Недавно проснулся и думаю: «трубы горят». Но не те, в которых нам газ да воду проводят, и не Иерихонские, а те самые — метафорические. Н-да, думаю, брат, приехали. Все, конечная. Выходи, пассажир, дуй за бутылкой в первый ларек в восьмом часу утра, откупорь зубами и осуши проклятую до дна. А что дальше? А ничего хорошего, естественно.
Выпить хотелось, не передать словами как. А мне двадцать два года, стоит отметить, как никак молодой организьмъ, который должен стойко переносить радости похмелья, и стоически отвечать позывам «накатить по пятьдесят» с самого утра. Помнится, заложил я руки за голову, лежу, смотрю в потолок, а внутри меня — гром, буря, и неумолимое ощущение, что если не выпью, то настанет конец света.
Провалявшись в таком состоянии еще несколько минут и размышляя о судьбах, отнюдь, не родины, я встал и с гнетущим ощущением двинулся приводить себя в порядок. Ступая по холодному паркету цвета лакированной сосны, мимо спящих собаки и котов, мимо родительской опочивальни, я зашел в ванную комнату и принялся ополаскивать себе лицо, стараясь освежиться. Откровенно говоря, не вышло.
Все еще помятый, словно с бодуна, с огромными мешками под глазами на которых можно было бы лечь и доспать недоспанное, я двинулся на кухню, сварганил себе омлет на помидорах — да, я люблю пожрать, и на это время могу потратить, выйдя на люди в абсолютно мятых вещах — с колбасками и зеленью. Я поел. Солоноватый омлет подогревал мое желание открыть холодильник, достать бутылку шипучего с горечью легкого алкоголя и жахнуть, забыться, проглотить и лечь в забытье. Все, как завещал Владимир Семенович: «уколоться, и упасть на дно колодца, и там пропасть на дне колодца». Но надо было двигаться дальше. Нет, думаю, сука, тут уже на характер. Хер, тебе, змий проклятый, врешь — не возьмешь! Не буду пить!
И я не пил.
Покормил, собак — три штуки. Покормил котов — три штуки. Оделся, попрощался с родными и вышел на морозную улицу. Ну, думаю, теперь точно отпустит! Не отпустило. Температура вокруг составляла порядка минус десяти по Цельсию. Ветра не было, а небо, затянутое серо-свинцовой периной, висело над головой и давило на, и без того опухшие, мозги. Еще, как назло, идет какой-то колдырь мне навстречу, несет в руке открытую стекляшку ноль-пять литража «Балтики-7» и сербает из нее каждые два-три шага.
Ну, думаю, сука, гнида, как можно пить-то в такую рань! А сам глаз не спускаю с этой темно-зеленой тары, в которой отчетливо вздымаются мириады газовых пузырьков к верху, лопаются и испаряются. Как капли испарины остаются на том месте, где только что была его пятипалая, когда он перехватывал бутылку, и как жадно он глотает, играя своим щетинистым кадыком вверх-вниз.
Я нервно сглотнул и понял, что стою на месте и нагло пялюсь на этого забулдыгну, который заметил это и начал смотреть так же бессовестно, но удивленно, в ответ. Я нахохлился, что-то буркнул и уверенным шагом пошел прочь, натягивая на себя образ местного сумасшедшего. Какое-то время я все еще ощущал взгляд того мужика на себе, но потом меня отпустило. Закурил.
На остановке было безлюдно. Я выпускал клубы дыма, стряхивая пепел в урну, и дожидался своего автобуса. Чтобы хоть как-то отвлечь свои мысли от идиотских желаний и размышлений, я включил себе музыку в наушниках, периодически отвечал на какие-то сообщения своей близкой подруги, товарищам и обсуждал какие-то планы на грядущее будущее. Подкатил автобус. Мне повезло, ведь он оказался на редкость пустым, словно коронавирус добрался до моей страны и выкосил бОльшую часть населения. Было бы неплохо, собственно, если бы я оказался в той половине, которая выжила. Это ж сколько бутылок бы досталось на каждый нос, сука!
Я присел на сидение справа от водителя, оплатил проезд и уткнулся в экран смартфона. Палец механически нажимал на клавишу звука, глаза точно так же механически бегали по строчкам, но я ничего не понимал — да простят меня АБС — что там делал спасенный из преисподней Гаг на безымянной планете, где все были добрыми и жили в равноправии. В окне мелькала дорога, деревья и обочина; срывался снег. Автобус подкатил к остановке, распахнулись дверью и салон наполнился благоухающими ароматами перегара. Я почти было взвыл. Как доехали до моей остановки — не помню. Помню только, что я вышел — нет — вылетел из кабины, забежал в сухой и спертый воздух подземки, где властвовали запахи масла, пыли и земли. Доехал до своей станции, наблюдая за пассажирами, которые в большинстве своем втыкали в инстаграм — боже, храни его создателя, ведь без него людям бы попросту нечего было делать. Это я тут книги читаю, но кому это надо, когда можно минут сорок, пока едешь в метро, бестолково листать ленту, надеясь, что кто-то по пути выложит фоточку и лента обновится, выдав, наконец-таки, свежую порцию контента.
Не понимаю, я, думал, одним словом. Эх, выпить бы, щас! Так, кто это сказал? Какое выпить, зараза, девять утра, сукин сын. Я тебе дам, выпить ему!
