спустя упомянули.
— Зачем? — интересуется доча.
Я, на мгновение, завис: и правда, зачем? Значение битвы, предки осознали не сразу, никто не удосужился даже о численности войск с обеих сторон толком упомянуть, даже место сражения указано плюс-минус две сотни верст, а тут бац — героический пафос-эпос толстенными жилами выпирает из под кольчуги.
— Что бы испанцы, пришедшие на выставку, восхищались и боялись, а нас, в этот момент глядя на них, распирало от гордости. — ответил я Ане.
Идем-смотрим дальше. Дочкино "Зачем?", настолько врезалось в мое сознание, что с этого момента, на все остальные картины я смотрел сквозь призму этого вопроса:
Кругом море трупов, героически сшибаются с супостатами наши пращуры на промежутке тысяча лет— сотня картин, кровищааа, у сына глаза горят, у Ани перманентный кисляк на моське.
— А вот, — говорю я Даньке, — войска наши по Каракумам бредут, под руководством генерала Скобелева, по прозвищу "Белый генерал" ...85 сражений на его счету, и ни одного проигрыша, этакий второй Суворов. Он Ташкент с Черняевым брал, нашу с мамой родину, затем его на фронты русско-турецкой отправили...
— Круто, пап.
— Зачем?
— Елки-палки, доча, ты— русская, значит должна знать, что у русских, любимый спорт— воевать с турками, доходить с победами до их столицы, и встречать там английский флот, который, под угрозой новой войны, не пускает нас в Стамбул, и уходить домой до следующей войны. Мы так любим турок, что когда не получается с ними войны, то едем к ним отдыхать на "все включено"...
Добираемся до зала с Айвазовским: после увиденных ужасов войны, его набережные Стамбула в лунную ночь, как бы предвосхищают грядущее месиво — вот вот, из-за края картины, появится флот Ушакова, и начнется любимая потеха Даньки.
"Девятый вал", "Буря"— тоже война, но со стихией; "Сотворение мира", "Всемирный потоп"— так же пропитанны воинственностью.
— А вот здесь, море спокойное! — с радостью обьявляет Аня.
— Затишье перед бурей.— догадывается Даня.
— И здесь все тихо, лодочки на воде как бы спят.
— Перемирие.— объясняет одиннадцатилетний эксперт сестренке.
Постигли творчество Айвазовского, заглянули в музейный кинотеатр— отдохнуть на мягких креслах апосля длительной ходьбы. На экране разыгрывается драма, похлеще штурма Шевардино: крупным планом видно основание кирпичной трубы, от снесенного пол века тому назад малажского свинцаплавильного завода (труба в Малаге известна, "Моникой" зовется, потому как однажды, влюбленный вандал, написал имя своей девушки на верхужке сорокаметровой трубы, по сей день споры ведутся— как он это сделал). Вокруг трубы, медленно, со скоростью - круг за шесть минут(я засекал), двигается спиной к камере баба со скрипкой в руке, одетая для похода в супермаркет. Рядом с ней идет мужик, в наушниках, с двухметровым металическим дрыном в руках, на конце дрына огромный микрофон в мохнатой оправе. Скрипачка делает вид, что прислушивается к звукам кирпичной трубы, вокруг которой нарезает круги, и один раз в тридцать секунд издает смычком короткий душераздирабший скрип( в пол секунды, не более).
Народ, заходит в кинотеатр., смотрит на этот "пиздец" с минуту, и вылетает наружу. Я с детьми, выдержали 17 минут киноэпопеи. За это время, дура со скрипкой и хрен с металлодетектором и микрофоном, обошли трубу, длина окруженсти которой метров 20, три раза! За это время, я так и не услышал от дочи:"Зачем?". "От войны деточка отдыхает."— сделал вывод я.
Выходим из музея, спрашиваю смотрительницу:
— Что это было? Я о кино.
— Киноперфоманс молодых художников Малаги, завоевавший много международных наград на выставках современного искусства, и являющийся достоянием сети музеев "Помпиду".— ответила она.
Мой шаблон был окончательно порван:"Зачем?" — рвалось наружу по любому поводу весь остаток дня.
На ночь глядя, посмотрел тарантиновское "Однажды в Голливуде".
Зачем, сцуко, два часа череды скучных событий, из которых лишь парочка слегка связанны с кровавой развязкой?
Потом дошло: милитаристкая тематика "торкает" мирного обывателя тогда, когда художник нарочито скучно показывает любимую многими обыденность, после чего зритель уже сам хочет схватиться за винтовку, и перестрелять ко всем чертям горе перфомансеров, и вот тогда, и огнемет Ди Каприю встречается на ура, и битва Пересвета с Челубеем.
Эх, зря "хождение со скрипкой вокруг трубы", устроили в конце выставки, а не в начале, Тарантино не одобрит.