Выскочил на улицу, закурил и спешно двинулся к своему месту каторги, любимому Харьковскому Политехническому. Место, где зиждутся все те старые скрепы о том, что студент — говно, и иначе его именовать нельзя, вы все тупые, и без методичек ничего сделать не сможете. А я и не спорил никогда. Вы мне пример того, как решать дайте, а тот тут без сто грамм не разберешься же! А мне сто грамм нельзя, так что лучше говном назовите и методичку дайте. А то плавали, знаем, когда тебе дают тему курсового, а потом уезжают на месяц в командировку, а как делать, куда делать, зачем делать — не объяснили.
Эх, младшие курсы! Это сейчас можно себе позволить бузить, мол, шо вы мне тут суете свои эти самые под нос; застегните, мол, ширинку, и дайте нормальный материал. Развели, понимаешь…
Зашел в кафе, поздоровался со знакомой, сунул сотку местному хозяину сей богадельни и попросил кофе. Был послан нахуй, но свой кофе получил с обещанием огрести в следующий раз пиздюлей за такую купюру в девять тридцать утра. А потом он спросил, добавить ли мне сиропа в кофе. Я спроси: «а какой сироп есть?» Он сказал: «кокосовый, клубничный, клюквенный и ром».
Я схватил свой стакан, сказал «нет, спасибо» и вышел на улицу. Опять закурил. Небо крошило стружку белого шоколада, а я сидел на стуле и поглаживал двух полугодовалых котят, которым на и без того тяжелую судьбину выпало вот это испытание — родиться ближе к зиме и испытывать все тяжбы голода и холода. Они мурчали и терлись о мои ноги, а я только и мог, что гладить их да тискать за пушистые бочка, соболезнуя. Правда потом я купил в столовой им котлету и принес, ибо не выдержала моя душа. Судя по количеству зверья в моем доме, вы могли понять, как я отношусь к брату нашему меньшему.
Пора было на пару. Первую отсидел нормально. Писанина, в которую нужно было вслушиваться, НАКОНЕЦ-ТО отвлекла меня от идиотских стремлений, а дальше… все, как в тумане.
Мы вышли на перерыв, и одногруппница сказала: «сегодня вечером нажрусь». Хочу подчеркнуть: это понедельник, начало рабочей недели, двенадцать:десять дня.
Сука ты, думаю, назовем ее Лиза. И без тебя тошно, аж уши в трубочку сворачиваются и сосет в желудке, а на языке этот самый горько-кисловатый привкус стоит. Я очередной раз нервно сглотнул, докурил и зашел в свой корпус. Две следующие пары пролетели мимо меня, ибо препод-душнила, который их вел имеет настолько огромную тенденцию рассказывать все, но ничего конкретного, сразу дал мне возможность смотреть на его предмет сквозь широко расставленные пальцы.
Ну, здравствуй «Парень из преисподней». Сейчас я тебя точно дочитаю.
Дочитал, когда ехал на работу. Заскочил на СТО, быстренько прогнал одиноко стоящий Nissan Leaf через диагностическое оборудование, выдал заключение по принципу: в норме, в норме, подкачать правое колесо, следует заменить батареи, расписался и вылетел прочь. Больше меня тут ничего не держало. На улице уже было темно, хотя мои «котлы» показывали всего-то без пятнадцати семь. Это ли вечер? Но в начале февраля все еще вечер, куда тут денешься. И чем ближе был дом и ужин, тем сильнее меня накрывало желание выпить. Черт возьми, я отдавал себе отчет, что УЖЕ МОЖНО. Вечер, как-никак. Бутылочку, одну и ни граммом больше.
Но, как же так-то, а? Что я, алкоголик совсем, только и думаю о том, что выпить бы, да выпить, ну нельзя же так!
А оказывается можно.
Добрался домой, разулся, снял с себя свою куртку типа «аляска» переоделся в домашнее, прошаркал по ламинату на кухню, поздоровался с родными; подошел к холодильнику в иступленном вожделении, открыл его, достал бутылку и сорвал пробку — благо там та самая, которую легко снять с таким звуком «пуньк» — и принялся жадно пить это треклятое пиво большими глотками. Перед закрытыми глазами в тот вечер у меня стоял забулдыга, которого я видел утром, и то, как его кадык ходил вверх-вниз при каждом глотке, а ноздри выпускали горячий воздух из легких.
Ну, думал я, все — конец. Дальше пути наверх мне нет. Только бесконечное падение на социальное дно, горы бутылок, развод, несбывшиеся мои мечты, а все почему? Правильно, потому, что трубы горят. Мать удивленно смотрела на меня, когда я оторвался от коричневатой бутылки, как пиявка, кинул ее в мусорный бак и ушел к себе. Лишь пальцем у виска покрутила, как волк в том самом меме. Спасибо, что поучать не стала.
Дальнейший вечер был испоганен окончательно. Я мысленно метался из стороны в сторону, корил себя, кричал внутри замкнутой черепушки «тварь я дрожащая или выпить право имею!», «но ведь так нельзя и вообще, ладно дед, у того здоровье, как у быка было, так и тот же — испоганил его так, что по сей день на паровых котлетах и кефире!», и так далее и тому подобное. Как уснул — не помню, чесслово, но проснулся я с легкостью на души. Трубы не горели. Уши были на месте в нормальном состоянии и не заворачивались в трубочку.
Я вышел во двор в халате, закурил и гладил свою псину, которая, сонно виляя хвостом, подошла ко мне и соловьиными глазами глядела, мол, че выперся в такую рань, еще и гадость свою опять куришь. А я курил и думал, думал и курил. О судьбах родины, о горящих трубах, о том, как непостижим бывает человеческий организм и его внезапные прихоти, не поддающиеся объяснению.
автор: б.котовский
